Текст книги "Разыскания истины"

Автор книги: Николай Мальбранш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 55 страниц)

Это-то расстройство убеждает наше воображение, что тела могут быть благом для духа; ибо удовольствие, как я это уже говорил несколько раз, есть свойство или видимый признак блага. Самые же ощутительные из всех удовольствий, которыми мы наслаждаемся здесь на земле, это те удовольствия, которые, как мы воображаем, мы получаем через тела. Итак, не размышляя много, мы решаем, что тела могут быть и даже действительно суть наше благо. Ибо очень трудно бороться против инстинкта природы и противостоять доказательствам чувства; об этом даже и не думают. Мы не думаем о расстройстве греха; мы не размышляем, что тела могут действовать на дух лишь как случайные причины; что дух не может непосредственно или сам собою обладать чем-нибудь телесным; что ни с каким предметом не может он соединиться иначе, как через свое познание и свою любовь; что лишь один Бог превосходит его и может вознаградить или наказать его чувствами удовольствия или страдания, один может просветить его и двигать им, – словом, может действовать в нем. Эти истины, хотя и весьма очевидные для умов внимательных, не столь убедительны для нас, как лживый опыт чувственного впечатления.

Когда мы рассматриваем какую-нибудь вещь как часть нас самих или когда мы себя рассматриваем как часть этой вещи, мы решаем, что быть связанным с нею – вот наше счастье; мы питаем любовь к ней, и эта любовь тем сильнее, чем эта вещь, рассматриваемая нами как бы связанною с нами, представляется более значительною частью того целого, которое мы составляем с нею. Есть два рода доказательств, убеждающих нас, что какая-ни-

417

будь вещь составляет часть нас самих, – инстинкт чувства и очевидность разума.

Инстинктом чувства я убеждаюсь, что моя душа связана с моим телом или что мое тело составляет часть моего существа; я не имею в этом очевидности. Я познаю это не светом разума, но страданием или удовольствием, которые чувствую, когда предметы действуют на меня. Нам колют руку, и мы страдаем; следовательно, наша рука составляет часть нас самих. Рвут наше платье, и мы от того не страдаем; следовательно, наше платье не есть мы сами. Нам режут волосы без боли; но, вырывая их, причиняют боль. Это повергает философов в затруднение, и они не знают, что думать. Но их замешательство доказывает, что даже самые мудрые судят скорее инстинктом чувства, чем познанием разума, о том, составляют ли такие-то вещи часть их самих или нет. Ибо если бы они судили лишь согласно очевидности и познанию разума, они скоро узнали бы, что дух и тело – два рода существ совершенно противоположных, что дух не может соединяться с телом сам собою, и что только в силу нашей связи с Богом наша душа страдает, когда повреждено тело, как я уже говорил в другом месте. Итак, только в силу инстинктивного чувства мы рассматриваем свое тело и все чувственные вещи, с которыми связаны, как части самих себя, я хочу сказать, как части того, что мыслит и что чувствует в нас, ибо в самом деле нельзя познать очевидным свидетельством разума то, чего нет, так как очевидность всегда раскрывает лишь истину.

Что же касается вещей умопостигаемых, то в них мы видим совершенно обратное, ибо наше отношение к ним мы познаем рассудком. Мы открываем ясным созерцанием разума, что мы связаны с Богом гораздо более тесным и необходимым образом, чем с нашим телом; что без Бога мы ничто; что без Него мы ничего не можем, ничего не познаем, ничего не хотим, ничего не чувствуем;

что Он наше все или мы составляем с Ним одно целое, если можно так сказать, и мы являемся только бесконечно малою частью этого целого. Познание разума раскрывает нам тысячу мотивов, чтобы любить исключительно Бога и презирать тела как недостойные нашей любви. Но от природы мы не чувствуем нашей связи с Богом. Не инстинктивным чувством убеждены мы, что Бог есть наше все;

это бывает разве только по благодати Иисуса Христа, которая вызывает в известных людях подобное чувство, чтобы помочь им победить противоположное чувство, связывающее их с телом. Ибо Бог как Творец природы влечет духов любить Его через сознательное, а не инстинктивное познание; и, согласно всем вероятиям, к познанию лишь после грехопадения Он как творец благодати прибавляет инстинкт, предварительное наслаждение, по той причине, что знание наше сильно уменьшилось теперь, оно не способно устремить нас к Богу, и усилия удовольствия или усилия противоположного инстинкта непрестанно ослабляют его и делают недеятельным.

