Текст книги "Разыскания истины"

Автор книги: Николай Мальбранш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 55 страниц)

Наконец, душа представляет чувствами только предметы чувственные и грубые, когда они находятся налицо, производят воздействие на внешние органы ее тела, – и это воздействие сообщается мозгу; или когда предметов нет налицо, но движение жизненных духов (esprits animaux) производит в мозгу подобное впечатление. Таким способом душа видит долины и скалы, которые находятся перед ее глазами; она познает твердость железа, познает, как остро лезвие шпаги, и тому подобное; такие чувствования называются чувствованиями, или ощущениями (sensations).

Итак, все, что ни представляет душа, она представляет этими тремя способами. Это ясно видно из того, что предметы, которые мы представляем, разделяются на умственные и материальные. Если они умственные, то одно чистое мышление может познать их. Если они материальные, то они будут или присутствовать, или отсутствовать. Если они отсутствуют, то душа представляет их себе, обыкновенно, только посредством воображения; но если они присутствуют, душа может представить их по впечатлениям, какие

64

производят они на ее органы чувств. Таким образом, наша душа представляет предметы лишь тремя способами: посредством чистого мышления, воображения и чувств.

Итак, эти три способности можно рассматривать как известные пункты, к которым можно свести заблуждения людей и причины этих заблуждений, и избежать таким образом путаницы, в какую неизбежно попадем, если будем рассматривать наши многочисленные заблуждения и причины их без известного порядка.

Но на нас действуют еще, и очень сильно, наши наклонности и наши страсти; они ослепляют наш ум ложным блеском, они омрачают его. Наши наклонности и страсти вовлекают нас в бесчисленные заблуждения, если мы следуем за их ложным светом и обманчивым знанием. Следовательно, их нужно рассматривать наряду с тремя способностями разума как источники наших заблуждений и ошибок и прибавить к обманам чувств, воображения и чистого мышления те заблуждения, которые можно приписать страстям и природным наклонностям. Стало быть, все людские заблуждения и все причины их можно свести к пяти пунктам, и мы будем их рассматривать в следующем порядке.

II. Во-первых, мы будем говорить об обманах чувств; во-вторых, – об обманах воображения; в-третьих, – об обманах чистого мышления; в-четвертых, – об обманах наклонностей и, в-пятых, – об обманах страстей. Наконец, попытавшись освободить разум от заблуждений, которым он подвержен, мы укажем общий метод, чтобы руководствоваться им при исследовании истины.

III. Мы начнем с объяснения обманов наших чувств или, вернее, с заблуждений, в какие мы впадаем, не пользуясь своими чувствами так, как мы должны, и мы не столько остановимся на отдельных ошибках, которые почти бесчисленны, сколько на общих причинах этих заблуждений и на предметах, необходимых для познания природы человеческого духа.

Не поразительна ли эта ненависть к Провидению, заставляющая по доброй воле заблуждаться из страха признать его и делающая людей нечувствительными к таким сильным и убедительным доводам, как доводы, которые дает нам сама природа? Конечно, раз захочешь стать вольнодумцем или, вернее, нечестивцем, как это делали эпикурейцы, то немедленно погрузишься во тьму и увидишь только обманчивый свет, смело будешь отрицать самые ясные вещи и с гордостью и тоном наставника будешь утверждать самые ложные и

темные.

Поэт, только что цитированный мною, может служить примером подобного ослепления вольнодумцев. Ибо он смело и вопреки всякому вероятию истины решает наитруднейшие и наитемнейшие вопросы и, видимо, не замечает даже самых ясных и очевидных идей. Если бы я остановился на приведении отрывков из его сочинения, чтобы доказать утверждаемое мною, то мне пришлось бы сделать слишком длинное и скучное отступление от своего

65

предмета. Но если можно сделать несколько замечаний, останавливающих ум на минуту на существенных истинах, то непозволительно делать отступления, отвлекающие ум на долгое время от его главного предмета и сосредоточивающие его на предметах, не имеющих значения.

