Текст книги "Разыскания истины"

Автор книги: Николай Мальбранш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

Но если даже та часть предложенного вопроса, которая касается произвольных движений, и решена удовлетворительно, мы не можем еще утверждать, что она решена вполне, что в нашем теле нет ничего иного, содействующего этим движениям; ибо, по всей видимости, в наших мускулах есть тысячи пружин, облегчающих эти движения, – пружин, которые останутся вечно неведомыми даже для тех из нас, кто всех лучше постигает дела Божий.

Вторая часть вопроса, подлежащего рассмотрению, касается естественных движений или такого рода движений, в которых нет ничего необычайного, как например в конвульсивных движениях, и которые безусловно необходимы для поддержания машины, а следовательно не зависят вполне от нашей воли.

Итак, прежде всего я рассматриваю со всем вниманием, на какое я только способен, какие движения отвечают этим условиям, и вполне ли одинаковы они. Так как оказывается, что почти все эти движения разнятся между собою, я остановлюсь только на движении сердца, чтобы не осложнять вопроса. Сердце принадлежит к частям тела, наиболее известным, и его движения также наиболее ощутимы. Итак, я рассматриваю его строение и между многими вещами обращаю внимание на две: во-первых, что оно состоит из фибр, подобно остальным мускулам; во-вторых, что в нем есть две весьма большие полости. Итак, я заключаю, что его движение может совершаться посредством жизненных духов, потому что сердце есть мускул и что кровь бродит в нем и расширяется в нем, так как в нем есть полости. Первое из этих суждений опирается на сказанное мною выше; второе – на то, что сердце гораздо теплее всех остальных частей тела;

это оно распространяет вместе с кровью теплоту по всем нашим членам; обе же полости могут сохраняться лишь вследствие расширения крови, и таким образом они служат той самой причине, которая произвела их. Итак, я могу достаточно объяснить движение сердца, прибегнув к жизненным духам, приводящим его в движение, и к крови, расширяющей сердце во время своего брожения; ибо если даже причина его движения, приведенная мною, и не есть истинная причина, мне представляется, однако, несомненным, что ее было бы достаточно, чтобы произвести это движение.

Правда, принцип брожения или расширения жидкостей, быть может, недостаточно известен всем читателям этого сочинения, и потому, показав вообще, что причина данного явления есть брожение, я не могу надеяться, что я объяснил явление; но не следует

567

решать все частные вопросы, восходя до первых причин. Это не значит, чтобы было невозможно дойти до первых причин и таким путем найти истинную систему, от которой зависят все частные явления, – для этого нужно лишь останавливаться на ясных идеях;

но я хочу сказать, что этот способ философствования не есть ни самый правильный, ни самый короткий.

Чтобы разъяснить читателю то, что я хочу сказать, я должен указать, что существуют двоякого рода вопросы. В вопросах первого рода дело идет о том, чтобы открыть природу и свойства некоторой вещи; в других же вопросах нам желательно только знать, обладает ли известная вещь таким-то свойством или нет; или, если нам известно, что вещь имеет такое-то свойство, мы хотим лишь найти, в чем причина его.

Для решения вопросов первого рода нужно рассматривать вещи в самом возникновении их и всегда мыслить их образовавшимися самыми простыми и самыми естественными путями. К решению же вопросов другого рода надо приступать совершенно иным образом: их следует решать посредством предположений и рассматривать, приводят ли эти предположения к какой-нибудь бессмыслице или же приводят к какой-нибудь ясно познаваемой истине.

Нам желательно, например, открыть свойства циклоиды или какого-нибудь конического сечения. Мы должны тогда рассмотреть происхождение этих линий и образовать их приемами самыми простыми и наименее запутанными; ибо это будет самый лучший и самый короткий путь к тому, чтобы открыть природу и свойства этих линий. Мы видим без труда, что циклоида равняется окружности круга, образовавшего ее; и если этим способом мы нелегко находим многие свойства рулетты, то это происходит оттого, что круговая линия, служащая к образованию ее, недостаточно известна нам. Что же касается математических линий или таких линий, отношения которых могут быть познаны яснее, каковы конические сечения, то для нахождения весьма многочисленных свойств их достаточно рассмотреть происхождение этих линий. Мы должны, однако, принять во внимание, что эти линии могут быть образованы различными правильными движениями, и потому не всякий способ образования их будет одинаково пригоден для просвещения разума;

самые лучшие способы – это способы простейшие; это не мешает, впрочем, тому, что некоторые особые способы оказываются наиболее пригодными для доказательства некоторых частных свойств.