27 Разыскания истины

418

Итак, мы открываем познанием разума, что мы связаны с Богом и умопостигаемым миром, который Бог содержит; чувство же нас убеждает, что мы связаны с нашим телом, а через наше тело с материальным и чувственным миром, созданным Богом. Но так как наши чувства живее, трогательнее, даже продолжительнее нашего познания и чаще заявляют о себе, то не следует удивляться тому, что наши чувства нас волнуют и пробуждают нашу любовь ко всем чувственным вещам, а наше знание рассеивается и исчезает, не вызвав в нас никакого рвения к истине.

Правда, много есть людей убежденных, что Бог есть их истинное благо; они любят Его как свое все и страстно желают усилить и укрепить общение свое с Ним. Но очень немногие люди знают с очевидностью, что познавать истину – значит естественными силами соединяться с Богом; что созерцание истинных идей вещей есть своего рода обладание самим Богом; что эти абстрактные созерцания известных общих и неизменных истин, управляющих всеми частными истинами, суть усилия духа, привязывающегося к Богу и покидающего тело. Метафизика, чистая математика и все универсальные науки, управляющие частными науками и обнимающие их, как универсальное бытие обнимает все отдельные существа, кажутся химерическими почти всем людям, как людям добродетельным, так и тем, которые не имеют никакой любви к Богу. Вот почему я почти не осмеливаюсь сказать, что прилежание к этим наукам есть прилежание духа к Богу, самое чистое и самое совершенное, на какое мы способны от природы, и что в созерцании умопостигаемого мира, который служит им объектом. Бог сам познает и создает этот чувственный мир, от которого тела получают жизнь, подобно тому как духи живут другим миром.

Люди, следующие лишь впечатлениям своих чувств и движениям своих страстей, не способны наслаждаться истиной, потому что она не тешит их; но и хорошие люди, противящиеся постоянно своим страстям, когда они представляют им ложные блага, не всегда противостоят им в том случае, когда они скрывают от них истину или делают ее презренною в глазах их; потому что можно быть хорошим человеком, не будучи просвещенным. Чтобы быть угодным Богу, нет необходимости знать точно, что наши чувства, наше воображение и страсти, представляют нам вещи всегда иначе, чем они суть; ибо мы видим, что ни Иисус Христос, ни апостолы не имели намерения выводить нас из многих заблуждений касательно этого, которые раскрыл нам г-н Декарт.

Большая разница между верою и разумом, Евангелием и философией. Самые необразованные люди могут верить, но очень немногие люди способны к чистому познанию очевидных истин. Вера представляет простым людям Бога как Творца неба и земли, и этого достаточно, чтобы побудить их любить Бога и служить Ему. Разум же рассматривает Его не только в Его творениях, – Бог был тем, что Он есть, прежде чем стал творцом, – разум

419

старается рассмотреть Его в Нем Самом или через ту великую и обширную идею бесконечно совершенного существа, которую Он содержит. Сын Божий, который есть премудрость Отца или вечная истина, стал человеком и сделался видимым, чтобы люди плотские и грубые познали Его. Он хотел научить их через то, что ослепляло их; Он хотел побудить их любить Его и удалить их от чувственных благ посредством тех самых вещей, которые пленяли их. Действуя с безумцами, Он пользовался своего рода безумием, чтобы сделать их мудрыми. Так что хорошие люди и самые верующие люди не всегда бывают самыми разумными. Они могут познавать Бога верою и любить Его помощью благодати, не зная, что Он есть их все, точно так же и философы могут понимать это, но не думая, что абстрактное познание истины есть своего рода общение с Ним. Итак, не должно удивляться, что лишь немногие лица трудятся над укреплением природной связи с Богом через познание истины, потому что для этого необходимо непрестанно бороться с впечатлениями чувств и страстей способом, весьма отличным от того, к какому обыкновенно прибегают самые добродетельные люди; ибо самые прекрасные люди не всегда убеждены, что чувства и страсти лживы до такой степени, как мы объяснили в предшествовавших книгах.

