Текст книги "Опасная любовь"
Автор книги: Николай Новиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Ледяные, жесткие струи отрезвили, выбили из тела глупую расслабленность. Аристарх закрыл воду, принялся яростно растираться мохнатым полотенцем. Мышцы вновь обрели свою упругость, а голова – ясность мышления, которая оказалась совсем ненужной в данной ситуации, ибо теперь стало ясно, что абсолютно не хочется заниматься любовью с Шурой. И никогда не хотелось.
Шура не лежала, а сидела в постели, прислонившись спиной к подушке и прикрыв одеялом ноги. Верхняя половина ее тела словно призывала Аристарха: ну полюбуйся же мной!
– Нравится, Арик?
– Фантастика, – сказал Аристарх, глядя на большие, упругие груди с воинственно торчащими в разные стороны сосками.
Он погасил свет, сбросил одежду и торопливо забрался под одеяло.
– Ты зачем свет выключил? – спросила Шура, прижимаясь к нему. Тело ее было горячим, ждущим, жадным. – Не нравится смотреть на меня? Мужчины любят глазами, все сексологи об этом говорят.
– А женщина?
– О, это сложный вопрос. Женщины любят прежде всего себя, Арик, и того, кто удовлетворяет их потребности. Страсть к приключениям, к роскоши, к плотским удовольствиям, к самоотречению, к экзотике… Если узнаешь, к чему стремится женщина, поймешь, что тебя ждет с нею. Но узнать это невозможно, а сама она никогда не скажет.
– Поэтому и говорят о загадочной женской душе?
– Наверное, поэтому. Ох, Арик, я до сих пор не могу поверить, что это ты рядом со мной, столько думала, столько представляла себе, как это будет!..
– Не так?
– Так, Арик, так… – хрипло прошептала Шура, судорожно обнимая его. – Если это ты – все так…
Горячее, обнаженное тело красивой женщины ослепило разум, ни тоскливых мыслей, ни воспоминаний – только страсть, яростная, дикая страсть, не контролируемая нежностью и желанием доставить удовольствие любимому человеку.
Его объятия были жесткими, прикосновения грубыми, поцелуи причиняли боль женщине. И она не сдерживала себя, громко кричала, кусалась, то отбивалась, то набрасывалась на него, захлебываясь в собственной ненасытной страсти. А потом он резко повернул ее, поставил на четвереньки и навалился сзади, прорезая ее дрожащее тело. В левой ладони он соединил обе груди, словно пытался смять их в одну, пальцами правой вцепился в короткую прическу Шуры. И когда она задергалась, будто в машине, летящей вниз по ступенькам, он хрипло застонал, заскрипел зубами…
Одеяло свалилось на пол. Они лежали на белой простыне и молчали. Аристарх думал, что Шура, наверное, обиделась на него, уж больно он грубо и жестоко вел себя. Ну и пусть. Больше не будет приглашать.
Шура снова придвинулась к нему, положила голову на грудь Аристарха. Ее коротко стриженные волосы щекотали ему подбородок.
– Спасибо, Арик, – горячо прошептала она. – Это была самая настоящая фантастика. Я догадывалась, что испанские гранды – яростные и неистовые мужчины, но одно дело догадываться, а другое… У меня голова кругом идет. Сейчас я могу тебе точно сказать: я люблю тебя, Арик.
Аристарх молчал. Он думал о том, что чувствует сейчас полковник, муж Шуры. Хоть как-то догадывается, что в эти минуты в его постели лежит другой мужчина и жена признается ему в любви? Или – нет? Ответ оказался простым. А сам он чувствовал что-то, когда приближался к дому, где его Ирка уединилась в комнате с толстым, старым спонсором? Ни-че-го! А ведь Ирка могла в это время…
Ни-че-го.
– Ну что ты молчишь, мой испанский гранд?
– Думаю… О твоем муже.
– Он сегодня звонил из Барселоны. Сказал, что послезавтра прилетает. Что еще тебя интересует о моем муже?
– Не ревнует?
– Нет, ему не до этого. Он мне сразу сказал, что, если узнает об измене – убьет. А если не узнает, то ее и не было. Подозревать, следить, представлять себе всякие ужасы – это, по его мнению, слишком дорогое удовольствие для мужчины.
– А ты этим пользуешься?