Когда же задача наша заключается не в том, чтобы открыть вообще свойства некоторой вещи, а в том, чтобы узнать, обладает ли данная вещь таким-то свойством, тогда нам следует предположить, что она им действительно обладает, а затем со вниманием рассмотреть, что следует из этого предположения, ведет ли оно к явной нелепости или же к какой-нибудь неоспоримой истине, могущей служить средством для нахождения искомого; этим именно приемом пользуются геометры для решения своих проблем. Они

568

предполагают решенным то, что ищут, и рассматривают, что из этого следует; они внимательно изучают отношения, являющиеся результатом их предположения; они выражают все эти отношения, содержащие условия задачи, посредством уравнений, и затем они преобразуют эти уравнения по правилам, которые для этого выработаны так что то, что было неизвестным, оказывается равным одной или нескольким вполне известным величинам.

Итак, если мы задаемся вопросом найти вообще природу огня и различных брожений, являющихся самыми универсальными причинами естественных явлений, то я говорю, что самый короткий путь и самый верный – это исследовать их в их принципах. Следует рассматривать образование тел, находящихся в наиболее сильном движении, движение которых распространяется в телах, подвергающихся брожению; следует, опираясь на ясные идеи и прибегая к простейшим приемам, рассматривать, какие явления движение может вызвать в материи. Так как огонь и различные брожения суть явления весьма общие, а следовательно, зависят от немногих причин, то нам не придется долго рассматривать то, что происходит в материи, когда ее оживляет движение, для того чтобы познать природу брожения в ее принципе; одновременно мы узнаем многие другие вещи, безусловно необходимые для познания физики. Между тем мы сделали бы много ложных предположений, совершенно бесполезных, если бы захотели рассуждать в этом вопросе посредством предположений с целью дойти до первых причин и до законов природы, по которым образуются все вещи.

Мы узнаем, что причина брожения есть движение невидимой материи, передающееся частицами той материи, которая находится в движении. Ибо нам достаточно известно, что огонь и различные брожения тел состоят в движении тел, а по законам природы тела получают свое движение непосредственно лишь при встрече с какими-нибудь другими телами, находящимися в более быстром движении. Стало быть, мы могли бы открыть, что существует невидимая материя, движение которой вследствие брожения передается телам видимым. Но путем предположений было бы совершенно невозможно открыть, как это происходит; зато это далеко не так трудно узнать, если рассматривать образование элементов или тел, из которых многие однородны, как это можно отчасти видеть в системе г-на Декарта.

Третья часть вопроса, касающаяся движений конвульсивных, не представляет большой трудности при решении, если мы предположим, что в телах есть жизненные духи, способные к некоторому брожению, и жидкость, способная проникать в поры нервов, по которым жизненные духи разливаются в мускулах; при этом мы не будем задаваться определением, каково действительное устройство невидимых частиц, содействующих этим конвульсивным движениям.

Если мы отделим мускул от остального тела и будем держать его за концы, мы почувствуем, что он сокращается, если мы уколем

569

его во внутреннюю полость. По-видимому, это зависит от строения неприметных частиц, составляющих мускул; эти частицы, наподобие пружин, приходят в движение от укола. Но кто может быть уверен, что открыл действительное устройство частиц, служащих для совершения этого движения, и кто мог бы дать тому неоспоримое доказательство? Разумеется, это представляется для нас невозможным; хотя, пожалуй, если много размышлять, мы и могли бы вообразить такое строение мускулов, которое могло бы производить все движения, наблюдаемые нами. Итак, не следует стремиться определять, каково истинное строение мускулов. Впрочем, у нас нет основания сомневаться в том, что существуют жизненные духи, которым присуще некоторое брожение вследствие смешения их с какою-то тонкою материею, а также, что кислые и острые жидкости могут проникать в нервы, а потому мы и можем допустить подобное предположение.