Только те чувства или мысли, в которых принимает участие тело, непосредственно вызывают страсти, потому что только потрясение мозговых фибр возбуждает некоторую особую эмоцию в жизненных духах. Итак, только чувства наглядно убеждают, что мы связаны с известными вещами, и вызывают к ним любовь. Мы же не чувствуем природной связи своей с Богом, когда познаем истину; мы даже не думаем о Нем; ибо Он пребывает в нас и действует таким тайным и неощутимым образом, что мы этого не замечаем. Итак, связь, которую мы естественно имеем с Богом, не вызывает нашей любви к Нему. Не то со связью, которую мы имеем с чувственными вещами. Все наши чувства подтверждают эту связь; тела бросаются нам в глаза, когда действуют на нас, в их воздействии нет ничего сокровенного. Наше собственное тело более доступно нашему непосредственному сознанию, чем наш дух, и мы рассматриваем его, как лучшую часть нас самих; так что связь, которую мы имеем с нашим телом, а через наше тело – со всеми чувственными предметами, возбуждает в нас сильную любовь, увеличивающую эту связь и делающую нас зависимыми от вещей, которые стоят неизмеримо ниже нас.

420

ГЛАВА VI

О самых общих заблуждениях страстей; некоторые частные примеры.

Дело морали открыть все отдельные заблуждения касательно блага, в которые вводят нас наши страсти; ее дело бороться с извращенной любовью, восстановить прямоту сердца, упорядочить нравы. Наша же главная цель здесь – исправить разум и открыть причины наших заблуждений относительно истины; мы не будем далее развивать того, что выше сказано о любви к истинному благу. Мы говорим о разуме, и если затрагиваем сердце, то только потому, что сердце – властелин его. Мы ищем истину в ней самой и вне отношения к нам, и если мы рассматриваем отношение, которое она имеет к нам, то только потому, что это отношение есть причина того, что себялюбие скрывает истину от нас и искажает ее; ибо мы судим обо всем согласно нашим страстям, и, следовательно, мы обманываемся во всем, так как суждения страстей никогда не согласуются с суждениями истины.

Это именно говорит нам дивный святой Бернард в следующих прекрасных словах1: «Любовь и ненависть, – говорит он, – не умеют судить согласно истине. Но если вы хотите суждения истины, вот оно: как слышу, так и сужу».2 Это не суждение ненависти, любви, страха. Вот суждение ненависти: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть.3 Вот суждение страха: если оставим Его так, прийдут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом.4 Вот, наконец, суждение любви: когда Давид, говоря о своем сыне убийце, сказал: «Простите сыну моему Авессалому».5 Наша любовь, наша ненависть, наш страх заставляют нас составлять одни ложные суждения; и только один чистый свет истины просвещает наш разум, и только внятный голос нашего общего Учителя заставляет нас составлять основательные суждения, лишь бы мы судили только о том, что Он говорит нам, и согласно тому, как Он говорит нам: «Sicut audio, sic judico». Но посмотрим, каким образом наши страсти обольщают нас, чтобы мы могли противостоять им с большею легкостью.

Страсти имеют такое большое сходство с чувствами, что после того, что было нами сказано в первой книге, нетрудно будет объяснить, каким образом они вводят нас в заблуждение. Ибо общие причины заблуждений наших страстей совершенно схожи с причинами обманов наших чувств.

* Bern S. De grad. humilitatis.

2 Еванг. от Иоан., 5, 30.

3 Еванг. от Иоан., 19, 7.

4 Еванг. от Иоан,, 11,48.

5 2-я кн. Царств, 18,5.

421

Самая общая причина заблуждений наших чувств заключается, как мы показали в первой книге, в том, что мы приписываем внешним предметам или своему телу ощущения, принадлежащие нашей душе; мы связываем цвета с поверхностью тел; мы различаем свет, звуки и запахи в воздухе и относим боль или щекотание к тем частям нашего тела, которые потерпели некоторые изменения вследствие движения встречных тел.

