Текст книги "В мире будущего"
Автор книги: Николай Шелонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
– Вы говорите про оперу. А драма?
– Ну, этого у нас нет.
– Почему?
– На том же основании, на котором у нас нет карт. Всякая игра требует иллюзии. К иллюзии способны только дети или человечество в детском возрасте. Мы не испытаем никакой иллюзии, если перед нами будет развертываться на сцене картина человеческой борьбы и страданий. Во всем этом мы будем чувствовать грубую фальшь, а актеров, которые будут вымучивать у себя из груди чувства, которых нет, – мы назовем жалкими людьми. В ваш век говорили, что театр поучает. Не знаю, на-сколько это верно было в применении к вашему времени, но для нас театр не может служить школой. Мне кажется, и в ваше время дорожили театром потому, главным образом, что чересчур привыкли к условной лжи и потому еще, что болезненный, расстроенный организм требовал уродливых, раздражающих впечатлений. В Риме, в эпоху императоров, на сцене, в одной трагедии, актер в конце концов распинался. Распятие происходило на самом деле. Много ли разницы между этим и всевозможными искусственными страданиями? Мне кажется, очень мало. Ведь искусственно выраженное страдание произведет на меня впечатление только тогда, если моя иллюзия будет полна, то есть если я буду к нему относиться как к действительному. Но кстати, мы заговорили о развлечениях. Не можете ли вы нас познакомить хотя бы с игрой в карты? Мы знаем название некоторых карточных игр, но совершенно незнакомы ни с самым процессом игры, ни даже с наружным видом карт.
– Это лучше всего может объяснить вам сэр Муррей. Он, кажется, был любителем этой игры.
С этими словами Яблонский передал подошедшему вместе с Лекомбом англичанину просьбу Атоса.
К его удивлению, Муррей, не отвечая ни слова, вышел из залы.
– Держу пари, – вскричал Лекомб, – он пошел за картами!
– Пари! – удивился Атос. – Вот тоже слово, смысл которого нам не вполне понятен. Скажите, это, вероятно, был какой-нибудь судебный обряд?
– Совсем нет! Неужели вы не знаете? Это очень просто! Вот, например, я говорю, что сэр Муррей пошел за картами. Я догадываюсь об этом потому, что он страстный любитель играть в пикет. Хотя нам и ни пришлось с ним сразиться во время нашего пребывания в недрах земли, но карты он захватил. Положим, вы скажете, что он пошел не за картами…
– Зачем же я скажу, когда я не знаю?
– Но вы можете предполагать…
– И предполагать не могу.
– Ну, не можете в данном случае, но в другом можете! – начал горячиться Лекомб.
– Допустим.
– Ну, мы и заключаем с вами условие, по которому тот, кто окажется неправ, платит другому известную сумму…
– За что?
– Да за то, что спорил!..
– Да какой же в этом смысл?
– Положим, смысла нет…
Общий хохот встретил это заключение. Рассмеялся и сам мистер Лекомб.
В это время к столу подошел сэр Муррей и торжественно положил на него колоду карт.
Привычным жестом он раскинул ее по столу, как бы приглашая партнеров вынуть.
Всеобщее внимание было сосредоточено.
– Знаете ли вы, господа, что это такое? – серьезным тоном произнес англичанин, показывая одну из карт.
Последовал отрицательный ответ.
– Это, господа, семерка пик! Это – валет треф! Туз бубен!
Сэр Муррей одну за другой вынимал и показывал карты.
– Позвольте! – перебил его Атос. – Мы ровно ничего не понимаем.
– Вы знаете, что такое пики, трефы, бубны, черви?
– Не имеем никакого понятия!
– Это, господа, масти!
– Масти?!
– Да.
Сэр Муррей начал подробное объяснение.
Изложив общую теорию карт, он приступил к объяснению игры в пикет.
