Текст книги "В мире будущего"

Автор книги: Николай Шелонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА IV

Несмотря на успокоительное объяснение отца Венедикта и даже на категорическое приказание не тревожиться ничем происходящим в замке и ничем не мешать «физическим опытам» благородного кавалера Лакруа – приказание, полученное дворецким Шмитом непосредственно от его светлости, население Эйсенбурга долгое время не могло примириться с совершавшимся фактом, и часто мирные деревенские обыватели с ужасом прислушивались по ночам, лежа в своих постелях, к тяжелым стонам и вздохам чудовищной машины. С другой стороны, немалое смущение производило и странное, непонятное поведение кавалера Лакруа и его неизвестной никому даже по имени сожительницы. Изредка утром можно было только видеть выезжавшую из замка карету с молчаливым лакеем на козлах вместо кучера, но никогда нельзя было разглядеть сидевших в ней. Объехав по шоссе кругом Эйсенбурга, карета сворачивала в проселок и скрывалась с другой стороны в замковой ограде. Некоторым любопытным, отличавшимся особенной настойчивостью, удалось, впрочем, два или три раза издали увидеть «госпожу из замка», как вскоре привыкли ее называть; в тихие осенние ночи, когда серебристый свет месяца лился на землю и в его лучах все красивое местоположение Эйсенбурга принимало вид волшебного ландшафта, «госпожа из замка» поднималась на уцелевший с южной стороны замка бастион и там, сама вся залитая серебристыми лучами месяца, просиживала целые часы, устремив взор на прихотливые очертания замка и на развертывавшийся перед нею пейзаж.

Тогда любопытные могли издали разобрать очертания грациозной женской фигуры, сидевшей в красивой мечтательной позе.

Кавалер Лакруа ревниво оберегал неприступность замка. Сам он никогда не выходил за его ограду, а дворецкий Шмит и его жена допускались в комнаты только тогда, когда в них не было «госпожи»; доступ же в лабораторию был открыт одному только старому лакею. Почтальон из города являлся ежедневно в замок и оставлял у дворецкого множество газет, журналов и писем, из которых последние часто бывали с марками, совершенно до той поры незнакомыми чиновникам почтовой конторы.

В первый же год пребывания кавалера Лакруа в замке между ним и отцом Венедиктом завязалась оживленная переписка. Поводом к этому послужил пожар, истребивший одну из соседних деревень. Немедленно после этого пожара отец Венедикт получил через дворецкого Шмита тысячу рейхсталеров и коротенькую записку без подписи, в которой его просили употребить эту сумму на помощь пострадавшим и сообщать о всех нуждах его прихода. С тех пор на Эйсенбург и все окрестные селения полился целый дождь благодеяний. Хотя эти благодеяния и не могли рассеять предубеждения против обитателя замка, тем не менее между ними и их соседями установился род взаимного соглашения, по которому жители Эйсенбурга как бы обязались оставить в покое замок и не заниматься делами его обитателей.

Такое безмолвное соглашение продолжалось в течение целых пятидесяти лет: за этот период времени покой замка ничем не был нарушен, тем более что и паровая машина, работавшая в замке, перестала с течением времени казаться чудовищем. Дворецкий Шмит, его жена, старый лакей и многие из свидетелей прибытия кавалера Лакруа и его спутницы в замок умерли за этот срок. Умер и отец Венедикт, но его преемник по-прежнему получал из замка крупные суммы на помощь несчастным. В замке появились на смену старым два новых обитателя – француз-лакей с женой, которые и составляли до конца единственную прислугу замка.

Заместитель отца Венедикта видел, однако, что почерк, которым были написаны получаемые им за последнее время записочки, сильно изменился и одряхлел. Часто священник думал о том, что дни кавалера Лакруа сочтены. И как ему казались при этой мысли наивны детские верования его паствы в бессмертие таинственных обитателей замка! Добрые дела обитателей замка были ему известны, и не должен ли был он, как добрый пастырь, употребить все усилия, чтобы спасти погибающую душу?

