Текст книги "Разыскания истины"

Автор книги: Николай Мальбранш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 55 страниц)

Ясно, что все недостатки этих людей зависят от свойств воображения, которые были объяснены в предыдущих главах, и от предрассудков, которые затемняют ум и не позволяют ему видеть другие предметы, помимо предметов их предубеждения. Можно сказать, что предрассудки делают из их умов то же, что делают министры по отношению к своим государям. Ибо, как министры по мере возможности позволяют говорить со своим повелителем лишь тем людям, чьи интересы совпадают с их собственными, и кто не может лишить их милости, – так и предрассудки этих людей не позволяют их разуму рассматривать внимательно чистые и отчетли-

203

вые идеи предметов; но они переодевают их, облекают их в свои одежды и представляют их замаскированными; поэтому-то рассудку очень трудно увидать свою ошибку и признать свои заблуждения.

ГЛАВА VIII

I. Об умах слабых. – II. Об умах поверхностных. – III. О людях, пользующихся авторитетом. – IV. О тех, которые занимаются опытами.

Только что сказанного, как мне думается, достаточно, чтобы узнать, в чем вообще заключаются недостатки воображения и заблуждения, наиболее свойственные людям ученым. А так как только одни эти люди и заботятся об исследовании истины и так как все остальные в этом полагаются на них, то, кажется, можно было бы и кончить эту вторую часть. Однако уместно будет сказать еще кое-что о заблуждениях других людей, потому что не бесполезно иметь и их в виду.

I. Все чувственное чрезвычайно действует на нас, а следовательно, занимает нас, соразмерно тому, насколько действует. Поэтому люди, предающиеся всякого рода чувственным и очень приятным развлечениям, не способны постичь истин, отыскание которых представляет известную трудность, потому что способность их ума, не будучи безгранична, всецело поглощена удовольствиями или, по крайней мере, сильно занята ими.

Большая часть знати, придворных, людей богатых, молодых людей и тех, кого называют остряками, заняты постоянными развлечениями и изучают лишь искусство нравиться всем, что тешит вожделение и чувства, и потому они приобретают мало-помалу такую утонченность в этих вещах и так изнеживаются, что можно часто сказать, что это, скорее, вялые умы, чем умы проницательные, как они это уверяют; ибо большая разница между настоящею остротою ума и остроумием, хотя, обыкновенно, эти две вещи смешиваются.

Проницательные умы – это умы, которые ясно подмечают малейшие различия в вещах, которые предвидят действия, зависящие от скрытых, малоизвестных и заметных причин, – словом, это умы, глубоко проникающие в рассматриваемые предметы. Остроумные же люди обладают только ложною остротою, в них нет ни проницательности, ни живости; они не видят следствий причин даже самых простых и самых осязательных; – словом, они не могут ничего ни охватить, ни усвоить, но они чрезвычайно разборчивы в манерах. Дурное слово, провинциальный акцент, незначительная гримаса ими несравненно скорее будут замечены, чем неправильность доводов;

они не могут понять ошибки в рассуждении, но прекрасно чувствуют неправильный размер и несоответствующий жест, – словом, они

204

обладают полным пониманием вещей чувственных, потому что постоянно пользовались ими, но они не имеют настоящего понимания вещей, познаваемых рассудком, потому что почти никогда им не пользовались.

Между тем этого рода люди пользуются наибольшим уважением в свете и всего легче приобретают репутацию остроумных людей;

ибо когда человек говорит свободно и непринужденно, когда выражения его правильны и изысканны, когда он употребляет обороты, ласкающие чувства и возбуждающие незаметным образом страсти, то, хотя бы он говорил один вздор и хотя бы в его прекрасных словах не было ничего ни доброго, ни истинного, все признают его остроумным человеком, обладающим острым и проницательным умом. Не видят, что на деле это только слабый и изнеженный ум, который блистает лишь ложным знанием и никогда не просвещает, который убеждает нас, действуя на наши чувства, а не наш рассудок.

