Текст книги "Тайна Черного дома"

Автор книги: Николай Иванов

Соавторы: Сергей Иванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Операционная, как и следовало ожидать, была заперта. Господи! Да неужели же такую малость он не преодолеет?!

Лука почти ворвался в гостиную, где Рауф тупо смотрел в телевизор, держа на коленях раскрытый том Чейза.

– Рауф, дай снотворного, паршиво что-то…

– Тебе паршиво, да? А мне совсем хорошо, ага? – Рауф сокрушенно вздохнул.

Когда подошли к операционной, Рауф, приподнявшись на цыпочках, достал из-за косяка ключ. Луке отчаянно везло! И от этого становилось даже немного не по себе.

Продолжая ворчать, Рауф отворил дверцу стеклянного шкафа.

– Бессонница, да? Сам себе ничем помочь не можешь. А меня кто отсюда доставать будет?..

Обманывать его сейчас резона не было.

– Ты прав. Не исключено, что ты временно останешься. Но я приду бомбить эту контору, и тебя не забуду. Я тебя вытащу, Рауф, не дрейфь! А сейчас дай мне три таблетки снотворного.

– С ума сошел!

– Говорю тебе – дай! Я знаю свою норму. И еще пару горошин элениума или другого транквилизатора. Да не бойся – не смертельная доза-то! Мы с тобой вылезем отсюда, старик! Давай…

Лука дождался, когда Рауф уснул. А сон у него был каменный, несмотря на трагическое положение. Без труда проникнув в операционную, Лука раскрыл стеклянный шкаф и на дне металлической коробки с тампонами обнаружил прекрасный золотой крест – старинный, тяжелый. Как Рауф протащил его сюда, сквозь грузинские шмоны, сквозь остальные свои злоключения? Правда, Лука отметил, что и его самого здесь обыскали довольно поверхностно. В фильмах обычно показывают шмон более выразительно.

А может, естественней представить, что это крест одного из… зарезанных Рауфом? Лука запретил себе думать об этом – не время! Вернувшись к себе, он спрятал крест, проглотил разом все таблетки и минут через десять уже в полубессознательном состоянии отключил аппарат. Во сне он плакал, жалуясь умершей матери на свою судьбу. Утром ничего не помнил.

Глава десятая. ХОД КОНЕМ. ЗА КУЛИСАМИ ЧЕРНОГО ДОМА И У ЕГО ФАСАДА

Когда Лука учился, в их группе была девчонка – рыженькая, с круглой попкой. Ее пользовали чаще всего старшекурсники, и она (Валерией ее звали) доверчиво всем отдавалась. Потом, когда короткая радость кончалась, она плакала в своей комнатухе в общаге и приговаривала:

– Ну почему же, почему сначала все было так хорошо, а потом стало так плохо!

Глупую эту фразочку Лука вспомнил недаром. Она привязалась к нему, как припев навязчивой песни, и не отпускала весь день. А дело все было в Мальчике, будь он трижды неладен. То приходил каждый день. А теперь, когда надо, не шел и не шел, гаденыш. На какую-то иную связь с внешним миром рассчитывать не приходилось. Лука дергался, боясь, что Рауф обнаружит пропажу креста. У «пациента», побратима или однопочечника Лучкова в любой момент мог кончиться запой. И об этом ни на минуту не забывал Лука, потому что тогда ему определенно – крышка.

Сто раз на день он мысленно репетировал, проигрывал свои дальнейшие действия. Представлял себе все ситуации, мизансцены, мучительно подыскивал самые нужные слова. Ни в коем случае нельзя было переиграть, насторожить Мальчика.

Наконец он явился. Изображая, как всегда, из себя строгость и надменность. И Лука, подыгрывая ему, постарался даже усилить это его мнимое всевластие.

Услышав сигнал сирены, они, согласно инструкции, должны пройти в свои комнаты и закрыть за собой двери. Мальчик явно перестраховывался, полагая, что находящиеся в застенке могут просто из отчаяния придушить его. Но ведь это ничего не давало несчастным. Потому что, по той же инструкции, если через определенное время Мальчик не выйдет из бункера, дежурный охранник включит удушающий газ.

Нет, не подвели Луку многочасовые репетиции и тренировки. Когда Мальчик вошел к нему, Лука без натуги, естественным образом разрыдался, рухнул на колени. Мальчик довольно долго, с наслаждением наблюдал за его истерикой.

– Что это с тобой, сука? – снисходительно спросил наконец с чувством величайшего превосходства.

Лука не поднимаясь с колен, продолжал рыдать. Тогда Мальчик вялым своим кулачишкой дал ему затрещину.

– Чего расслюнявился-то, подонок? Нынче я добрый, говори, в чем дело, так и быть, помогу.

Продолжая всхлипывать и размазывая по лицу натуральные слезы, Лука выговорил наконец свою просьбу о телефоне. Мальчик, что называется, обалдел от такой наглости.

