Текст книги "В мире будущего"
Автор книги: Николай Шелонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
– Точно наша обсерватория! – воскликнул Яблонский, указывая рукой в сливавшуюся с горизонтом даль.
– У вас была здесь обсерватория? – переспросил Атос, видимо слегка удивленный.
– То есть не совсем наша. Не мы ее строили: мы нашли ее уже готовой, когда достигли материка Северного полюса.
– Но ведь вы были первыми из людей, ступивших на эту землю?
– Так думали и мы. Но оказалось, что за несколько тысячелетий до нас здесь уже были люди, и притом люди, стоявшие выше нас по своей культурности и знаниям. Но вы узнаете все в подробностях из рассказа о наших приключениях.
Яблонский замолчал, видимо вновь охваченный живыми воспоминаниями о столь далеком прошлом.
Один из сыновей Атоса, все время видимо чем-то интересовавшийся, наконец не выдержал и, подойдя к ученому, дотронулся до висевшего у него на перевязи ружья.
– Что это за инструмент? – спросил он.
– Ружье! – отвечал Яблонский, слегка удивленный.
– А! – воскликнул юноша. – Так вот этот знаменитый некогда инструмент!
Он с любопытством рассматривал переданное в его руки оружие.
– Разве, – спросил Яблонский, – вам, если даже ружья теперь и не употребляются, не приходилось видеть их или слышать?
– О, я хорошо знаком с ними по описаниям и рисункам. Образцы всех инструментов, когда-либо употреблявшихся человеком, находятся в музеях, но не во всех из них находятся образцы оружия. Я же не был еще в главнейших из них…
– Почему же?
– Не успел еще! – улыбнулся юноша.
– Разве вы так молоды?
– Мне двенадцать лет.
Яблонский и его товарищи, понявшие русскую речь, были страшно поражены. Перед ними был молодой человек высокого роста, атлетического телосложения, которому на вид нельзя было дать менее двадцати лет.
– Не удивляйтесь! – заметил Атос. – Под влиянием лучших условий жизни человеческий организм несколько изменился: наши дети развиваются быстрее, чем было в ваше время, и живем мы дольше… Как вы думаете, сколько лет мне?
При этих словах Атос выпрямился во весь рост и с улыбкой глядел на казавшихся в сравнении с ним хилыми и слабыми людей древнего мира.
– Право, не знаю! – отвечал Яблонский. – По-нашему, вам должно было бы быть лет тридцать пять – сорок…
– Моему старшему сыну шестьдесят, – сказал Атос, – мне же восемьдесят шесть!
– Как велика вообще у вас продолжительность жизни?
– В среднем до полутораста лет. Но это не есть общее правило; многие живут до двухсот и более. Что касается смерти от болезней, то за последнее трехсотлетие подобные примеры стали чрезвычайно редки, по крайней мере, в цивилизованных странах…
– Разве существуют еще на земном шаре народы, которых можно назвать нецивилизованными? – с удивлением воскликнул Яблонский.
– Да. Большинство народов Центральной Африки, Англии…
– Англия! Но в наше время это был передовой народ…
– Не принимайте слово «нецивилизованный» в вашем смысле. Мы называем их нецивилизованными относительно нас, то есть европейских народов. Англичане, лишившись всех своих колоний, остановились в своем развитии, замкнулись в тех формах жизни, какие успели сложиться семьсот лет тому назад. Дальше они не идут, не вступают в сношения с другими народами. Трудно себе представить, до чего доходит их ненависть ко всему не английскому…
– Но это какие-то китайцы!..
– О, китайцы стоят несравненно выше англичан…
– В наше время китайцы представляли любопытный пример застывшей в раз установленных формах цивилизации…
– Я знаю. В этом смысле англичан, действительно, можно назвать китайцами тридцатого столетия. Но вот мы подходим к моему дому. Мои домашние уже предупреждены и встречают нас.
