Текст книги "В мире будущего"

Автор книги: Николай Шелонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Ток от аккумуляторов выходил через первое острие – здесь часть его воспринималась катушкой, от острия которой выходил второй ток, параллельный первому.

По объяснению Атоса, окружавшие таким образом корабль токи уничтожали притяжение, давая кораблю необычайно сильное поступательное движение.

Отклоняя направление задней стрелки, можно было комбинировать и направление токов, а вместе с тем и изменять движение корабля вправо или влево. Давая обоим остриям направление под углом кверху, можно было совершать восхождение по наклонной линии вверх или, наклоняя их, спускаться.

Внутренние помещения корабля состояли из обширной залы – столовой и нескольких десятков отдельных кают. В корме, в нижней части, помещалась кладовая и около нее небольшая по размерам кухня. Тут же был и обширный резервуар с водой.

Для приготовления кушанья служила металлическая печка – в виде продолговатого четырехугольного ящика, разделенного перегородками на несколько отделений. Нагревалась она тем же электричеством, которое служило и двигателем для корабля. Сила тока регулировалась механически. Достаточно было поставить кушанье, чтоб через известный промежуток времени оно было готово.

В кухне же помещался механический аппарат для мытья и чистки посуды.

Когда внутренность корабля была осмотрена, все поднялись на палубу.

Через минуту один из металлических гигантов отделился от земли и взлетел на высоту восьмисот метров.

Вслед за ним поднялся и другой корабль.

– Пойдемте вниз! – предложил Павел Атос Яблонскому и Вере Михайловне.

– Зачем? Мне было бы чрезвычайно интересно остаться здесь, чтоб познакомиться со страной, над которой мы будем пролетать.

– Но это невозможно!

– Почему?

– При полном ходе корабль летит со скоростью тысячи пятьсот верст в час; оставаться на открытой площадке нет возможности – вы задохнетесь…

В это время палуба уже опустела. Вслед за другими спустился в общую каюту и Яблонский со своими спутниками.

– Во всяком случае, – спросила Вера Михайловна, – мы можем любоваться видами через эти отверстия?

Она указала на проделанные в полу и стенах каюты окна, защищенные металлическими стеклами.

– Да вы все равно ничего не увидите! – засмеялся Павел.

– Это почему?

– Вследствие чрезвычайной быстроты. Глаз ваш не в состоянии будет различать предметов – все сольется в одну массу. Впрочем, если мы поднимемся на очень большую высоту, то издали можно будет любоваться ландшафтами. В таком случае вам лучше перейти в носовую часть.

Яблонский и Вера Михайловна прошли вслед за своим путеводителем в небольшую стеклянную камеру, помещавшуюся на носу корабля. Отсюда открывался вид на все стороны. Впереди, сливаясь с горизонтом, синело море; далеко сзади белели снежными вершинами горные цепи Северного полюса, а внизу расстилалась равнина, покрытая лесами и садами, с громадами разбросанных там и сям зданий, с тянувшимися широкими лентами серебрившихся на солнце рек.

Но вдруг моментально картина переменилась: вершины гор скрылись вдали, раскинувшийся внизу ландшафт исчез, вместо него катились лазурные воды моря, а через двадцать минут показались слева новые горы, впереди, вместо моря, широко раскинулись обработанные поля, высились здания.

– Уральские горы, – указал влево Павел Атос.

– Как! – воскликнул Яблонский. – Мы уже в Европе!

– Пока еще нет! Вас обманывает рельеф. Но мы будем пролетать через полчаса над северной частью Европы.

– Когда же мы будем в Москве?

– Всего часа через три.

– Мне бы хотелось взглянуть на действие аппаратов…

– Каких?

– Возбуждающих токи.

– Да вы ничего не увидите. Впрочем, если хотите, я провожу вас…

– Не трудитесь. Я найду дорогу сам.

По уходе Яблонского Павел Атос несколько минут занимал Веру Михайловну, показывая ей на особенности переменявшихся, как в калейдоскопе, картин.