Почти то же самое должно сказать и о наших страстях. Безрассудно приписываем мы все настроения нашего сердца – нашу доброту, кротость, злобу, досаду и' все остальные свойства нашего духа – предметам, действительно или по-видимому вызывающим их. Нам кажется, что предмет, вызывающий в нас какую-нибудь страсть, заключает некоторым образом в самом себе то, что пробуждается в нас, когда мы думаем о нем; подобно тому как нам кажется, что чувственные предметы содержат в самих себе ощущения, которые они вызывают в нас своим присутствием. Когда мы любим кого-нибудь, мы, естественно, склоняемся думать, что этот человек нас любит, и нам несколько трудно представить себе, чтобы он имел намерение повредить нам или противиться нашим желаниям. Но когда ненависть заменит любовь, тогда мы не можем думать, чтобы этот человек желал нам добра; все его действия мы истолковываем в дурную сторону; мы всегда настороже и полны недоверия, хотя бы он и не думал о нас или только и желал услужить нам. Словом, мы несправедливо приписываем лицу, возбуждающему в нас какую-нибудь страсть, все настроения нашего сердца, подобно тому как мы безрассудно приписываем объектам наших чувств все свойства нашего духа.

По той же самой причине, в силу которой мы думаем, что все люди получают от одних и тех же предметов те же ощущения, как и мы, мы думаем также, что все люди волнуются теми же страстями к тем же предметам, как и мы, если только мы считаем их способными волноваться этими страстями. Мы думаем, что другие любят то, что мы любим, или желают того, чего мы желаем; отсюда рождаются ревность и тайная неприязнь, если благо, которое мы ищем, не может принадлежать всецело нескольким; ибо относительно блага, которым многие могут обладать, не деля его, как-то: высшее благо, наука, добродетель и т. д., – происходит совершенно обратное. Мы думаем также, что другие ненавидят, избегают, боятся тех же вещей, как и мы, и отсюда возникают связи и тайные или явные соглашения, сообразно природе и состоянию ненавидимой вещи, и путем этих связей мы надеемся избавиться от угрожающих бедствий.

Итак, мы приписываем объектам своих страстей те эмоции, которые они вызывают в нас, и мы думаем, что все остальные люди, и даже иногда животные, волнуются ими, как и мы. Но, помимо того, мы решаем еще более смело, что причина наших страстей, которая к тому же часто бывает только мнимой причиной, действительно лежит в каком-нибудь предмете.

422

Когда мы страстно любим кого-нибудь, мы решаем, что все в нем заслуживает любви. Его гримасы милы; в его безобразии ничего нет неприятного; его неправильные движения и нескладные жесты кажутся ловкими или, по крайней мере, естественными. Если он всегда молчит, то это потому, что он умен; если постоянно говорит, то потому, что остроумен; если он говорит обо всем, то это потому, что он универсален; если перебивает беспрестанно других, это происходит от его живости и пылкости; наконец, если он хочет всегда первенствовать, то потому, что он того заслуживает. Итак, наша страсть скрывает от нас или представляет в ином свете недостатки наших друзей и, обратно, выставляет на вид их малейшие

преимущества.

Но если эта дружба, как и другие страсти, основывалась только на волнении крови и жизненных духов, то когда она начинает охладевать по недостатку теплоты или жизненных духов, поддерживающих ее, и когда расчет или какой-нибудь ложный слух изменяют прежнее состояние мозга, – тогда ненависть, сменяя любовь, не замедлит заставить нас вообразить в объекте нашей страсти все недостатки, которые могут быть предметом отвращения. Мы увидим в том же самом человеке качества, совершенно противоположные тем, которыми раньше восхищались. Мы будем стыдиться, что любили его, и господствующая страсть не замедлит оправдать себя и сделать смешною ту страсть, которую она заменила.

Могущество и несправедливость страстей не ограничиваются еще вышесказанным, они идут гораздо дальше. Наши страсти представляют нам в ином свете не только свой главный объект, но еще и все вещи, имеющие к нему некоторое отношение. Они не только делают нам приятными все качества наших друзей, но также большинство качеств друзей наших друзей. И даже они заходят еще ' дальше в тех людях, которые обладают обширным и сильным ;

воображением; ибо власть страстей над их духом так велика, что невозможно указать ее предела.

Все факты, приведенные только что мною, служат столь общими j и частыми причинами заблуждений, предубеждений и несправедливостей, что указать все следствия их было бы невозможно. Большая j часть истин или, вернее, заблуждений, присущих известным мест– <| ностям, временам, известным общинам, семьям, является следствиями • их. Что истинно в Испании, ложно во Франции; что истинно в ;

Париже, ложно в Риме; что достоверно у доминиканцев, сомнительно :

у францисканцев; что несомненно у францисканцев, оказывается заблуждением у доминиканцев. Доминиканцы считают себя обязанными следовать святому Фоме и почему? часто только потому, что этот святой доктор принадлежал к их ордену. Францисканцы же, обратно, держатся мнений Скота, так как Скот был францисканец.