Итак, для решения предложенного вопроса надо прежде всего рассмотреть, сколько есть видов конвульсивных движений; а так как число их представляется неопределенным, то следует остановиться на главных, причины которых, по-видимому, различны. Нужно рассмотреть части тела, в которых они происходят; болезни, которые предшествуют им или следуют за ними; происходят ли они вызывая страдание или без боли; а главное, какова их быстрота и сила; ибо есть конвульсивные движения, совершающиеся с силою и быстротою; другие, совершающиеся с быстротою, но не сильные; третьи, напротив, сильные, но не быстрые, и, наконец, такие, что совершаются и без силы и без быстроты; есть конвульсивные движения, беспрестанно прекращающиеся и возобновляющиеся; есть конвульсивные движения, делающие части тела негибкими и неподвижными на некоторое время, и есть такие, которые совершенно лишают нас употребления членов и обезображивают их.

Когда все это будет рассмотрено, мы можем уже без труда объяснить вообще, каким образом происходят эти конвульсивные движения, особенно после всего сказанного выше о естественных движениях и движениях произвольных; ибо нам понятно, что если к жизненным духам, находящимся в мускуле, примешается некоторая материя, способная привести их в брожение, то этот мускул расширится и вызовет в данной части тела конвульсивное движение.

Если человек легко может противостоять конвульсивному движению, то это служит указанием на то, что нервы не засорены какою-нибудь жидкостью, человек может очистить мускул от жизненных духов, вошедших в него, направить их в противодействующий мускул и наполнить его. Если же человек не может противостоять конвульсивному движению, то мы должны заключить, что острые и легкопроникающие жидкости принимают, по крайней мере, некоторое участие в этом движении. Иногда может даже случиться, что эти жидкости суть единственная причина конвульсивных движений; ибо они могут направить течение жизненных духов к известным

570

мускулам, открывая им туда свободный доступ и преграждая доступ в другие мускулы; кроме того, они могут сокращать сухожилия и фибры мускулов, проникая в их поры.

Повесим довольно большую тяжесть на конце веревки; мы значительно поднимем эту тяжесть, если смочим веревку: это происходит оттого, что частицы воды, наполнив все небольшие промежутки между волокнами, составляющими веревку, укорачивают ее, расширяя ее. Точно так же острые и легкопроникающие жидкости, проникая в поры нервов, сокращают их, растягивают части, связанные с этими нервами, и вызывают во всем теле конвульсивные движения, которые бывают в высшей степени медленны, сильны и мучительны, и часто в продолжение значительного времени вызывают в этой части тела необычайную судорогу.

Что же касается конвульсивных движений, совершающихся быстро, то они причиняются жизненными духами; но этим жизненным духам нет необходимости приходить для того в некоторое брожение;

достаточно, если пути, по которым они проходят, будут более открыты с одной стороны.

Когда все части тела находятся в естественном положении, то жизненные духи разливаются в них ровно и быстро, соответственно нуждам машины, и верно исполняют повеления воли. Когда же жидкости нарушают обычное состояние мозга и изменяют или различным образом перемещают отверстия нервов, или же, проникая в мускулы, возбуждают пружины их, тогда жизненные духи разливаются в членах совершенно новым образом и вызывают необычай-1| ные движения, в которых воля не участвует. ! |

Однако можно иногда, благодаря сильному сопротивлению, вос-Ц препятствовать некоторым из этих движений и даже постепенно'! уменьшить отпечатки, служащие к возникновению их, хотя бйЦ привычка к ним вполне установилась. Люди, следящие за собок>»1| довольно легко воздерживаются от гримас, от известного выражения.^ лица или от непристойной позы, хотя бы тело было расположено»! к тому; они преодолевают их, хотя и с большим трудом, даже тогда»,! когда те вошли в привычку, ибо с ними нужно бороться при самому зарождении их, прежде чем течение жизненных духов проложит себв1| путь, который слишком трудно закрыть. 'I

Иногда причина конвульсивных движений зависит от раздраженй»! мускула, которое может быть вызвано или какою-нибудь жидкостью^ или какими-нибудь жизненными духами, находящимися в брожений.! Главным же образом конвульсивные движения зависят от мозг особенно если конвульсии охватывают не одну или две части тег в отдельности, а распространяются почти на все; а также от многн болезней, изменяющих естественный состав крови и жизненны духов.