Молодая девушка, увлеченная новизной ощущений, не обращала внимания на волнение, которое все сильнее и сильнее проглядывало в тоне Атоса. Временами он умолкал на полуслове или не слыхал обращенного к нему вопроса.

Наклонившись к стеклу, молодая девушка не отводила взоров от ежеминутно менявшейся панорамы.

Внезапно она почувствовала, что сзади талию ее охватили чьи-то сильные руки, и жгучий поцелуй обжег ее щеку.

Оглянувшись, она увидела склонившееся к ней лицо Павла Атоса.

– Пустите! – едва могла она выговорить, вырываясь из его объятий.

Бледный от волнения, с внезапно загоревшимся, устремленным на нее взором, стоял перед ней красавец-юноша, по-видимому нисколько не смущенный только что совершенным им проступком и встреченным им энергичным протестом.

– Опомнитесь! – тоном искреннего негодования воскликнула девушка. – Как вы смели?

– Разве я оскорбил вас?

– И вы еще спрашиваете!

– Да чем же?

– Кто дал вам право так обращаться со мной?

– Но я люблю вас…

– А я разве говорила вам что-нибудь подобное? Кроме того, вы знаете, что я невеста другого…

– Так что же? Чем же в этом виноват я? И почему непременно я должен отказаться от вас, а не этот – другой?

– Но потому, что я люблю его, а не вас…

– Вы все равно полюбите меня!..

– Выдумаете?

– Наверное. Сравните меня с ним: он, с организмом, изуродованным в течение многих поколений, слабый духом, беспомощный среди условий новой жизни, а я, полный силы, способный на все, любящий вас так…

– Не говорите об этом! Я…

– Буду говорить. И повторяю вам, вы полюбите меня…

– Никогда!..

Но вместе с этим словом девушка почувствовала, что устремленный на нее взгляд, парализуя ее силы, отнимает волю…

Ее неудержимо повлекло к стоявшему перед ней человеку, она чувствовала, что находится в его власти.

Прошло несколько секунд, когда, наконец, ей удалось овладеть собой.

Но странно, теперь ей не казалось таким диким и оскорбительным поведение Атоса, как за минуту перед тем. Его слова представлялись ей в другом свете. Сравнение между ним и Яблонским невольно останавливало на себе ее внимание.

В самом деле, разве этот юноша, стоявший перед ней, полный жизни и силы, недостоин любви? Каким слабым, беспомощным кажется рядом с ним Яблонский!..

Эти новые мысли наполнили ее душу ужасом. Что с ней? Откуда все это?

А Павел Атос стоял перед ней, видимо читая все, происходившее в ней…

Вера Михайловна сделала шаг к двери. Но в эту минуту вошел Яблонский.

Атос тотчас удалился.

– Ради Бога! – бросилась девушка к Павлу Михайловичу.

– Что такое? – отвечал тот, с удивлением видя, что она вся дрожала от волнения и ужаса.

– Я не могу понять, – простонала она, обнимая Яблонского, – что со мной делается!..

– Что такое? Успокойтесь!

Он хотел было лаской унять ее волнение, но она внезапно оттолкнула его и сделала шаг назад.

– Знаете что? – вдруг с решимостью проговорила она. – У меня есть к вам просьба…

– Какая?

– Забудем все, что было! Я не могу быть вашей женой! Я должна вам сказать это! Почему – я не знаю, но так надо!..

– Вы больны, Вера!.. Вы не понимаете, что говорите. Сядьте!..

Несмотря на сопротивление, он усадил ее на маленький диванчик и сам сел рядом с ней.

– Расскажите, что случилось?

– Ничего!

– Почему же вы так расстроены?

– Потому, что я сознаю, что не могу быть вашей женой…

– Опять! Опомнитесь, Вера!..

Яблонский напомнил ей начало их знакомства, смертельные опасности, которые они пережили вместе, указал на полное одиночество, в которое они поставлены в новой жизни, и, наконец, воскликнул:

– Да разве может за несколько часов произойти такая перемена в чувстве? Еще вчера, после концерта – вспомните, что вы мне говорили?..

Но на все его увещания девушка отвечала одно:

– Нет, не могу! Не спрашивайте почему! Я все равно не скажу!