Есть также истины и заблуждения, присущие известным временам. Две тысячи лет тому назад земля вращалась; затем она оставалась неподвижною до нашего времени; и вот она опять

423

начинает двигаться. Некогда жгли Аристотеля; один провинциальный собор, получивший одобрение папы, весьма мудро запретил преподавать его физику. Затем им восхищались. Теперь же начинают презирать его. Некоторые воззрения, принятые теперь в школах, были оставлены раньше, как ереси; а те, кто отстаивал их, как еретики, были отлучены от церкви некоторыми епископами; ибо страсти порождают партии, а партии, в свою очередь, создают эти истины или эти заблуждения, столь же неустойчивые, как причина, вызвавшая их. Например, люди равнодушны к вопросу о неподвижности земли и форме' телесности, но они не относятся безразлично к этим воззрениям, когда их отстаивают те, кого они ненавидят. И неприязнь, поддерживаемая некоторым смутным чувством набожности, порождает неумеренное рвение, понемногу разгорающееся и, наконец, создающее те события, которые кажутся всем странными только много спустя после того, как они произошли,

Нам трудно представить себе, чтобы страсть могла заходить так далеко; но это потому что мы не знаем, что наши страсти простираются на все, что может удовлетворить их. Быть может, Аман вовсе не желал зла всему иудейскому народу. Но Мардохей не кланяется ему, он еврей, следовательно, должно истребить весь народ, от этого месть станет только прекраснее.

Между тяжущимися дело идет о том, кто имеет право на данную землю; им следует лишь предъявить свои документы и говорить только то, что относится к делу или может послужить ему на пользу. Но они не замедлят наговаривать друг на друга, будут противоречить друг другу во всем, заводить ненужные ссоры и возводить ненужные обвинения и запутают свой процесс множеством побочных вещей, только затемняющих суть дела. Одним словом, все страсти простираются настолько же далеко, насколько обширен ум у людей, волнующихся ими; я хочу сказать, что нет ни одной вещи, которую мы не считали бы имеющей некоторое отношение к объекту наших страстей и на которую не простиралось бы движение этих страстей. И вот как это происходит.

Отпечатки от предметов столь тесно связаны между собой в мозгу, что течение жизненных духов не может вызвать одного из них, не раскрыв в то же время нескольких других. Главная идея вещи, о которой мы думаем, сопровождается, следовательно, неизбежно многочисленными побочными идеями, которых тем больше, чем сильнее воздействие жизненных духов. Воздействие же жизненных духов непременно будет сильным в страстях по той причине, что страсти непрестанно в обилии и с большою силою направляют в мозг жизненные духи, чтобы поддерживать отпечатки идей, представляющие объект страсти. Так что движение любви или ненависти простирается не только на главный объект страсти, но также на все иещи, которые, по нашему мнению, имеют некоторое отношение к

' Concile d'Angl. par Spelman, 1287 г.

424

этому объекту; ибо движение души во время страсти следует перцепции разума, подобно тому как движение жизненных духов в мозгу следует отпечаткам, вызывающим главную идею объекта страсти, а также и тем, которые имеют отношение к ней.

Следовательно, нет ничего удивительного, если люди так далеко заходят в своей ненависти или любви и совершают столь странные и изумительные поступки. Для всех этих явлений есть особая причина, хотя мы иногда и не знаем ее. Их побочные идеи не всегда одинаковы с нашими; мы не можем их знать. И есть всегда какая-нибудь особая причина, обусловливающая их образ действия, который нам кажется нелепым.

ГЛАВА VII

О страстях в отдельности и прежде всего об удивлении и его дурных следствиях.

До сих пор я говорил о страстях вообще, нетрудно вывести из сказанного частные следствия. Стоит только несколько размыслить над тем, что происходит в нас самих, а также над действиями других, и мы тотчас же откроем столько истин, сколько нельзя изложить в довольно продолжительное время. Однако очень немногие решаются углубляться в самих себя и делать нужное для этого усилие ума, чтобы побудить людей к этому и возбудить их внимание, необходимо несколько войти в подробности.