Мы объяснили только что общие причины, как внешние, так и внутренние, тех изменений, какие происходят в жизненных духах, а следовательно, в способности воображения. Мы указали, что внешними причинами служат кушанья, употребляемые в пищу, и воздух, которым мы дышим; а внутреннею – непроизвольное колебание известных нервов. Мы не знаем других общих причин и даже утверждаем, что их нет. Стало быть, раз способность воображения зависит со стороны тела лишь от этих двух вещей, именно:

жизненных духов и устройства мозга, на который они действуют, – то, чтобы вполне познакомить читателя с воображением, нам остается здесь только указать различные изменения, какие могут произойти в веществе мозга. Но, прежде чем рассмотреть эти изменения, нам следует объяснить связь наших мыслей с отпечатками в мозгу и взаимную связь этих отпечатков. Также надо будет дать некоторое представление о памяти и привычках, т. е. о той легкости, с какою мы мыслим о том, о чем уже думаем, и с какою делаем то, что уже делали.

ГЛАВА V

I. Два объяснения порчи наших чувств грехом. – II. О том, что не наши чувства, а наша свобода есть действительная причина наших заблуждений. – III. Правило, как не впадать в заблуждения, пользуясь своими чувствами.

Если внимательно рассмотреть чувства и страсти человеческие, то мы увидим, что они так соответствуют цели, ради которой нам даны, что трудно будет стать на точку зрения тех, кто говорит, что они совершенно извращены первородным грехом. Но, чтобы знать, имеем ли мы основание не соглашаться с их мнением, необходимо уяснить себе, каково было состояние способностей и страстей нашего праотца во время его первоначальной праведности и какие изменения и расстройства возникли в них после грехопадения. Это можно понимать двояко; вот первое объяснение.

I. Кажется, это общее убеждение, что должный порядок вещей требует, чтобы душа чувствовала тем большее удовольствие, чем выше благо, которым она обладает. Удовольствие – это природный инстинкт, или, выражаясь яснее, это стремление, вложенное самим Богом, которое влечет нас к благу и которое должно быть тем сильнее, чем выше это благо. Согласно этому воззрению, кажется,

5 Разыскания истины

66

нельзя бы сомневаться в том, что нашему праотцу, когда он вышел из рук Божиих и до грехопадения, самые прочные блага не доставляли большого удовольствия. Если Господь создал его для того, чтобы он любил Его; если Господь был его истинным благом, то, можно сказать, что Господь устроил дело так, чтобы нравиться ему, чувством удовольствия побуждал его любить Себя, и в выполнении долга Он дал ему внутреннее удовлетворение, перевешивающее самые сильные удовольствия чувств; это удовлетворение после грехопадения не испытывалось людьми без особой благодати.

Но так как праотец имел тело, которое по воле Божией должен был сохранять и смотреть на него, как на часть самого себя, то Бог дал ему возможность ощущать посредством чувств удовольствия, подобные тем, какие мы испытываем, пользуясь вещами, способствующими поддержанию жизни.

Мы не смеем решать, мог ли первый человек до своего падения удержаться от всяких чувствований, приятных или неприятных, в ту минуту, когда чувственные предметы, возбуждали главную часть его мозга. Быть может, он обладал такою властью над собою в силу своей покорности Богу, но обратное предположение покажется более вероятным. Ибо, хотя Адам и мог бы остановить эмоции жизненных духов и крови и колебания, возбуждаемые в его мозгу предметами, так как в силу порядка вещей его тело должно было быть подчинено его духу; однако, возможно, что в то время, как он задержал чувствования, вызванные предметами, он никак не мог остановить движений, которые они произвели в той части его тела, с которой душа его непосредственно соединена. Ибо связь души с телом состоит главным образом во взаимном соответствии чувств с движениями органов; и если бы Адам мог ничего не чувствовать, когда главная часть его тела воспринимала какое-нибудь впечатление от окружающих его тел, то эта связь души с телом была бы не природною, а произвольною. Я, однако, не высказываюсь ни за, ни против этих двух воззрений.

Итак, первый человек находил удовольствие как в том, что совершенствовало его тело, так и в том, что совершенствовало его душу; и так как он был совершенным, то удовольствие души ощущалось им гораздо сильнее, чем удовольствие тела. Стало быть, ему неизмеримо легче было сохранить свою праведность, чем нам без благодати Иисуса Христа, так как без нее мы не находим более удовольствия в выполнении нашего долга. Тем не менее, к злополучию своему, он позволил соблазнить себя и утратил свою праведность вследствие своего непослушания.' Следовательно, главная перемена, которая произошла с ним и которая извратила его чувства и страсти, – та, что, справедливо наказывая его, Господь удалился от него и не пожелал более быть его благом, или, вернее. Он лишил его возможности чувствовать то удовольствие, которое показывало

' Св. Григорий; толк. 39 на Евангелие.