После долгих колебаний он решился наконец написать длинное письмо кавалеру Лакруа, в котором умолял дозволить ему прийти в замок для духовного назидания. В ответ на это письмо он получил коротенькую записку, в которой стояли только две фразы: «Час мой еще не пришел. Я позову вас». Что хотел сказать этими словами этот странный человек, целую половину столетия проведший в добровольном заключении? Можно было думать, что он сам чувствует приближение конца своих дней и перед этим концом хочет прибегнуть к утешению религии. Но если так, то зачем же он медлит? Неужели ему может быть известен и самый час его кончины?

Но ни на один из этих вопросов эйсенбургский священник не получал ответа. Только через месяц, утром восьмого сентября 1861 года, ему принесли следующую записку. В этой записке кавалер Лакруа просил его немедленно послать из ближайшего городка телеграмму, и сделать это непременно лично. Телеграмма была адресована в Бомбей на имя Корнелиуса Фан дер Валька. «Час настал, – говорилось в ней, – явись».

В той же записке кавалер Лакруа просил священника явиться в замок, повторяя, что час его настал.

Через три часа по получении записки, исполнив данное ему поручение, священник уже входил в подъезд замка. Встретивший его лакей довел его до богато убранной комнаты, часть которой была отделена портьерой. Зайдя за эту портьеру, он увидел полулежавшего на постели старика, голова которого прикрыта была круглой шапочкой, подобной тем, в которых изображаются иногда древние алхимики.

Священник, сам уже довольно поживший на своем веку, никогда не встречал лица подобного тому, перед которым он теперь стоял. На этом лице не видно было печати смерти, оно не было изборождено страданиями и не носило следов старческой слабости. Но какие-то неведомые силы положили на него таинственную печать, начертали непонятные знаки, которых хотя не мог прочесть человек, но мог их чувствовать.

Когда на священника устремился ясный взгляд загадочного человека, он невольно почувствовал, что там, в недоступной человеческому взору области, скрыто великое и неведомое, что открывается для обыкновенного человека только в момент смерти. Объятый невольным трепетом, он с глубоким поклоном остановился в двух шагах от изголовья постели.

– Прежде чем принять от вас духовное назидание, – заговорил кавалер Лакруа, указывая на кресло, – я бы хотел кончить свои земные дела. Исполнили ли вы мое поручение?

– Несомненно, – отвечал священник, не зная, как титуловать того, к кому он обращался.

– В таком случае, – голосом, в котором прозвучала радостная нотка, произнес кавалер, – я спокоен. До моего конца осталось еще десять часов, я увижу моего друга, который закроет мои глаза.

Священнику при этих словах невольно пришло на ум, что его хотят сделать жертвой мистификации: про какого друга говорит кавалер Лакруа? Если про Корнелиуса Фан дер Валька, то он находится в Бомбее и, конечно, не только не успеет явиться сюда в течение десяти часов, но даже, вероятно, и не получит телеграммы.

– Напрасно вы удивляетесь, достопочтенный отец, – неожиданно произнес Лакруа, пристально всматриваясь в глаза священника. – Вас никто не хочет мистифицировать, и не для этого просил я вас прийти сюда…

Холодный пот выступил на лбу патера. Что же это за человек, который может читать чужие мысли? Ему теперь приходилось убедиться, что в рассказах, ходивших про обитателей замка, была значительная доля справедливости.

– Я прошу вас, – продолжал Лакруа, – достать шкатулку, которая стоит там, – он указал на карниз, над которым висели старинные рыцарские доспехи и меч, крестообразная рукоять которого была осыпана драгоценными камнями.

Доставая шкатулку, патер взглянул на эти доспехи и тотчас вспомнил портрет Лакруа в книге отца Венедикта: там сбоку виднелась такая же рукоять меча…

Чувствуя, как его проникает невольный трепет, он подал шкатулку кавалеру Лакруа. Теперь он уже почти не сомневался более в том, что видит перед собой настоящего, легендарного Лакруа… Но тогда разве может он умереть?..

При этой мысли священник смиренно прошептал про себя: «Всему положен предел Тобою, Господи! Да будет воля Твоя!»

