Текст книги "Разыскания истины"

Автор книги: Николай Мальбранш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 55 страниц)

Когда хотят дать общую характеристику философии Мальбранша, то прежде всего обычно говорят, что он картезианец. Это действительно так. Мальбранш является одним из самых видных картезианцев, даже, может быть, самым значительным представителем этого философского направления XVII в.

Картезианство Мальбранша – первое, что бросается в глаза при чтении «Разысканий истины». Автор трактата с величайшим почтением относится к «господину Декарту». Он считает Декарта светочем новой науки и новой философии. Он защищает Декарта от нападок, идущих как со стороны рутинеров-ученых, так и со стороны некоторых теологов, обвинявших автора «Рассуждения о методе» в том, что его учение противоречит отдельным положениям христианского вероучения. Будучи глубоко верующим человеком, принадлежа к духовному званию и занимаясь теологией, Мальбранш в то же время являлся горячим приверженцем новой науки и новой философии. В «Разысканиях истины» имеется много страниц, содержащих критику тех «ученых людей», которые свое призвание видели в том, чтобы разъяснять и комментировать трудные места в сочинениях Аристотеля и других древних философов, и которые голословно заявляли, что Галилей, Гарвей, Декарт заблуждаются только потому, что говорят нечто совсем новое и свое. По мнению этих «пользующихся репутацией ученых» людей, дело обстоит так:

«Если вы открываете какую-нибудь истину, то необходимо – даже и в наше время, – чтобы Аристотель предвидел ее; если же

598

Я. А. СЛИНИН

Аристотель противоречит ей, то открытие ваше ложно».' По мнению же Мальбранша, дело обстоит иначе: «Если бы мы верили, что Аристотель и Платон непогрешимы, то, быть может, и следовало бы только стараться понять их; но разум не позволяет верить этому. Напротив, разум требует, чтобы мы считали их невежественнее новых философов, потому что в наше время мир старше на две тысячи лет и у него более опыта, чем во время Аристотеля и Платона, как мы это уже сказали; новые философы могут знать все истины, какие оставили нам древние, и еще найти несколько других».2

Защищая новых философов, Мальбранш подвергает критике не только их противников, догматически относящихся к наследию древних, но и самих древних. Особенно достается Аристотелю, Критические замечания в его адрес разбросаны по всему трактату. Больше всего Мальбраншу не нравится аристотелевское учение о природе. Вся вторая глава второй части шестой книги посвящена опровержению космологии Стагирита и его учения об элементах, базирующегося на анализе аристотелевских трактатов «О небе» и «О возникновении и уничтожении». Вообще же антиаристотелизм Мальбранша достигает весьма высокой степени ожесточения. В его интерпретации Аристотель предстает в обличье полного невежды, путаника и шарлатана, которому непонятно каким образом удавалось запудривать мозги ученых мужей на протяжении двух тысячелетий. Вот что можно узнать в «Разысканиях истины» об Аристотеле:

«Разглагольствует он много, но не говорит ничего. Это не значит, чтобы он был многоречив; нет, он обладает секретом быть кратким и говорить лишь слова».3 И еще: «Но Аристотель часто противоречит сам себе, и на некоторых выдержках из его сочинений можно обосновать совершенно разнородные мнения».4 А также: «Ибо, хотя философы уверяют и даже думают, что преподают его учение, однако трудно найти двух философов, которые были бы согласны относительно его мнений, потому что на деле книги Аристотеля столь темны и полны терминов столь неопределенных и столь общих, что можно приписать ему с некоторым правдоподобием мнения даже тех, кто наиболее противоречит ему. В некоторых из его сочинений можно заставить его сказать все, что хочешь, потому что он почти ничего не сказал в них, хотя много нашумел; подобно тому как дети под звон колоколов говорят все, что им захочется, потому что колокола звонят громко и не говорят ничего».5 И наконец: «Это показывает, что, к несчастью своему, приверженцы Аристотеля имеют своим наставником человека очень темного, который даже

'Мальбранш Н. Разыскания истины. СПб.. 1906. Т. 2. С. 89.

2Там же. Т. 1. С. 216.