Действительно, один из сыновей Атоса, опередивший всех во время дороги, вероятно, сообщил уже о загадочной встрече: по крайней мере, перед главным входом колоссального здания, к которому приближались путешественники, видна была многочисленная группа людей.
– Вероятно, – сказал Яблонский тоном, в котором слышалось некоторое болезненное раздражение, – посмотреть на нас собрались многие из ваших и соседей, успевшие уже узнать о появлении выходцев с того света?
Атос заметил скрытое раздражение в словах Яблонского.
– Не думайте, – сказал он, – что для нас представляется чем-нибудь необычайным ваше возвращение к жизни: вы увидите, что подобные факты в наше время являются обыденным явлением. Но тем не менее о вашем приходе знает только наша семья…
– Но там собралось по крайней мере двести человек…
– В нашей семье всех – больше трехсот…
Яблонский не успел ничего ответить на эти слова, так как в это время они подошли к самому входу в дом. На ступенях высокой лестницы, над которой возвышался громадный портал, собралась вся семья Атоса. У самого подножия стояла небольшая группа из шести человек, от которой отделился высокий седой старик и сделал несколько шагов навстречу прибывшим.
– Добро пожаловать! – произнес он чистым русским языком, протягивая путешественникам обе руки.
– Мой отец! – сказал Атос.
С чувством, близко подходившим к умилению, отвечали путешественники на радушное приветствие. Вслед за стариком к ним подошла пожилая, но бодрая, крепкая еще женщина с подносом, на котором лежал хлеб и стояла солонка.
– Примите хлеб-соль по старинному русскому обычаю, – сказала она, протягивая блюдо Яблонскому, как русскому, – и будьте в нашем доме не гостями, но родными.
Трудно передать волнение, которое охватило всех при этом обряде, соблюдение которого показывало чрезвычайную внимательность к людям, родственным только по происхождению.
– Благодарю и за себя, и за моих товарищей, – отвечал Яблонский, принимая хлеб-соль, – этот обычай напоминает нам, что мы действительно находимся среди родных – в великой русской семье…
Через несколько минут путешественники были окружены семьей Атоса: со всех сторон протягивались к ним руки, раздавались слова радушного приветствия. Растроганные и взволнованные, они не могли скрывать охвативших их чувств: утомленные, расшатанные нервы не выдержали, и Самойлова первая зарыдала, обняв молодую девушку из семьи Атоса, нагнувшуюся к ней для приветственного поцелуя. Навернулись на глазах слезы и у мужчин. Еще мгновение – и они бы последовали примеру своей спутницы. Но в это время старик Атос дотронулся до плеча девушки и произнес:
– Успокойтесь! Вам надо отдохнуть!
При этом прикосновении Самойлова почувствовала, как охватившие было ее рыдания мгновенно стихли, и она тотчас овладела собой.
Вместе с тем и ее спутники ощутили на себе какое-то непонятное, но, несомненно, постороннее воздействие: нервное напряжение сменилось радостным, но спокойным настроением. Они все могли теперь более сознательно относиться ко всему происходившему, разглядеть людей, выказавших при встрече с ними такое искреннее радушие.
Вокруг них собралось больше двухсот человек мужчин, женщин и детей. При взгляде на эту толпу резко бросалось фамильное сходство: тип лица был совершенно однообразен: резкие, правильные черты, широко очерченный, сильно развитой лоб, даже общее всем спокойно-самоуверенное выражение глаз и всей физиономии делало этих людей чрезвычайно похожими друг на друга. Если прибавить к этому одинаково мощные, пропорционально сложенные фигуры и некоторое однообразие в костюме, то не мудрено, если первое время путешественники были совершенно не в состоянии отличить друг от друга многих из окружавших их.