Правда, так как иногда один и тот же нерв разветвляется в частя тела, довольно удаленных одна от другой, как например в лице во внутренностях, то довольно часто бывает, что конвульсия, пр

571

чина которой лежит в части тела, в которой проходят некоторые разветвления данного нерва, сообщается тем частям, в которых проходят другие разветвления его; так что причиною подобных конвульсий не является ни мозг, ни порча жизненных духов.

Но если конвульсивные движения распространяются почти на все части тела, то мы необходимо должны утверждать, или что жизненные духи находятся в совершенно необычайном брожении, или что нарушился порядок и расположение частей мозга, или что произошло и то и другое. Я не останавливаюсь более на этом вопросе, ибо, когда входишь в детали, он становится столь сложным и зависит от стольких вещей, что не особенно удобен для отчетливого объяснения данных мною правил.

Нет иной науки, которая давала бы столько примеров, пригодных для подтверждения пользы этих правил, как геометрия, а особенно алгебра; ибо они в обеих этих науках постоянно применяются. Геометрия ясно показывает необходимость того, что следует начинать всегда с вещей простейших и содержащих наименьшее число отношений. Она исследует всегда эти отношения с помощью хорошо известных мер; она отбрасывает все, что бесполезно для нахождения их; она разделяет на части сложные вопросы; она устанавливает и рассматривает эти части по порядку; словом, единственный недостаток, присущий этой науке, заключается, как я уже говорил в другом месте, в том, что она не располагает средством для сокращения идей и найденных отношений. Так что, хотя она и управляет воображением и сообщает уму правильность, она не особенно увеличивает широту ума и не дает ему возможности открыть весьма сложные истины.

Алгебра же учит постоянно, и кратчайшим в мире способом, сокращать идеи и их отношения, а потому она в высшей степени увеличивает широту ума; мы не можем представить себе в отношениях величин ничего настолько сложного, чтобы разум 'не мог открыть этого со временем посредством приемов, предлагаемых алгеброю, если только известно, как приняться за дело.

Пятое правило и остальные, в которых речь шла о способе сокращать идеи, относятся лишь к алгебре, ибо в других науках мы не имеем приема, пригодного для сокращения их. Поэтому я и не буду останавливаться на объяснении их. Люди, имеющие большую склонность к математике, желающие дать своему разуму всю силу и широту, на какую они только способны, и, следовательно, получить возможность самим открыть множество новых истин, и прилежно занимающиеся алгеброй, признают, что если эта наука столь полезна при разысканиях истины, то это обусловливается тем, '"o в ней соблюдаются правила, предписанные нами. Я предупреждаю, однако, что под алгеброй я понимаю преимущественно ту алгебру, которой пользовались г-н Декарт и некоторые другие.

Прежде чем кончить этот труд, я дам несколько пространный пример, чтобы лучше показать пользу, которую можно извлечь из

572

всей этой книги. Я изображу в этом примере образ действия ума, который, желая рассмотреть довольно важный вопрос, делает усилие избавиться от своих предрассудков. Сначала даже я заставлю его впасть в некоторую ошибку, чтобы напомнить читателю сказанное мною в другом месте. Но внимание приведет его, наконец, к искомой истине, и я заставлю его говорить положительно, как человека, уверенного в том, что он решил рассмотренный вопрос.

ГЛАВА IX

Последний пример, приводимый для того, чтобы показать пользу нашего труда. В этом примере ищется физическая причина твердости тел или связи между частицами тел.

Тела связаны тремя способами: посредством непрерывности, посредством смежности и посредством третьего способа, не имеющего особого имени по той причине, что он встречается редко; я буду называть его общим термином «связь».

Под непрерывностью, или под причиною непрерывности, я понимаю то неизвестное мне искомое нечто, которое заставляет частицы тела так крепко держаться друг за друга, что нужно сделать усилие для того, чтобы отделить их, вследствие чего мы и рассматриваем эти частицы как составляющие вместе одно целое.