Внезапная мысль мелькнула в голове Яблонского.

Он оставил почти обезумевшую от горя девушку и бросился в общую залу. В течение своего кратковременного пребывания в доме он несколько раз успел говорить с Марией Атос – женой Николая Атоса.

Ему нравилась эта умная, спокойная и сердечная женщина. Ее искренность и простота невольно располагали в ее пользу с первого раза.

Найдя ее в многочисленном обществе, Яблонский сказал ей вполголоса:

– Мне надо сейчас же поговорить с вами наедине.

Взглянув на него, женщина, вероятно, сразу поняла, что случилось нечто необычайное. Тотчас встав со своего места, она взяла Яблонского под руку и вышла вместе с ним в коридор.

– Случилось что-нибудь с вашей невестой? – тревожно спросила она.

– Да.

– Она заболела?

– Право, не знаю. Кажется, что так…

Яблонский откровенно передал все происшедшее.

– Простите меня, – добавил он, – я не могу скрывать от вас – я думаю, что причиной внезапного изменения в намерениях моей невесты послужил ваш сын…

– Который?

– Павел.

– Да он ребенок!..

– Ребенок с вашей точки зрения, но не с нашей…

Мария Атос задумалась.

– Если так, – сказала она через минуту, – то единственное, что я могу сделать, – это постараться повлиять на Павла. Сделайте то же по отношению к Вере… Конечно, вы сами хорошо знаете, что здесь не может быть и речи о каких-либо приказаниях с нашей стороны – в этом, да и во всех отношениях, мы признаем полную свободу…

– Но ваш сын поступил бесчестно.

– Чем же? Если он сумел добиться ее любви…

– Но каким образом?

– Что вы хотите сказать? – Внезапная тревога прозвучала в звуке ее голоса.

– Он воспользовался тем, что был в состоянии подчинить ее волю своей, воспользовался тем, что в наши дни называлось гипнотическим внушением. Таким путем можно заставить человека сделать все что угодно, но это не значит, что он совершил приказанное ему по доброй воле…

– Пойдемте, проведите меня к ней!.. Но помните, если вы не ошиблись – никогда впоследствии не напоминайте ей о случившемся – сама она не будет ничего помнить.

Придя к Вере, они застали ее в том же положении, в котором оставил ее Яблонский. Откинувшись на спинку дивана, с лицом, выражавшим нестерпимое страдание, она, казалось, вся ушла в какую-то одну мучительную думу.

Здесь Яблонскому пришлось быть свидетелем необычайной сцены.

Подойдя к Вере и сделав Яблонскому знак, чтоб он остался на месте, Мария Атос села рядом с ней и положила руку ей на плечо.

Девушка испуганно вздрогнула, как бы только что очнулась.

– Успокойтесь! – проговорила Мария.

Почти тотчас Вера Михайловна приняла прежнюю позу. По выражению ее глаз было заметно, что она не видела Яблонского, стоявшего в двух шагах перед ней.

– Вы будете меня слушать?

– Да… Нет, не могу!..

– Отчего?

– Он не велел.

– Я велю! Слушайте!

– Слушаю!

– Что он вам велел? Говорите!

По лицу девушки пробежало выражение страдания.

– Не могу!.. Он не велел…

– Говорите!

– Я не должна любить моего жениха!..

– Еще что?

– Я должна была ему сказать, что отказываюсь от него…

– Еще?

– Я должна была любить его…

–  Этого не было! Слышите?

– Слышу.

– Вы опять можете любить, кого хотите.

– О!

На лице девушки отразилась неподдельная радость.

– Вы ничего не будете помнить!.. Все осталось по-прежнему!

– Как я рада!..

– Но помните, вы никогда не должны слушаться его!

– Никогда!

Мария Атос слегка коснулась рукой лица девушки.

– Что же вы стоите? – обратилась Вера Михайловна к Яблонскому, по-видимому нисколько не удивленная присутствием Марии Атос.

Через секунду она уже весело болтала со своим женихом. В это время в комнату вошли сэр Муррей, Лекомб и вместе с ними еще несколько человек.