Поднявшись на крыльцо, путешественники прошли через массивные двустворчатые двери и очутились в обширной, чрезвычайно высокой комнате, назначение которой было ясно вследствие того, что по стенам ее тянулись ряды вешалок, почти все занятые платьем. В одном из углов этой комнаты стоял вагон подъемной машины, между четырьмя металлическими колоннами. Из передней такие же двери, как и входные, но только еще большего размера, вели в залу. Войдя в нее, люди двадцатого столетия были поражены: самая причудливая фантазия не могла бы дать им понятия о представившемся им зрелище, если бы они попытались прежде представить его себе на основании виденных ими тысячу лет назад дворцов и считавшихся роскошнейшими зданий. Первое, что бросалось в глаза, это была чрезвычайная простота стиля: в громадной овальной комнате, противоположный конец которой терялся из глаз, не было ни одной колонны, на стенах не виднелось никаких украшений. Тройной ряд окон прорезал стены и овалообразный свод. Через ряд верхних окон виднелось синее небо, и казалось, что вся зала уходила куда-то в недосягаемую высоту. Кругом стен тянулись столы и ряды стульев, середину занимало небольшое возвышение, на котором стояли какие-то инструменты.
– Это наша общая комната, – пояснил Атос, – она служит нам столовой, музыкальной залой, здесь мы проводим свободное время.
– Что это за инструменты? – поинтересовался Яблонский, указывая на возвышение посреди комнаты.
– Это наши музыкальные инструменты, в общем схожие с теми, какие употреблялись и в ваше время. Теперь я провожу вас в ваши комнаты.
Путешественники, кроме Самойловой, ушедшей вместе с женщинами, последовали за хозяином. Широким коридором, проходившим, по-видимому, через все здание, гостей провели каждого в отдельную комнату, представлявшую собой довольно обширное, разделенное портьерой, помещение.
– Вы найдете здесь, – сказал один из сыновей Атоса, провожавший Яблонского, – все необходимое. Поверните этот рычаг, – он указал на одну из вделанных в стене рукояток, – и в комнату поднимется ванна. Здесь краны с холодной и горячей водой. В шкафу вы найдете платье, белье и обувь – я думаю, что вам все будет впору, так как мы почти одинакового роста. Все, что вам не надо, бросьте через это отверстие, – он повернул другую из рукояток и открыл широкое отверстие какой-то трубы. – Когда же вы будете готовы, позвоните или приходите сами в залу – мы будем вас ждать. К тому времени соберутся и все наши, так как наступает час обеда. А пока – до свидания.
Оставшись один, Яблонский прежде всего подошел к окну. Тонкая, по-видимому металлическая рама защищена была выпуклыми чечевицеобразными стеклами, не позволявшими видеть снаружи, что делалось внутри комнаты. Окно выходило в цветник, за которым тянулось длинное одноэтажное здание со стеклянной крышей, похожее на оранжерею или теплицу. Из другого окна видна была стена и угол высокого здания, замыкавшего цветник с другой стороны.
Яблонского поразила при первом взгляде чрезвычайно незначительная толщина стен, едва доходившая до двух вершков. Как могло держаться такое громадное здание, построенное наподобие карточного домика? Из чего были сделаны стены, потолок и пол комнаты? В стене не было заметно ни малейшего следа каких бы то ни было скреплений, вся она была как бы отлита из однородной, блестящей серебряной массы, гладко отполированной и сверкавшей, как зеркало. Неужели все здание было отлито из металла?
Пол в комнате с виду похож был своим рисунком на паркетный, но в нем также нигде не было заметно скрепления, и самая масса, из которой он был сделан, отличалась чрезвычайной твердостью и блеском.
Первая половина комнаты была изящно меблирована мягкими креслами, диванами, середину простенка занимал стол, на котором виднелись кипы бумаг и книг. Во второй половине, за портьерой, была только кровать, несколько стульев, столик, с зеркалом над ним, умывальник и еще какой-то инструмент, представлявший из себя продолговатый, довольно узкий ящик, поставленный вертикально.