– Почему бы и нет? Если это позволяет мне чувствовать себя женщиной, а не просто женой?
– Действительно, – пробормотал Аристарх, чувствуя, как в груди рождается неприязнь к Шуре.
А если его Ирка – такая же?
22
Выйдя из подъезда, Наташа на мгновение зажмурилась. Яркое весеннее солнце ослепило ее, заиграло ощутимо теплыми лучами на красивом, смуглом лице. И небо над головой было синим-синим, каким оно бывает весной в далеком Гирее.
Вот и в Москву пришла весна. Надолго ли?
В такой чудесный, первый по-настоящему весенний день она уезжала от Андрея, покидала навсегда не очень уютную, не очень теплую квартиру, которая, тем не менее, помогла ей пережить страшные дни одиночества и растерянности, оставляла в ней хорошего, доброго человека… Если думать только об этом, прекрасная погода могла показаться издевкой над ее чувствами. Но ведь уезжала она к своему Сережке, к единственному, любимому, к кому чуть ли не год стремилась всей душой. Выходит, там, на небе, одобряли ее поступок, напутствуя весенними, яркими лучами?
Наверное, так, но особой радости Наташа не чувствовала. Во-первых, переживала за Андрея, а во-вторых, страшно было, как-то сложатся ее отношения с родителями Сергея? Она лишь однажды виделась с его матерью, когда она и Сергей еще работали в коммерческой палатке, и до сих пор помнит презрительный взгляд хорошо одетой женщины, склонившейся к окошку.
Павел Иванович, подражая настоящим персональным водителям «настоящих боссов», галантно распахнул переднюю дверцу «жигуленка». Однако Наташа, поздоровавшись с водителем, не спешила сесть в машину. За нею шел Андрей с тяжелым чемоданом в руке. Наташа открыла заднюю дверцу, держалась за нее, пока Андрей заталкивал чемодан на заднее сиденье.
– Ты куда это собралась, Наташа? – удивился Павел Иванович.
– А я думал, водители обязаны говорить «вы» своему начальству, – усмехнулся Андрей.
– Так я ж на людях всегда говорю «вы» и «Наталья Николаевна», – стал оправдываться Павел Иванович. – А когда никого нет, что же… Наташа не возражает.
– Выходит, я – не люди, – покачал головой Андрей.
– Ты – замечательные люди, – сказала Наташа. Она подошла к нему вплотную, обняла, крепко поцеловала в губы. – Я буду думать о тебе, если почувствуешь очень сильное желание вымыть наконец посуду, так и знай, это я тебя заставляю.
– Похоже, я теперь вообще перестану мыть посуду, тебе сейчас не до меня будет… – Он склонил голову к ее черным, с золотинкой локонам, искрящимся в солнечных лучах, вздохнул. – Эх, Наташа, Наташа!..
Павел Иванович опустил глаза, чувствуя себя лишним. Он обошел машину, сел за руль, оставив переднюю дверцу рядом с Наташей открытой.
– Я буду звонить тебе, – сказала Наташа.
– Не надо. Вернее, так: если понадоблюсь, звони. А если возникнет желание утешить меня – не надо.
– Ну ладно, я поехала?
– А я пошел, мне тоже на службу пора собираться. Удачи тебе, Наташа, и помни, что я сказал вчера.
– Не обижайся на меня, ладно?
– И рад бы, да не могу. Так что и не надейся. – Он резко повернулся и, низко опустив голову, зашагал к подъезду.
Почти половину пути Павел Иванович молчал, внимательно глядя на дорогу, а потом не выдержал.
– Ты что, с мужем расходишься, Наташа?
– Да… – кивнула Наташа, осторожно, чтобы не размазать тушь, промокая глаза белым платочком.
– Неужели так плохо все? Нельзя было подождать, потерпеть, подумать? Ты извини меня, Наташа, не понимаю, как можно так быстро сходиться-расходиться? У нас-то, у людей, которые постарше, если такое и случалось, так это ж целая трагедия была. А у вас, молодых, раз-два, и готово. Я смотрю, даже прощаетесь – вроде как погостила и уехала.
– Терпела, Павел Иванович, ждала, думала… Вот и дождалась. И пожалуйста, давайте больше не будем об этом.