Под смежностью я понимаю то неизвестное мне нечто, которое заставляет меня решать, что два тела непосредственно соприкасаются, так что между ними не лежит ничего, а между тем я не считаю их тесно связанными, ибо легко могу разъединить их.

Под третьим же термином «связь» я понимаю опять-таки неизвестное мне нечто, которое заставляет два куска стекла или мрамора, поверхности которых сглажены и отполированы трением одной о другую, так прилипнуть друг к другу, что их можно легко отделить только в том случае, если заставить скользить один по другому;

иначе же это будет затруднительно.

Последнее явление не есть уже непрерывность, потому что эти два куска стекла или мрамора, соединенные подобным образом, не могут быть рассматриваемы как составляющие одно целое, ибо их можно разъединить с большою легкостью указанным выше способом. Это не будет также простою смежностью, хотя и близко к ней, потому что эти две части стекла или мрамора соединены довольно тесно, гораздо теснее даже, чем частицы мягких и жидких тел, каковы, например, масло и вода.

Итак, эти термины объяснены. Теперь надо найти причину соединения тел и различия, существующие между непрерывностью, смежностью и связью тел, взятыми в том смысле, как я определил их. Прежде всего я займусь исследованием причины непрерывности

573

или того неизвестного мне чего-то, что заставляет частицы тел так крепко держаться одна за другую, что нужно усилие, чтобы разъединить их, вследствие чего мы и рассматриваем их как составляющие вместе одно целое. Я надеюсь, что, если эта причина будет найдена, нам не трудно будет найти остальное.

Мне кажется теперь, что это неизвестное мне нечто, связывающее самые малейшие частицы того куска железа, который я держу в руках, должно необходимо быть чем-то весьма сильным, так как мне приходится сделать большое усилие, чтобы отломить от железа небольшую часть. Не ошибаюсь ли я, однако, не обусловливается ли та трудность, с какою я отламываю малейший кусочек железа, моею слабостью, а вовсе не сопротивлением железа? Я припоминаю, что прежде мне стоило большего, чем теперь, усилия сломать кусок железа, подобный тому, что я держу; а если бы я был болен, то тогда, пожалуй, я не мог бы сделать этого даже при самых больших усилиях. Итак, мне ясно, что я не должен судить безусловно о крепости, с какою частицы железа соединены вместе, основываясь на тех усилиях, которые я делаю для разъединения их; я должен лишь решить, что по сравнению с моею небольшою силою частицы очень крепко держатся одна за другую или что они держатся крепче, чем частицы моего тела, ибо ощущение боли, испытываемое при слишком большом усилии, предупреждает меня, что я скорее разъединю частицы своего тела, чем частицы железа.

Я узнаю, следовательно, что ни я не могу быть назван безусловно сильным или безусловно слабым, ни железо и другие тела не могут быть названы абсолютно твердыми или абсолютно гибкими; они могут быть названы таковыми лишь по сравнению с причиною, действующей на них; я узнаю также, что усилия, которые я делаю, не могут служить мне мерилом для измерения величины той силы, каковая требуется для преодоления сопротивления и твердости железа. Ибо мерила должны быть неизменны, а эти усилия изменяются, смотря по времени, смотря по количеству жизненных духов и по крепости тела, так как я не могу путем одних и тех же усилий вызывать одни и те же явления.

Это рассуждение избавляет меня от моего прежнего предрассудка, заставлявшего меня воображать, что соединение частиц тел обусловлено весьма крепкими связями, тогда как этих связей, быть может, вовсе не существует. Я надеюсь также, что это рассуждение окажется не бесполезным для меня впоследствии, ибо я обладаю странною склонностью судить обо всем по отношению ко мне и следовать впечатлениям моих чувств, теперь же буду остерегаться этого более тщательно. Но я продолжаю.

После некоторого размышления и прилежного исследования причины этой тесной связи частиц, не найдя ничего, я, подобно многим другим, склоняюсь, по небрежности своей и по природе, к мысли, что эта связь между частями тел поддерживается их формою или

574

любовью и наклонностью, какую частицы имеют к подобным себе;

ибо ничего нет удобнее, как впасть в соблазн и вообразить себя сразу ученым, не приложив к тому большого труда.