Впрочем, мы не отрицаем того, что указанная слабость присуща почти всем людям. Почти совсем нет людей, на разум которых не действовали бы впечатления их чувств и их страстей, которые, следовательно, не обращали бы внимания на внешность; все различие между людьми в этом отношении заключается лишь в степени. Но мы приписали этот недостаток преимущественно некоторым людям по той причине, что одни люди прекрасно видят, что это недостаток, и стараются от него избавиться, тогда как другие, о которых мы говорили, смотрят на него, как на весьма похвальное качество. Далекие от того, чтобы признать, что эта ложная утонченность есть следствие слабости и изнеженности ума и источник множества болезней ума, они воображают, что это следствие и есть признак их гениальности.

II. К тем людям, о которых мы сейчас говорили, можно отнести также весьма значительное число поверхностных умов, которые ни во что никогда не углубляются и лишь смутно подмечают различия между вещами, но, в противоположность первым, не по своей вине, ибо не развлечения делают их ум ограниченным: он у них от природы ограничен. Эта ограниченность ума не вытекает из сущности души, как можно было бы думать; причиною ее бывает иногда чрезмерный недостаток их движения или большая медленность жизненных духов, иногда несгибаемость мозговых фибр, иногда также чрезмерное обилие жизненных духов и крови, или же что-нибудь иное, чего нам нет необходимости знать.

Итак, есть двоякого рода умы: одни легко подмечают различия между вещами, это глубокие умы, другие видят только сходство между ними – умы поверхностные. У людей, обладающих умами первого рода, мозг способен воспринимать тонкие и отчетливые отпечатки рассматриваемых ими предметов, и вследствие этого эти люди, будучи внимательны к идеям, связанным с этими отпечатками, видят эти предметы как бы вблизи, и ничто от них не ускользает. Но умы поверхностные воспринимают от предметов лишь слабые и

205

неотчетливые отпечатки; они их видят лишь как бы мимоходом, издали и весьма неясно, поэтому предметы кажутся им схожими, подобно тому как кажутся схожими лица людей, на которых мы смотрим издали, ибо разум всегда предполагает сходство и равенство там, где он не вынужден признать различия и неравенства; причины этого последнего я исследую в третьей книге.

Большинство тех, кто говорит публично, все так называемые краснобаи и многие даже из тех людей, которые выражаются с большою легкостью, хотя бы говорили весьма мало, принадлежат к умам поверхностным; ибо чрезвычайно редко бывает, чтобы люди, серьезно размышляющие, могли хорошо высказывать то, над чем они размышляли. По большей части они колеблются, когда начинают говорить, потому что они боятся, как бы не употребить слово, которое вызовет ложную идею в других. Стыдясь говорить просто для того, чтобы говорить, как делают многие люди, развязно говорящие обо всем, они сильно затрудняются, приискивая слова, хорошо выражающие незаурядные мысли.

III. Хотя люди благочестивые, богословы, старики и вообще все люди, по справедливости приобревшие большой авторитет над другими, пользуются безграничным уважением, тем не менее мы считаем себя обязанными упрекнуть их в том, что нередко они считают себя непогрешимыми вследствие того, что свет слушает их с уважением;

они мало пользуются своим умом, чтобы найти умозрительные истины, и слишком свободно осуждают все, что им захочется осудить, не рассмотрев дела с достаточным вниманием. Это, однако, не значит, что уы считаем достойным порицания их пренебрежение к многим наукам, изучение которых не безусловно необходимо; им позволительно ими не заниматься и даже презирать их; мы хотим только указать на то, что они не должны своих суждений основывать на прихоти и неосновательных догадках, ибо важность, с какою они говорят, авторитет, который они приобрели в глазах других, и привычка их подтверждать свои слова каким-нибудь местом из Священного Писания неизбежно введут в заблуждение тех, кто слушает их с почтением и кто, вместе с тем, не будучи способен рассмотреть суть вещи, легко подчиняется чужому авторитету.

Когда заблуждение имеет видимость истины, то часто оно почитается больше самой истины, и это имеет очень опасные последствия. Pessima res est errorum apotheosis; et pro peste intellectus habenda est, si vanis accedat veneratio.' Так, когда известные лица или по ложному усердию, или по пристрастию к своим собственным мыслям пользовались Священным Писанием, чтобы установить ложные принципы физики или метафизики, то их слушали, как оракул, и верили им на слово в силу уважения, какое должно оказывать священному авторитету; но, с другой стороны, это некоторым дурно направлен-

' Канцлер Бэкон.