67

ему, что Господь составлял его благо; так что у него остались одни чувственные удовольствия, относящиеся лишь к благам телесным; а раз их более не перевешивали те, которые раньше влекли человека к действительному благу, то тесное единение человека с Богом необычайно ослабело, зато значительно усилилась его связь со своим телом. Чувственное удовольствие, став хозяином, извратило сердце человека, привязав его ко всем чувственным предметам, а испорченность его сердца затемнила разум его, отвращая от света, просвещающего его, и заставляя его судить обо всех вещах лишь по тому отношению, какое они могут иметь к телу.

Но, в сущности, нельзя сказать, чтобы произошла большая перемена в самих чувствах; ведь если бы на весах находились две тяжести в равновесии и я снял одну из них, то другая перетянула бы на свою сторону, причем никакой перемены в ее первоначальном весе не произошло бы, потому что она останется все тем же; точно так же после грехопадения чувственные удовольствия приблизили душу к телесным благам за неимением тех внутренних высших радостей, которые до грехопадения служили противовесом нашей наклонности к телесным благам; приблизили без значительной перемены в наших чувствах, вопреки обычному пониманию.

Второе объяснение последствий греха более разумно, чем только что приведенное. Оно значительно разнится от первого, потому что принцип его иной. Однако оба объяснения совершенно совпадают в том, что касается чувств.

Состоя из духа и тела, мы стремимся к двоякого рода благам:

духовным и телесным. Двумя способами можем мы также познать, что какая-нибудь вещь для нас хороша или дурна; мы можем узнать это посредством одного духа или посредством духа и тела; мы можем познать свое благо познанием ясным и очевидным, и мы можем также познать его смутным чувством. Я познаю разумом, что справедливость достойна любви; по вкусу я узнаю, что такой-то плод хорош. Красота справедливости не чувствуется; вкус плода не познается. Блага телесные не заслуживают, чтобы дух, который Бог создал лишь для Себя, занимался ими. Следовательно, дух должен познавать эти блага, не подвергая их рассмотрению, а посредством краткого и неоспоримого свидетельства чувств. Камни не могут служить пищей, в этом убеждает опыт, и вкус заставит в этом согласиться всех людей.

Итак, удовольствие и страдание суть естественные и неоспоримые признаки добра и зла; я признаю это, но только для тех вещей, которые сами по себе не могут быть ни добрыми, ни дурными, а потому не могут быть признаны ясным и очевидным познанием за таковые; только для тех вещей, которые, стоя ниже духа, не могут ни вознаградить, ни покарать его, словом, для тех, которые не заслуживают даже, чтобы дух занялся ими, и которыми, согласно воле Божией, и не должно заниматься, почему Господь вложил в нас стремление к ним лишь в виде инстинкта, т. е. чувств приятных или неприятных.

68

Но что касается Бога, который один есть истинное благо духа, который один выше его, один может вознаградить его тысячей различных способов, который один достоин его понимания и который не боится, чтобы те, кто познают Его, нашли его недостойным любви, – Он не удовлетворяется слепою любовью, любовью инстинкта, он требует любви сознательной.

Если бы дух видел в телах только то, что в них действительно есть, а не полагал бы того, чего в них нет, то ему стоило бы большого труда любить их и пользоваться ими. Таким образом, тела должны необходимо, чтобы вызывать чувства, казаться приятными, чего на самом деле нет. Не то по отношению к Богу; достаточно видеть Его таким, каков Он есть, чтобы стремиться любить Его;

для Него нет необходимости пользоваться инстинктом удовольствия, как своего рода приманкой, чтобы привлечь любовь, не заслуживая ее.