– Да ты не плачь, раз дождалась, так что ж слезы распускать? Радоваться надо. Послушай, Наташа, да ты же с чемоданом, а я в магазин еду! Может, куда в Другое место надо, хотел же спросить и забыл, эх, память стала, ты скажи, а?
– В магазин, правильно едем. Вечером за мной придут, отвезете по новому адресу, туда теперь и будете ездить, – сказала Наташа.
Сказала и испугалась: а вдруг Сергей не придет за ней? Мало ли что может случиться. Тогда хоть сквозь землю со стыда проваливайся!
Павел Иванович ехал медленно, потому что едва ли не все свои силы тратил на бесплодные попытки понять: как же такое можно? Вроде серьезная девушка, интересная и все при ней, а уже была замужем за Нигилистом – развелась, второй раз вышла – развелась, и уже третий появился! А еще ведь и этот Радик Иванович есть, хоть и говорила, что между ними ничего не было, да просто так директоршами не назначают. А может, Радик Иванович и есть тот самый третий? Вроде как у него имеется жена, да разве для таких законы писаны? Павел Иванович даже повеселел от неожиданной догадки, предвкушая, как вечером расскажет жене об этих новых хозяйвах жизни.
Степан Петрович Шеваров подошел к окну, пухлыми пальцами, похожими на отварные сосиски отечественного производства, отодвинул в сторону белый шелк французской шторы и довольно прищурился, подставив лицо ярким лучам весеннего солнца. Ни дать ни взять – толстый, важный кот, которого поглаживает любящая хозяйка.
– Распогодилось, – сказал он, поворачиваясь к Нигилисту. – Весна-то берет свое, а, Петя?
– Берет, – согласился Нигилист.
– Ну а как же ей не брать, ежели по календарю скоро апрель? А кровушка-то играет, ох как играет! – Он усмехнулся, с вожделением потирая ладони. – У тебя играет, Петя?
– Меня погода мало волнует, Степан Петрович, – бесстрастно ответил Нигилист. – Я ее просто не замечаю.
– Прямо-таки совсем не замечаешь? – ехидно спросил Шеваров.
– Ну, может быть, для того, чтобы знать, в рубашке выйти из дому или в пальто.
– Одно слово – нигилист, – усмехнулся Шеваров. – Ты у нас психолог, Петя, великий стратег, а я… старею, что ли? Так рад, что погода наконец-то установилась, как будто последняя для меня весна. Как ты думаешь, предчувствие это или обыкновенная старческая мнительность?
– Обыкновенная старческая мнительность, – сказал Нигилист.
– Да? – Шеваров непроизвольно подтянул живот, расправил плечи, строго посмотрел на своего коммерческого директора. – Ты думаешь, я мнительный старикашка?
– Это вы так думаете, Степан Петрович. Но, судя по вашей реакции, форма у вас – отличная. По-моему, вам просто не хочется лететь в Кемерово.
– Психолог ты, Петя, ох какой психолог, – усмехнулся Степан Петрович. – Прямо-таки насквозь видишь начальство, опасный человек! Да я шучу, шучу. Правильно мыслишь, не хочется мне лететь в это чертово Кемерово, разговаривать с шахтерами. Может, все-таки ты смотаешься, а?
– Я полностью нарисовал эту сделку, остались последние штрихи, так сказать, поправки мастера. Не могу взять на себя эту роль. Мастер – вы, Степан Петрович.
– Хитер, жук!
– К тому же вам проще будет разговаривать с местными руководителями – ваши друзья, бывшие подопечные.
– Это – да. Шеварова там знают и уважают, ничего не попишешь, прав ты, Петя. Нуты посмотри, какая погода! А эти чертовы шахтеры денег требуют больше, чем договорились. Им государство вообще ни хрена не платит, а они все равно задирают нос. Это как понять? Мы ведь можем и отказаться от сделки, вообще без денег останутся.
– Не останутся, Степан Петрович, – уверенно сказал Нигилист. – Судя по их тону, есть покупатели, которые дают больше, чем мы. Придется уступить, но немного, совсем немного. С одной стороны, идем навстречу, понимаем их трудности, а с другой – если заупрямятся – штрафные санкции лишат особой привлекательности их новую сделку. Все просто, но решить этот вопрос нужно мирно, по-дружески, нам с ними и дальше работать. Вот поэтому я и не могу лететь в Кемерово.