Для большей наглядности карты были сданы, мистер Лекомб занял место партнера, и первый еще раз в доме Атоса раздались возгласы:
– Четырнадцать королей! Пять и пятнадцать! Капот!
Гомерический хохот присутствующих сопровождал игру.
От души смеялись и сами игроки.
– И вы, господа, находили в этом удовольствие? – пересиливая смех, спросил Атос.
– И даже большое! – подтвердил сэр Муррей. – И не только находили, но, вероятно, еще и будем находить. Что вы хотите – привычка.
– Пики! Трефы! – повторил Атос, снова от души рассмеявшись.
– Но позвольте, – продолжал он, успокоившись, – одно за другое. Мы познакомим вас с нашими развлечениями. Первое место среди них, как я уже говорил, занимает музыка. Мы устроим концерт.
Через несколько минут возвышение, находившееся посреди залы, было раздвинуто и образовало из себя довольно обширную площадку.
Ящики, обратившие на себя внимание Яблонского еще при первом взгляде, были раскрыты. Под ними оказались клавиатуры, совершенно схожие с клавишами обыкновенного рояля.
– Особенность нашего фортепиано, – пояснил Атос, – заключается в том, что струны натянуты вверху залы и проходят по всей ее длине. Ударяя по клавише, вы замыкаете ток, и удар механически передается на струну. Кроме того, по произволу можно усиливать и уменьшать силу звука. В сущности, вся разница заключается только в размерах. Другой из этих инструментов тоже должен быть вам знаком – это гармониум. Но и в нем есть некоторые особенности: так, меха приводятся в движение механически, трубы также помещены вверху. Наконец, третий инструмент – музыкальный фонограф. В его воспроизведении вы услышите лучших из наших исполнителей.
Во время этого объяснения на эстраде были кончены все приготовления.
Через секунду первые звуки густой волной пронеслись по зале.
Атос ошибался, считая свой инструмент схожим с фортепиано: ни один рояль не мог издать таких мощных, совершенно оригинальных звуков. По силе они превосходили самый многочисленный оркестр, хотя и не были так разнообразны. То замирая, то разрастаясь в могучие аккорды, они наполняли всю залу, несясь сверху и снова улетая в пространство.
Но вот к звукам рояля прибавились новые: где-то в отдалении запел стройный многочисленный хор. Мало-помалу он, казалось, приближался, становился слышнее и, наконец, заглушил собой рояль, перешедший на аккомпанемент.
Внезапно звенящая, чистая нота выделилась из общего хора. Сочный, сильный сопрано начал арию. На этот раз звуки неслись с самой эстрады и уже вверху сливались с общими волнами.
Такого голоса людям девятнадцатого века никогда еще не приходилось слышать.
Был ли он искусственно усилен каким-нибудь образом? Едва ли. Слова долетали ясно, самое пение полно было выражения и чувства. В мелодичных, радостных звуках высказывалась надежда скорого свидания, счастье первой любви…
Всем знакомые, вечно юные звуки!..
На этот призыв, как далекое эхо, ответил мужественный, сильный баритон. Сопрано вторило ему радостной мелодией. Сильнее и торжественнее становилась песня, и, наконец, оба голоса слились в общем гимне любви!
Первый номер был кончен.
– Я ожидала большего! – вполголоса проговорила Вера, наклоняясь к Яблонскому.
– Чего же еще? Какие звуки!
– В них мало чувства!
– Страдания, может быть?
– Да. Потому они и не произвели на меня особенного впечатления.
Начался второй номер. На этот раз был исполнен отрывок из оперы. Насколько можно было догадаться, главным действующим лицом был какой-то рыцарь, разлученный с избранницей своего сердца. Музыка полна была чудной мелодии, но как-то чересчур сильна и торжественна. После этого номера гостей засыпали вопросами о произведенном впечатлении.
Вера Михайловна откровенно высказала свое мнение.
