Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том ΙI"
Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 71 страниц)
12/24 января 1889. Четверг.
Этакое несчастье! Сегодня в храме плотник Хирата, тридцати лет, из деревни Сибамура в Сайтама кен, из разбиравших подставки оборвался по неосторожности и убился до смерти, упав на кирпичный помост под аркой (с северной стороны). У бедного осталась жена и трое маленьких детей. Товарищи его, положив труп на сколоченные доски, унесли домой. Быть может, из детей кто будет годен в одну из наших школ. Хоть бы этим помочь. Грустно!
Из Сан– Франциско некто Ск. Джеферес принес письмо и фотографии от Преосвященного Владимира. Сослуживцев и школьников у него много. Можно много добра сделать. Дай Бог ему! Невыразимо приятно будет, если в Америке станет на ноги наша Церковь. Сколько бы борющихся теперь в волнах протестантства нашли мирное убежище в ней!
Впрочем, такие сочувствующие, как сей Джеферес, не в счет, дальше слов не идут.
13/25 января 1889. Пятница.
Протестантов и взаправду, кажется, уже близко тридцать тысяч в Японии; все выхваляются этим в газетах. А года три назад было вдвое меньше, чем у нас; теперь же мы на половину отстали, ибо у нас всего шестнадцать тысяч. Впрочем, и это сопоставление далеко не в похвалу протестантству, если принять во внимание, что у них одних иностранных миссионеров и миссионерок до трехсот душ, тогда, как нас всего трое, и с о. Сергием, всего три месяца назад прибывшим. Впрочем, нет сомнения, протестанты все больше и больше будут нестись вперед и обгонять нас, прыгая и резвясь, путаясь и резвясь. Они совершенно, как блудные дети, радостно несущиеся вдаль от родного крова, от восхищения, что имеют в руках часть наследства и свободу тратить его, как хотят. С какою радостию они толкуют о христианской свободе и как наивно пользуются ею. Мало протестантской разнузданности, приносимой сюда миссионерами, иногда тут поминающими свое родство с христианством, туземные христиане протестанты шумят – не хотим никаких правил, которые точно перегородки и формы предлагаются нам заграничными учителями… Бедные! Как, видимо, беспутно расточают сокровище свободы, данное Отцом Небесным! Смешивают свободу с безалаберным самопроизволом, и тем сами себя обедняют. Свобода есть беспрепятственное движение и жизнь в узаконенных пределах; выскочить из них – значит лишиться свободы. Рыба свободна и счастлива в своей стихии – воде, но если бы она под тем предлогом, что свободна сделать это, выпрыгнула на берег, то попала бы в стихию, которая несвойственна ей, которая бы поэтому стеснила ее движения, связала ее, сделала ее жизнь на время мучительною, а со временем и совсем лишила бы ее жизни. Так и с протестантами, выпрыгнувшими из Церкви: они сами лишили себя благодатной атмосферы Церкви, и бьются и трепещутся, точно рыба на песку, – чему верить? Не знают, чему следовать? Не ведают! Все перемешалось и перепуталось во взаимных недоумениях и спорах, а неверье, точно шумящая и ревущая волна, хлещет все выше и свирепее, и рвет из руку них последнее весло – надежду – Священное Писание. Что они, в самом деле, могут сказать, хотя бы унитарияне, так нагло ныне в Японии хулящие Слово Божие? Не то ли, что я вчера прочитал в «Рокугодзасси» – протестантском журнальце? Что за вялая, выдающая сама разбитость своей веры, защита!