– А я не хочу! – засмеялся Шеваров, хлопая себя по животу. – У меня такие страсти начались, Петя, кому расскажи – не поверят! Но ты ж про это знаешь. Сам посоветовал мне заявиться домой к Иришке, с мужем познакомиться. Кстати, спасибо за совет, я твой должник, Петя.
– Познакомились? – как бы невзначай спросил Нигилист.
– А ты как думал? Это брат, удовольствие еще то! Бывало, прибежишь к бабе, делом занимаешься, а сам больше, чем про нее, думаешь: а вдруг мужик припрется раньше времени? Натерпелся. Теперь вроде как рассчитываюсь за свои страхи. Представляешь, он, парень этот, артистик, занервничал! Вчера набросился на меня, мол, убирайся, не приходи! А она цыкает на него: ты как со Степаном Петровичем разговариваешь? Мы ж с ней вдвоем в комнатке сидели, а Миша артиста на кухне держал. Правда, ничего такого еще не было, но будет, Петя, куда она, дура, денется! Подарочки-то нравятся, глазенки разбегаются, и то хочет, и это.
– После того, как вы ушли, он не прибил ее?
– В том-то и дело, что нет! Главное – психология, тут ты, Петя, гений. Ведь что получается? Он же не дурак, понимает: будет хамить ей, она еще больше ко мне потянется. Будет молчать, она его ночью отблагодарит за такое умное отношение к жизни. И будет он молчать! На хрена ж ему неприятности? А Степан Петрович станет приходить к ним, как к себе домой. Артисту бутылочку водки, сиди себе, забавляйся, жди своего часа, а Степану Петровичу девочку, вспомнить молодость. Каждому свое.
– Завтра в Кемерово летите, – напомнил Нигилист. – Не забудет?
– Послезавтра, Петя. Завтра к ней загляну, сегодня никак не получается, и полечу. Черт бы побрал это Кемерово! Но ты знаешь, у меня тут мыслишка появилась: а не махнуть ли нам с нею на Канары? Недельки на две? Имею я право на заслуженный трудовой отпуск или нет?
– Шахтеров загоните туда же, куда артиста, и летите, – невозмутимо сказал Нигилист. – Как нас в школе учили: сделал дело – гуляй смело.
– Слушай, Петя, – нахмурился Шеваров. – Тебе нужно все-таки научиться улыбаться. Я-то понимаю, что ты шутишь, а вот с людьми, которые плохо тебя знают, могут возникнуть проблемы. И уже возникали. То, что люди должны принимать как шутку и улыбаться, они считали серьезным нравоучением и обижались.
– Я постараюсь не шутить, – сказал Нигилист.
– Кстати, все никак не спрошу тебя, – вспомнил Шеваров, возвращаясь в свое кресло. – Ты знаешь, что твоя бывшая Наталья теперь трудится под руководством Радика?
– Да.
– Ну и как тебе это?
– Никак.
– Не верю. Чувствую, что-то здесь не так. После всего, что случилось, они должны держаться друг от друга подальше, а получается наоборот. Она что, спит с ним?
– Нет.
– Ага! – обрадовался Шеваров, будто старый дачник, поймавший наконец-то мальчишку, вытаптывающего грядки. – А говоришь – никак! Значит, держишь ее под колпаком?
– Просто интересуюсь.
– Ну и в чем тут дело? Наталья красивая баба, у нее муж есть, квартира, все вроде бы нормально. И вдруг – идет к Радику работать, хотя знает, что он за человек. И он ведь знает, какой камень у нее за пазухой может быть, а – берет. Выходит – верит? Или боится?
– Честно вам скажу, Степан Петрович, сам ничего не понимаю. Как выясню, тотчас же вам доложу.
– Не надо, – махнул рукой Шеваров. – Это твое личное дело, мне просто интересно стало. А ведь работает она хорошо. Я тут был недавно, костюмчик своей артисточке покупал. Народу полно, торговля идет полным ходом, охранник, ты представляешь, улыбается, зараза, хотя я никого не предупреждал и он меня не знает. Стал выбирать, продавщицы советы дают, подскочил товаровед, он-то меня узнал, потом все неинтересно стало. Молодец, Наталья, с размахом дело поставила.
– Я знаю, идея с кинозвездами была верна. И реклама организована умело. Почему бы эту идею не внедрить и в других магазинах? Прибыль увеличится, оборот возрастет.