Действительно, с ней нельзя было не согласиться: в музыке будущего было много силы, она напоминала что-то героическое, мало доступное чувству обыкновенных людей. В ее гармонии слышалась только ликующая песнь торжества…
– Давно ли написана эта опера? – поинтересовался Яблонский.
– Это одно из новейших произведений. Но сюжет оперы относится к вашему времени – девятнадцатому и двадцатому столетиям…
– Как! Насколько я понял, в опере выведен благородный рыцарь, добивающийся любви своей дамы?
– Да.
– И это было в конце девятнадцатого века?
– Да.
– Но об рыцарях мы имели такое же понятие, как и вы. У нас были рыцари наживы, зеленого поля, железнодорожные короли, но ради дам в наше время уже не сражались. Да и любовь-то покупалась больше за деньги. Вы идеализировали наш век!
– Но ведь, вашему веку относится этот романс:
Много крови, много песней
В честь прекрасных льется дам…
– Да, романс написан в наш век, но содержание его взято из давно минувшего… Повторяю вам, мы жили в то время, когда в жизни уже не было поэзии…
В это время Яблонский заметил, что его невеста с оживлением возражала на какие-то убеждения, раздававшиеся со всех сторон.
Лишь только он подошел, как она обратилась к его защите.
– Помогите, Павел Михайлович! Я имела неосторожность сказать, что много занималась музыкой и в особенности пением. Теперь меня убеждают показать свое искусство и познакомить с музыкой нашего времени…
– Так что же?
– Но разве может мой голос идти в сравнение с тем, что мы слышали?
– Так вы сыграйте!
– Настаивают, чтоб я пела. Кроме того, я же совсем незнакома с инструментом, на котором играли…
– О, – раздалось сразу несколько голосов, – это тот же рояль!
– Ну, чтоб вам не было страшно, – сказал Яблонский, – и я приму участие. Я тоже занимался музыкой.
– Если вы начнете – я согласна.
– Идет!
Это решение было принято с единодушным удовольствием. Яблонский взошел на эстраду и поместился за инструментом, представлявшим обыкновенную клавиатуру. Нескольких слов было достаточно, чтоб пояснить ему назначение и управление педалями.
Вера Михайловна, поместившаяся среди слушателей, ажитировалась гораздо более своего жениха: ей казалось, что их пение должно показаться жалкой пародией после того, что они слышали.
Но вот раздались первые аккорды дивного инструмента. Молодая девушка замерла от ожидания.
Через секунду по зале пронеслись первые слова:
Я помню чудное мгновенье…
Теперь она вздохнула свободно: имела ли зала какие-либо особенные акустические свойства, или на самом деле Яблонский обладал необычайным голосом, но первые звуки сильно и отчетливо прозвучали в громадной комнате.
Молодая девушка жадно ловила каждый звук. Знакомые, дорогие слова! С какой силой воскресили они перед ней давно прошедшее!
…Как гений чистой красоты!..
Последняя нота замерла в воздухе…
Она чувствовала, что эти слова обращены к ней. Сердце ее сжалось. Дорогие образы выплыли из мрака прошедшего. Скорбь о невозвратно утерянном родном и близком наполняла ее душу…
…Без слез, без жизни, без любви!..
Точно в тоске последнего рыдания оборвалась и замолкла песня.
Еще минута – и молодая девушка готова была разрыдаться. Но вот раздались радостные слова:
…Душе настало пробужденье…
Новая волна ощущений нахлынула на нее и захватила. Как хорошо! Звуки растут и крепнут, чудные слова романса проходят в душу, и вместе с ними вливается новое бодрящее чувство…
И жизнь, и слезы, и любовь!..
…Прозвучал последний аккорд…
Вера Михайловна оглянулась на слушателей: их лица поразили ее – первый раз увидела она в спокойных, правильных чертах выражение скорби, волнение чувства.
Первую минуту по окончании романса все как будто замерли, не сразу пришли в себя от полученного впечатления.
Но затем раздался гром аплодисментов.
Яблонский сошел с эстрады и вмешался в толпу слушателей.