206

ным умам послужило поводом презирать религию; произошла удивительная вещь: Священное Писание послужило причиною заблуждения некоторых, а истина была мотивом и началом нечестия других. Итак, нужно особенно остерегаться, как говорит только что цитированный нами писатель, смешивать мертвого с живым и претендовать найти своим собственным умом в Священном Писании то, что Святому Духу не угодно было открыть в нем. «Et divinorum et humanorum malesana admixtione, – продолжает он, – non solum educitur philosophia phantastica, sed etiam religio hoeretica. Itaque salutare admodum est in mente sobria fidei tantum dentur, quae fidei sunt». Итак, все люди, пользующиеся авторитетом в глазах других, не должны что-либо решать, предварительно не обдумав этого с тем большим старанием, чем большим авторитетом они пользуются;

богословы же особенно должны остерегаться, чтобы не внушить презрения к религии своим ложным рвением или тщеславным желанием заставить уважать себя и распространить свои воззрения. Но так как не мне говорить им, что они должны делать, то пусть они послушают святого Фому, их учителя, который, будучи спрошен генералом своего ордена, пожелавшим узнать его мнение по некоторым догматам, отвечал ему, согласно с блаженным Августином, такими словами':

«Весьма опасно решительно говорить о предметах, не относящихся к вере, так, как будто бы они относились к ней». Блаженный Августин предостерегает нас в пятой книге своей «Исповеди». «Когда я вижу, – говорит он, – христианина, который не знает мнений философов касательно небес, звезд и движений солнца и луны и путает их, я оставляю его в его взглядах и сомнениях; ибо' я не вижу, чтобы его незнание относительно положения тел и различного устройства материи могло бы повредить ему; лишь бы у него не было мыслей, недостойных Тебя, Господи! который нас всех создал. Но он принесет себе большой вред, если он уверит себя, что эти вещи относятся к религии, и если он будет настолько дерзок, чтобы утверждать с упорством то, чего он не знает». Тот же писатель еще яснее выражает свою мысль об этом предмете в первой книге буквального толкования книги «Бытия» такими словами: «Христианин должен весьма остерегаться говорить об этих вещах в таком смысле, как будто бы они относились к Священному Писанию; ибо неверующий, услыхав, что он говорит вздор, не имеющий никакого подобия истины, не мог бы удержаться от смеха. Таким образом христианин был бы посрамлен, а неверующий возмущен. В подобных случаях всего обиднее не то, что человек ошибся, но то, что неверующим, которых мы стараемся обратить,' дается побуждение к неправильному мнению, очень вредному для них самих, будто у наших писателей были такие нелепые воззрения, которые следует осуждать и презирать как невежественные. Итак,

I Opusc. 9.

207

мне кажется, гораздо уместнее не провозглашать в качестве догматов веры воззрений, общепринятых философами, не противоречащих нашей вере; хотя иногда можно было бы пользоваться авторитетом философов, убеждая других. Не следует также отвергать подобного рода мнений на том основании, будто бы они противоречат нашей вере, чтобы не давать повода мудрецам мира сего презирать святые истины христианской религии».

Большинство людей, однако, настолько нерадиво и неразумно, что почти не делает различия между словом Божиим и словом человеческим, когда они встречаются вместе; поэтому они впадают или в заблуждение, принимая их оба, или в нечестие, презирая их без различия. Легко видеть причину этих последних заблуждений и то обстоятельство, что они зависят от связи идей, объясненной в главе V; нет необходимости дольше останавливаться на объяснении их.

IV. Кажется, здесь уместно будет упомянуть о химиках и вообще о всех, кто посвящает свое время на производство опытов. Это – люди, ищущие истину; обыкновенно их мнениям следуют, не рассматривая их. И их заблуждения тем опаснее, чем с большею легкостью они сообщают их другим.

Без сомнения, лучше изучать природу, чем книги; наглядные и видимые опыты, конечно, убеждают гораздо сильнее, чем рассуждения людские; и нельзя порицать тех, кто, будучи принужден по своему положению изучать физику, старается приобрести это знание постоянными опытами, только бы это не отвлекло их от наук, которые им еще необходимее. Итак, мы не осуждаем ни экспериментальной философии, ни тех, кто разрабатывает ее, но только их недостатки.