Но я хочу верить только тому, что я знаю, а потому мне и не следует поддаваться своей лености и увлекаться ложным знанием. Так что оставим эти формы и эти наклонности, о которых мы не имеем отчетливых и частных идей, а одни смутные и общие идеи, составляемые нами, как мне кажется, лишь по отношению к нашей природе, и существования которых многие лица, а пожалуй и целые народы, даже не допускают.

Мне кажется, я найду причину тесной связи частиц, составляющих твердые тела, если допущу в них то, что все признают в них, или, по крайней мере, что все постигают отчетливо как могущее быть в них. Ибо все отчетливо познают, что все тела состоят из маленьких частиц. Возможно же, что существуют частицы кривые и частицы с разветвлениями, которые и будут служить как бы небольшими связками, удерживающими другие; или же возможно. что все частицы переплетаются своими разветвлениями, а потому их нельзя легко разъединить.

Я весьма склоняюсь к этой мысли, тем более что, как я вижу, видимые частицы плотных тел именно таким образом удерживаются и соединяются одни с другими. Но я должен не доверять вовсе предубеждениям и впечатлениям своих чувств. Следовательно, я должен рассмотреть дело ближе и исследовать самую причину того, почему самые маленькие, самые последние плотные частицы тел, т. е. почему частицы каждой из этих связок, держатся вместе, ибо они не могут быть соединены другими связками, еще меньшими, раз я предположил, что это частицы плотные. Если я скажу, что эти частицы связаны посредством других меньших частиц, то меня спросят, и основательно, что же соединяет вместе эти другие частицы и так далее до бесконечности.

Стало быть, трудность вопроса теперь заключается в том, чтобы узнать, каким образом частицы этих маленьких связок или этих частиц с разветвлениями могут быть связаны столь тесно вместе;

для примера возьмем А и В, каковые, как я предполагаю, суть частицы некоторой небольшой связки. Или – что то же самое – если тела тем тверже, чем они плотнее и чем меньше в них пор, вопрос состоит в том, чтобы узнать, каким образом частицы, например некоторой колонны, состоящей из вещества, не имеющего вовсе пор, могут быть крепко соединены и составлять твердое тело;

ибо нельзя уже сказать, что частицы этой колонны держатся посредством небольших связок, так как мы предположили, что они не имеют пор, а следовательно, не имеют и особой фигуры.

Я чувствую опять сильное желание сказать, что эта колонна будет тверда по своей природе, или же сказать, что небольшие связки, из которых состоят твердые тела, представляют собою такие атомы, которые уже неделимы, потому что они суть существенные и

575

последние частицы тел, которым свойственна разветвленная или иная неправильная фигура.

Но я признаю откровенно, что это не значит разъяснить вопрос. Я оставил предубеждения и иллюзии моих чувств, но я не вправе прибегать к некоторой абстрактной форме и принимать за искомую причину логический призрак; я хочу сказать, что я был бы не вправе мыслить, как нечто реальное и отчетливое, ту смутную идею природы или сущности, которая выражает лишь то, что уже известно, следовательно, принимать некоторую абстрактную и универсальную форму за физическую причину весьма реального явления. Ибо я должен не доверять по преимуществу двум вещам. Во-первых, впечатлению моих чувств, а во-вторых, той легкости, с какою я принимаю абстрактные сущности и общие идеи логики за реальные и частные идеи; я припоминаю, что много раз эти оба принципа заблуждения вводили меня в обман.

Вернемся же к нашему затруднению. Я не могу себе представить, как могут быть эти маленькие связки неделимы по своей природе и сущности, а следовательно, каким образом они могут быть несгибаемы, ибо, напротив, я мыслю их весьма делимыми и необходимо делимыми по их сущности и природе. Ибо часть А, конечно, такая же субстанция, как и В, а следовательно, ясно, что А может существовать без В или отдельно от В, так как субстанции могут существовать одни, помимо других; иначе они и не были бы субстанциями.