– Знаком ли, господа, вам этот романс? – спросил он.
– Да, – отвечали ему, – но только как стихотворение. В музыкальном исполнении он нам неизвестен.
– Понравился ли он вам? – обратился Яблонский к одной из молодых женщин, на которую, как ему показалось, музыка произвела особенно сильное впечатление.
– Понравился – не могу сказать, – отвечала та, – это будет не то слово. Он поразил меня. Никогда еще в жизни мне не приходилось испытывать такого жгучего, скорбного чувства, как слушав ваше пение!..
– Ну, в этом романсе вовсе не так много скорби…
– Для вас – может быть. Но неужели жизнь в ваше время была действительно так полна страданий?
– Из чего вы это заключаете?
– Музыка, слова, а главное, то выражение, которое вы сумели придать этим словам, – все это возможно только в том случае, если страдание было в ваше время общим уделом, если все вы были близко знакомы с ним.
– Да, страдание в той или иной форме действительно было уделом нашего времени. Наша литература, музыка, поэзия – все раскрывает грустную повесть человеческих страданий. За последние годы, сохранившиеся в моей памяти, во всемирной литературе не появилось, кажется, ни одного произведения, дававшего бы положительные идеалы, указывавшего на возможность счастия…
– Но почему это?
– Да потому, что не могли даже представить себе, в чем счастье!
– А религия? Евангелие?
– Были забыты. Даже смысл евангельского учения у нас искажался ради теорий, созданных на почве невежества и бессильных попыток больного ума. Если Евангелие им противоречило – они без церемонии искажали его ради соглашения со своей теорией.
– Разве не было людей, которые бы правильно понимали евангельское учение?
– Были. Но для того, чтоб следовать евангельскому учению во всей его чистоте и целости, нужна вера и глубокое чувство. А этого-то именно и недоставало многим из нас!
– Павел Михайлович! – окликнула Яблонского Вера. – Настала моя очередь!
– Ну что же? Не бойтесь! В этой зале голос приобретает необычайную силу и звучность!
– Будьте со мной! – шепнула девушка, направляясь к эстраде.
Яблонский последовал за ней.
Слушатели, уже поддавшиеся обаянию новой для них музыки, с нетерпением ожидали продолжения.
– Бодритесь! Как вам не стыдно! – проговорил Яблонский, становясь за стулом молодой девушки.
Несмотря на ободрение, голос ее на первых нотах дрожал. Но скоро она оправилась: чувство взяло верх над понятной робостью и, как бы отвечая Яблонскому, она запела романс:
С какою тайною отрадой тебе всегда внимаю я!
Блаженства лучшего не надо, как только слушать бы тебя!
И сколько чувств, святых, прекрасных, в душе твой голос пробудил,
И сколько дум, высоких, ясных, твой чудный взор во мне родил!..
На этот раз впечатление было еще сильнее. Своим пением девушка сумела выразить все то, что волновало ее и наполняло ее душу. Сама взволнованная больше других, она уклонилась от повторения и, сделав знак Яблонскому, незаметно удалилась из залы.
Молодые люди, пройдя коридором, спустились в сад.
Здесь, оставшись вдвоем друг с другом, среди царившей вокруг их невозмутимой тишины, потрясенные невольно нахлынувшим воспоминанием о покинутом мире, они яснее, чем когда-либо, сознали всю необходимость взаимной поддержки.
Обняв молодую девушку, Яблонский долго ходил с ней по уединенным аллеям, впервые еще со всей силой молодого чувства уверяя ее в своей любви и пробуждая в ней веру в раскрывавшееся пред ними счастливое будущее…
Глава XXVI
Воздушный полет. – Корабль без винта и руля. – Москва. – Народное торжество. – Свадьба. – Возвращение
Меняя свои течения и характер, жизнь принимает через неопределенные промежутки новые формы, по-видимому резко отличные от старых, принимает в свою основу новые принципы, иногда прямо противоположные тому, что считалось истиной несколько веков тому назад.