– Аминь! – вслух проговорил Лакруа, отстраняя рукою шкатулку. – Это для вас, отец: здесь вы найдете выражение моей последней воли; я уполномочиваю вас распорядиться по вашему усмотрению всем, что останется в замке после меня, за исключением того, что находится в лаборатории; дверь туда заперта и запечатана моею печатью. Все, там находящееся, составляет собственность Корнелиуса Фан дер Валька и должно сохраниться после моей смерти в целости для передачи ему по его приезде…

– Но, – прервал его священник, – господин Корнелиус Фан дер Вальк, судя по вашим словам, должен явиться сюда до вашей…

Священник не мог произнести слова «смерть», но его произнес сам кавалер Лакруа.

– До моей смерти? – сказал он. – Да, но видите ли… он все-таки приедет после моей смерти и сравнительно долго спустя, через столько времени, сколько надо, чтобы добраться от Бомбея до Эйсенбурга… Не пытайтесь дать какое-нибудь объяснение моим словам: вы сами будете очевидцем того, что я имею основание говорить то, что говорю. Но возвратимся к делу. В этой же шкатулке вы найдете мои записки, писанные мною в течение последних лет моей жизни… Прочтите их и, когда найдете, что обнародование их не может смутить уже человеческий ум, тогда напечатайте… Теперь я устал, я попрошу вас прийти через семь часов… Еще не будет поздно!.. – добавил Лакруа со слабой улыбкой, предвидя возражение, которое хотел ему сделать патер.

Семичасовой срок, назначенный священнику, казался и ему бесконечным. Свидание, которого он ожидал столько лет, вконец разрушило в нем то представление об обитателях замка, которое он выработал. Старое поколение Эйсенбурга с его предшественником, отцом Венедиктом во главе, видело в обитателе замка именно того кавалера Лакруа, который упоминался в книге монаха Ансельма и чей портрет был там изображен. Но он сам не верил этому предположению, хотя и не имел никакой определенной догадки. Во всяком случае, для него являлись лишенными всякого основания многочисленные легенды, ходившие про таинственных обитателей замка. К числу этих легенд он относил и самую способность Лакруа угадывать мысли говорящего с ним человека. Теперь ему пришлось воочию убедиться в справедливости этого слуха. Но более всего его поразило загадочное объяснение относительно появления Корнелиуса Фан дер Валька… Каким образом мог он в одно и то же время быть при кончине Лакруа и вместе с тем приехать после его смерти?.. Оставалось одно средство немедленно разъяснить это недоразумение, именно – прочесть записки самого Лакруа… Но на это священник не мог решиться – рукопись, переданная ему, его пугала… Он боялся за себя, точно вместе с первой прочтенной страницей ему пришлось бы вычеркнуть все прошлое и возложить на свои плечи непосильное бремя… Наконец, он еще был жив, к нему надо было идти, а узнав заключающиеся в рукописи тайны, может быть, ни один человек не решился бы стать лицом к лицу с их обладателем…

Но роковой час наступил… Весь объятый трепетом, тщетно стараясь себя успокоить, священник вступил в комнату, за портьерой которой находился умирающий. Он был один… но оттуда, из-за портьеры, до него доносились сдерживаемые рыдания. Он прислушался. Рыдания то прорывались, то затихали, чтобы возобновиться с новой силой… Сомнения быть не могло: это плакала она, таинственная «госпожа из замка». Страшная минута расставанья с жизнью приближалась…

Священник хотел пройти за портьеру – ему казалось, что теперь каждая секунда дорога и что ему необходимо исполнить свой пастырский долг.

Он приблизился к поднятой с одного угла портьере, как вдруг оттуда, из-за нее, раздался слабый голос кавалера Лакруа:

– Успокойся, Агнесса, он идет… Я чувствую его…

В ту же секунду раздался полный ужаса крик, прерванный заглушенным рыданием.