3Там же. Т, 2. С. 310.

4Там же. С. 368.

5Там же. С. 89—90.

ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША

599

умышленно прибегает к неясности, как сам он говорит это в письме к Александру».6

Не следует, разумеется, всерьез воспринимать подобные высказывания о Стагирите: все они имеют идеологический характер. Из деятелей науки и философии Нового времени мало кто не старался всячески принизить Аристотеля. Попытки представить его ничего не стоящим болтуном можно встретить и у Пьера Раме, и у Галилея, и у Джордано Бруно, и у Френсиса Бэкона, и у Гоббса, и у Локка. Как это объяснить? Для чего это делалось? Ведь на самом-то деле Аристотель – это великий философ и выдающийся ум, каких мало. Объяснение тут одно: для того, чтобы новая наука и новая философия могли развиваться свободно, необходимо было любой ценой подорвать ставший непререкаемым авторитет этого выдающегося ума, а вместе с ним и авторитет всех остальных мудрецов древности. Поколебать авторитет Аристотеля было особенно важно: ведь средневековые схоласты именовали Стагирита не иначе, как Философом с большой буквы, и под их влиянием люди привыкли почитать истинным любое его утверждение. Результат нападок на Аристотеля хорошо известен: маятник качнулся в другую сторону, и былое чрезмерное почитание Стагирита сменилось в Новое время чрезмерным его уничижением. Только теперь, когда страсти улеглись, мы, спокойно сравнив и по достоинству оценив философские и научные заслуги как Аристотеля, так и Декарта, можем сделать вывод, что величие первого ни в коей мере не умаляет величия второго.

Как уже было сказано, Мальбранш, защищая Декарта, выступал не только против ретроградов-ученых, но и против тех теологов, которые утверждали, что картезианская доктрина противоречит определенным установлениям христианства. В частности, в шестой главе четвертой книги «Разысканий истины» он осуждает профессора Утрехтского университета кальвиниста Гисберта Фосция, «врага господина Декарта». Мальбранш выступал и против тех, кто говорил, что картезианская космология не особенно хорошо согласуется с библейским учением о сотворении мира. Авторитет церкви в те времена был еще сильнее, чем авторитет Аристотеля. Кроме того, в ее распоряжении имелись известные репрессивные возможности. Поэтому тактика представителей новой науки и новой философии в отношении церкви была не такой, какой она была в отношении Философа: они старались доказать, что ни одно из выдвигаемых ими положений не противоречит церковным установлениям. Они постоянно заявляли о своей лояльности к церкви. Вот, например, как сам Декарт заканчивает свои «Первоначала философии»: «Тем не менее, не желая полагаться слишком на самого себя, я не стану ничего утверждать; все многосказанное я подчиняю авторитету католической церкви и суду мудрейших».7 А вот что пишет Мальбранш

й Там же. Т. 1.С.213. 7 Декарт Р. Сочинения. В 2 т. М.. 1989. Т. 1. С. 422.

600

Я. А. СЛИНИН

в защиту Картезия: «...тот, кто утверждает, что г-н Декарт противоречит Моисею, быть может, не так основательно изучил Священное Писание и сочинение Декарта, как люди, показавшие в своих всем известных сочинениях, что сотворение мира вполне согласуется со взглядами этого философа».8