Но если это так, то должно сказать, что Адам стремился возлюбить Бога и дела должные не в силу предварительных удовольствий,1 ибо для него достаточно было познания Бога, как своего блага и радости, испытываемой непрестанно при единении с Богом, как необходимого следствия своего блаженства, чтобы привязать его к своему долгу и заставить его действовать более достойным образом, чем если бы его предопределяло к тому предварительное удовольствие. Так что в этом смысле он был вполне свободен, и, быть может, в этом состоянии изображает нам его Священное Писание в словах: «...изначала создал Бог человека и, преподав ему заповеди свои, предоставил его самому себе»,2 т. е. не побуждая его каким-нибудь предварительным удовольствием, но привлекая его к Себе лишь путем полного раскрытия его блага и его долга. Но опыт показал, к позору свободной воли и к славе одного Бога, на какое непостоянство был способен Адам в столь праведном и блаженном состоянии, в каком пребывал он до своего греха.

Нельзя сказать, однако, чтобы Адам стремился к чувственным предметам и пользованию ими в силу отчетливого понимания того, какое отношение они могли иметь к его телу. Ибо если ему нужно было рассмотреть конфигурации частиц какого-нибудь плода, конфигурации всех частей своего тела, отношения между ними, которые являются следствием этих конфигураций, для того чтобы решить, что при теплоте его крови в данную минуту и при тысяче других особенностей его тела этот плод годится ему в пищу, – то очевидно, что его духовная способность была бы всецело поглощена предметами, недостойными даже его внимания, и это было бы довольно бесполезно, потому что одним этим путем человек не поддержал бы своего существования на долгое время.

' См. Пояснения.

2 Deus ab initio constituit hominem et reliquit ilium in manu consilii sui, adjecit mandata et praecepta sua, и т. д. Eccl., 15, 14.

69

Если принять во внимание, что разум Адама был ограничен, то нам не поставят в укор, если мы скажем, что он не знал всех свойств тел, окружавших его, потому что несомненно эти свойства бесчисленны; и что разум был дан ему не для того, чтобы рассматривать движения и конфигурации материи (чего нельзя отрицать, если хоть несколько вникнуть в дело), но для того, чтобы обращаться непрестанно к Богу; так что ничего нельзя возразить нам, если мы утверждаем, что в то время, когда все вещи должны были быть устроены наисовершеннейшим образом, было бы нарушением и низвержением этого порядка, если бы Адам принужден был отвратить свой разум от созерцания совершенств своего истинного блага и обратить его на исследование природы какого-нибудь плода с целью употребления его в пищу.

Адам, следовательно, обладал теми же чувствами, как и мы, которые предупреждали его, не отвращая его от Бога, что он должен делать для своего тела. Он чувствовал, как и мы, удовольствия и страдания, или отвращение, предваряющее и безотчетное. Но эти удовольствия и страдания не могли сделать его ни рабом, ни несчастным, подобно нам, потому что, будучи безусловным хозяином движений, возникавших в его теле, он немедленно после того, как они предваряли его, задерживал их по своему желанию, а, без сомнения, таково было всегда его желание по отношению к страданию. Он наслаждался бы блаженством, и мы также, если бы он подобным же образом поступил по отношению к удовольствию и если бы он добровольно не уклонился от пребывания со своим Господом, заняв свой разум красотою и воображаемою сладостью плода, или, быть может, высокомерною радостью при виде своих природных совершенств, или, наконец, естественною нежностью к жеце и ложным опасением огорчить ее, ибо, очевидно, все это содействовало его непослушанию!

Но после того, как он согрешил, эти удовольствия, тщательно лишь предостерегавшие его, и страдания, которые, не омрачая его блаженства, давали ему только знать, что он может утратить его и стать несчастным, изменили свое прежнее отношение к нему; его чувства и страсти восстали против него, не повинуясь более его повелениям, и сделали его, как и нас, рабом всех чувственных предметов.

Итак, чувства и страсти ни в каком случае не возникают из греха, но только та сила, с какою они властвуют над грешником;

и эта власть есть расстройство не столько со стороны чувств, сколько со стороны разума и воли людей, которые, не находясь более в столь тесном единении с Богом, не получают уже от Него того света и силы, благодаря которым сохраняли свою свободу и свое счастье.

Просмотрев эти оба только что приведенные объяснения последствий греха, можно сделать тот вывод, что два условия необходимы нам, чтобы вернуться к прежнему состоянию.