Священник заглянул за портьеру: на коленях у кровати, на которой лежал Лакруа, стояла женщина, видимо в порыве ужаса спрятавшая свое лицо в складках одеяла и закрывшая его руками. Кавалер Лакруа полусидел на постели. Его взор устремлен был к входной двери.

Священник хотел было ступить шаг вперед, как почувствовал, что какая-то необъяснимая сила оттолкнула его назад, за портьеру. Он оглянулся: мимо него, из глубины комнаты, плавно двигалась высокая худая фигура, в которой он, по сохранявшимся в предании описаниям, тотчас узнал Корнелиуса Фан дер Валька. Что-то особенное поражало при первом взгляде на эту молчаливую, строгую фигуру, шума шагов которой не было слышно, точно она двигалась, не касаясь пола ногами. По крайней мере, так показалось священнику. Мало того, когда Корнелиус Фан дер Вальк прошел мимо него, он снова почувствовал как бы удар электрической искры и сам уже собой отошел на шаг назад, не теряя, однако, из виду внутренности комнаты.

Корнелиус Фан дер Вальк ступил за портьеру и остановился, скрестив на груди руки и опустив голову. Вся его поза выражала собой глубокое уважение, как бы даже благоговение.

Кавалер Лакруа приподнялся на постели, между тем как «госпожа из замка», которую он называл Агнессой, по-прежнему стояла на коленях у его кровати, с закрытым лицом, как бы онемевшая от ужаса при появлении Корнелиуса Фан дер Валька. Сам Корнелиус Фан дер Вальк не трогался с места. Ни одна складка его одежды не шевелилась, и даже, как показалось священнику, его губы не дрогнули, когда он заговорил.

– Я пришел, великий магистр, – произнес он, – потому что ты звал меня. Не настал ли час?..

Голос Корнелиуса звучал глухо, как бы выходя откуда-то далеко. Если самое его присутствие подавляюще действовало на священника, то этот замогильный голос привел его в трепет.

– Час настал, – отвечал Лакруа, – и я хотел еще раз видеть тебя, брат… Я хотел сказать тебе последнее прости здесь, чтобы радостно приветствовать тебя там, в сфере обновления, когда пробьет и твой час…

– Он тоже близок уже, учитель!..

– Я знаю это. Но пока он еще не настал, ты остаешься старшим и последним из братьев… Тебе принадлежит по праву все, что принадлежало мне… Ты получишь все, когда прибудешь сюда… Прощай!..

– Прощай!.. – прозвучал голос Корнелиуса Фан дер Валька.

Священник посторонился от прохода, чтобы пропустить загадочного посетителя, но тут же принужден был прислониться к стене, чтобы не упасть от поразившего его ужаса: Корнелиуса Фан дер Валька не было в комнате: он исчез, исчез без всякого следа, не сходя с места…

Сомнения быть не могло: он видел дух Корнелиуса Фан дер Валька – дух, вызванный таинственной силой и принявший образ человека!.. Теперь понятно было, почему он явится, как сказал кавалер Лакруа, но не придет, почему для него не надо было времени, чтобы проехать громадное пространство, отделявшее его от Эйсенбургского замка…

При первом появлении Корнелиуса Фан дер Валька, невольный трепет овладел священником – и теперь это было понятно: он почувствовал явление духа, привидения, он стоял на границе познаваемого и конечного, за которой раскрывается область непознаваемого чувствами и недостижимого для ума простого смертного…

Какие еще тайны откроет ему исповедь умирающего? Не содрогнется ли душа его от их тяжести?..

При этой мысли священник в первую секунду хотел было бежать, скрыться из этого места, находившегося во власти непонятных сил…

Но он вспомнил о своем сане: удалиться от умирающего человека значило бы совершить преступление, которому нет оправдания. Наконец, что значит вся человеческая мудрость в сравнении с премудростью Божией и могут ли невидимые, но находящиеся во власти человека силы быть страшны для служителя Бога, действующего во имя Его?..

При этой мысли самообладание вернулось к священнику, и он ступил за портьеру.