Но картезианство Мальбранша сказывается не только в том, что он в меру своих сил защищал Декарта от «врагов». Не менее важно и то, что он принимал основные философские принципы и научные положения Декарта, а также то, что тематика его произведений почти полностью заключена в рамки, очерченные философскими и научными интересами Картезия. Однако Мальбранш принимал декартовские принципы и положения отнюдь не безоговорочно, так как безоговорочно он придерживался только следующей фундаментальной методической установки, которую – как один из основателей новой науки и философии – выдвинул Декарт. В «Рассуждении о методе» он рассказывает: «Я с детства был вскормлен науками, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался в сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался в своем незнании».9 После этого Декарт решил, что нельзя слепо доверяться ничьему авторитету, равно как и отвергать без исследования чье бы то ни было мнение. Нужно полагаться только на свой собственный разум. И, полагаясь на собственный разум, Декарт разработал новый метод философского и научного исследования. Опираясь на него, он создал свою философию и внес свой вклад в науку Нового времени. При этом в том же «Рассуждении о методе» Декарт пишет: «Что касается меня, то я никогда не считал свой ум более совершенным, чем у других...».10 Имея в виду свой метод и свои философские и научные достижения, он добавляет: «Впрочем, возможно, что я ошибаюсь, и то, что принимаю за золото и алмаз, не более, чем крупицы меди и стекла. Я знаю, как мы подвержены ошибкам во всем, что нас касается...».11 Поэтому он не собирается возводить разработанный им метод в абсолют и выступать в роли непререкаемого наставника: «Таким образом, мое намерение состоит не в том, чтобы научить здесь методу, которому каждый должен следовать, чтобы верно направлять свой разум, а только в том, чтобы показать, каким образом старался я направить свой собственный разум».12

8 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 343.

9 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 252.

10 Там же. С. 251.

'' Там же.

12 Там же. С. 252.

ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША

601

Описанную установку Декарта целиком и полностью поддерживает Мальбранш: «Тем не менее разум требует, чтобы опять-таки мы не верили на слово новым философам, также как и древним. Напротив, он требует, чтобы рассматривали со вниманием их мысли и соглашались бы с ними только после того, когда мы будем не в состоянии заставить себя сомневаться в их утверждениях, требует, чтобы мы не преувеличивали излишне ни великого знания изучаемых философов, ни их умственных качеств».13 О самом Декарте он пишет: «Я не говорю, однако, чтобы этот писатель был непогрешим;

мне думается даже, и я могу это доказать, что он впал в ошибки в некоторых местах своих сочинений. И для читателя его лучше думать, что он ошибается, чем быть уверенным в истинности всего, что он говорит. Допустив, что он непогрешим, мы будем читать его, не исследуя, будем принимать на веру все, что он говорит; мы изучим тогда его воззрения, как изучают исторические факты, но подобное изучение вовсе не формирует наш разум. Г-н Декарт сам предупреждает, что, читая его произведения, следует остерегаться возможных с его стороны ошибок, и верить его словам только тогда, когда очевидность вынуждает к тому. Г-н Декарт не похож на тех лжеученых, которые, пользуясь не по праву властью над умами, хотят, чтобы им верили на слово...».14

И в самом деле, обсуждая в своем трактате проблемы геометрии, космологии, физики, физиологии, психологии Декарта, Мальбранш не просто пересказывает соответствующие идеи учителя, но старается определенным образом их развить и по-своему интерпретировать. С некоторыми положениями Декарта он не соглашается. Вот наиболее яркий пример несогласия Мальбранша с Декартом: в девятой главе второй части шестой книги «Разысканий истины» он оспаривает сформулированный Картезием и лежащий в основе физики Нового времени закон инерции тел. Во второй части «Первоначал философии» Декарт утверждает, что движение и покой равноправны, что они – «лишь два различных модуса тела», что «для движения и покоя требуется не больше действия, чем для покоя».'5 Мальбранш же в своем сочинении настаивает на том, что «покой вовсе не обладает силою, чтобы противостоять силе движения».16 Не только в различных научных областях, но и в области философии Мальбранш не является простым пересказчиком Декарта. Так, например, в трудах последнего мы не найдем ни знаменитого учения о видении всех вещей в Боге, ни учения о том, что всякая природная причина является причиной случайной (окказиональной), подлинные же причины всех природных событий суть непосредственные действия Бога. Эти учения, как и многое другое в «Разыс-

13 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 1. С. 216.

14 Там же. Т. 2. С.342.

'5 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 361.

16 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 424.

602

Я. А. СЛИНИН

каниях истины», – плод самостоятельного творчества Мальбранша. Что касается фундаментальных положений философии Декарта, то Мальбранш их полностью признает и из них исходит, однако относится к ним по-разному. Можно, например, сказать, что он недооценивает принцип методического сомнения, не чувствуя всей его глубины, и переоценивает принцип очевидности, не замечая его «коварства».