В Европе и Америке протестантский мир все более и более приходит в сознание окончательной своей несостоятельности и уже почти совсем отрекается от Христа– Бога <…> – выражение протестантского сознания, потерявшего веру в божество Иисуса Христа. Но щепы от разбивающегося протестантства еще заносятся сюда в вое миссионеров – с рьяностью набрасывающихся на Японию в таком количестве. И здесь японцы, точно дети в куклы, с восторгом начинают играть в пасторов, учителей, проповедников, диаконов – и все с неограниченною свободой толковать Священное Писание по–своему и творить и творить новые секты, сколько душе угодно. В добрый час! Видно, так лучше, блудный сын пусть повольничает, растратится и почувствует свое убожество. Иль этого не будет? Не опомнится? Но ужели японский дух ни к чему не годен? Совсем не на счету у Провидения? Ибо жить и умереть только с ложью на устах и в душе – все равно что не жить. Нет, не верится этому. Много хорошего, любезного Богу и у японцев. Итак, не дает им Бог умереть во тьме и полутьме. А это значит, что нынешнее и будущее протестанты, здесь избродившие глухие тропинки, вернутся, наконец, на истинный прямой путь, ведущий в Царство Небесное. – Итак, будем трудиться и, с помощью Божиею, строить здесь Православную Церковь с твердою верою, что этим полагается камень в основание дома истинного прибежища для всего японского народа.
Но, Боже, взгляни же скорее оком милосердия на сей народ! Жизнь сия уподобляется плаванию в море или путешествию; но разве есть пловцы или путники, отвечающие на вопросы: «Куда направляетесь? Какая цель пути вашего?» – «Не знаем, не знаем!» А здесь у всего этого моря людей если спросить, – что за гробом? Какая цель вашей жизни и так далее? Никто не ответит, как должно; все скажут: «Не знаем»; почти все: «И не хотим знать»; а иные, вроде здешних университетских ученых, засмеются на вопрос и назовут его глупым, ибо–де «с жизнью для человека все кончается, – душа его исчезает». Что за ужасное состояние! Именно «люди сидящие во тьме и сени смертной!» Боже, засвети здесь солнце истинного Твоего Евангелия здесь! Скорее!
«Церковь своим руководством стесняет–де» – блудословят неразумные протестанты. Ну, да! А в темноте–то предлагающий руку надежный путеводитель тоже стесняет? Лучше лоб расшибить об стену, либо ногу сломать? «Теперь–де не тьма, а цивилизация». Пусть. Но и среди бела дня разумные мореходы разве не берут лоцмана – там, где путь небезопасен, или неизвестен? «Но и без лоцмана ходят и приходят». А Церковь–то разве насильно и всем непременно навязывает свое руководство? А как же по сорок–пятьдесят лет жившие в пустыне отшельники плыли по житейскому морю? Не самостоятельно ли? Да еще и святыми стали, еще и книги, полные руководственного света, для других написали. Так и теперь хорошо самостоятельно жить и думать, живи и думай, – Церковь будет радоваться за тебя, если будешь идти; это–то собственно и цель Церкви – возрастить всех до самостоятельности (в меру возраста исполнения Христова – значит, до высочайшей идеальной самостоятельности), Но дело в том, что Церковь – всегда, во всякую минуту, готова поддержать, помочь, наставить, чего в протестантстве нет и быть не может (читай Священное Писание и понимай, как знаешь?).
17/29 января 1889. Вторник.
В субботу был пожар в Университете: сгорел деревянный двухэтажный дом, где помещались больше сотни студентов. Пожар начался за полночь, когда все спали, – внизу; когда разбужены были спящие студенты, то лестница – единственная наверх, уже была в огне, и потому молодые люди стали бросаться из окон; больше десятка получили сильные ушибы; а один не успел выскочить и сгорел. Отсюда поучение, что имеющуюся в виду постройку здания для Семинарии нужно произвести такой, чтобы подобной беды не случилось.
Сегодня в «Japan Daili Mail» напечатана выдержка из «London and [?] Express», в которой говорится, что Петербургский Митрополит писал в лондонскую газету «Daily Telegraph», прося помочь Японской Православной Миссии построить храм, основание которого уже заложено (тогда как уже он почти кончен), извещал, что здесь уже восемь тысяч христиан (тогда как их шестнадцать тысяч) и прочее. – Это Высокопреосвященный Исидор–то? Да он и к Аглицкой королеве, подумавши, напишет, коли бы и случай был! Экие нелепости! И, вероятно, не без злонамеренности сочиняют.
19/31 января 1889. Четверг.
Сегодня напечатано опровержение вышеозначенной нелепости в «Japan Daily Mail», посланное письмом вчера. И за то спасибо! Вор, пойманный в кармане, не отказывается отдать назад платок.