– Мы пришли смотреть, – заявил Лекомб, – сейчас будет видна Москва!

Действительно, с каждой минутой дома становились многочисленнее: везде, куда только достигал взор до горизонта, высились их остроконечные, блестящие башни. Ровной линией прорезалась лента широкой реки.

– Волга! – вскричала Вера.

– И Ока! – сказал Яблонский, указывая ей на то место, где, образуя блестящее пятно, одна река сливалась с другой.

– А вон и Москва!

Действительно, вдали, как в панораме, вырезались в подернутом дымкой воздухе золотые главы кремлевских соборов.

Понятно, каким трепетным чувством забились сердца Яблонского и Веры.

– Однако, – заметил Яблонский, – каким грандиозным кажется храм Христа Спасителя!..

В самом деле, несмотря на громадное расстояние, явственно виднелся, сверкая золотом, купол собора.

– Это не храм Христа Спасителя! Тот левее! Глядите!

В руках Яблонского очутился бинокль. Теперь он ясно различал знакомые очертания. Но рядом с этим храмом возвышался другой, подавлявший его своей величиной.

– Что это за храм?

– Собор всей Руси.

– Когда же он построен?

– Вполне окончен не больше двадцати лет тому назад.

– Кто же его строил?

– Все. Кажется, во всей России нет человека, который не принял бы участия в его построении… Ведь мы все возводим наши постройки собственными руками…

Невольно в уме Яблонского восстала грандиозная картина постройки, в которой принимали участие миллионы людей, движимые одним благоговейным чувством, связанные общей любовью к родине и ее священным, историческим заветам!..

Как далеко не походило это на те картины будущего, которые рисовались в уме людей девятнадцатого века!..

Золотые купола мало-помалу выплывали и яснее вырисовывались в прозрачной синеве горизонта. Казалось, весь расстилавшийся впереди ландшафт несся с неизмеримой быстротой навстречу кораблю, остававшемуся недвижимо на месте в недосягаемой высоте…

Кривой, извилистой линией вырезалась Москва-река, а дальше, на высоком берегу, виднелись стены древнего Кремля. Но там, где тянулись шумные улицы, лепились один к другому каменные дома, где царил вечный шум и грохот миллионного города, там теперь раскидывались цветники, поля, высились кущи деревьев и над ними, гордо поднимаясь кверху, царили чудные здания, как несокрушимые памятники человеческого гения.

Как молния, прорезая воздух, мелькнула в высоте одна тень, за ней другая…

Яблонский догадался, что это были корабли, подобные тому, который мчал их к родному городу.

Но вот вся панорама мало-помалу начала скрываться из глаз – корабль медленно опускался.

Через несколько минут все вышли на палубу. Теперь движение не превосходило шестидесяти верст в час. Можно было рассмотреть в подробностях чудную растительность, сплошным ковром застилавшую землю. К удивлению своему, Яблонский и его спутники увидели горделиво тянувшиеся к небу верхушки широколиственных пальм.

– Неужели, – вскричал Лекомб, – они переделали и климат?

– Не думаю, чтоб возможно было произвести такую резкую перемену…

– И вы правы, – вмешался подошедший Николай Атос, – не потому, чтоб было невозможно переменить климат, но потому, что это не имело бы цели: умеренный пояс самый здоровый.

– Следовательно, климат остался прежний?

– Не совсем: у нас нет лютых морозов, как нет и убийственной жары…

– Но пальмы?

– Акклиматизированы.

– Да разве это возможно?

– Почему же нет? Даже в ваше время…

– В наше время, акклиматизируясь, растение вырождалось….

– То есть изменялось. То же самое произошло и с этими пальмами. Но вот мы и у цели нашего путешествия.

Атос указал на роскошный дворец, несколько похожий на собственный его дом.

Корабль описал дугу и плавно опустился на какие-то подмостки, рядом с другими, находившимися уже здесь.

Моментально последовала поразительная сцена: человек полтораста, толпившиеся на палубе, с громадной сравнительно высоты бросились вниз. Снова Яблонский и его спутники были подхвачены сильными руками и через секунду стояли уже на земле среди шумного, оживленного общества. .