Кавалер Лакруа умирал: он увидел это при первом взгляде на осунувшиеся, обострившиеся черты его лица, на которые смерть уже положила свой страшный, таинственный знак… На него был устремлен взгляд еще более загадочный, еще более таинственный, чем тот, который поразил его при первом свидании с кавалером

Лакруа… Как будто умиравшему открылось нечто новое для него самого и для него страшное своею неизвестностью, всю беспредельность которой, однако, он уже предчувствовал всей силой последнего, вещественного сознания… И в этом устремленном на священника взгляде ярко отражалось нечто знакомое каждому человеку: тут был и страх, и надежда, и болезненная жалость к самому себе, и мучительная просьба о сострадании, о помощи… Недоставало только последнего, раздирающего сердце крика, с которым не всегда умирает человек, но который он всегда, хотя тщетно, силится испустить перед смертью вместе со своим последним земным дыханием…

Эта картина и этот взгляд были знакомы священнику, видевшему много смертей: он знал, что в последние минуты земного сознания душе человека открывается непознаваемое человеческими чувствами… И в эти последние минуты вся жизнь, со всеми ее прожитыми радостями и огорчениями, кажется ему страшным кошмаром, ужасным сном, за которым лишь изредка, в минуты душевного просветления, в туманных чертах являлся перед ним образ истины… образ истины, который он стремился уловить целую жизнь, но который восстает перед ним только на границе, отделяющей конечное от бесконечного…

Эта последняя трагедия – трагедия смерти, трагедия борьбы рушившихся надежд земной жизни и нового мира, открывающегося человеку с моментом смерти, – была известна священнику, читавшему ее в глазах умирающих… Но тех умирающих примиряла религия даже с самым сознанием о смерти…

Теперь перед ним разыгрывалась новая, неизвестная ему трагедия: умиравший обладал неизвестными, страшившими человека силами… Он познал недоступное человеку… И все-таки область, открываемая смертью, напечатлела в его очах тот же ужас смерти, свойственный всякому человеку…

Этот ужас был непонятен священнику: он верил и потому знал, куда пойдет… Его вера спасала его от страха смерти… Но тот?.. Тот, умирающий, лежавший перед ним, чей взор с такой предсмертной тоской был устремлен на служителя Бога?..

Был ли этот Бог ведом ему, умирающему?.. Или же Его образ явился перед ним только в момент последнего, предсмертного просветления?..

Тогда чем же жил этот загадочный человек? Какою властью он вызвал проявление неведомых человеку сил, свидетелем которого был сам священник?

И если он был выше всякого созданного для людей закона, то почему же в его предсмертном взгляде выражался ужас смерти, свойственный всем людям?.. Ведь смерть, как и все, недоступное пониманию смертных, должна была быть ему известна?..

Эти мысли молнией пробежали в сознании священника, отразились в нем предстоящим ужасом неизбежной, его собственной смерти… И сознание этой неизбежной, общей участи всего живущего никогда не восставало перед ним в такой поразительной реальности, как теперь… и никогда не наполняло его таким ужасом перед далеким, по его человеческому сознанию, моментом расставания с самим собою…

«Из земли взят – и в землю пойдеши…» – вспомнились ему когда-то почти бессознательно заученные слова.

Но впечатление сейчас переживаемого вложило в них глубокий смысл для него – и все, что прежде страшило его смыслом этих слов, теперь примирило его с мыслью о смерти… Твердыми шагами подошел он к изголовью умирающего и полным радостного успокоения взглядом встретил полный предсмертной тоски устремленный на него взгляд переживающего последние человеческие муки человека…

И в глазах кавалера Лакруа отразилась та же радостная надежда, которой горел взгляд не умудренного недоступным человеку опытом, но жившего верою смиренного служителя Бога.

Наступал момент совершения таинства смерти – последнего таинства, в котором должна выражаться вся живая сила человека, которою он жил в своей жизни.

– Уйди, Агнесса!.. – прошептал уже коснеющим языком кавалер Лакруа.

Женщина, которую видел священник все в одной и той же позе, с лицом, спрятанным в складках одеяла, поднялась и выпрямилась во весь рост.