Из всех предметов, находившихся в комнате, Яблонского более всего заинтересовали книги, лежавшие на столе. Он взял одну из них и раскрыл наудачу. Буквы были русские. Прочтя несколько строк, Яблонский убедился, что он понимает все свободно; таким образом, несмотря на некоторые особенности и кой-какие незнакомые слова, общий характер языка сохранился прежний. Раскрыв другую книгу, молодой ученый тоже мог, хотя с некоторым трудом, уловить смысл прочитанного, но зато он никак не мог поручиться за верность своего произношения: язык, которым была написана книга, не существовал в его время. Латинские буквы слагались в слова, чрезвычайно схожие с русскими или французскими; синтаксическое построение речи близко подходило к русскому.
Яблонский с чрезвычайным любопытством прочитывал строчку за строчкой, пока внимание его не было привлечено одной особенностью: буквы стали казаться ему не напечатанными, а нарисованными; вглядевшись пристальнее, он убедился, что действительно начертания воспроизведены не типографским способом – скорее, они были сфотографированы; дальнейший осмотр подтвердил это предположение: сомнения не было, перед ним были книги-фотографии. Фотография в применении к книгопечатанию!
Тут Яблонскому припомнились слова Атоса о том, что каждый из людей тридцатого столетия делает все сам для себя. Если этот принцип не имеет исключений, то очевидно, что и книги каждый воспроизводит сам для себя. Понятно, что фотография, приспособленная каким-либо образом, представляла собой самое простейшее и скорое средство для достижения этой цели, и притом подобный способ, конечно, был доступен одному и не требовал помощи других.
Осмотр Яблонского продолжался бы, вероятно, еще очень долго, так как каждый предмет привлекал его внимание, если бы он не вспомнил, что его будут ожидать к обеду.
Пройдя в спальню и вместе с тем уборную, он повернул указанную ему Атосом рукоять. Тотчас же значительная часть пола опустилась, образовывая собой чашеобразное углубление, в середине которого появилась большая серебряная ванна.
Яблонский уже кончал свой туалет и тщетно старался разрешить вопрос о ткани, из которой было сделано платье, приготовленное для него молодым Атосом, как в двери постучались.
После ответа Яблонского в комнату явился и сам молодой хозяин занимаемого Яблонским помещения.
– Готовы? – спросил он, оглядывая Яблонского.
– Совершенно!
– Вы стали совсем другим человеком. Через несколько минут еще вы сами почувствуете это…
– Да, ванна меня освежила.
– Наша ванна! – с особенным ударением сказал Атос.
– Разве она представляет собой что-либо особенное? – заинтересовался Яблонский.
– Особенного ничего. Но, сколько мне известно, в ваше время не было чего-либо подобного. В воде, которую вы употребляли для ванны, было распущено электричество…
– Распущено! – воскликнул Яблонский. – Вы говорите про электричество точно про какую-то жидкость или твердое тело!..
– Электричество и есть жидкость, – подтвердил Атос, – но мое выражение, действительно, несколько неточно: под словом «электричество» мы подразумеваем несколько жидкостей, но первичная из них, из которой слагаются все остальные, та самая, которой была насыщена ваша ванна, представляет собой почти невесомое, эфирообразное тело…
– Видимое и осязаемое? – перебил его Яблонский.
– Осязаемое – да, но невидимое. Если вы хотите познакомиться ближе с этим вопросом, я дам вам несколько книг…
– Хочу ли я! – воскликнул ученый. – Да я сгораю от нетерпения возможно скорее овладеть вашими знаниями!.. К сожалению, я думаю, что одних книг для этого недостаточно. Есть ли у вас университеты?
– Да, лучшие из них в Москве и Париже.