О. Павел Ниицума, вернувшись из Маебаси, рассказывал, что Церковь там совсем упала. Во–первых, священник Роман Циба негоден быть священником, хоть и избран был самими христианами. Вот урок (а в Санума с о. Иовом Мидзуяма – другой), что и избрание, и притом лица хорошо известного, не всегда обеспечивает благосостояние прихода относительно священника. Итак, избирательскому порядку не следует давать преувеличенного значения. Священник Роман Циба – вял, но заносчив; управить не может, а требует подчинения; слабохарактерен, но вспыльчив. Во–вторых, шелк плохо пошел, а наши христиане все шелкопроизводчики и торговцы. Итак, вот еще как слаба Церковь: достаточно торгового убытка, чтобы убить религиозное чувство. Вероятно, на Господа Бога в претензии, отчего–де не посылает им с неба золотой дождь. Грустно!
20 января/1 февраля 1889. Пятница.
С этою почтою пришло письмо от одного послушника из Санкт– Петербургской Невской Лавры, кончившего курс и бывшего учителем и женатым; жена и дочь померли; просится сюда иеромонахом; ему двадцать шесть лет, – Иеромонахи должны быть здесь с академическим образованием; а пусть приезжает иеродиаконом с жалованьем не больше сорока ен. Был бы здесь и экономом, и ризничим, и прочее, и прочее. Нужно написать о. Феодору, чтобы посмотрел его и, если окажется добропорядочным, предложил бы; если действительно чувствует миссионерское призвание, как теперь, то согласится, а если не согласится, значит и негоден здесь. Если приедет, то научился бы там служить с архиереем и отыскал бы и привез с собой хорошего звонаря.
Однако Елисавета Котама совсем дрянь. Или она испортилась, или и прежде не имела того возвышенного настроения, которое я воображал в ней. Приходила прибавки жалованья просить, – на что? Думал, обедневшему брату помогать; нет, себе на платье и разные мелочи. Это на днях, а сегодня еще объясняться, что она–де не в искушении от лукавого или мира, как я прежде сказал. Слушал долго, – все–таки никак не мог понять, чем хорошим она мотивирует просьбу прибавки; а заговорил опять, убеждая вернуться к прежнему доброму настроению – мысли служить Богу, как она опрокинулась на меня и стала высчитывать, что я сделал дурного ей: не дал денег на дорогу на каникулы (потому что получает жалованье), помимо ее, на ее экзаменах, обратился к другой учительнице, больше я не стал слушать, ибо и некогда. Итак, она ко всему еще и глупа, да и зазналась же! Все мои убеждения и наставления (как духовника) и тогдашние, и сегодня, как к стене горох. Приходится оставить надежду на нее, как на будущую начальницу Женской школы. А нужно поискать по Церквам взамен Анны Квано, старухи, когда совсем ослабеет или помрет, от чего, кажется, недалеко. Как слабо, однако, японцы и японки проникаются христианством! И как нужна бы из России одна добрая благочестивая женщина и для Женской школы, и для христианок здесь.
26 января/7 февраля 1889. Четверг.
Сегодня о. Павел Ниицума освятил молитвенный дом в Йокохаме. Я дал туда икону Афонской Божией Матери, писаную на Афоне и пожертвованную сюда еще в 1880 году Ефр. Никиф. Сивохиным в Петербурге. Долго хранилась она; жаль было расстаться с нею; дай Бог, чтобы она принесла благословение начинающейся Иокохамской Церкви. Икона аршина полтора высоты и превосходного письма. Другие иконы Священного изображения также даны. О. Павел сегодня совершает, после водоосвящения, литургию там; затем проповедь, тема которой – превосходство православия пред католичеством и протестантством. Желательно, чтобы не увлекались в бесполезные состязания; но темы переносить нельзя, ибо катихизатор (Тарасий Маедо) разослал множество билетов.