Первый их недостаток заключается в том, что по большей части не свет разума руководит ими в расположении опытов, а один случай; вот почему они, потратив много времени и средств, не становятся ни более знающими, ни более просвещенными.

Второй – что -они более останавливаются на любопытных и необычайных опытах, чем на самых обыкновенных. Между тем, очевидно, самые обыкновенные будут и самыми простыми, а потому ими следует заняться прежде, чем более сложными и зависящими от большего числа причин.

Третий – что они с жаром и довольно тщательно изыскивают опыты, приносящие выгоду, и пренебрегают теми, которые служат лишь к просвещению ума.

Четвертый недостаток заключается в том, что подобные люди не отмечают с достаточною точностью всех частных обстоятельств, как-то: времени, места, качеств снадобий, которыми они пользуются;

между тем малейшее из этих обстоятельств может иногда помешать желаемому действию. Следует заметить, что все термины, употребляемые физиками, неточны, и слово «вино», например, обозначает столько же различных вещей, сколько есть различных местностей,

208

различных времен года, различных способов приготовления и хранения вина; можно даже сказать вообще, что не найдется двух бочек вина совершенно одинакового, – так что, когда физик говорит:

«Чтобы произвести такой-то опыт, возьмите вина», то мы весьма неясно представляем себе, что он хочет сказать. Поэтому-то следует применять очень большую осмотрительность в опытах и только тогда переходить к сложным, когда хорошо известна причина самых простых и самих обыкновенных.

Пятый – тот, что из одного только опыта ученые делают слишком много выводов. Напротив, нужно почти всегда произвести несколько опытов, чтобы сделать хорошо только один вывод, хотя один опыт и может подтвердить несколько заключений.

Наконец, большинство физиков и химиков рассматривают лишь отдельные явления природы; они никогда не поднимаются до первых понятий физических тел. Между тем, несомненно, что нельзя знать ясно и отчетливо отдельные вещи в физике, если не владеешь хорошо самым общим в ней, если не возвысишься даже до метафизики. Наконец, у этих лиц часто не хватает мужества и выдержки;

они бросают опыты вследствие усталости и больших расходов. Есть еще много других недостатков в работах тех лиц, о которых мы говорим, но мы не претендуем на то, чтобы сказать все.

Причины заблуждений, отмеченных нами, суть следующие: недостаток прилежания, свойства воображения, объясненные в V главе первой части этой книги и во II главе этой части, а главным образом то обстоятельство, что о различии тел и об изменении, какое с ними происходит, судят лишь по ощущениям, получаемым от них, как это было объяснено в первой книге.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

О ЗАРАЗИТЕЛЬНОСТИ СИЛЬНОГО ВООБРАЖЕНИЯ

ГЛАВА I

I. О нашей наклонности подражать во всем другим, в чем и коренится передача заблуждений, зависящих от силы воображения. – II. Две главные причины, усиливающие эту наклонность. – III. Что такое сильное воображение. – IV. Несколько видов его; о сумасшедших и о тех, кто обладает сильным воображением в том смысле, как это понимается здесь. – V. Два важных недостатка людей с сильным воображением. – VI. О силе убеждения и внушения, какою они обладают.

Объяснив природу воображения, недостатков, ему свойственных, и то, каким образом наше собственное воображение вводит нас в заблуждение, нам остается в этой книге сказать только о заразительности сильного воображения, т. е. о том влиянии, какое имеют известные умы над другими, вовлекая их в свои заблуждения.

Сильное воображение в высшей степени заразительно; оно подчиняет себе воображение слабое и сообщает ему мало-помалу то же направление и тот же характер. А так как люди с сильным и пылким воображением совершенно безрассудны, то эта опасная заразительность воображения является одною из самых общих причин людских заблуждений.

Чтобы понять, что такое эта зараза и как она передается от одного другому, должно знать, что люди нуждаются друг в друге;

они созданы, чтобы образовывать вместе общество, все части которого должны иметь взаимное соответствие. Чтобы поддержать это единение, Господь повелел нам иметь любовь друг к другу. Но так как любовь к самому себе могла бы мало-помалу заглушить любовь к ближнему и порвать таким образом связь гражданского общества, то для сохранения ее Господь соединил людей также узами природными, которые могут существовать помимо любви к ближнему, основываясь лишь на любви к самому себе.