70

Во-первых, мы должны освободиться от гнета, который тяготеет над нами и увлекает нас к чувственным благам, непрестанно ограничивая свои удовольствия и умерщвляя чувственность наших чувств путем покаяния и смирения.

Во-вторых, должно просить у Бога о даровании нам Его благодати или той предваряющей высшей радости,' доступ к которой открыл нам Иисус Христос и без которой мы тщетно будем стремиться к освобождению от этого гнета: он будет тяготеть над нами всегда, и, как бы он ни был мал, он неизбежно приведет нас к греху и непослушанию.

Эти оба условия безусловно необходимы, чтобы возвратиться на должный путь и пребывать на нем. Как мы видим, разум совершенно согласен с Евангелием: оба учат нас, что воздержание, отречение, уменьшение гнета греха – необходимые условия к тому, чтобы действие благодати наставило на истинный путь нас и привязало нас к Богу.

Но хотя в том состоянии, в каком мы находимся, наша обязанность непрестанно бороться со своими чувствами, однако из этого не следует, что они совершенно извращены и испорчены. Ибо если принять во внимание, что они даны нам ради поддержания нашего тела, то мы увидим, что они прекрасно выполняют свое назначение и таким верным и правильным путем ведут нас к своей цели, что, кажется, несправедливо обвинять их в извращении и порче. Они указывают душе посредством страдания и удовольствия, приятного и неприятного вкуса и других ощущений то, что она должна или не должна делать для поддержания жизни, указывают столь быстро, что подобное состояние и исправность их было бы неосновательно признать следствием греха.

II. Следовательно, наши чувства не настолько извращены грехом, как это воображают, но извращена самая сокровенная сущность нашей души – наша свобода. Не наши чувства, а наша воля своими поспешными суждениями обманывает нас. Когда, например, мы видим свет, то несомненно, что мы его видим. Когда мы чувствуем тепло, мы не обманываемся, думая, что мы его ощущаем, – будь то до или после греха. Но мы обманываемся, когда думаем, что тепло, которое мы ощущаем, находится вне души, чувствующей его, как мы объясним это ниже.

Итак, чувства не вводили бы нас в заблуждение, если бы мы должным образом пользовались своею свободою и если бы мы не пользовались их показаниями для того, чтобы слишком поспешно судить о вещах. Но так как нам очень трудно удержаться от этого и так как мы как бы принуждены к тому в силу тесной связи души нашей с нашим телом, то мы и дадим указания, каким образом должно пользоваться чувствами, чтобы не впасть в заблуждение.

1 См. Пояснения.

71

III. Мы должны точно соблюдать правило: никогда не судить по чувствам о том, что такое вещи сами в себе, но только о том, какое отношение имеют они к нашему телу, так как на самом деле они даны нам только для поддержания тела, а не ради познания сущности вещей самих в себе.

Но чтобы вполне отрешиться от привычки и склонности руководствоваться своими чувствами при исследовании истины, мы изложим в следующих главах главные и самые общие заблуждения, в какие чувства нас вводят, и тогда для всех обнаружится истинность только что сказанного.

ГЛАВА VI

I. Об обманах зрения относительно протяженности самой по себе. – II. Значение этих заблуждений для предметов невидимых. – III. Обманы нашего зрения касательно протяженности, рассматриваемой относительно.

Зрение есть первое, самое благородное и имеющее наибольшее значение из всех чувств; так что если бы чувства нам были даны для познания истины, то оно одно содействовало бы этому более всех других чувств, взятых вместе. Вот почему, чтобы вывести нас из заблуждения и внушить нам недоверие ко всем нашим чувствам вообще, достаточно будет поколебать авторитет, каким зрение наше пользуется над разумом.

Итак,, мы покажем, что должны полагаться на свидетельство нашего зрения не ради того, чтобы судить о сущности вещей самих в себе, но единственно только с целью узнать, какое отношение имеют вещи к поддержанию нашей жизни; мы покажем, что глаза наши обманывают нас вообще во всем, что они представляют нам:

относительно величины тел, их фигуры и движения, света и цветов, что, собственно, и составляет все, доступное нашему зрению; покажем, что все эти вещи не таковы, какими они нам кажутся; покажем, что все ошибаются в этом и что это вводит нас в бесчисленные заблуждения. Мы начнем с протяженности. Нижеприведенные доказательства убедят нас, что никогда наше зрение не показывает нам протяженность такою, какова она есть.