– Я, конечно, говорю про русские университеты…
– Что вы хотите сказать, прибавляя слово «русский»? Наука есть общечеловеческое достояние. Наши знаменитые ученые читают свои лекции попеременно во многих университетах. Что же касается вообще различия между Россией и Францией, то его почти не существует… Даже территориальные границы не вполне определены…
– Как? Но Россия в мое время отделялась от Франции Германией, Австрией…
– О! – вскричал Атос. – Германии и Австрии, как отдельных государств, не существует уже около тысячи лет. Пятьсот лет прошло, как и самые названные вами национальности перестали существовать… Россия же, Франция и все цивилизованные народы имеют общий язык, служащий для взаимных сношений и научных сочинений, – этот язык явился вследствие слияния языков русского и французского.
– На этом языке и написана, конечно, одна из книг, которые я видел на вашем письменном столе?..
– Да.
– Я с удовольствием убедился, что этот язык мне понятен.
– Он чрезвычайно доступен. Обладая знанием древнерусского и древнефранцузского языков, не представляет трудности ему научиться.
– Кстати, я хотел вас просить говорить со мной на новорусском языке, я же буду отвечать на древнем, пока не овладею новым…
– Что произойдет через несколько дней, – заметил Атос. – Однако нам пора идти.
Эту фразу он произнес уже на новорусском языке. Яблонский с радостью убедился, что для него не составляет труда понимать своего товарища.
– Обедать на этот раз мы будем на террасе, – предупредил Атос, выходя из комнаты. – Все время вы будете любоваться видом, подобным тому, который так поразил вас при выходе из гор. Погода отличная, и свежий воздух подействует на вас отлично.
– Я и теперь чувствую себя превосходно. Кажется, ваша ванна на меня подействовала.
В самом деле, Яблонский начинал чувствовать, как организм его мало-помалу обновлялся, и вместе с тем им овладевало чрезвычайно бодрое, спокойное настроение духа. Он именно чувствовал теперь в себе избыток здоровья и крепости, весь организм его был переполнен ощущением физического бытия.
– Когда вы ежедневно будете испытывать на себе действие электровозбудителя, – продолжал Атос, – ваши силы в скором времени достигнут высшего развития…
– Что вы понимаете под словом «электровозбудитель»? – спросил Яблонский.
– Это аппарат, к помощи которого каждый из нас прибегает ежедневно, за весьма редкими исключениями. Аппарат этот обхватывает его щетками, перебирает и массажирует все мускулы и возбуждает усиленный приток крови; вместе с тем вы принимаете душ, насыщенный электричеством. Вы, вероятно, заметили этот аппарат в моей комнате?
– Это продолговатый металлический футляр?
– Да. Я не мог предложить вам теперь же прибегнуть к его помощи, так как организм ваш еще не привык к воздействию электричества.
Во время этого разговора Атос вел Яблонского по бесконечным коридорам, проходившим по всему зданию.
– Хотите ли вы, – спросил он, – подняться на террасу по лестницам или в подъемной машине?
– Я думаю, что мы уже запоздали. Сколько времени придется идти по лестницам?
– Около часа.
– В таком случае мне кажется лучше прибегнуть к помощи подъемной машины.
Атос отворил одну из дверей, выходивших в коридор, и ввел Яблонского в небольшую комнату, наружную стену которой составляло громадное стекло. Из этого окна виден был внутренний двор здания и противоположный фасад.
– Мы поднимемся быстро, – сказал молодой человек и повернул вращавшуюся на металлическом полукруге рукоять.
В то же мгновение Яблонскому показалось, что видневшаяся в окно противоположная стена здания с быстротою молнии взвилась кверху, и перед его взорами открылось синее небо, кое-где подернутое дымкой облаков.
Подъем несколько замедлился, и через секунду легкое сотрясение показало, что движение прекратилось.
Молодой спутник Яблонского отворил двери камеры, и, сделав несколько шагов, ученый очутился среди многочисленного общества.
Но не это общество приковало к себе внимание Павла Михайловича: новое зрелище, открывшееся перед ним, было необычайно. Кругом него высились пальмы и тропические растения, расстилался ковер благоухающих цветов, внизу выделялась панорама лесов, полей, сверкавших серебром зданий, а на горизонте синела лазурь спокойного моря.