I. Эти природные узы нам общи с животными, они состоят в известном устройстве мозга, присущем всем людям, которое побуждает нас подражать тем, с кем мы говорим, чтобы составить такие же суждения, какие они составляют, и волноваться теми же страстями, какие их волнуют. И эта наклонность к подражанию, обык-

^4 Разыскания истины

210

новенно, связывает людей гораздо теснее, чем любовь к ближнему, основывающаяся на рассудке, которая встречается довольно редко.

Когда человек не обладает этим устройством мозга, которое заставляет его усваивать наши чувства и наши страсти, то он не способен по своей природе сблизиться с нами и образовать одно целое; он подобен тем неправильным камням, которые не укладываются при постройке, потому что их нельзя соединить с другими.

Oderunt hilarem tristes, tristemque jocosi,

Sedatum celeres, agilem gnavumque remissi.

Нужно иметь больше силы, чем думают, чтобы не порвать с теми, кто не принимает во внимание наших страстей и имеет чувства, противоположные нашим. И не без основания, ибо если у человека есть повод грустить или радоваться, то не сочувствовать его настроению – значит некоторым образом оскорбить его. Если он грустен, то не должно показываться ему с видом веселым и оживленным, выражающим радость, что сообщает движения радости его воображению; потому что это значит желать вывести его из того состояния, которое ему наиболее приличествует и наиболее приятно, так как грусть будет самою приятною страстью для человека, который переживает какое-нибудь горе.

II. Итак, все люди обладают известным устройством мозга, которое естественно заставляет их настраиваться таким же образом, как настроены некоторые из тех, с кем они живут. Есть две главные причины, поддерживающие и усиливающие это расположение. Одна лежит в душе, другая – в теле. Первая заключается главным образом в наклонности всех людей к величию, к возвышенному, в стремлении стать выше во мнении других. Эта наклонность тайно побуждает нас говорить, ходить, одеваться и принимать вид людей знатных. Это – источник новых мод, неустойчивости живых языков и даже некоторой общей порчи нравов. Наконец, это – главный источник всех нелепых и странных новшеств, которые опираются не на рассудок, а лишь на прихоти людей.

Другая причина, усиливающая нашу наклонность подражать другим, о которой главным образом мы должны говорить здесь, заключается во влиянии, какое люди с сильным воображением имеют над умами слабыми и оказывают на мозг слабый и нежный.

III. Под сильным и пылким воображением я понимаю такое устройство мозга, которое делает его восприимчивым к чрезвычайно глубоким отпечаткам и впечатлениям; последние же настолько поглощают способность души, что мешают душе обратить некоторое внимание на другие вещи, помимо тех, которые представлены этими образами.

IV. Есть два рода людей с сильным воображением. Одни получают такие глубокие отпечатки вследствие непроизвольного и слишком сильного воздействия жизненных духов; другие же, о

211

которых мы и будем говорить главным образом, – вследствие некоторых свойств вещества их мозга.

Очевидно, первые – безумцы, потому что они вынуждены, в силу природной связи между их идеями и отпечатками в мозгу, думать о вещах, о которых другие, с кем они говорят, не думают, и это лишает их возможности говорить толково и отвечать верно на предлагаемые вопросы.

Таких людей множество, и разница между ними заключается лишь в степени безумия: можно даже сказать, что все люди, волнуемые какою-нибудь сильною страстью, принадлежат к их числу, потому что жизненные духи во время эмоции с такою силою вызывают впечатления и образы, имеющие отношение к их страсти, что человек не может думать о чем-либо ином.

Но следует заметить, что такие люди не могут влиять на воображение даже самых слабых умов и на самый мягкий и нежный мозг главным образом в силу двух причин. Во-первых, эти люди не могут отвечать так, чтобы ответ их соответствовал идеям других, и потому они не могут ни в чем убедить; во-вторых, ненормальность их ума слишком очевидна, так что все их речи выслушиваются лишь с презрением.

Правда, люди страстные увлекают нас и производят на наше воображение впечатления, подобные тем, какие действуют на них самих; но влияние их слишком очевидно, и мы сопротивляемся этим впечатлениям и по большей части спустя некоторое время отделываемся от них. Они сглаживаются сами собою, если не поддерживаются причиною, вызвавшею их, т. е. когда эти увлеченные страстью люди не находятся с нами и мы не видим более того выражения их лица, которое сообщала ему страсть, то оно не производит более никакого изменения в фибрах нашего мозга и никакого волнения в наших жизненных духах.