Сказать, что А не есть субстанция, нельзя, ибо я могу мыслить ее, не мысля о В, а все, что может быть мыслимо отдельно, не есть модус, так как одни только модусы или состояния бытия не могут быть мыслимы отдельно или помимо бытия, для которого они суть модусы. Итак, А, не будучи модусом, есть субстанция; всякое бытие необходимо есть или субстанция, или же модус. Ибо все, что существует, может быть мыслимо отдельно или нет; средины между противоречащими положениями нет; и мы называем сущностью или субстанциею все, что может быть мыслимо отдельно, а следовательно, может быть сотворено отдельно. Итак, часть А может существовать без части В, а тем более может существовать отдельно "от В. Стало быть, эта связка и в А, и в В будет делимою.

Если бы эта связка была по своей природе и сущности неделима или переплеталась бы, то произошло бы совершенно обратное тому, что мы видим на опыте, – тогда невозможно было бы сломать никакого тела. Предположим, как и раньше, что кусок железа состоит из бесчисленного множества маленьких связок, переплетающихся друг с другом; и возьмем из них две, А и В. Я говорю, что их невозможно было бы отцепить, а следовательно, невозможно сломать этого железа; ибо, чтобы его сломать, нужно было бы разогнуть составляющие его связки, а мы ведь предположили их несгибаемыми по их сущности и природе.

Опять-таки, если не предположить их несгибаемыми, а предположить только неделимыми по их природе, то и это предположение

576

будет совершенно бесполезно для решения вопроса; ибо тогда возникнет затруднение, как узнать, отчего эти маленькие связки не поддаются усилию, которое мы делаем, чтобы согнуть брусок железа. Если мы не предположим этих связок несгибаемыми, мы не должны предполагать их и неделимыми; ибо, если бы частицы этих связок могли менять положение относительно друг друга, они могли бы, очевидно, отделяться друг от друга; если одна частица может немного удаляться от другой, то нет основания не допустить того, что она не может отделиться вполне. Итак, предположим ли мы эти маленькие связки несгибаемыми, предположим ли их неделимыми, мы не можем этим способом решить вопроса. Если мы их предположим только неделимыми, тогда кусок железа должен ломаться без труда; если мы их предположим несгибаемыми, тогда сломать кусок железа станет невозможно: потому что тогда невозможно расцепить эти маленькие связки, составляющие железо и переплетенные одни с другими. Попытаемся решить этот трудный вопрос посредством ясных и неоспоримых принципов и попробуем найти причину, почему частицы А и В у этой маленькой связки столь тесно связаны одна с другою.

Я вижу, что мне необходимо разделить предмет моего размышления на части, чтобы рассмотреть его с большею точностью и с меньшим напряжением ума; ибо иначе при всем внимании, на какое я только способен, я не мог бы открыть то, что я искал. И с этого мне следовало бы и начать, ибо когда рассматриваемые предметы несколько темны, то самое лучшее рассматривать их не иначе, как по частям, и не затруднять себя напрасно, увлекаясь ложными надеждами на удачу.

Я ищу причину тесной связи, существующей между частицами, составляющими небольшую связку АВ. Существуют же всего три вещи, которые я отчетливо мыслю как могущие быть искомою причиною, а именно: самые частицы этой маленькой связки; воля Творца природы и, наконец, невидимые тела, окружающие эти маленькие связки. Я мог бы привести еще как причины форму тел, свойства твердости или какое-нибудь потаенное качество, симпатию, существующую между однородными частицами, и т. д. Но у меня нет отчетливых идей об этих прекрасных вещах, а потому я и не должен, и не могу опираться на них в своих рассуждениях; стало быть, если я не найду искомой причины в тех вещах, о которых имею отчетливые идеи, то я не стану терять также время над размышлением об этих смутных и общих идеях логики и перестану стремиться говорить о том, чего я вовсе не понимаю. Рассмотрим же первую из тех вещей, которые могут быть причиною того, что частицы этой маленькой связки так крепко связаны, именно самые частицы, составляющие эту связку.

Когда я рассматриваю только одни частицы, из которых состоят твердые тела, то я склоняюсь к мысли, что невозможно представить себе никакого иного цемента, связывающего частицы этой маленькой