Между тем со всех сторон – из дома, из прилегавшего к нему сада и еще откуда-то – сбегались люди навстречу прибывшим.

Начались поцелуи, объятия, раздавались радостные восклицания и самый искренний, заразительный смех.

Яблонского и его спутников сейчас же окружили. Все здоровались с ними, называя свои имена и неизменно прибавляя к ним одну и ту же фамилию – Атос.

– Боже мой! – с комическим ужасом воскликнул Лекомб. – Вероятно, теперь весь земной шар населен Атосами!

Сэр Муррей с самым официальным видом называл каждому все свои имена и фамилии, с присовокуплением титулов, которых у него, к слову сказать, был целый десяток.

От всего этого шума и множества новых лиц положительно кружилась голова.

Наконец через несколько минут гостям предложили пройти в их комнаты, чтобы оправиться с дороги.

– Ну, – смеясь, отвечал Яблонский говорившему с ним мужчине, назвавшемуся именем Алексея Атоса, – после подобной дороги нечего отдыхать.

– Тогда только оставьте в комнате ваши вещи и сходите в сад.

– Неужели у каждого из нас будет отдельная комната?

– У вас – да. Но некоторые поместятся по три и по четыре человека.

– Все-таки сколько же комнат у вас в доме?

– Больше трехсот. А это вас удивляет?

– Очень.

– Разве в ваше время не было подобных домов?

– Были, например гостиницы. Но отдельные лица вовсе не нуждались в таких помещениях…

– Да, потому что у вас семьи дробились. Почему-то считалось необходимым, как только человек начинал жить самостоятельной жизнью, удалять его из семьи…

– Это действительно было необходимо.

– Почему?

– Прежде всего в силу материальных условий – род занятий весьма часто заставлял его уезжать из родных мест. Затем, в наши дни между отцами и детьми была такая резкая разница, которая делала невозможной совместную жизнь: мировоззрение людей, их отношение к жизни – все менялось каждое поколение. Совсем другое дело вы, – у вас отношение к жизни определено, оно неизменно – по крайней мере, для весьма значительного периода времени. Наконец, самый образ жизни, по внешности, у вас совершенно одинаков. И у нас, если дети продолжали дело отца, семья сохранялась – как, например, в крестьянстве. Ведь вы живете скорее родовым бытом…

– Пожалуй.

– Словом, жизнь возвратилась к своим первобытным формам, но благодаря тому, что человек достиг предела своего могущества, а не потому, что он не мог бы создать других условий. Да вообще, жизнь земледельца представляет первообраз вашей жизни…

– Да мы все земледельцы!..

– Я говорю про наше время – тогда земледельцами были только крестьяне. Они действительно могли обходиться без посторонней помощи: они ели хлеб, посеянный собственными руками, носили холст, сотканный их женами, жили в избе, ими самими построенной. Все это было неизмеримо далеко от того, что существует теперь, но основные черты сохранились одни и те же.

– Да, но, оторвавшись от земли, человек никогда бы не дошел до того, что вы видите теперь…

– Вероятно. Но это было тяжелое время!

– Переходное.

– Да. Мы даже и не думали о том, к чему стремимся, – не только в сфере общественных отношений, но и в области науки: то мы строили воздушный корабль и зачем-то летели к Северному полюсу, то радовались как дети изобретению фонографа или еще какой-нибудь игрушки – и все это нам казалось необычайным научным прогрессом, которым мы страшно гордились.

– Ведь это же было неизбежно!

– Едва ли. Если бы мы задались исключительно целью применить науку к потребностям личной человеческой жизни, – было бы другое. У нас же, наоборот, существовало мнение, по которому от науки нельзя было требовать практических результатов – мы имели то, что являлось случайно. А между тем, если бы мы стремились к определенной цели – мы достигли бы ее в той или другой форме и избавились бы от поглотившей нас борьбы за право жить.

– Но ведь были же попытки в этом направлении?