На днях вышел Императорский рескрипт, что 11 февраля (30 января старого стиля) дана будет Конституция. Столица готовится к этому празднику. Объявлен церемониал, сущность которого в том, что председатель Суумицуии (Императорского Совета) подаст приготовленный список Конституции Императору, а Император передаст его председателю Государственного Совета (Найкаку). Главные действующие лица – граф Ито и Курода, которым студенты Университета 11 числа, во время парадного поезда Императора к войску, отложивши лошадей у их колясок, провести на себе, но, кажется, это не состоится. День, действительно, важный, и дай Бог ему быть началом новой – истинно счастливой и христиански отрадной эрой для Японии. Школы будут расставлены по пути парадного поезда Императора вместе с Императрицей и будут петь народные гимны. Собираются и наши стать где–нибудь и пропеть. Для этого сегодня стали было разучивать на четыре голоса один из гимнов, – но что за безобразие! Японские стансы – переложенный на ноты одного из протестантских молебных гимнов: вяло, усыпительно, мертво, – все на низких нотах с полутонами. Мерзость! Меня отвращение взяло, когда слушал разучиванье. Я совсем не воображал этакого имбесильного обезьянства японских патриотов. Остановив спевку, я велел завтра спеться «Спаси, Господи, люди твоя» – и прилично обстоятельствам – вознести моление за Императора и Японию и пригодно для нашего прекрасного, пока единственного в Японии, хора пропеть полной грудью. И певчие–то, видимо, обрадовались.
11–го числа, в понедельник, отслужим обедню и молебен за благоденствие Японии. По этому случаю пришлось переложить, наконец, «многолетие» на японский язык. О. Павел Сато приходил сегодня утром и просил перевести, – предлагал и текст «циё яциё» – «тысячи веков, восемь тысяч веков», но подобные выражения могут быть хороши в светских гимнах, – в Церкви же неуместны, – здесь должно быть слово правды только, просить же у Бога жизни Императору тысячу веков, едва ли и сам Император одобрил бы. Итак, положено перевести «многая лета» выражением «икутосе–мо». Павел Накаи предложил это; хотел еще к этому приложить «икуё», но опять была бы ложь в Церкви. – Львовский перекладывает на ноты. Завтра споются. 11–го числа в первый раз в Церкви будет возглашение и затем, дай Бог, широкое употребление!
Слово нужно будет сказать в Церкви 11–го числа об отношении Церкви к Государству. Католичество требует подчинения Государства Церкви, протестантство наоборот, а возбуждающееся из того и другого неверия – проповедует свободную Церковь в свободном государстве; но проповедывать, что душа не должна иметь отношения к телу и тело – к душе, может только человек, неверящий в существование души отдельной от тела. Государство не есть последняя форма человеческой жизни, – а переходная, следовательно, он должен иметь в виду дальнейшую жизнь точно также, как низшая школа среднюю, а средняя высшую. Истинное отношение Церкви к Государству только в Православии, где Церковь в Государстве, как душа в теле.
Итак, мы должны сегодня и всегда молиться, чтобы Господь даровал истинную веру Японии и в ней счастье и благосостояние Государства.
Как в скверную, ненастную погоду вода и сырость пробирается повсюду, так и протестантство с своим наплывом миссионеров и всякого звания лиц из протестантских стран ныне всюду старается просочиться в Японии. Сырость, однако, и слякоть никому не нравится. Было бы величайшею аномалией, если бы привился протестантизм в Японии. И пора бы уже этой мерзости, этому [?] духа человека, этой переходной ступени к неверью – протестантству – вон из мира. Ведь и имя–то у него напрокат – на час – живет, мол! Протестантство! Диавол непременно чихнул и поздравил себя, когда сочинил это имя для нового заблуждения, порожденного им. Но пройдет еще два–три века и люди будут дивиться, что могла быть такая вещь, как протестантство; но у людей в то время будут новые заблуждения, быть может, глупее протестантства: «Соблазнам подобает прийти».
Нужно пригласить из России благочестивых жен для миссионерского дела здесь. Сделать воззвание – достаточно будет; вероятно, откликнутся. Нужно только наперед заявить, что они должны быть на своем иждивении. И если приедут, уметь обращаться с ними, – не как Черкасова и Путятина, которых, может быть, и можно было сделать полезными для Миссии, если бы при обращении с ними заранее было принято во внимание, что женщина по самой природе своей может служить делу – только служа личности, и если личность уклоняется от нее, она и дела не видит и так далее.
30 января/11 февраля 1889. Понедельник.