– А вот – хрен им! Пусть сами кумекают, чужим умом жить и дураки могут. Наталья придумала – у нее оборот, магазин уже знают в Москве, а другие если не придумают – повыгоняю к едрене фене. За такие деньги я международный конкурс могу устроить. Кстати, Радик тоже так думает.
– То, что придумал сотрудник фирмы, принадлежит фирме, – жестко сказал Нигилист. – И в ее интересах внедрить ноу-хау во всех филиалах. Хорош был бы Форд, если б на одних его заводах стояли конвейеры и классные сборщики, а на других – верстаки и мудаки.
– У тебя, Петя, советский образ мысли. Выходит, директора других магазинов будут получать столько же и ждать, когда Наталья еще что-то придумает? Я и говорю – а вот хрен им! Ну ладно, с тобой спорить очень трудно, Петя, ты улыбаться не умеешь и признавать свои ошибки не научился.
– Потому, что не ошибался.
– Да? – Шеваров снова подошел к окну. – А погодка-то, погодка какая! Настоящая ранняя весна!.. Если ты не ошибался, тогда почему Наталья не твоя жена, а работает на Радика? То-то и оно!
– Погода и вправду весенняя, – сказал Нигилист.
23
Все, что случилось вчера: днем, вечером, ночью, – сегодня казалось Аристарху чем-то мелким, незначительным, таким, что и вспоминать не стоило. А то, о чем он, оскорбленный, уязвленный до глубины души, почти не думал, вдруг выросло до гигантских размеров, заслонив прекрасный солнечный день, и шумный, помолодевший город, и красивую женщину, которая не прочь была и днем устроить ночь, сразу после репетиции.
Такое ощущение, будто в опустевшей черепной коробке с жужжанием носилась обезумевшая муха. Это была мысль: а если Ирка ушла от него? Если он навсегда потерял ее?
Утром Шура накормила его: приготовила омлет, горячие бутерброды с сыром, налила стакан апельсинового сока, чашку кофе – все, как в американских фильмах. Ирке такой подвиг был не под силу, в лучшем случае могла бутерброды сделать да чай заварить. Но именно тогда, на кухне, где одних новейших бытовых приборов было столько, что пальцев на руках не хватило бы сосчитать, за красиво накрытым столом с вкусной едой, зажужжала в голове Аристарха страшная мысль, и мир потускнел, оставляя его наедине с нею.
А если Ирка ушла? Если он навсегда потерял ее? Навсегда, навсегда – потерял?!
Кто это спрашивал? Он сам? Или кто-то – у него?
Шура везла его в «Фокус» на своей «девятке» и всю дорогу болтала о чудесной погоде, которая вполне соответствовала ее настроению, о том, что она теперь знает, как играть жену неистового Аристарха. Откровенно предлагала после репетиции вернуться к ней, пообедать, а потом повторить то, что было ночью, или, наоборот, сначала повторить, а потом пообедать, или сочетать приятное с полезным…
Аристарх кивал невпопад, впрочем, получалось именно то, что было нужно Шуре, рассеянно улыбался, не понимая, о чем она говорит.
Погода? Какая может быть погода, если Ирка ушла из его, из их общего дома?
Репетиция? Какая, к черту, репетиция, если он, может быть, уже потерял ее навсегда?!
– Ага, – со значением сказал Борис Котляров, – вот я и засек вас на месте преступления. Пришли вместе, значит, репетировали без меня!
– А вот и неправда, – с улыбкой покачала головой Шура. – Может быть, мы у дверей встретились.
– Твоей квартиры? – уточнил Котляров.
– Клуба имени Фрунзе, бестолочь!
– Надо же, какое совпадение! То-то я смотрю, у Арика такой вид, будто он бежал за твоей машиной через весь город, чтобы вместе войти в наш замечательный клуб. Похоже, серьезная была репетиция, найдены новые творческие решения…
– Заткнись, Боря, – хмуро сказал Аристарх.
– Действительно, – покачала головой Шура. – Ты, Котляров, не имеешь представления, что можно говорить, а что нельзя.
– Ну, орлы, полетим мы или нет? – закричал, врываясь в раздевалку, Эйнштейн. – Еще парочка репетиций – и будем готовиться к премьере. Контрольных прогонов теперь нет. Прошу на сцену, господа лицедеи, прошу, прошу!