Иногда связь между отдельными эпохами кажется совершенно нарушенной, как будто человечество неожиданно вычеркнуло несколько страниц из своей истории.
Но сущность человеческой природы всегда остается неизменной. Главнейшее из стремлений человека – к идеалу, к истине – не утрачивалось даже в самые мрачные эпохи его существования.
Но нельзя представить себе такого времени, когда человек дошел бы до обладания истиной: это могло бы быть доступно для него, если бы он мог постигать не только самые явления, но и сущность управляющих ими законов. Тогда мировая жизнь могла бы быть выражена математической формулой, по которой можно бы было определить будущие судьбы мира и жизни человека.
Но это стоит вне познания и опыта.
Где же может удовлетвориться врожденное человеку стремление к истине?
Очевидно, только в религии.
Вот почему, пока стоит мир и пока существует человек, должна существовать и религия.
Люди будущего, люди тридцатого века, читали ту же книгу истины, что и за тысячелетия до них. Дойдя до пределов знания, они тем не менее только в этой книге могли найти ответы на те вопросы, которыми вечно задавалось человечество. Евангелие, как книга истины, было для них источником духовной жизни. Оно не подвергалось произвольным толкованиям, как в те дни, когда человек находился в вечной борьбе с самим собой. Отсюда и самое отношение их к религии было лишено скептицизма. Время отрицания миновало, когда кончился внутренний разлад в человеке, когда ум его увидел пределы знания.
Людей девятнадцатого века поражала та простота и искренность, с которой относились новые люди к религиозным вопросам. В них жила непосредственность и чистота первого чувства, каким преисполнены были христиане первых веков. Детская вера уживалась в них наряду с необычными знаниями и могучей силой духа.
Эти свойства особенно бросились в глаза Яблонскому и его товарищам, когда они глядели на радость, оживлявшую всех во время приготовления к отъезду в Москву. Было очевидно, что предстоящая религиозная церемония имела для них глубокий смысл и значение, что возможно было только для людей, вполне убежденных и полных искренней веры.
– Вы увидите, – предупредил Атос своих гостей, – такое громадное стечение народа, которое едва ли когда-нибудь приходилось вам видеть в ваш век.
– Сколько вообще жителей в Москве?
– Смотря по тому, что называть Москвой. Вообще именами городов мы только называем те пункты, в которых лежали старинные города. Везде вы увидите одну и ту же картину: отдельные дома, жилища, между которыми расстилаются обработанные поля и сады. Городов в вашем смысле нет.
– А существуют ли значительные незаселенные пространства?
– Особенно значительных нет. Но иногда можно встретить места, где на десяток верст нет ни одного жилища. Особенно в лесных местностях.
– Как велико население собственно России?
– До восьмисот миллионов. Уже около пятисот лет как Россия владеет всей Азией, за исключением Китая и Индии. Индия в первой половине двадцатого века свергнула при помощи России английское владычество. Что касается Китая, то прежняя косность и неподвижность сменилась, начиная приблизительно с двадцать третьего и двадцать четвертого столетий, необычайно быстрым прогрессом. Здесь китайцам пришлось столкнуться с одной стороны с Японией, а с другой – с Россией. Пространство Небесной империи оказалось чересчур тесно для ее страшно увеличивавшегося народонаселения. России грозила страшная опасность. Кровопролитные войны, продолжавшиеся в течение десяти лет, уменьшили количество народонаселения в Китае более чем наполовину. И в этом случае Россия осталась верна своей исторической роли: как некогда, во времена монгольского нашествия, она приняла на себя первый страшный натиск и спасла Европу от порабощения Китаем. Тогда усилия китайцев обратились в другую сторону, и начался целый ряд попыток основать обширные колонии в Америке. Снова отброшенные при помощи России от Соединенных Штатов, они всей силой обрушились на Южную Америку; в течение нескольких лет она перешла во власть Китая…
– И теперь?