Торжественный и весьма важный для Японии день – обнародование Конституции. Император уступил большую часть своей правительственной власти народу. Почти везде Конституция добывалась кровью, иногда целыми потоками крови. Здесь она свободно и благодушно дана и столь же благодушно принята.
Выпавший ночью дождь несколько мешал связности праздника в начале дня. Впрочем, все действия программы состоялись.
Мы отслужили литургию и благодарственный молебен, начав с восьми часов утра. На молебне первый раз в Японской Церкви провозглашено и пропето было (весьма плохо) многолетие на японском – «икутосемо» Императору и фамилии его, синклиту и японскому народу. Часов в десять школы отправились в назначенное заранее, по дороге Императора к войску, место – у Русского Посольства. Пропели, при приближении Императорского поезда, раз Спаси, Господи, люди… на японском, два раза народный гимн «Кимига ё» и еще «Сю я, нандзино [?]». Пели, говорят, превосходно. Император и весь поезд засмотрелись на певчих, – и неудивительно. – Четырехголосное пение все слышали впервой. На дороге домой певчие пели против императорского дворца и в других местах, – против Семинарии и здесь – против крыльца. На дороге в иных местах была такая теснота и давка, что только благодаря нашим большим ученикам Катихизаторской школы девочки наши не были подавлены, как крысы; ведь четырнадцать человек раздавлены до смерти в тесноте, как газеты извещают. Певчие и все ученицы наши, слава Богу, вернулись не только все здоровые, но даже никто не упал и не выпачкался в грязи дорогой, – Порядок шествия школы наши везде, где можно, соблюдали так хорошо, что заслужили похвалу, слышанную из многих уст – «недаром–де духовная школа». В процессии у них было четыре флага: два государственных, один Семинарии и один – поздравительный Императору (банзай).
Город разукрашен арками, фонарями, флагами, даси (коляски с театральными представлениями и прочее), из которых иные забавные; например, на одной коляске журавль выпускает из клюва свиток, а змея, выползая из трещины, тащит его к себе.
Утром во дворце была церемония передачи Императором Конституции народу: Император принял свиток от составителя документа, передав его графу Курода – премьеру нынешнего Государственного Совета. Вся церемония продолжалась не более двух минут, как рассказывает о. Анатолий, в качестве члена Посольства бывший там. Император, вышедши на трон, прочитал указ, потом принял свиток, передал, поклонился и ушел, – а сто один выстрел возвестил японскому народу, что он – самодержавный.
Праздник отчасти был испорчен убийством министра просвещения – Мори. Утром, когда собирался во Дворец, некто Нисино, лет двадцати пяти, потребовал свидания с ним, – и выходившего уже из кареты министра схватил левой рукой поперек тела, а правой распорол ему брюхо кухонным ножом. Сам тут же был убит одним из свиты. В кармане убитого нашли бумагу, где объяснялось, что министр убит за осквернение святыни храма в Исе; оскорбление же состояло в том, что Мори, когда был там, вошел в кумирню в сапогах – «недостоин–де такой нечестивец сегодня участвовать в церемонии», и убил. Характеристично! Крайний индифферентизм и бездушный фанатизм – оба друг с другом. – Нисино не необразован, служил чиновником, жил неподалеку от Миссии, в Канда; был человек слабого сложения, – не ссорился в спорах, но выражал крайнее благоговение Императору; о замысле его ровно никто не знал.
Вечером часть Конституции уже явилась в газетах, и я с удовольствием увидел во второй главе – «о правах народа» двадцать восьмым параграфом объявленную свободу вероисповеданий. Итак, теперь уже не «моккё» (молчаливое позволение), а открыто объявленная свобода – всем, кто хочет, быть христианами! Слава Богу! Хоть и доселе было свободно, но все же, кто мог и хотел притеснить, и притеснял, – теперь этого нельзя.
Вечером любовался на иллюминацию в городе и, между прочим, на веселье в нашей Женской школе; дал девочкам 3 ены устроить «симбок–квай», как устрояют у себя семинаристы, где произносились бы речи и тому подобное. Но они устроили лучше: часа три резвились, бегали, кричали и смеялись там у себя по комнатам до того шумно и весело, что здесь со второго этажа было слышно, хотя дом почти весь закрыт был ставнями.