– Непременно полетим, Валерий Петрович, – с радостной улыбкой заверила главного Шура.
– Итак, напоминаю, о чем у нас идет речь, – объявил Эйнштейн, когда актеры заняли свои стулья на сцене. – Вы сидите в квартире, трое: муж, жена и любовник жены…
– А если б он был любовником мужа, – глубокомысленно заметил Котляров, – критики бы точно приняли нас за своих и мигом организовали бы гастроли на Бродвее.
– Размечтался! – сказала Шура. – У них самих туда очередь, как в женский туалет на вокзале.
– Спокойнее, не отвлекайтесь, – топнул ногой Эйнштейн. Жалобно заскрипели доски сцены под его грузной фигурой. – Продолжим. Значит, мужики крепко поддали и начинают выяснять отношения, не грубо, не оскорбляя друг друга, а вежливо. Любовник, бедный студент, Боря, внимание, не может понять, как законный муж позволяет такой красивой женщине встречаться с ним? Почему он не носит ее на руках, не дарит каждый день цветы, а равнодушен к ее проблемам и даже не пытается набить морду ему, любовнику? Это просто не укладывается в голове студента. Вспомнил, Боря?
– Да я и не забывал, – сказал Котляров.
– Отлично! А вот жене, Шура, твоя роль, ужасно скучно слушать эту пьяную болтовню. Более того, противно, что при ней обсуждают ее поведение. Ну да, она от нечего делать немного увлеклась, тайные встречи, немыслимый восторг в глазах парня, цветы и все прочее, но это всего лишь каприз! И он – там, за стенами дома, а здесь – ее крепость, надежная защита от всяких потрясений, понимаешь, Шура? Уверенность в себе! И вдруг – все смешалось. На ее глазах муж разрушает притягательность любовника, а тот разрушает надежность мужа! Она пытается прекратить этот кошмар, но они ее не слушают. И тебе, Шура, твоей героине уже не просто скучно – страшно!
– Понятно, – сказала Шура, старательно изображая на лице смертельную скуку.
– Страшно! – закричал Эйнштейн.
– Ох, батюшки, – запричитала Шура, всплеснув руками, – да чаво ж теперича делать-то?
– Каяться, – засмеялся Котляров.
– Серьезнее, друзья мои, серьезнее. Теперь Арик. Его роль, пожалуй, самая важная. Ты, Арик, – муж…
– Старый муж, грозный муж! – с обольстительной улыбкой продекламировала Шура.
– Да что с вами сегодня происходит?! – сердито закричал Эйнштейн. – Весна действует, что ли? Все, прекратили дурачиться, собрались, слушаем. Итак, муж. Умный, деловой, очень занятой человек. Ты решаешь стратегические, глобальные задачи. И вдруг понимаешь, что в стене твоей крепости появилась трещина. Жена встречается с каким-то бедным студентом. Что делать? Набить ему морду – она пожалеет или найдет другого. Запретить ей выходить на улицу, запереть в квартире – но это же несерьезно. Пригрозить, побить – и это не выход из положения. И ты приглашаешь любовника в дом, чтобы, как говорят, на пальцах разъяснить жене, что ее увлечение – опасная «романтика», за нею, кроме восторженных фраз да дешевых цветочков, ничего нет, а потерять, увлекшись ею, можно многое. Понимаешь?
– Вы каждый день это говорите, – мрачно сказал Аристарх.
– Говорю, говорю, а толку мало! Пожалуйста, отнесись к этому серьезно, вникни, вдумайся, представь себя на месте мужа. Он же прекрасно знает ее, понимает, что его любимая женщина готова совершить ошибку, и сейчас жестко, страстно, четко должен убедить ее в этом. Убедить! Иначе – потеряет ее.
Аристарх вдруг с ужасом понял, что ему придется играть самого себя. Почти самого себя. В пьесе – богатый бизнесмен, он – бедный актер. В пьесе жена устала от роскоши и бесцельного существования, пытается развлечь себя тайной связью с человеком иного круга, его жена устала от бедности и однообразия и тоже пытается развлечь себя… Господи, как же все похоже! Только он, Аристарх, не пытался вежливо, аккуратно убедить Ирку в опасности ее увлечения, он злился, кричал, просил не встречаться, угрожал… Он готов был избить непрошенного толстого гостя и сделал бы это, не будь рядом шкафообразного телохранителя!