– Теперь Южная Америка составляет неотъемлемую часть Китая. Да в силу закона необходимости и не могло быть иначе: вопрос заключался или в приобретении новой территории, или в медленном вымирании Китая.
– А Северо-Американские Штаты? В наше время на эту страну смотрели как на имеющую великую будущность. Уже и тогда промышленность, торговля и особенно техника стояли у американца на высокой степени развития.
– К сожалению, практическое направление сильно затормозило цивилизацию Америки. Все способности этого народа ушли на разработку вопросов практической жизни. Вы и теперь нигде в мире не найдете таких колоссальных сооружений, как в Америке. Но до сих пор эта страна вечно терзается внутренними раздорами. Она никогда не может отрешиться от традиций прошлого: у них все основано на общественности. Все их грандиознейшие предприятия принадлежат общественному почину. У них существуют общественные учреждения всевозможных категорий – общественные школы, библиотеки, благотворительные заведения, и все это служит поводом к постоянным столкновениям и раздорам. А особенно теперь – они находятся в самом разгаре борьбы за политическое устройство. Чем кончится эта борьба – неизвестно.
– Вы упоминали как-то об опасности, которая грозит от Англии?
– Да. Опасность столкновения с нею близка. Англия поставлена в то же самое положение, как некогда Китай: ей тесно на своих островах. Культура их стоит не на такой степени развития, чтобы они в состоянии были обходиться без земли. Им остается одно из двух – или вымереть, или найти какой-либо исход…
– Но ведь тогда они правы?
– Нет. Им предлагают для колонизации искусственные острова…
– Искусственные острова?
– Да. Мы можем поднять их со дна моря, сделать плодоносными и покрыть роскошной растительностью. Но англичане не желают вступать ни в какие переговоры по этому поводу. Их племенная британская гордость и ни с чем не сравнимое упрямство не уничтожились с течением времени.
– Но все-таки возможен же какой-нибудь компромисс?
– Едва ли. Я, впрочем, возлагаю в этом отношении некоторые надежды на вашего товарища.
– На сэра Муррея?
– Да. Однако не хотите ли вы взглянуть на приготовления к отъезду?
Через несколько минут Яблонский со своими товарищами был на обширном внутреннем дворе, образуемом зданием.
Здесь уже было все в движении. Почти во всю длину двора стояли два громадных сигарообразных корабля, сделанных из того же весьма схожего с серебром металла, из которого были построены дома и почти все другие здания.
К удивлению путешественников, на кораблях этих, предназначенных, как им было известно, для полета, не было заметно никаких приспособлений – ни винта, ни крыльев, ни руля.
Чрезвычайно заинтересованный, Яблонский обратился с расспросами к Павлу Атосу, который за последнее время почти не разлучался со своими гостями.
– А на каком принципе были основаны воздушные полеты в ваше время? – спросил юноша.
Яблонский в подробности объяснил ему устройство первого воздушного корабля – Марса.
– Ну, мы не употребляем для полета никаких механических приспособлений, – сказал Атос, – наши аэропланы носят в себе значительный запас электрической материи. Произвольно возбуждаемые токи устраняют так называемое притяжение земли и вместе с тем дают направление полету.
– Я уже не первый раз слышу, – заметил Яблонский, – что электрические токи уничтожают притяжение земли. В чем же, по учению современной науки, заключается сущность этого притяжения? В наше время известен был только самый факт.