Когда мы трогаем и ударяем себя сами, то нам кажется, что мы почти нечувствительны; но едва только другие прикоснутся к нам,' как мы воспринимаем чувствования достаточно живые, чтобы возбудить наше внимание. Нельзя щекотать самого себя, это и не придет нам в голову, да пожалуй, если бы мы и вздумали щекотать себя, оно не удалось бы нам. Приблизительно по той же причине разум не пробует испытывать и изучать себя самого; ему быстро наскучивает этого рода исследование, и обыкновенно он может познавать и ощущать все части своей души только тогда, когда другие затрагивают их и заставляют их чувствовать. Следовательно, для того, чтобы облегчить некоторым умам познание самих себя, необходимо войти в более подробное описание страстей и показать людям, затрагивая их, все части, входящие в состав страстей.

Тем не менее читатели должны быть предупреждены, что не всегда они будут чувствовать, что я затрагиваю их, и не всегда найдут, что они подвержены страстям и заблуждениям, о которых я буду говорить, по той причине, что отдельные страсти не всегда одинаковы во всех людях.

У всех людей одни и те же природные наклонности, не имеющие отношения к телу; точно так же у них есть все наклонности,

425

имеющие отношение к телу, если тело их вполне правильно устроено. Но различные темпераменты тел и их частые изменения являются причиною бесконечного разнообразия отдельных страстей. Если же к разнообразию в устройстве тела прибавить еще все разнообразие предметов, производящих весьма различные впечатления на людей, чьи занятия и образ жизни неодинаковы, то очевидно, что известные вещи, например, будут сильно затрагивать у данного человека какую-нибудь часть души, у многих же других эта самая часть останется совершенно нечувствительною. Вот почему мы часто ошибались бы, если бы на основании того, что мы чувствуем сами, судили о том, что должны чувствовать другие.

Я не рискую ошибиться, утверждая, что все люди хотят быть счастливыми; ибо я знаю с полною очевидностью, что китайцы и татары, ангелы и даже бесы – словом, все духи имеют наклонность к блаженству. Я знаю даже, что Бог никогда не создаст ни одного духа без этого желания. Не опыт научил меня; никогда не видал я ни китайца, ни татарина. И не внутреннее свидетельство моей совести; оно говорит мне только, что я хочу быть счастливым. Один лишь Бог мог внушить мне, что все остальные люди, ангелы и бесы хотят быть счастливыми. Только Он один мог убедить меня, что Он никогда не дает бытия ни одному духу, который был бы равнодушен к счастью, ибо кто иной, кроме Него, мог бы убедить меня положительно в том, что Он делает и даже что думает? А так как Он никогда не может обмануть меня, то я не могу сомневаться в том, что Он говорит мне. Итак, я уверен, что все люди хотят быть счастливыми, потому что это наклонность природная, и она не зависит от тела.

Не то с отдельными страстями. Если я страстно люблю музыку, танцы, охоту; если я люблю сладости или гастрономию, я не могу сделать верного заключения о подобных же страстях у других людей. Удовольствие, без сомнения, сладко и приятно всем людям; но не все люди находят удовольствия в одних и тех же вещах. Любовь к удовольствию – природная наклонность, и эта любовь не зависит от тела; следовательно, она обща всем людям. Но любовь к музыке, охоте или танцам не обща, потому что устройство тела, от которого она зависит, различно в людях, а следовательно, страсти, зависящие от него, не всегда одинаковы.

Общие страсти, как-то: желание, радость и грусть – занимают середину между природными наклонностями и отдельными страстями. Они общи, как и наклонности; но они не одинаково сильны, потому что причина, вызывающая и поддерживающая их, не одинаково деятельна сама по себе. Существует бесконечное разнообразие в степенях волнения жизненных духов, в их обилии и скудости, плотности и тонкости, и в соответствии мозговых фибр с жизненными духами.

Вот почему нередко бывает, что не затрагиваешь ничего в душе якэдей, когда говоришь им об отдельных страстях; если же затронешь

426

их, то они сильно волнуются. Обратное мы видим в общих страстях и наклонностях; почти всегда затрагиваешь, когда говоришь о них;

но затрагиваешь слабым, тихим, почти нечувствительным образом. Я говорю это для того, чтобы читатели не решали, что я ошибаюсь, основываясь на одном только чувстве, которое вызовет в них уже сказанное мною или то, что я скажу впоследствии, но рассматривали бы природу страстей, о которых и идет речь.