Здесь же я исследую лишь такое сильное и пылкое воображение, которое зависит от свойства мозга, делающего его восприимчивым к весьма глубоким впечатлениям от предметов самых незначительных и наименее действующих на нас.

Иметь мозг, который может живо представлять вещи и воспринимать очень отчетливые и яркие образы от предметов самых незначительных, не есть недостаток, лишь бы душа всегда управляла воображением, лишь бы эти образы запечатлевались по ее повелениям и сглаживались, когда она этого захочет, – в этом коренится, напротив, острота и сила ума. Но когда воображение господствует над душою, когда эти образы запечатлеваются, не ожидая повелений воли, в силу свойства мозга и воздействия предметов и жизненных духов, то, очевидно, это будет очень дурным свойством и своего рода безумием. Мы постараемся объяснить характер людей, обладающих такого рода воображением.

Для этого нужно припомнить, что способность ума очень ограничена, что ничто с такою силою не поглощает способности его,

212

как ощущения и вообще все восприятия души, получаемые от предметов, которые сильно действуют на нас, и что глубокие отпечатки в мозгу всегда сопровождаются ощущениями или сильно затрагивающими нас перцепциями. Ибо по этому легко узнать настоящий характер ума людей с сильным воображением.

V. Первый недостаток этих людей тот, что они не способны здраво судить о вещах трудных и сложных: способность их ума поглощена идеями, связанными по природе со слишком глубокими отпечатками в мозгу, поэтому они не могут по своей воле думать о нескольких вещах одновременно. В вопросах же сложных уму приходится быстро пробежать идеи многих вещей и одним взглядом охватить все отношения их и сочетания, знание которых необходимо для решения данных вопросов.

Всем известно по собственному опыту, что мы не способны сосредоточиться на какой-нибудь истине в то время, когда нас волнует какая-нибудь страсть или мы испытываем сильное страдание, потому что тогда в мозгу находятся глубокие отпечатки, которые и поглощают всю способность ума. Между тем люди, о которых мы говорим, от тех же самых предметов получают более глубокие впечатления, чем другие, а потому, согласно нашему предположению, они не могут ни иметь такого же широкого кругозора, ни охватить столько же вещей, как другие. Итак, их первый недостаток – это ограниченный ум, и он тем ограниченнее, чем глубже впечатления, получаемые их мозгом от самых незначительных предметов.

Второй недостаток тот, что они мечтатели, но мечтатели тайные, которых довольно трудно узнать. Большинство людей не считает их мечтателями, лишь одни просвещенные и правильные умы подмечают их иллюзии и ненормальности их воображения.

Чтобы понять происхождение этого недостатка, опять-таки нужно припомнить сказанное нами в начале этой второй книги, а именно:

чувство и воображение по отношению к тому, что происходит в мозгу, различаются только в степени, а величина и глубина отпечатков есть причина того, что душа ощущает предметы, считает их присутствующими и способными действовать на нее и, наконец, близкими к ней настолько, что они могут причинять ей удовольствие и страдание; – нужно припомнить, что, напротив, незначительность отпечатков, полученных от какого-нибудь предмета, есть причина того, что душа лишь воображает этот предмет; она не считает его находящимся налицо, весьма значительным и большим, и что, по мере того как эти отпечатки становятся больше и глубже, душа решает также, что предмет становится больше и значительнее, что он все более приближается к нам и, наконец, что он становится способным действовать на нас и вредить нам.

Мечтатели, о которых я говорю, не дошли до такой степени-безумия, чтобы видеть перед собою предметы отсутствующие; отпечатки в их мозгу еще недостаточно глубоки; они сумасшедшие лишь наполовину; и если бы они были совсем безумцы, то ни к чему было

213

бы говорить о них здесь, потому что все замечали бы их помешательство, следовательно, не могли быть вводимы ими в заблуждения. Они не визионеры чувств, а лишь визионеры воображения. Сумасшедшие – это визионеры чувств, потому что они не видят вещи такими, каковы они суть, и часто видят вещи, которых нет; те же, о ком я говорю здесь, визионеры воображения, потому что они воображают вещи совсем не такими, каковы они в действительности, и воображают даже вещи, которых нет. Однако очевидно, что визионеры чувств и визионеры воображения разнятся лишь по степени и люди часто переходят из одного состояния в другое. Поэтому болезнь ума визионеров воображения должно описывать, сравнивая ее с болезнью ума первых, которая более заметна и производит большее впечатление на ум, ибо в вещах, которые различаются только по степени, всегда следует менее заметное объяснять более заметным.