Новое смущение овладело душою священника: он знал, что видит перед собою «госпожу из замка», он знал, что «госпожа из замка» безвыходно пробыла в нем более пятидесяти лет – и теперь он видит перед собою молодую восемнадцатилетнюю девушку, идеально красивые черты лица которой были омрачены скорбью, окутаны печалью, но были так же юношески живы, как юношески свеж и лучист был взгляд ее глаз

Являлась ли перед ним новая загадка или же он был жертвой простого обмана, в котором принимала участие и она – «госпожа из замка?»…

Но нет – умирающий не мог лгать, и скорбь перед постелью умирающего не могла быть притворной. Сомнения быть не могло и на этот раз: перед потрясенной, подавленной душой священника предстала новая тайна, которая станет для него ясна или в тот момент, когда он переживет то, что переживает сейчас лежащий перед ним человек, или же когда он выслушает его предсмертную исповедь…

И ему приходилось призывать всю свою веру и все свое самообладание, чтоб быть готовым выслушать эту исповедь…

Он сделал еще шаг к изголовью умирающего. «Госпожа из замка» была в этот момент уже в выходных дверях. Последний раз она взглянула на умирающего, потом перевела взгляд на священника, и он почувствовал, что этим взглядом она умоляет его о помощи умирающему…

И он подошел к нему, веруя, что вместе с ним придут и надежда и утешение…

Через час жители Эйсенбурга увидели своего священника, поспешными шагами идущим из замка к церкви. Оттуда он вышел уже в предшествии причетника, звонившего в колокольчик.

Весть о том, что таинственный обитатель замка умирает, неизвестно какими путями распространившаяся в деревне, теперь подтвердилась. Простодушные деревенские обитатели, еще день тому назад избегавшие говорить обо всем, происходившем в замке, становились на колени, заслышав звон колокольчика, и в своей молитве причисляли умиравшего к числу многих почивших братий, забывая об ореоле таинственного, которым еще так недавно они окружали главу отходившего в вечность.

Прошло еще три дня – и на приходском эйсенбургском кладбище прибавилась одна новая могила, в которой навеки скрылся прах таинственного обитателя Эйсенбургского замка. «Госпожа из замка» шла за ним до самой могилы. Но ее лицо было закрыто густой вуалью, сквозь которую не могли проникнуть взоры даже самых любопытных из эйсенбургских обитательниц.

Корнелиус Фан-дер-Вальк явился в Эйсенбург месяц спустя после похорон. Всего двое суток пробыл он в замке, но за это время оттуда был отправлен целый транспорт тяжелых ящиков, и на могиле кавалера Лакруа явился мраморный памятник, на котором изображен был лишь шлем с развевающимися перьями, меч с крестообразной рукоятью, положенные на княжеской мантии, да загадочная надпись:

Hiе sерultum est corpus humanum.

(Здесь погребено человеческое тело).

«Госпожа из замка» исчезла вместе с Корнелиусом Фан дер Вальком.

Вслед за ними оставил свой приход и священник. В прощальном слове своей пастве он не упомянул о том, куда идет, а оставил лишь только один завет: верить и не сомневаться.

Прошло тридцать лет. Любопытный турист, заглянувший в один из упраздненных ныне французских монастырей, познакомился с отшельником, тридцать лет пребывавшем в добровольном заточении. Этот отшельник – бывший некогда священником эйсенбургского прихода, передал ему записки кавалера Лакруа и рассказал историю таинственного обитателя герцогского замка. Но в этих записках не все сохранилось в том виде, в каком они были написаны: многое в них было уничтожено монахом-отшельником, вероятно и сделавшимся отшельником потому, что он прочел их целиком и выслушал предсмертную исповедь написавшего их.

Как бы то ни было, эти записки стоят того, чтобы прочитать их. Тем же, кто усомнился бы в их достоверности, можно напомнить слова, истину которых, даже и против своего убеждения, сознает каждый человек. Эти слова мирового страдальца, обращенные к скептику, каким является каждый обыкновенный человек, говорят:

 
Есть многое на свете, друг Горацио,
Чего не снилось нашим мудрецам…