Конец дня испорчен был сообщением от Павла Накаи, будто Великий Князь Сиракава посылается в Германию изучить там веру в видах принять оную и здесь Императорскому Дому. Это лютеранство–то! Но Япония так обезьянничает ныне во всем Германии. Нельзя удивляться, если и веру оттуда возьмут. Только это будет уж не вера, а политическая мера. Это и будет, значит, что Япония не достойна еще прямо вступить в полосу света: искать веры как истины.
31 января/12 февраля 1889. Вторник.
Солнце по–вчерашнему веселится. Кстати, и день хороший. Ныне Император опять поедет по городу – казаться народу. Потому наши ученики с утра захватили место тут же внизу у почтовой конторы, и, чтобы кто другой не отбил его, поставили свои флаги и обнесли место оградкой.
Часу в третьем Император проезжал. Я наблюдал поезд с лесов колокольни, где развевались (и выше нигде не развевались) два японских флага на тычках лесов; слышал даже пение наших: «Сю я нанотано та [?] сукуя», но потом народный гимн запели тысячи учащихся, стоящих тут же; наш четырехголосный хор слился с массой одноголосного пения и отдельно не был слышан; впрочем, Император опять обратил внимание при проезде, как говорят ученики.
Вечером у учеников Семинарии было собрание «симбокквай»; на этот раз сделали все вместе, – и ученики Катихизаторской и Певческой школ тут же. Комнату украсили флагами, зеленью и прочим превосходно. Позвали Си [?], учителей, катихизаторов из города, даже начальниц Женской школы. Сначала прочитали отлично составленную бумагу, почему ныне собрание, потом копию адреса Семинарии, гимн, речи – в нескончаемом множестве. Я в исходе десятого тоже сказал речь и ушел. После у них продолжалось еще до двенадцати часов. Все было очень прилично, одушевленно, – все речи с неизменным религиозным оттенком. Настроение патриотическое и вместе христианское.
Министр Мори утром, в пятом часу, помер. Но этого не объявляли до конца дня, чтобы не помешать празднику.
Никакой Сиракава, князь, однако, не отправляется в Европу, а едет Арисугава с женой; имеет он, между прочим, назначение лично вручить орден нашей Государыне от здешней. Хочет быть и в Москве. Не ему ли секретно назначено присмотреться к верам? А открыто он имеет назначение изучать военное искусство.
2/14 февраля 1889. Четверг.
Что за мерзкое сочинение Соловьева: «L’idee russe». Такую наглую и бессовестную ругань на Россию изрыгает русский! – Католики здесь как рады! – Но не на свою ли голову радуются? Пусть Россия плоха, но какое же дело Японии до сего при принятии веры. И от смешения веры с политикой и Византия, делая это смешение, развратилась, ослабела и разрушилась. Положим, и в России мешают веру с политикой, но разве значит из этого, что православие плохо? А Японии нужно православие и ничего более, – никаких политических окрасок веры: ни русских, ни равно римских. Развить эту идею и поместить в нашем журнале.
8/20 февраля 1889. Среда.