– Ну-с, поехали! – хлопнул в ладоши Эйнштейн. – Боря!
– Зачем тебе жена, зачем тебе эта прекрасная женщина, если ты даже не знаешь, о чем она думает, что чувствует? – пылко сказал Котляров. – Ты же весь в делах, весь… в деньгах!
– А не пора ли вам расходиться, мои дорогие? – холодно сказала Шура. – Время уже позднее, я устала и хочу спать.
У Аристарха потемнело в глазах. Он увидел перед собой Степана Петровича, услышал будто бы его голос. «Зачем тебе жена, зачем тебе эта прекрасная женщина, если ты не можешь обеспечить ей достойную жизнь?..» – это, конечно же это хотел сказать толстый ублюдок! И говорил, не прямо, а намеками!
– Я убью тебя, сволочь! – со злостью сказал Аристарх.
– Нет, нет, Арик! – замахал руками Эйнштейн. – Ты должен сдерживать себя, импровизировать здесь не нужно. Ты говоришь: я знаю большее…
– Чушь собачья! – заревел Аристарх. – Беседовать в своем доме с ублюдком, который лезет к жене, – такого не бывает! Его нужно просто вышвырнуть или убить! Чтоб другим неповадно было! Уничтожить! – Он вскочил на ноги, схватил Котлярова за грудки и с такой силой тряхнул, что у Бориса перехватило дыхание. – Это моя женщина, ты понял, сука? Понял, понял?!
Он тряс Котлярова, и тот непроизвольно кивал головой, безуспешно пытаясь сказать что-то другое.
– Арик, Арик! Что с тобой? Прекрати сейчас же! – Шура ухватила его за руку, пытаясь оттащить от Котлярова.
– Прекрати?! Муж отдал тебе все, что у него есть, он верит, что ты будешь сидеть и хранить семейный очаг, пока он охотится! Потому что он вернется к нему, с добычей или без, усталый или смертельно раненный!
– Какая страсть, – пробормотал Эйнштейн. – Может быть, нам переделать пьесу?..
– А ты думаешь о своих развлечениях, о том, как бы трахнуться с негодяем, который случайно оказался рядом! Шлюха!! – Аристарх с такой силой толкнул Шуру, что она отлетела в объятия Эйнштейна, чуть не сшибла главного с ног.
– Это возмутительно! – завопил Эйнштейн. – Что ты себе позволяешь, Аристарх? Как ты смеешь?!
– Действительно, Арик, что с тобой? – с недоумением спросил Котляров, высвободившись из цепких пальцев Аристарха.
В глазах Шуры застыл ужас.
Аристарх замер, опустив голову. Потом зло усмехнулся, отчаянно махнул рукой.
– Да пошли вы все!.. – и зашагал в раздевалку.
Первым к нему подошел Котляров. Сел рядом на лавку, хлопнул приятеля по плечу, негромко сказал:
– Все будет нормально, Арик.
– Ты думаешь?
– Знаю. Сам через это прошел. Только Шуру ты зря обижаешь, она и вправду без ума от тебя. Мне кажется, если позовешь, бросит все и пойдет к тебе в шалаш.
– Кому от этого легче будет?
– Ей – точно. Ну что, успокоился? Эйнштейн обиделся, сказал, что это неслыханный провал, катастрофа, репетиция закончена, и убежал. Ты и его зря расстроил.
– Такой уж я дурак, – усмехнулся Аристарх.
В раздевалку вошла Шура, несмело приблизилась к Аристарху, опасаясь, что он снова закричит на нее.
– Прости, Шурик, – виновато сказал Аристарх. – Я… не знаю, что со мною было. Затмение нашло.
– Да ничего, Арик, это со всеми бывает, – осмелев, она села рядом, обняла его, ласково, как ребенка, погладила по голове. – Но ты был великолепен. Боря сказал, что репетиция закончена. Я могу тебя подбросить… куда скажешь.
Аристарх пожал плечами.
– А теперь, Шурик, меня прости, – сказал Котляров. – Но этому парню нужно немного расслабиться, забыть о женщинах вообще. Не навсегда, конечно, на денек-другой. Можешь забросить нас ко мне?
– Ты едешь к Борису, Арик?