– Да. Но все они сводились к преобразованию человеческого общества на тех или других произвольных основаниях, между тем как цель их должна была заключаться в применении науки к жизни…

– Хотя это не могло быть единственной целью, но должно было быть ближайшей. Но вот ваша комната.

Во время этого разговора Алексей привел Яблонского в отведенное ему помещение. К удивлению Яблонского, он нашел здесь все то же самое, что и в доме Атоса, за исключением картин.

– Что меня удивляет, – воскликнул он, – это чрезвычайное однообразие самой обстановки в жизни!

– Да как же вы хотите иначе! В обстановке мы берем самое необходимое и удобное. Моды у нас не существует и существовать не может.

Оставив свои вещи, Яблонский вместе со своим спутником присоединился к остальному обществу.

Несмотря на громадные размеры общей залы, в ней было почти тесно. На первый взгляд Яблонского ему показалось, что здесь было не менее тысячи человек народу

– Скажите, – спросил он Алексея, – тут только две семьи?

– Нет, здесь вся фамилия Атос.

– Сколько же вас?

– Ну, право, не могу сказать вам точно – но около двух тысяч.

– Как вы узнаете друг друга?

– Память у нас хорошая.

– И не путаете имен?

– Ведь мы называем друг друга просто по имени. Если же надо обозначить точно какое-нибудь лицо, то присоединяем имя отца, деда, прадеда и т. д. Наконец, к фамилии присоединяется название места. Так – мы Атосы московские; есть владимирские, северные и т. д. Но вот и ваша невеста вместе с моими сестрами.

Яблонский подошел к Вере, окруженной молодыми девушками.

Здесь ему пришлось отвечать на множество вопросов, которыми его засыпали со всех сторон по поводу предстоящей на завтра свадьбы.

– Есть у вас шафер? – спросили его между прочим.

– Нет еще.

– Кто будет?

– Право, не знаю.

– Что касается меня, – заметила Вера, – я попрошу Павла Атоса.

– Какого?

– Как какого?

– Северного, – смеясь, сказал Яблонский, – Павла-Николая-Александра.

– Это что значит? – удивилась Вера.

Яблонский объяснил ей, в чем дело.

Вместе с тем ему предстояла теперь трудная задача отклонить свою невесту от сделанного ею выбора.

Сказать ей, в чем дело?

Это было невозможно.

Оставалось только опять обратиться за советом к Марии Атос.

Яблонский отправился ее отыскивать.

Но это оказалось не совсем легко, и только через полчаса он нашел ее в одном из кружков, на которые разбилось общество, наполнявшее залу.

– Я к вам, – обратился он к ней.

– В чем дело?

– Да ведь на завтра решена была наша свадьба?

– Да.

– Но я решительно не знаю, что мне делать.

– Да вам и делать-то нечего.

– В наше время это сопряжено было со множеством всевозможных хлопот.

– То было в ваше время.

– Но и теперь…

– Что же теперь?

– Надо сказать священнику…

– Уже сказано.

– Певчие…

– Какие певчие?

– Да кто же будет петь?

– Мы поем все.

– У меня нет шаферов – и у Веры тоже, хотя она и выбрала.

– Кого?

– Вашего сына Павла.

– Он уехал. Я сама сообщу ей об этом. А что касается приготовлений, то все они заключаются в том, что совершенно игнорировалось в ваше время. Для этих приготовлений вам надо обратиться к священнику, который будет совершать обряд.

– Где же он?

– Здесь. Это наш же родственник. Я сведу вас.

В зале Яблонский действительно заметил несколько духовных лиц.

К одному из них привела его Мария Атос.

– Что же вы одни? – спросил тот.

– Вы хотите видеть моих товарищей?

– Нет, но вашу невесту. Мне бы хотелось поговорить с вами обоими вместе.

Яблонский исполнил его желание, и в одной из комнат громадного дворца долгие часы прошли в приготовлении к тому, что в глазах большинства людей девятнадцатого века было не более как обрядом, но что на самом деле представляет собой освященное Церковью таинство.

После этого разговора ни Яблонский, ни Вера не имели уже охоты возвращаться в шумное и многолюдное общество. Последний вечер их одинокой жизни они провели в своих комнатах.