– Если говорить о сущности, то, по правде сказать, и мы знаем о ней немного. Хотя на этот счет существует довольно определенная гипотеза. Вы уже знаете, что молекулы, характеризующие тела, образуются из атомов первичной материи, благодаря разнородности самых атомов, то есть их разделению на более грубые и более тонкие, причем последние постоянно стремятся сделаться однородными с первыми. Это и есть сущность движения, из которого происходят разнообразные формы энергии. Материя тончайших атомов и составит причину сцепления атомов в молекулы и молекул в тела, а отсюда следует, что она и есть причина как взаимного притяжения, так и притяжения земли. Эта материя тончайших атомов и есть электрическая материя. Освобождая ее, направляя ее волну, мы производим ток. Движение атомов материи и дает энергию току, причем тело, от которого исходит ток, становится свободным, неподчиненным закону тяготения…
– В наше время говорили, – перебил Яблонский, – что тела, обладающие однородным электричеством, взаимно отталкиваются…
– Я знаю это так же, как и вашу теорию положительного и отрицательного электричества…
– Ну, уже и в наше время это было совершенной условностью. Но, следовательно, ваш корабль летит на основании тех же законов, в силу которых летаете и вы сами?
– Да.
– Как странно слышать, – заметила Вера Михайловна, – слово «летит» в применении к человеку!
– Ну, – засмеялся Атос, – ведь и мы летаем редко, и притом на очень короткие расстояния!
– Почему?
– Да потому что при этом организм расходует чересчур много энергии.
– Как бы я хотела, – воскликнула девушка, – чтобы и мне было доступно это наслаждение!
– Это и будет! – уверенно сказал Атос.
– Выдумаете?
– Убежден. Как только организм ваш будет в состоянии воспринять достаточное количество электрической материи и приобретет способность воспроизводить токи и управлять ими, – вы так же легко будете преодолевать притяжение, как и мы…
– Позвольте, – остановил его Яблонский, – в таком случае, ведь вы можете поднимать какие угодно тяжести – раз вы вообще в состоянии преодолеть сопротивление тяготения?
– Конечно. Хотя нельзя сказать «какие угодно», но во всяком случае очень значительные.
– Например?
Вместо ответа Атос подошел к носу корабля.
Все с любопытством последовали за ним.
Металлическая громада оканчивалась конусообразным заострением. Взяв за конец эту непомерную тяжесть, Атос спросил:
– Как вы думаете, если я приподниму с земли корабль, какой вес придется мне преодолеть?
– Эго, – воскликнул Яблонский, – кажется мне совершенно невозможным!
– Почему?
– Но если даже вы приподнимете один только конец, оставляя другой на земле, вам придется поднять по крайней мере тысячу пудов.
– Много больше!
С этими словами юноша, почти без всякого видимого усилия, приподнял нос корабля.
– О, неужели, – вскричал Лекомб, – и мы разовьем в себе такую силу?
– Без сомнения. Иначе как же мы могли бы возводить наши постройки? Ведь у нас нет никаких сложных приспособлений, и нам приходится поднимать громадные тяжести.
– Кстати, – спросил сэр Муррей, – что это за металл, из которого построены все ваши здания и эти корабли?
– Прессованное серебро.
– Прессованное?
– Это только название. На самом деле, при помощи сильных токов мы только придаем ему весьма значительную плотность и волокнообразное, или, лучше сказать, тканеобразное, перекрестное строение. Через это металл приобретает способность оказывать значительное сопротивление.
– Но построенные из металла дома должны бы быть очень неудобны: летом в них была бы нестерпимая жара, а зимой – холод…
– Измененное указанным мною образом серебро не принадлежит к числу хороших проводников тепла, а потому и перечисленные вами неудобства устраняются сами собой.
Во время этого разговора во дворе стала собираться семья Атоса.
Через четверть часа около кораблей стояло уже несколько сот человек народу.
Время отъезда приближалось.
– Снесли вы ваши вещи на корабли? – обратился кто-то к Яблонскому.
Тут только путешественники спохватились, что приготовленные вещи из обширного ассортимента одежды, предоставленного в их распоряжение, остались в их комнатах. Когда они возвратились через несколько минут, все уже были на обширных, огороженных решетками, палубах. Там же была и Вера Михайловна.
– Сюда! – крикнул гостям стоявший возле нее Николай Атос.