Он не мог сразу сообразить, где он находится. Под ногами его была земля, кругом деревья и цветы, над ним небо, и тем не менее он знал, что поднимался на террасу, что он никуда не выходил из дома.
Недоумение его разрешил подошедший к нему старик Атос, встретивший их по прибытии к дому.
– Мы часто обедаем здесь, на террасе, – сказал он, – воздух здесь чище и лучше…
– Неужели мы находимся на искусственно построенной террасе? – воскликнул Яблонский.
– Да. Мы имеем свои висячие сады, которые, впрочем, были, кажется, известны не только в ваше время, но и задолго до него…
– На какой же высоте устроен этот сад?
– На высоте двухсот метров. После обеда мы произведем подробный осмотр, а пока надо подкрепить силы.
Старик взял Яблонского под руку и провел его аллеей из пальм и рододендронов к открытой площади, на которой расположен был полукругом длинный стол и где собрались все члены многочисленной семьи. Тут же находились и сэр Муррей с мистером Лекомбом, оживленно разговаривавшие о чем-то с окружившим их обществом. Оба ученых казались помолодевшими и бодрыми. Они весело встретили Яблонского.
– Вы на себя стали не похожи! – вскричал мистер Лекомб. – Какая разительная перемена произошла с вами?
– И с вами тоже! – отвечал Яблонский.
– Одно меня крайне стесняет, – понизив голос, заметил сэр Муррей, – это костюмы, которыми нас снабдили…
– Но, по-моему, это чрезвычайно удобная и изящная одежда! – отвечал Яблонский.
– Да, но она совсем не подходит для торжественного обеда. Помилуйте, вместо фрака какой-то балахон из легонькой материи…
– Ну, мы не в Англии, да и потом время изменяет обычаи. Однако я не вижу…
Яблонский не договорил: к нему подходила Самойлова, которую он не сразу узнал в резко изменившем ее костюме: кофточка из серебристой, мягкой материи ловко охватывала стройный тан девушки, коротенькая юбка оставляла открытыми ноги, oбутые в высокие штиблеты; роскошный розан приколот был ; корсажу, а другой воткнут в слегка вившиеся волосы. На оживленном, свежем лице девушки не заметно было следов перенесенных ею лишений. Первый раз еще Яблонский видел свою невесту в женском костюме и при соответственной обстановке, впечатление еще усилилось благодаря тому, что внимание всех было обращено исключительно на гостей из далекого, неведомого прошлого.
– Вы не поверите, – воскликнула девушка, – как я себя хорошо чувствую! Право, точно вторично родилась на свет!
– Оно, пожалуй, и правда отчасти! – засмеялся Яблонский. – Как понравились вам ваши новые знакомые?
– О! Меня окружили таким вниманием, которое только можно найти в семье! Но знаете, что меня особенно поражает: глядитесь в лица наших хозяев – как они поразительно похожи друг на друга, особенно женщины.
Действительно, вся группа женщин, среди которых была Вера Михайловна при приходе Яблонского, поражала не только сходством черт лица, но и по фигуре и росту они не отличались друг от друга. Иллюзию довершал общий для всех костюм, совершенно похожий с тем, который был надет на Самойловой, и различавшая только по цвету.
– Не забудьте, – заметил Яблонский, – что мы имеем перед собой членов одной семьи, связанных близким родством. Их гены, принадлежащие к другим родам, вовсе не представляют такого разительного сходства.
Яблонский глазами указал девушке на нескольких женщин, с которыми в это время вел разговор мистер Лекомб, по-видимому уже вполне освоившийся с новым для него обществом.
Подошедший в это время Николай Атос сказал Яблонскому:
– Ведите к столу вашу невесту, которую, вероятно, скоро вы назовете вашей женой.