Если подходить формально, то принцип методического сомнения у Мальбранша вроде бы в чести. Сама последовательность расположения материала в «Разысканиях истины» соответствует последовательности этапов процедуры методического сомнения, описанной в «Рассуждении о методе», причем последовательность Мальбранша более дифференцирована, чем последовательность Декарта. Так, у Декарта читаем: «Таким образом, поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простейших вопросах геометрии и допускают в них паралогизмы, то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые прежде принимал за доказательства».17 Мальбранш же пишет, что «иллюзии чувств, мечты воображения и абстракции разума обманывают человека ежеминутно; что наклонности его воли и страсти сердца почти всегда скрывают от него истину..,».18 Иллюзии чувств он разбирает в первой книге своего сочинения, мечты воображения – во второй, абстракции разума – в третьей;

наклонности воли анализируются им в четвертой книге, а страсти сердца – в пятой.

С тем результатом, к которому приводит методическое сомнение, Мальбранш согласен; он признает несомненность истины. Я мыслю, следовательно, я существую. Но оценивает он ее иначе, чем Декарт. Картезий считал обнаружение ее несомненности чрезвычайно важным философским достижением; в результате методически проведенного сомнения оказался найденным краеугольный камень, на котором может быть основано здание опровержения любого скептицизма. А Мальбранш почитает «cogito ergo sum» за нечто само собой разумеющееся, малоценное и даже банальное. Вот в каких выражениях пишет о «cogito ergo sum» Декарт: «Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И,

17 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 268.

18 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 267.

ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША

603

заметив, что истина Я мыслю, следовательно, я существую, столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии».19 В словах Картезия звучит пафос человека, установившего истину, способную стать первоосновой всей философии. Согласно Декарту, в результате проведения процедуры методического сомнения прежде всего выясняется несомненность того, что я существую. Но «cogito ergo sum» говорит и о том, чем я со всей несомненностью являюсь: «Затем внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вообразить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я находился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую; напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы все остальное, что я когда-либо себе представлял, и было истинным, все же не было бы основания для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я – субстанция, вся сущность, или природа, которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой материальной вещи. Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есмь, совершенно отлична от тела и ее легче познать, чем тело; и если бы его даже вовсе не было, не перестала бы быть тем, что она есть».20

А вот что довольно вяло и безо всякого пафоса пишет Мальбранш: «Первое, что мы познаем, это – существование нашей души;

все акты нашего мышления суть неопровержимые доказательства его; ибо то, что действительно мыслит, действительно есть нечто – это вполне очевидно. Легко узнать о существовании своей души, зато нелегко узнать ее сущность и природу».21 «Легко узнать о существовании своей души»(!) – так Декарт никогда бы не сказал. Видно, что для Мальбранша истина «то, что действительно мыслит, действительно есть нечто», представляет собой не первый принцип философии, а лишь одну из очевидных истин, стоящую в одном ряду со многими другими такими же истинами; единственное ее преимущество перед ними заключается в том, что ее мы познаем раньше них. Видно, что Мальбранш отдает предпочтение принципу очевидности перед принципом методического сомнения. У Декарта дело обстоит иначе, хотя в его текстах можно найти высказывания, провоцирующие на то, чтобы интерпретировать его взгляды так, как их интерпретировал Мальбранш.

Кстати, что имеет в виду автор «Разысканий истины» под сущностью и природой души, каковые, по его мнению, узнать нелегко? Оказывается, совокупность душевных функций. Декарт в

'ч Там же. С.268—269. ;" Там же. С.269. 2' Там же. С.369.