Яблонский проснулся ранним утром. В лицо ему ударил веселый, горячий луч солнца. Еще первый раз за громадный промежуток времени видел он смену ночи и дня – там, где он впервые возвратился к людям, солнце сияло, не сходя с горизонта.

Он еще не вполне успел окончить свой туалет, как мягкий, серебристый звук нарушил тишину летнего утра.

Яблонский не сразу понял, что это такое.

Но вот раздался второй удар, третий… Гармоничными переливами разносясь в воздухе, загудел призывный благовест.

Невыразимо умилительное чувство охватило Яблонского…

Он бросился к окну.

Залитый горячим солнечным светом, сверкая белизной мрамора и золотом куполов, далеко возносясь к подернутому прозрачной дымкой небосклону, возвышался величественный храм.

От него неслись серебряные переливы призывного благовеста и замирали в бесконечной дали.

Родные звуки напомнили не только невозвратное, но и влили радостную надежду в душу заброшенного в новый мир человека.

Горячими слезами благодарной молитвы приветствовал он утро знаменательного и великого для него дня…

Около пяти часов утра Яблонский и Вера среди многотысячной толпы подходили к дивному храму, воздвигнутому в память просвещения Руси.

Куда только мог достигнуть взор, со всех сторон двигались вереницы и толпы народа.

Призывный гул колоколов доносился из древнего Кремля и падал с неизмеримой высоты увенчанного главами собора.

Громадная лестница, окружавшая здание с четырех сторон, шла к порталам, ведшим во внутренность храма.

Сюда уже доносилось пение тысяч молящегося народа.

Грандиозные размеры храма обманывали глаз: стоя внутри, казалось, что купол висел далеко вверху, ничем не поддерживаемый, стены, с громадными окнами, отодвигались вдаль и терялись в перспективе.

Но громадные размеры не препятствовали каждому слову священнослужителей долетать до самых отдаленных углов.

Яблонскому и Вере казалось, что они действительно теперь возвратились к новой жизни…

Священные, хорошо известные слова молитв и песнопений потрясали их… Радость наполняла сердца, и в бесконечной благодарности к Подателю жизни душа отрешалась от земного и возносилась туда – в обитель и царство Света.

Торжественная служба тянулась долго, но никто не чувствовал утомления.

Кончалась литургия. Произнесены были призывающие к Источнику жизни слова:

«Со страхом Божиим и верою приступите!»

На середину храма, на высокий помост, вошел сонм священнослужителей, и начался благодарственный молебен.

Предстоящие люди воссылали благодарение за дарованный им свет истины, за дарованные им блага жизни и за очищение в горниле тысячелетних страданий…

Но вот колыхнулись золотые хоругви, раздалось величественное пение, и крестный ход двинулся из храма к кремлевским соборам, среди жизнерадостного народа и несметной толпы сопровождающих…

Яблонский и Вера оставались на паперти, пока вдали не скрылись колыхавшиеся над толпой священные знамена.

Радостный звон гудел и переливался, тысячами звуков наполняя воздух.

– Пойдемте!

Около Яблонского и Веры виднелись знакомые лица Николая и Марии Атос.

– Вам надо приготовиться! Через два часа назначено венчание!

Цветущими садами и аллеями они направились к дому.

– Вы придержитесь обычая? – спросила Мария Атос жениха и невесту.

– Какого?

– Не есть до венчания.

– Конечно.

– Впрочем, и мы все последуем вашему примеру.

Здесь только Яблонский вспомнил, что он никого еще не просил занять место родителей.

– Я уверен, – сказал он, – что вы благословите нас?

– Да, мы – Веру, а наши отец и мать – вас.

В это время подошли уже к дому.

– Идите к себе! – сказала Мария Атос Яблонскому.

Сама она увела Веру.

Через час жениха позвали в залу. Когда он пришел туда, все было готово для обряда: на высоком помосте среди залы на столе стояли образа. Вся зала полна была народу. Все присутствовавшие одеты были в одинаковые одежды из плотной серебристо-серо-ватой ткани. Только на Яблонском и его невесте платье было из белоснежной блестящей материи, похожей на парчу.