I. Довольно часто можно видеть в увеличительное стекло животных, которые гораздо меньше почти незаметной песчинки;' видели животных, и еще в тысячу раз меньших. Эти живые атомы передвигаются так же хорошо, как другие животные. Стало быть, у них есть конечности, кости в этих конечностях, чтобы поддержи-

' Journal des Savants. 12 ноября 1668 г.

72

вать их (вернее, на конечностях, потому что скелетом насекомым служит их кожа); у них есть мускулы, чтобы двигать конечностями, сухожилия и множество волокон в каждом мускуле и, наконец, кровь, или жизненные духи, в высшей степени тонкие и подвижные, наполняющие эти мускулы и заставляющие их поочередно сокращаться. Без этого нельзя допустить, что они живут, питаются и переносят свое маленькое тело с места на место, сообразно различным впечатлениям, получаемым от предметов; и даже те, кто посвятил всю свою жизнь анатомии и изучению природы, не могут представить себе числа, разнообразия и столь малой величины всех частей, из которых необходимо должны состоять эти маленькие тела, чтобы жить и выполнять все, что, как мы видим, они

делают.

Воображение теряется и изумляется при виде столь поразительно малой величины; оно не может себе представить этих частиц, ему недоступных, и хотя разум убеждает нас в только что сказанном, чувства и воображение противятся этому и заставляют нас часто в этом сомневаться.

Наше зрение очень ограничено, но отсюда нельзя заключить, что и предмет его сам по себе ограничен. Идея протяженности, какую оно нам дает, имеет очень узкие пределы, но отсюда еще не следует, чтобы сама протяженность была такова. Она, без сомнения, в известном смысле беспредельна, и та небольшая часть материи, которая сокрыта от наших глаз, может заключать в себе целый мир, и в нем может быть столько же предметов, как и в этом большом мире, обитаемом нами, хотя предметы эти будут меньше пропорционально всему целому.

Быть может, наряду с этими маленькими животными, о которых мы говорим, существуют еще другие животные, которые по отношению к ним являются паразитами и которые не видимы ими в силу своей поразительно малой величины, подобно тому как они сами не видимы для нас. Как клещ относится к нам, так эти животные относятся к клещу; быть может, в природе существуют животные еще гораздо меньшие, меньшие до бесконечности, и отношение между ними столь же чудесно, как отношение человека к клещу.

У нас есть очевидные и математические доказательства бесконечной делимости материи, и этого достаточно, чтобы заставить нас поверить, что могут быть животные меньшие и меньшие и так до бесконечности, хотя наше воображение страшится этой мысли. Бог сотворил материю лишь для того, чтобы создать из нее творения, достойные удивления; а если мы убеждены, что нет таких малых частиц, из которых Он не мог бы образовать этих маленьких животных, то к чему же ограничивать Его всемогущество и умалять таким образом без всякого основания нашу идею бесконечного Творца, измеряя Его могущество и искусство нашим ограниченным воображением?

73

Опыт уже отчасти вывел нас из заблуждения, показав нам животных, в тысячу раз меньших клеща; почему же предполагать, чтобы они были последними и самыми маленькими изо всех? Что касается меня, то я не вижу никакого основания допускать это. Напротив, гораздо вероятнее мысль, что есть много животных еще меньше тех, которые были открыты; ибо не животных недостает для микроскопов, но микроскопы недостаточны для рассмотрения малейших животных.

Если в середине зимы рассмотреть в простую лупу, или выпуклое стекло, или даже простым глазом зародыш луковицы тюльпана, то легко можно найти в этом зародыше листья, которые должны стать зелеными, листья, которые должны образовать цветок, или тюльпан, и в самой середине тюльпана ту треугольную часть, которая заключает семя, и шесть маленьких столбиков, окружающих ее. Итак, не

подлежит сомнению, что луковица тюльпана содержит в себе весь тюльпан.