В прошлую субботу, утром, поехал в Сендай на условленное в ноябре собрание. Прибыл вечером во время чтения Евангелия на всенощную, по окончании которой сказал «О любви к Богу». Затем разговаривал с христианами, рассказал им об о. Иоанне Кронштадтском по поводу карточки его, посланной Сендайской Церкви семинаристом Петром Исикава. В воскресенье было собрание. Фукёоин (из христиан избраны помощники катихизаторов по распространению проповедей) оказались полезны, поэтому решено это учреждение продолжить. Так как и дзётоквай (женские общества) тоже приносят большую пользу там, где заведены, то определено завести их по всем Церквам. Внушено катихизаторам, у которых много Церквей, составлять заранее расписание катихизируемых обходов и рассылать по Церквам, чтобы христиане и вновь желающие слушать были приготовлены к приходу их. Собрание продолжалось от первого часа до шести почти; в шестом была отслужена вечерня, и после нее было женское собрание. Сказано наперед поучение женщинам, где объявлено, что собрание их, одобренное Самим Спасителем в виде жен мироносиц, служит и личному их спасению, и спасению многих. Они, очищаясь учением Спасителя, предпочищают в себе будущее поколение (указать пример матери Симеона) и прочее, – так что, служа Небесному Царю, служат и земному Отечеству и прочее. На собрании было тридцать пять женщин из пятидесяти одного числа членов всего общества, кроме подростков. Были и соочёонин – человек пятнадцать мужчин, что, видимо, стесняло женщин–лектрис. Читали: жена Василия Хориу, катихизатора, – святых мучениц Веры, Надежды, Любви; Софья Кангета, жена о. Матфея, – объяснение молитв, написанные ею самою, и Анна Дооке – объяснение праздника Крещения Господня. После были разные рассуждения, также вкладов в ящик (оказалось 3 ены), угощение. Собрание кончилось в десять часов вечера (весьма снежного, что, вероятно, было причиною отсутствия многих). – В понедельник, до полдня, рассуждали (священники и катихизаторы) о распределении Церквей между катихизаторами. Сделано несколько перемен, по поводу просьбы Церкви в Вакуя оставить их катихизатора только для их Церкви, ибо там теперь много слушателей. – После обеда мы с о. Сасагава посетили главных христиан Церкви, начиная с дома самого о. Сасагава, в котором нашли трех его детей, в повадку лежащих больными: старшая дочь, несомненно, в тифе, младшая и сын – еще под сомнением тифа, – но, несомненно, больными; о. же Сасагава, по благодушному служению Церкви, предварительно мне и не сказал о сем. – При посещении христиан выносил тягостное впечатление, что наши верующие почти все бедные, кроме Петра Оодадзуме, бывшего катихизатора, почти все дома бедные.
23 февраля/7 марта 1889. Среда
1–й недели Великого Поста.
Свобода вероисповеданий, объявленная Конституцией, начинается для нас не совсем благоприятно. Дней семь тому назад в одной из здешних газет («Тоокёо Симбун») напечатана была статейка, где кровавыми слезами оплакивалось происшествие, бывшее в нашей Миссии следующего содержания: «Был–де в нынешнем году выпуск из здешней духовной школы 75 воспитанников, которым и предложено было попирать портрет японского Императора и получить диплом; кто же–де не станет попирать, тому и диплома нет; 25 – не захотели, другие попрали Императора». Свобода, значит, принята и в смысле воли клеветать, сколько душе угодно. Хотя и прежде подобные нелепости появлялись о нас в газетах, но с такою округленностью и с таким апломбом не клеветали. На основании, впрочем, тоже «свободы вероисповеданий» и наши ученики ныне вступились за себя. Прежде всего редакцию заставили напечатать опровержение своей статьи полиция, ибо следователь полицейский несколько раз был здесь – в Канцелярии, расспрашивал и посоветовал секретарю Миссии писать опровержение, взял и сам копию оного, – и опровержение явилось. Потом и ученики Семинарии и Катехизаторского училища пошли к адвокату, заручившись его уверениями, что редактора можно упечь в тюрьму, и наступили на редактора, который и принес униженные извинения; требуют ученики, чтобы он еще статью написал извинительную, – не знаю, будет ли это. Я уже советовал ради нынешних покаянных дней простить, строго не взыскивать. А редакция состоит из завзятых буддистов – должно быть, неприятно им, что клевета не прошла даром. – И во многих редакциях ныне буддийские бонзы; будоражатся они; не было бы какой слепой вспышки против христиан. Вреда много не сделают, а несколько крови пролить могут. Предусмотрительные, или излишне осторожные ученики советовали не принимать без опаски людей незнакомых, чтобы не пырнул кто ножом в бок.
И постройка храма возбуждает гнев многих японцев. Вот чтобы не подожгли, – этого–то я в душе опасаюсь, но надеюсь на Господа. Если он не охранит, то, конечно, с нашей стороны нет средств уберечь постройку от злых людей. Возможная охрана есть. Но ее, конечно, недостаточно, если не охранит Ангел Господень наш храм. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишися, зиждущий!»
23 марта/4 апреля 1889. Четверг.