В это время все общество двинулось попарно и группами по главной аллее воздушного сада.
В конце аллеи открылась обширная площадка, во всю длину которой шел огромный стол с рядами стульев по обеим сторонам.
К удивлению Яблонского, на столе не было ни скатерти, ни приборов.
Мистер Лекомб, поместившийся рядом с ним и Самойловой, казал ему вполголоса:
– Однако интересно знать, чем же мы будем есть? Кто же, наконец, будет нам подавать? Ведь прислуги у них, разумеется, не существует?
Но в это время середина стола по всей длине неожиданно опустилась вниз, и через секунду на ее месте появилась другая – с двумя рядами металлических рельсов. Вместе с тем на каждом конце стола появились широкие платформы на колесах с грудами тарелок, ложек, ножей, вилок и стаканов. Когда платформы двигались вдоль стола, каждый брал себе сервиз.
– Ну, уж это чисто по-американски! – решил мистер Лекомб.
– Я думаю, что американцы еще не дошли до этого! – отвечал Яблонский, указывая на золотые тарелки.
– Да, – удивился мистер Лекомб, – живут они довольно-таки богато!
– Если только золото имеет ту же ценность, как и в наше время. Но я думаю, что этот продукт теперь производится так же легко, как в наше время стекло и тому подобное.
Но в это время перед Яблонским остановилась громадная металлическая ваза. Подобно другим, он принужден был сам налить себе суп.
– Интересно знать, кто у них готовит? – недоумевал мистер Лекомб.
Сидевшая напротив него дама услышала и поняла эти слова. Она улыбнулась и заговорила с французом на его родном языке, который, однако, тот понимал с большим трудом.
– Кушанье, – пояснила она, – у нас готовится само. Конечно, необходимы предварительные приготовления. Но это делает каждый из нас по очереди. Я боюсь только, что наш обед вам не совсем придется по вкусу: мы не едим мяса ни в каком виде.
– О, – протестовал Лекомб, – такого супа мне никогда не приходилось есть!
Действительно, поданное кушанье отличалось чрезвычайно приятным вкусом. Яблонскому и Вере показалось, что оно сильно напоминает ту похлебку, которую они приготовляли из порошка, найденного в катакомбах тысячу лет тому назад.
– У нас, – продолжала собеседница мистера Лекомба, в ответ на его расспросы, – совсем не употребляют в пищу мяса в образованных странах, но в Англии и Австралийских государствах, к сожалению, не держатся этого обычая.
– В наше время много об этом говорили, – заметил француз. – Даже составилось целое общество вегетарианцев с целью приучить человека к употреблению исключительно растительной пищи, но все эти усилия не привели к желаемым результатам. Однако что это такое? Вино?
Перед мистером Лекомбом появилась в это время высокая металлическая ваза с двумя кранами, обращенными на обе стороны стола.
Наполняя свой стакан, он заметил, что белая, прозрачная жидкость, содержавшаяся в сосуде, искрилась и шипела.
– Не вино! – решил сэр Муррей, уже успевший отведать напитка. – Но во всяком случае вкусно!
– Мы не употребляем вина; то, что вы пьете, – это обыкновенная вода, приготовленная с электричеством, – разъяснила любезная собеседница мистера Лекомба. – Электричество служит у нас и для питания… Но вот, кажется, к нашему обеду являются гости!..
Взглянув по указанному направлению, Яблонский и его товарищи с неописанным изумлением увидели, что в вышине, далеко над ними, плавно неслись в воздухе две человеческие фигуры. С каждым мгновением они становились яснее и, наконец, через секунду опустились на платформу воздушного сада близ того места, где сидел старик Атос.
Тщетно Яблонский старался рассмотреть на прибывших хотя бы малейший признак, указывавший на присутствие какого-либо летательного снаряда, крыльев или чего-нибудь подобного: обоих вновь прибывших обтягивала та же одежда, какая была на всех; пролетая по воздуху, они не делали никаких движений, необходимо связанных с понятием «летать».