– Да, – сказал Аристарх, поднимаясь.
– Как хочешь, – пожала плечами Шура. – Ну пошли, ребята, я, так уж и быть, послужу вам таксистом. Или – таксисткой?
– Эмансипация, – развел руками Котляров.
24
Павел Иванович положил чемодан в багажник, сердито захлопнул крышку и с мрачным видом уселся за руль. Настроение ему испортил парень, который к концу рабочего дня появился в магазине и прямым ходом направился в кабинет Наташи. Это был ее новый… жених, что ли? Обычный московский парень, длинный, симпатичный, в джинсовом костюме. Ну и как тут не огорчиться? Ведь целый день ждал этого момента, почти не сомневался – приедет сам Радик Иванович, увезет к себе Наташу, а он, водитель, вернувшись домой, расскажет жене! То-то она удивится, как они живут в Москве, эти нерусские, как по десять жен имеют, да всех, наверное, директоршами поустраивали в своих магазинах.
Теперь только сообразил: а если Радик Иванович приедет, зачем тогда он со своим драндулетом нужен? Да что толку! Жене-то все равно нечего рассказать. Про то, как нынешние молодые женятся-разводятся по пять раз на дню, она и без него знает.
– Что такой грустный, шеф? – весело спросил Сергей, он крепко прижимал к себе Наташу на заднем сиденье. – Или не положено обнимать начальство? Так теперь она мое начальство, самое главное! Вы уж простите меня, слишком долго ждал, когда эта вредная девушка станет моей.
– Сережа! – Наташа погрозила ему пальцем. – Не болтай лишнего, не смущай Павла Ивановича.
– Моя, моя! – засмеялся Сергей, еще крепче обнимая Наташу, так, что она даже охнула. – Никому не отдам, пусть все об этом знают, и Пал Ваныч тоже!
– Да я ничего, – пробормотал Павел Иванович. – Я про свое думаю, уж больно интересные случаи в жизни бывают. Тут дочка недавно видак купила, она у меня в банке работает. Ну и посмотрел я антисоветский фильм с этим самым Сталлоне. «Рокки-4» называется, у нас же об этом писали в газетах, что подлый фильм, одно слово – антисоветский. Так оно и есть. Но меня вот что удивило, аж глаза на лоб полезли: там же Политбюро показывают, и Генеральный секретарь – вылитый Горбачев! А фильм этот снимали давно, вроде Брежнев еще правил. Вот как они угадали и сделали Генеральным Горбачева? Может, уже тогда планировали его посадить наверх, чтоб страну развалил?
– Да, – сказал Сергей, – что-то такое и я вспоминаю, действительно, там Генсек очень похож на Горбачева. А вы что, Пал Ваныч, вспоминаете советские времена? Лучше тогда жилось?
– Порядку было больше.
– Это ж где такое было? – не унимался Сергей. – Вы кем тогда работали, извините за нескромный вопрос?
– Таксистом, – хмуро сказал Павел Иванович, догадываясь, что Сергей сейчас спросит, больше ли было порядку в таксопарке.
Так оно и случилось.
– Ну и как вам тогдашние советские порядки на работе? Я читал роман Ильи Штемлера «Таксопарк», там такие порядки описываются, куда там теперешним.
– Да оно конечно, – нехотя согласился Павел Иванович. – Не обхитришь начальство – не заработаешь, не заработаешь – не дашь слесарям и тому же начальству, не дашь – машину не отремонтируешь и вообще вылетишь из коллектива. Теперь проще. Деньги платят нормальные, отремонтировать надо – гони в сервис, привози квитанцию, тебе все возместят.
– Ну так о чем жалеете?
– Да как тебе сказать?.. Привык уже к той жизни, – вздохнул Павел Иванович.
Машина свернула в знакомую Наташе арку и остановилась у двери подъезда. Наташа неуверенно ступила на подсохший асфальт, огляделась. Грязные кучки нерастаявшего снега, загаженная песочница, черные ветви деревьев на фоне синего вечернего неба. Вот здесь она и будет жить с Сергеем. Сбылось то, о чем так долго мечтала, во что уже не верила… Как-то сложится их жизнь в этом сером сталинском доме?
Павел Иванович вытащил чемодан, вручил его Сергею. Тот взамен вручил ему тысячу рублей.