604

Я. А. СЛИНИН

«Размышлениях о Первой философии» уже дал соответствующее определение: «Итак, что же я семь? Мыслящая вещь. А что это такое – вещь мыслящая? Это нечто сомневающееся, понимающее, утверждающее, отрицающее, желающее, не желающее, а также обладающее воображением и чувствами».22 Мальбранш не отступает от этого определения: «Если мы видим в себе сомнение, желание, рассуждение, мы должны думать, что душа есть нечто сомневающееся, желающее, рассуждающее, и только, пока мы не испытали в ней каких-нибудь других свойств, ибо свою душу мы познаем только посредством внутреннего чувства, которое имеем о ней. Душу свою не следует принимать ни за свое тело, ни за кровь, ни за жизненные духи, ни за огонь, ни за иные вещи, за которые принимали ее философы. О душе следует думать лишь то, чего мы не можем не думать о ней и в чем мы вполне убеждены тем внутренним чувством, которое имеем о самих себе; иначе мы ошибемся».23 Другими словами, при исследовании душевных свойств и функций мы должны принимать во внимание только те данные, которые внутреннее чувство (рефлексия) дает нам о них с очевидностью, т. е. так, что мы станем в них вполне убеждены и не сможем о них думать иначе.

Снова на авансцену выходит принцип очевидности. Надо сказать, что с ним Мальбранш имеет дело постоянно. На протяжении всего своего сочинения он находит ему практическое применение, ссылаясь на него как на последний аргумент в подтверждение тех или иных своих идей. В нескольких местах мы находим и формулировки этого принципа, выдержанные всецело в картезианском духе. Такую формулировку можно обнаружить, например, в самом начале трактата, во второй главе его первой книги. Ее Мальбранш повторяет и в первой главе первой части шестой книги. Он пишет, что «полное утверждение следует всегда давать только таким положениям, которые представляются столь очевидно истинными, что невозможно отвергнуть их истинность, не чувствуя внутренне страдания и тайных укоров разума, т. е. не сознавая ясно, что злоупотребишь своею свободою, если не дашь им своего утверждения».24 В первой главе второй части шестой книги дается вольный пересказ знаменитых четырех правил из «Рассуждения о методе» Декарта. В эти правила (не принимать за истинное ничего неочевидного, делить всякую проблему на необходимое число частей, вести исследование от простого к сложному и составлять исчерпывающие перечни) Мальбранш вносит некоторые дополнения и незначительные изменения. Так, первое правило Декарта он переделывает в общий «принцип всех этих правил»: «Принцип всех этих правил таков: чтобы открыть истину, не опасаясь ошибиться, должно всегда сохранять очевид-

22 Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 24.

" Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 369,

24 Там же. С.269.

ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША

60S

ность в своих умозаключениях».25 Данное высказывание является, если угодно, еще одной формулировкой принципа очевидности.

Вспомним, кстати, как сам Декарт формулирует свое первое правило: «Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению».26 То, что здесь сказано Декартом, дает повод задать вопрос: а не являются ли для него выражения «очевидно», «ясно и отчетливо» и «несомненно» синонимами, не означают ли они одно и то же? Если понимать сказанное здесь буквально, то да. Перед нами один из тех текстов Декарта, который провоцирует на то, чтобы считать очевидное и то, в чем невозможно усомниться, одним и тем же. Так считает Мальбранш; то же самое можно, пожалуй, сказать и о Спинозе, Лейбнице, Локке и других мыслителях XVII в. не столь крупного калибра. Но с самим Декартом дело обстоит не так просто. То, что выражения «очевидно» и «ясно и отчетливо» для него синонимы, подтверждается всеми текстами Картезия. То, что все, в чем невозможно усомниться, для него очевидно, – тоже верно. Но обратное не всегда верно: в его текстах можно обнаружить такое очевидное, в котором все-таки можно усомниться.

Рассмотрим вопрос подробнее. Завершив процедуру методического сомнения, Декарт в «Рассуждении о методе» пишет: «Затем я рассмотрел, что вообще требуется для того, чтобы то или иное положение было истинно и достоверно; ибо, найдя одно положение достоверно истинным, я должен был также знать, в чем заключается эта достоверность. И заметив, что в истине положения Я мыслю, следовательно, я существую меня убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать, я заключил, что можно взять за общее правило следующее: все представляемое нами вполне ясно и отчетливо – истинно».27 Данный текст провоцирует на то, чтобы выдвинуть на первый план принцип очевидности, его, так сказать, «абсолютизировать», на что пошли Мальбранш и, по-видимому, все другие картезианцы XVII в. Эта «абсолютизация» состоит в том, чтобы, оставив в стороне всякий метод вообще и метод сомнения в частности, сделать универсальным критерием истины очевидность, понимаемую как непосредственную внутреннюю убежденность в чем-либо, выражающуюся в невозможности отвергнуть его истинность, «не чувствуя внутреннего страдания и тайных укоров разума». Мальбранш и другие картезианцы не почувствовали ненадежности и неопределенности подобной непосредственной внутренней убежденности, не обратили внимания на то, что одни люди

25 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 306.