Но тут Яблонский и двое его товарищей пришли в совершенное недоумение: палуба возвышалась над землей больше чем на пять саженей. По сторонам корабля не было ни лестниц, ни каких-либо других приспособлений, чтоб взойти наверх.
С палубы заметили их затруднительное положение. Через мгновение Павел Атос и двое других молодых людей стояли около них, плавно спустившись вниз с высоты.
– Мы и забыли, – воскликнул Павел, – что вы не можете, подобно нам, обойтись без помощи лестниц. Но у нас их нет!
– Как же тогда быть? – удивился сэр Муррей.
– Очень просто! – отвечал Атос.
С этими словами он взял одной рукой багаж англичанина, другой обхватил его самого за талию, и в то же мгновение сэр Муррей почувствовал, что он отделяется от земли… То же самое проделали спутники Атоса с Яблонским и мистером Лекомбом.
– Благодарю вас! – вежливо произнес сэр Муррей, очутившись на палубе.
– Вы были переправлены тем же способом, что и мы? – спросил Яблонский свою невесту.
– Конечно.
– Признаюсь, – заметил Лекомб, – хотя это и очень оригинально, но как-то неловко играть роль багажа.
– Не надолго! – утешила его одна из дам.
– Вы думаете?..
И мистер Лекомб тотчас завязал интересный разговор с неожиданной собеседницей. Даже когда Яблонский, Вера Михайловна и сэр Муррей, в сопровождении нескольких человек, отправились осматривать корабль, он не оторвался от разговора, сделавшегося, по-видимому, сразу очень привлекательным.
– Смотрите, мистер Лекомб начал ухаживать! – шепнул Яблонский Вере.
– И, пожалуй, женится? – засмеялась та.
– На ком?
– Да хоть бы на своей собеседнице!
– А кто она?
– Одна из бесчисленных Атосов! А может быть, и вдова!
– Разве у них есть вдовы?
– Я думаю!.. – рассмеялась девушка.
Павел Атос, по обыкновению неразлучно следовавший за Верой Михайловной и Яблонским, услышал последние фразы.
– Не смейтесь! – сказал он. – У нас в самом деле мало вдов: живя в одинаковых условиях, супруги обыкновенно очень немного переживают друг друга!
– А в каком возрасте у вас вступают в брак?
– Мужчины – в шестнадцать-семнадцать лет, а женщины – еще раньше…
– В наше время только в двадцать пять лет кончали образование!
– А мы его не кончаем никогда – оно продолжается всю жизнь!
– Ну, весьма немногие из нас имели возможность всю жизнь заниматься наукой: нам приходилось заботиться о добывании средств к жизни – на это уходили все наши силы. Но во всяком случае и у вас должны быть известные, определенные требования, по которым определяется способность человека к самостоятельной жизни?
– Да он – в той или другой форме – способен к ней с детства, с самого первого времени, как только начинает действовать с разумением. Конечно, он еще не обладает в это время теми знаниями и опытом, которые вполне гарантировали бы ему безбедное существование, во всяком случае прожить он может.
– Но есть какой-нибудь определенный, подготовительный курс, который необходимо пройти для того, чтоб быть способным к самостоятельной работе?
– Конечно.
– Сколько же лет он требует?
– Приблизительно от пятилетнего возраста до десяти.
– Только!..
Разговор прервался, так как, пройдя по коридору, разделявшему подпалубное помещение корабля, все общество сошло в машинное отделение.
Все машины, находившиеся здесь, состояли из нескольких десятков полых цилиндров, по внешней поверхности которых проходила намотанная рядами проволока.
Электрическая материя, заключенная в этих аккумуляторах, переходила на проволоку, и отсюда токи направлялись к носу корабля, оканчивавшемуся металлическим острием. Над ним укреплена была металлическая катушка, от которой изолированная проволока проходила к корме и прикреплялась к другой такой же катушке, но снабженной острием, параллельным носовому и обращенному в одну с ним сторону.