С замиранием сердца Яблонский, в сопровождении старика Атоса и его жены, взошел на помост и приблизился к столу, где стояли иконы, хлеб и соль.

В то же время с другой стороны Николай Атос с женой ввели Веру.

Начался обряд благословения.

Вера не могла удержаться от слез. Едва сдерживался и Яблонский. Оба они вспомнили в эту минуту, что тот же обряд мог бы совершиться при других условиях, и на месте благословляющих их на новую жизнь людей они могли бы видеть бесконечно дорогие, знакомые лица своих родных…

Обряд кончился. Жених и невеста сошли с помоста.

Яблонский увидел около себя мистера Лекомба и сэра Муррея. Оба иностранца казались взволнованны, и сэр Муррей, кроме того, еще чем-то очень озабочен.

Сначала Павел Михайлович не обратил на это внимания, но англичанин неотступно был около него, видимо желая и не решаясь о чем-то спросить.

Наконец он не выдержал.

– Скажите, – шепнул он Яблонскому, – они совсем не носят перчаток?

Яблонский сначала не понял вопроса, но затем, несмотря на торжественность минуты, едва удержался, чтоб не рассмеяться.

– Право, не знаю! – отвечал он.

– Да у вас-то перчатки есть?

– Нет.

– Ну, теперь я спокоен.

– Да чего же вы беспокоились раньше-то?

– В моем гардеробе не оказалось этой необходимой принадлежности. Я думал, что у вас они спрятаны. Кстати, вас не стесняет этот костюм?

– Нисколько.

– А мне так ужасно неловко. Если бы у меня был фрак!

– Вы бы надели его?

– Непременно.

В это время старик Атос подошел к Яблонскому и сказал ему, что пора идти в церковь.

– Идти? – переспросил Яблонский.

– Да. А вы что же думали?

– У нас в таких случаях обыкновенно ездили.

– Могли бы и мы проехать, но тут так близко…

– У вас есть лошади?

– Лошадей нет. На что они!

– Конечно. Но я-то все никак не могу со всем этим свыкнуться. В какую же церковь мы пойдем?

– Как в какую? В нашу!

– Куда же?

– Через сад всего.

Яблонский, в сопровождении громадного числа провожатых, вышел из дому и вошел в сад.

Пройдя несколько саженей, он вдруг, из-за кущи деревьев, увидел серебряный купол церкви – это был домашний храм семьи Атосов.

Здание поражало не размерами, но необыкновенной гармоничностью и стройностью целого.

Вокруг храма шла высокая серебряная решетка, из-за которой виднелись группы пальм и золотые кресты памятников.

– Это кладбище? – спросил Яблонский шедшего с ним старика Атоса.

– Да. Наше кладбище – семейное, на котором скоро буду и я.

В последних словах старика слышался легкий оттенок грусти.

– Но вы еще так бодры…

– Всему есть свой предел: я уже устал, хотя жизнь так хороша, что иногда и жаль становится ее покинуть…

Жизнь так хороша!

Этих слов Яблонскому не приходилось слышать в давно минувшее время не только от старика, одной ногой стоящего уже в гробу, но и от полных сил людей…

Лишь только Яблонский вошел в церковь и прошел на правую сторону, как раздались торжественные звуки концерта…

Пели, по обыкновению, все, находившиеся в церкви. Пел и старик Атос, стоявший около Яблонского. Глядя на его спокойное, радостное лицо, на котором жизнь не положила печати мучительной борьбы и страдания, верилось, что он и в последние минуты сохранит ту же силу надежды и веры, которая уничтожала для него бремя жизни в течение полутора веков…

Лишь только замерли последние звуки концерта, как в растворенных главных дверях появилась толпа молодых девушек и впереди их, залитая солнечным светом, в сверкавшем снежной белизной платье и вуали, увенчанная цветами, взволнованная и радостная невеста…

Яблонскому казалось, что ему предстало какое-то видение, полное неземной красоты и прелести.

Снова раздались звуки концерта. Новые лица наполнили внутренность храма.