26 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 260.

27 Там же. С.269.

606

Я. А. СЛИНИН

могут иметь ее по отношению к той или иной истине, а другие – нет, что даже один и тот же человек в один период времени может иметь ее, а в другой – не иметь. История картезианства показала, что попытка сделать так понимаемую очевидность единственным критерием истины немедленно приводит к возрождению релятивизма и скептицизма, тех неприятностей, с которыми надеялся справиться Декарт, применяя свой метод сомнения. Сам Декарт более проницателен, чем его последователи: он отдавал себе отчет в «коварстве» очевидности, взятой как критерий истины. Сразу после только что процитированного текста у него сказано: «Однако некоторая трудность заключается в правильном различении того, что именно мы способны представлять себе вполне отчетливо».28 Впрочем, несмотря на отмеченную неопределенность «правила очевидности», Декарт продолжает им пользоваться, не совсем, правда, тривиальным и прямолинейным образом.

Установив применением метода сомнения очевидную истинность положения «cogito ergo sum», Декарт хочет пополнить запас очевидных истин. Следующей очевидной истиной, к которой он приходит, является положение «Бог есть». Однако надо заметить, что очевидность этой второй истины не вполне адекватна очевидности первой истины, т. е. «cogito ergo sum». Во-первых, вторая истина не является независимой, а существенным образом следует из первой; она является истиной только при том условии, что истиной является «cogito ergo sum». Во-вторых, хотя она и очевидна, в ней можно усомниться, в то время как в истине «cogito ergo sum» усомниться не удается. Подтверждением того, что, с точки зрения Декарта, положение «Бог есть» не является несомненным, может служить следующая цитата из его «Первоначал философии»: «Итак, отбросив все то, относительно чего мы можем каким-то образом сомневаться, и, более того, воображая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что никакого Бога нет и нет ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, ни какого бы то ни было тела; однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, думающие таким образом, были ничем: ведь полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение Я мыслю, следовательно, я существую – первичное и достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-нибудь в ходе философствования».29 Таким образом, в том, что Бог есть, вполне можно сомневаться. Декарт это вначале и делает. Лишь потом, в результате ряда довольно сложных и нетривиальных усмотрений и умозаключений, он приходит к выводу, что Бог существует и что истина эта очевидна.

Вот мы и получили пример такой истины, которая очевидна, но не такова, что в ней нельзя усомниться. Интересно, что все

28 Декарт Р. Указ соч. Т. 1.

29 Там же. С.316.

ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША

607

остальные очевидные истины, которые находит в дальнейшем Декарт, тоже не несомненны. Кроме того, все они оказываются в зависимости не только от первой истины, «cogito ergo sum», но и от второй – «Бог есть». Истины эти суть законы геометрии, логики, арифметики и всех наук, входящих, согласно Декарту, в «mathesis universalis». Все эти истины Декарт, как мы видели выше, подверг сомнению в процессе методического сомнения. Теперь же, в силу всесовершенства и всеблагости Бога, они становятся очевидными. В «Размышлениях о Первой философии» Картезий пишет: «Прежде всего я признаю невозможным, чтобы Бог когда-либо меня обманул:

ведь во всякой лжи, или обмане, заключено нечто несовершенное;