Итак, второй недостаток людей с сильным и пылким воображением тот, что они визионеры воображения, ибо словом «сумасшедший» мы называем визионеров чувств.

Дурные стороны умов мечтательных состоят в следующем. Эти люди вечно впадают в крайности: они возвышают вещи низменные, преувеличивают малые, сближают далекие. Ничто не кажется им таковым, каково оно в действительности. Они или восхищаются, или возмущаются всем без разбора и без рассуждения. Если они расположены к страху по своему природному сложению, я хочу сказать, если фибры их мозга чрезвычайно нежны, а жизненные духи настолько немногочисленны, бессильны и бездеятельны, что не могут сообщить остальному телу необходимого движения, то эти люди пугаются всякой безделицы, они вздрагивают при падении листа. Если же у них избыток жизненных духов и крови, что бывает чаще, то они питают себя пустыми надеждами и, отдаваясь своему живому и пылкому воображению, строят, как говорится, воздушные замки и находят в этом немалое удовольствие и радость. Они пылки в своих страстях, упорны в своих взглядах, всегда заняты и весьма довольны сами собою. Когда им вздумается прослыть за-beaux-esprits, тогда они выступают в роли писателей, ибо всякого рода есть писатели, – есть среди них и мечтатели – сколько тогда у них странностей, горячности, преувеличений! они никогда не подражают природе; все у них искусственно, натянуто, жеманно. Мысль поражает своими скачками; фраза – своею закругленностью; у них вечные фигуры и гиперболы. Когда же они ударятся в набожность и руководствуются в ней своей фантазией, тогда они становятся настоящими иудеями и фарисеями. По большей части они останавливаются только на внешности, на внешних Церемониях, мелких обрядах и всецело бывают поглощены ими. Они становятся подозрительными, робкими, суеверными. Все для них дело веры, все важно, исключая то, что действительно относится к вере и что действительно важно; ибо довольно часто они пренебрегают наиболее существенным в Евангелии: справедливостью, мило-

214

сердием и верою, – потому что их ум занят менее важными обязанностями. Можно бы еще много сказать об их недостатках;

однако, чтобы убедиться в существовании указанных у них недостатков и чтобы найти некоторые другие, достаточно лишь обратить внимание на то, что происходит в обыкновенных разговорах.

Люди с пылким и сильным воображением имеют еще другие качества, которые необходимо хорошенько объяснить. Мы говорили до сих пор лишь об их недостатках, справедливость требует, чтобы мы сказали теперь об их преимуществах. Среди этих последних они обладают одним, которое главным образом и относится к нашему предмету, так как, благодаря этому преимуществу, они подчиняют себе заурядные умы, заставляют их разделять свои идеи и сообщают им все те ложные впечатления, какими волнуются сами.

VI. Это преимущество состоит в способности выражаться сильно и ярко, хотя и неестественно. Люди, обладающие живым воображением, выражают свои мысли с большою силою и убеждают всех, на кого действует больше внешность и чувственное впечатление, чем сила доводов; ибо мозг этих людей, получает, как было сказано, глубокие впечатления от предметов, которые они воображают, эти же впечатления, естественно, сопровождаются сильною эмоцией жизненных духов, располагающею все их тело к выражению их мыслей. Таким образом, выражение их лица, интонация голоса, оборот фраз, воодушевляя их речь, подготовляют тех, кто слушает и смотрит на них, к вниманию и к механическому восприятию впечатления от образа, волнующего их. Ибо человек, проникнутый тем, что он говорит, заставляет, обыкновенно, проникаться этим других: охваченный страстью способен всегда взволновать других, и хотя бы риторика его была часто неправильна, но это не мешает ей быть очень убедительной, потому что внешность и способ обращения действуют на воображения людей сильнее самых убедительных речей, которые произнесены хладнокровно, ибо эти речи не тешат чувств и не поражают воображения.