Пожаловаться хоть бумаге на свое горе, коли живым людям не могу. А горе делается иначе, если оторвешь его от сердца и поставишь перед собой, – бессильной делается эта змея, перестает сосать кровь сердца, потом и совсем замрет. Горе же мое великое и нелегкое, и не всякому сказуемое. Пусть же оно здесь будет повергнуто, – к несчастью, не могу сказать погребено. Строки эти, если и попадутся кому, то разве после моей смерти, а «мертвые срама не имут»; потом же, тогда и дело будет яснее, тогда, ибо теперь темна вода во облацех. – Горе мое – сомнение в успехе дела Миссии. Третьего дня, вечером, при чтении писем провинциальных катихизаторов и священников со мной чуть не было истерики; ударил же я по столу так, что от сотрясения лампа загасла, потом чуть не расплющил маленький столик, причем и себе отбил мягкие части ладоней до того, что и теперь боль не совсем прошла. Вскрикнул неистовым голосом: «О, Боже мой, Боже!» и потом пошел браниться по–японски (пред секретарем Сергием Нумабе), – что–де «это мученичество, что исколол бы он меня копьями – для меня легче было бы, терпенье не может тянуться бесконечно – лопнет, – вот и у меня нет больше его, всех тут можно продать и купить, – все только деньги и деньги!» Невиноватый ни в чем Нумабе хладнокровно слушал, а потом, по слову моему: «Не могу больше сегодня слушать писем, – ступай же», – собрал хладнокровно бумаги и ушел. – Я же остался с отбитыми мякотями ладоней, порядочно нывшими, и полуразрушенным столиком, шагать долго, точно зверь в клетке. – Во всех почти письмах просьбы денег или трактаты о деньгах. Сегодня (то есть второго числа) в продолжении часа о. Ниицума прислал мальца с требованием денег для М. Нива, – это старому катихизатору–то, только что оставленному за то, что при жене соблазнил и растлил девушку, – давать 9 ен на жену и ребенка, тогда как он 12 ен на апрель еще прежде получил и не вернул, разумеется, в Миссию, хотя и отставлен от катихизаторства! Сказал я вчера о. Ниицума: «Присмотрите за Нива, – он плакал, каялся, – жалко его; быть может, помочь нужно, – немножко поможем»; разумел я не более 3 ен, которые доныне частно, из своего жалованья давал его жене на воспитание ребенка. А он 9 ен! Церковь за что же будет платить блуднику! Рассердило меня, и я, послав 3 ены, выбранил о. Ниицума, хотя и уважаю его. А тут в письмах: просьба денег от Якова Нива, из Кагосима, на его отца, еще 3 ены в месяц, тогда как 5 ен всегда дается и есть у старика еще два взрослые сына, кроме Якова, могущие служить и помогать ему, да и просьба до того огромная, что чтение ее заняло целый час, – это час–то пытки! Потому что тут видишь всю подлость льстивого и лгущего японца – православного христианина! – для того, чтобы выморочить шальной для него, но святой для Миссии – грош? – Потом трактат о деньгах Павла Кавагуци из этого мерзкого Вакуя, – потом требование на дорогу от священника Бориса Ямамура, уже 50 ен издержавшего путевых без всякой пользы, ибо нигде ни на йоту не управит и не поднимет, а только ропщет; а у него из <…> записные – Павел Минамото и Роман Фукуи, ровно ничего не делающие, только деньги на прожитье получающие из Миссии, и деньги немалые. Новое требование – 20 ен дорожных от о. Бориса и было соломинкой, переломившей хребет верблюда, для меня. Но это только вспышка; а постоянная, гнетущая меня мысль: будет ли в самом деле какая–либо польза из всех этих трат на Миссию? Если моя здесь жизнь потеряна, – это вздор; но если я всю жизнь мою граблю Россию, бедную Россию, столь нуждающуюся в воспитательных средствах, на ничто путное, на фантазию, на служенье материальным вожделениям этого бессовестного народа! Боже, – мысль об этом может свести с ума, не только разбить стол! И мысль эта гложет меня, – она и есть то мученье, которое заставляет меня сравнивать себя с мучениками, – без надежд на будущее.