и хотя существуют доказательства проницательности и могущества Бога, свидетельствующие о том, что он может меня обмануть, он несомненно этого не желает и не выказывает никакой злокозненной хитрости, что и не подобало бы Богу. Далее, я ощущаю в себе некую способность суждения, которую я несомненно, как и все прочие мои свойства, получил от Бога; и, так как он не желает меня обманывать, он, конечно, не дал мне способность такого рода, чтобы, правильно ею пользуясь, я в то же время заблуждался».30 Таким образом, очевидность законов логики, математики и всей природы целиком и полностью зависит от существования всеблагого и всесовершенного Бога. Если бы его не было, а вместо него существовал придуманный Декартом в качестве философской гипотезы некий Бог-обманщик, то все эти законы вовсе не были бы очевидными истинами, а были бы просто ложными высказываниями. Более того, даже само «правило очевидности» теряет свою всеобщность и изначальность, если относится к подобного рода истинам;

правомерность его применения к ним попадает в зависимость от существования Бога. В «Рассуждении о методе» читаем: «Ибо... само правило, принятое мною, а именно что вещи, которые мы представляем вполне ясно и отчетливо, все истины, имеет силу только вследствие того, что Бог есть, или существует, и является совершенным существом, от которого проистекает все, что есть в нас. Отсюда следует, что наши идеи и понятия, будучи реальностями и происходя от Бога, в силу этого не могут не быть истинными во всем том, что в них есть ясного и отчетливого».31

Таким образом, получается, что очевидность у Декарта, если можно так выразиться, неоднородна. Можно выделить по крайней мере три ее уровня. На первом уровне находится положение «cogito ergo sum»; ему присуща очевидность максимальной силы. Не столь сильна очевидность положения «Бог есть», находящегося на втором уровне. Третий уровень занимают законы логики, математики и природы, очевидность которых еще менее сильна. Ясно, что нельзя приравнивать очевидность разных уровней друг другу. Они находятся

30 Декарт Р. Указ. соч. Т, 2. С, 44.

31 Там же. Т. 1.С.272.

608

Я. А. СЛИНИН

в отношении субординации: второй уровень очевидности подчинен первому, а третий – второму. Нельзя прийти к очевидности существования Бога, не установив предварительно очевидность существования я мыслящего, а к очевидности существования упомянутых законов можно прийти только через посредство очевидности существования Бога. Тут не все равно, с чего начинать. Если бы очевидность была однородной, если бы было все равно, с какого положения начать ее установление, опираясь исключительно на внутреннюю убежденность, подкрепленную отсутствием «внутреннего страдания и тайных укоров разума», то незачем было бы городить огород с процедурой методического сомнения. Оно было бы попросту не нужно.

Так, по сути дела, и выходит у Мальбранша. Для него и «cogito ergo sum», и «Бог есть», и «2х2= 4» очевидны в совершенно равной степени. Поэтому принцип методического сомнения и не играет существенной роли в его философии. Вот что мы можем прочитать в «Разысканиях истины»: «Итак, столь же очевидно, что есть Бог, как очевидно для меня, что я существую».32 Здесь очевидность «cogito ergo sum» уравнивается с очевидностью положения «Бог существует». Возьмем еще одну цитату: «Если бы даже я предположил существование такого Бога, которому нравилось бы обманывать меня, то и тогда я был бы убежден в том, что Он не может обмануть меня в том моем познании, которое основывается на простом созерцании, каково, например, познание: я существую, ибо я мыслю; дважды 2 есть 4. Каким бы могущественным ни представлял я себе подобного Бога, допустив Его действительное бытие, то, даже и при этом нелепом предположении, я чувствую, что я не мог бы сомневаться в том, что я существую или что дважды 2 равняется 4, так как эти вещи я постигаю одним созерцанием без участия памяти».33 Здесь очевидность «cogito ergo sum» уравнивается с очевидностью арифметической истины «2х2= 4». Кстати сказать, соответствующее место в «Размышлениях о Первой философии» Декарта выглядит не так. Сделав допущение, что существует «не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману»,34 Картезий рассуждает затем следующим образом: «Но существует также некий неведомый мне обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый, который всегда намеренно вводит меня в заблуждение. А раз он меня обманывает, значит я существую; ну и пусть обманывает меня, сколько сумеет, он все равно никогда не отнимет у меня бытие, пока я буду считать, что я – нечто. Таким образом, после более чем тщательного взвешивания всех „за" и „против" я должен, в конце концов, выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я