Если задаться целью говорить о всех отдельных страстях или если различать их по предметам, которые их вызывают, то, очевидно, мы никогда не кончили бы и постоянно повторяли бы одно и то же. Мы не кончили бы никогда, потому что объекты наших страстей бесчисленны; и мы повторяли бы все одно и то же, потому что говорили бы все о том же предмете. Отдельные страсти к поэзии, истории, математике, охоте и танцам не что иное, как все одна и та же общая страсть; например, страстные желания или радость, вызываемая тем, что нравится, не различаются между собою, хотя отдельные предметы, которые нравятся нам, различны.

Итак, не должно увеличивать числа страстей сообразно числу предметов, которое бесконечно, но лишь сообразно главным отношениям, которые предметы могут иметь к нам. И таким путем читатель узнает, как это мы изложим ниже, что любовь и отвращение суть родоначальницы страстей; что они порождают остальные общие страсти, как-то: желание, радость и грусть; что отдельные страсти слагаются лишь из этих трех первоначальных; что они тем сложнее, чем многочисленнее побочные идеи, сопровождающие главную идею блага или зла, которая вызывает страсти, или чем больше благо и зло зависят от особых личных обстоятельств.

Если припомнить сказанное выше о связи идей и о том, что при сильных страстях жизненные духи, будучи чрезвычайно возбуждены. вызывают в мозгу все отпечатки, имеющие некоторое отношение к предмету, волнующему нас, – мы увидим, что существуют бесконечно разнообразные страсти, не имеющие особого имени и которые нельзя объяснить иначе, как сказав, что они необъяснимы.

Если бы первичные страсти, из комбинаций которых возникают остальные, не могли усиливаться и ослабевать, то нетрудно было бы определить число всех страстей. Но число страстей, образующихся из соединения других, неизбежно бесконечно, так как одна и та же страсть имеет бесчисленные степени и может, соединяясь с другими, комбинироваться бесчисленными способами; быть может, не было никогда двух человек, волновавшихся одною и тою же страстью, если под одинаковой страстью понимать соединение всех одинаковых побуждений и всех сходных чувств, которые пробуждаются в нас по поводу какого-нибудь предмета.

Но так как усиление и ослабление не изменяют вида страсти, то можно сказать, что число страстей не бесконечно, потому что обстоятельства, сопровождающие благо и зло, не бесконечны. Впрочем, объясним наши страсти подробнее.

427

Когда мы видим какую-нибудь вещь в первый раз или когда мы видели ее уже несколько раз, сопровождаемой известными обстоятельствами, теперь же видим ее связанной с другими, мы бываем этим поражены и удивляемся ей. Так, новая идея или новое сочетание старых идей вызывает в нас несовершенную страсть, первую между всеми, которая называется удивлением. Я говорю, что эта страсть не совершенна, потому что она не вызывается ни идеей, ни чувством блага.

Мозг бывает тогда потрясен в известных местах, в которых никогда не испытывал потрясений или испытывает его совершенно новым образом, а потому душа заметно затрагивается этим и, следовательно, сильно прилежит к тому, что для нее ново в данном объекте; по той же причине, как простое щекотание подошвы ноги возбуждает в душе более своею новизною, чем силою впечатления, – весьма ощутительное и весьма затрагивающее нас чувство. Есть еще другие причины прилежания души к новым вещам, но я объяснил их, когда говорил о природных наклонностях. Мы здесь рассматриваем душу только по отношению к телу, а согласно этому отношению, естественная причина прилежания души к новым вещам есть необычайная эмоция жизненных духов, ибо обыкновенные эмоции их вызывают очень слабое внимание.

При удивлении, именно как таковом, вещи рассматриваются лишь сообразно тому, что они суть сами по себе, или сообразно тому, какими они кажутся; их не рассматривают по отношению к самому себе, не рассматривают как хорошие или дурные; и вот почему жизненные духи не устремляются в мускулы, чтобы сообщить телу состояние, свойственное исканию блага и избежанию зла; и вот почему они не приводят в движение нервов, идущих к сердцу и в другие внутренности, чтобы ускорить или замедлить брожение и движение крови, как это бывает при всех остальных страстях. Все жизненные духи устремляются в мозг, чтобы начертать в нем яркий и отчетливый образ поразившего нас предмета, чтобы душа рассмотрела и узнала его; но все остальное тело остается как бы неподвижным и в том же положении. Раз в душе нет эмоции, в теле не происходит движения.