То же следует предположить и относительно зародыша зерна горчицы, зародыша зернышка яблони и вообще всех родов деревьев и растений, хотя этого нельзя увидать простым глазом и даже в микроскоп. Можно даже с некоторою уверенностью сказать, что все растения в малом виде содержатся в зародыше их семян.

Кажется, даже не будет безрассудною мысль, что в одном зародыше содержится бесчисленное множество деревьев, потому что этот зародыш заключает в себе не только то дерево, семенем которого он служит, но также множество других семян, которые все могут содержать в себе новые деревья и новые семена деревьев, содержащие, в свою очередь, быть может, в непостижимо малом виде еще другие деревья и другие семена, столь же плодоносные, как и первые, и так до бесконечности. Стало быть, согласно этому воззрению, которое может показаться дерзким и странным лишь тем, кто измеряет чудеса бесконечного могущества Божия идеями своих чувств и своего воображения, можно было бы сказать, что в одном зародыше яблони содержатся яблони, яблоки и семена яблонь на бесконечные или почти бесконечные времена в той же самой пропорции, в какой яблоня относится к яблоне в ее зародыше;

можно сказать, что природа только развивает эти маленькие деревья, давая заметный рост тому дереву, которое вышло из своего семени, остальным же, которые мы мыслим содержащимися в семенах их, она дает рост хотя незаметный, но столь же реально существующий и соответствующий величине их; ибо нельзя сомневаться в том, что могут существовать тела настолько малые, чтобы проникнуть между волокнами и служить таким образом пищей этим деревьям, мыслимым в зародышах их.

Все только что сказанное о растениях и о зародышах их можно распространить также и на животных и их зародыши, из которых произошли они. В зародыше луковицы тюльпана можно различить весь тюльпан. Так и в зародыше свежего, невысиженного яйца

74

можно видеть цыпленка, быть может почти совершенно образовавшегося.' В яйцах лягушки легко распознать лягушек, но также мы найдем других животных в их зародышах, когда станем настолько опытны и искусны, чтобы открыть их. Разум не должен останавливаться там, где останавливается зрение, потому что дух видит гораздо дальше, чем его тело. Итак, помимо этого, мы должны думать, что все тела людей и животных, которые появятся до окончания мира, быть может, были созданы еще с сотворения мира: я хочу сказать, что вместе с самками первых животных, быть может, были уже созданы все животные тех же видов, как те, которых они уже произвели, так и те, которые должны произойти с течением времени.

Можно еще развить эту мысль и, быть может, весьма основательно и согласно с истиною, но справедливо страшатся люди слишком проникать в дела Божий. В них мы видим повсюду бесконечность, и не только наши чувства и воображение слишком ограничены, чтобы понять их, но и сам разум, как бы он ни был чист и отрешен от материи, слишком груб и слаб, чтобы постичь самое малое из творений Божиих. Он теряется, рассеивается, ослепляется, пугается при виде того, что на языке чувств называется атомом. Но все же чистый разум имеет то преимущество перед чувствами и воображением, что он сознает свое бессилие и величие Бога и видит бесконечность, в которой он теряется, тогда как наше воображение и чувства унижают дела Божий и сообщают нам глупую самоуверенность, которая слепо ведет нас к заблуждению. Ибо наше зрение не дает нам идеи всех тех предметов, которые открываем мы с помощью микроскопов и разума. Посредством зрения мы не увидим тела меньше клеща или мошки. А половина мошки была бы ничто, если бы мы доверяли впечатлению, которое она производит. Мошка для нашего зрения – математическая точка, которую нельзя более делить, не уничтожая ее. Итак, наше зрение не представляет нам протяженность такою, какова она есть сама по себе, но только сообразно отношению ее к нашему телу, и так как половина мошки не имеет уловимого отношения к нашему телу: она не может способствовать ни его уничтожению, ни его сохранению, – то наше зрение вполне и скрывает ее от нас.

Но если бы наши глаза были устроены, как микроскопы, или, вернее, если бы мы сами были так же малы, как клещи и мошки, то мы судили бы совершенно иначе о величине тел. Ибо, без сомнения, глаза этих маленьких животных приспособлены к тому, чтобы видеть окружающее их; собственное тело им самим кажется гораздо больше или состоящим из ббльшего числа частей, чем это кажется нам, потому что иначе они не могли бы получать впечатлений, необходи-