Но еще большее изумление последовало, когда прибывшие, не обменявшись ни словом с кем-либо, прямо подошли к Яблонскому, а потом и к его товарищам, чтобы пожать им руку и сказать несколько слов приветствия.
– Скажите, – спросил Яблонский Павла Атоса, когда вновь прибывшие заняли место за столом, – по-видимому, ваши гости уже успели узнать, кто мы такие и откуда явились?
– Да. Чтобы предупредить их, им необходимо было об этом сообщить…
– Но, очевидно, им известно было это ранее…
– Нет, они узнали только теперь…
– Но они не сказали и двух слов ни с кем, а прямо направились к нам.
– Им и не говорили, а сообщили! – с особенным ударением на последнем слове произнес юноша.
– Я не совсем понимаю вас…
– И немудрено. Было ли в ваше время что-либо известно о взаимодействии организмов, об их непосредственном сообщении друг с другом через пространство?
– У нас были известны случаи чтения чужих мыслей, воздействия одного человека на другого путем внушения, подчинения волей одного воли другого…
– Ну, тогда вам должно быть понятно, что ряд токов, возбужденных в мозгу одного человека и направленный к мозгу другого, может дать соответствующее представление.
– То есть вы хотите сказать, что возникновение мысли обусловливает возбуждение нервных токов и что эти токи произвольно могут быть направлены к мозговым центрам другого человека?
– Да.
– Но тогда, следовательно, воля одного может быть подчинена воле другого?
– Только в том случае, если напряжение нервной энергии в одном менее, чем в другом…
– Однако, таким образом, каждый из вас свободно может читать мысли другого?
– Совсем нет. Для того чтобы мои мысли сделались достоянием другого, я должен этого захотеть – другими словами, сам возбудить в себе нервную энергию и направить ее к другому. Точно так же я могу отказаться воспринять направленный ко мне ток другого, то есть отказаться прочесть его мысль.
– Бывают же случаи, когда сильнейший подчиняет себе слабейшего?
– Без сомнения. Вы сами испытали на себе это – там, когда впервые мы встретили вас на дороге. Под первым впечатлением, мы связали вашу волю, лишили вас способности движения…
– Но что побудило вас к этому?
Юноша с секунду колебался, прежде чем ответил на этот вопрос.
– Вы уже слышали, – сказал он, – что наряду с народами, стоящими сравнительно высоко по своему развитию, существуют и другие, представляющие как бы низшую расу. Эти последние в большинстве случаев относятся к нам крайне враждебно. Словом сказать, встреча с австралийцем для человека цивилизованного представляет всегда некоторую опасность. Увидев вас…
– Вы признали нас за дикарей! – перебил Яблонский.
– О, не думайте, чтобы австралийцы или англичане были дикари – это просто наши враги…
– Но скажите, в таком случае, разве они, то есть эти менее культурные, менее цивилизованные люди, не сознают всей опасности, которую навлекают на себя, вызывая вас на борьбу?
– К сожалению, сознают не вполне. Они слишком надеются на свои орудия разрушения, не думают, чтобы победа над ними была легка. Но обед кончается. Что думаете вы делать?
– Я бы хотел задать вам еще множество вопросов, но боюсь утомить вас…
– Меня и никого из нас вы не затрудните, но я бы советовал вам не слишком возбуждать свое внимание. Вам и так придется пережить много нового, организм же ваш, несомненно, требует отдыха. Через час или два я предложил бы вам уйти в свою комнату.
Яблонский несмотря на то, что не чувствовал себя особенно утомленным, был не прочь последовать этому совету: ему хотелось остаться одному со своими мыслями, хоть немного разобраться в массе новых впечатлений.
То же самое испытывали и его товарищи.
Через час после обеда все они были уже в своих комнатах и первый раз крепко заснули в новом для них мире.