– Одна тетка осталась, больше никого… – канючил Лука. – Только сказать ей, что жив, и все. Что тебе, жалко? Я даже не знаю, где нахожусь…

– А этого не хочешь? – Мальчик сделал выразительный жест, согнув в локте свою кривую ручонку.

– Я только скажу, что через месяц выйду. После операции я ведь выйду?.. – Взгляд Луки был полон собачьей преданности и мольбы.

– Выйдешь-выйдешь… – ответил Мальчик с некоторой запинкой.

– А я тебе за это – вот… – И Лука вынул из-за пазухи крест.

– Дай сюда! – Мальчик не вырвал даже, а просто принял вещицу из безвольных рук Луки.

– А позвонить…

– Пошел ты! – Мальчик направился к двери.

– Тогда я Толику скажу! – закричал Лука на пределе отчаяния. – И крест у тебя отнимут, вот увидишь!

Мальчик молча уставился на него. Размышлял. Какая-то возможность настучать у Луки, а его взгляд, все-таки была.

– Вот подонок, а! – Мальчик осуждающе покачал головой.

– Я же при тебе буду говорить!.. – Лука нова заплакал навзрыд. – Ты же меня в любую секунду пристукнешь. Пойдем, умоляю тебя-я!

– Куда это?

– К телефону…

– Ну и пидор! Выйти хочешь?! Сиди тут, сейчас вернусь. Но если будешь причитать в трубку…

Он ушел, оставив Луку в недоумении. Что, у них есть радиотелефон или сотовый? Неужели он будет говорить здесь, вдали от охранников?! Остается только Рауфа услать. Но об этом Мальчик сам догадается.

Минут через десять снова взвыла сирена.

– Рауф! – подал голос Мальчик прямо от двери. – Побудешь пока в операционной. Ни шагу из нее!

В одной руке у Мальчика был пистолет, в другой телефонная трубка – такие рекламируют по телевизору для богатых и проституток.

– На, утешься! – Мальчик кинул трубку на кровать и повел из стороны в сторону дулом пистолета. – Учти, я ничем не рискую!

Лука взял трубку. Теперь ему нужно как-нибудь подманить к себе Мальчика. На репетициях эта деталь, по его мысли, должна была родиться из сложившейся ситуации. Сейчас она явилась очень естественно: Лука не знал, как такой трубкой пользоваться, и беспомощно посмотрел на Мальчика.

– Тупица! Дай сюда!

Лука вернул ему трубку. Теперь они стояли рядом.

– Вот, отводишь рычаг, потом нажимаешь на эту кнопку. Какой номер-то? – Из трубки пошел ровный и довольно сильный сигнал.

Мальчик стоял вполоборота к Луке. Лука сделал вид, что потянулся к трубке, и нанес ему по голове удар бутылкой из-под минеральной воды, которую, не глядя, нащупал на тумбочке. Мальчик рухнул на пол без единого звука. Лука высвободил из его пальцев пистолет и, не теряя ни секунды, набрал номер.

– Наталья! – К счастью, она оказалась дома. – Это Лука…

– Да-да, припоминаю вас… – Холодно, не без кокетства отозвалась она.

– Умоляю, Наталочка! У меня не больше двух-трех минут. Записывай! Мочалов переулок, черный, скорее всего, двухэтажный дом. Главное – черный. Пойди в наше отделение милиции, найди Никифорова. Скажи ему: я тот самый, за которым он охотился. Про монеты напомни! Если он поможет, я дам миллион долларов. Все частным порядком! Меня отсюда должны вывести. Сегодня или в ближайшие день-два. Я брошу записку… Пусть следит в оба! Спрячется где-нибудь и следит. И ты ему помоги, Наталочка. Иначе меня убьют!

– Я все сделаю… – Голос ее был неподдельно взволнован. – А он согласится?..

– Сделай так, чтобы согласился! – Пора было разъединяться, но звериное чутье самосохранения подсказало ему, как надо закончить разговор:

– Ты меня любишь, Наталочка?!

Мальчик зашевелился, и Лука начал жать на все кнопки подряд, чтобы бандиты не прознали, в какое место он звонил.

Мальчик приподнялся на локте, сделал попытку встать.

– Сиди! – остановил его Лука. – И слушай сюда. Сейчас пойдешь… к Толику. Скажешь, что я его должен срочно видеть. Это очень важно, он не пожалеет…

– Нельзя!.. – простонал Мальчик то ли от ужаса, то ли от головной боли.

– Слушай меня! Речь идет об огромных миллионах. Я их плачу за свои почки. Я дозвонился и теперь знаю, что могу заплатить сполна!

– Врешь ты… – Мальчик хотел прибавить одно из своих привычных словечек, но не решился.

– Делай что сказано. Иначе я расскажу по телефон. Даже если подыхать буду… – видя, что Мальчик не сводит глаз с пистолета, Лука сунул его за ремень брюк. – Отдам, когда придешь. И не бойся, дурак. Я знаю, где зарыто несколько килограммов золота. Тебе тоже достанется, иди!

– Трубку отдай…

– Отдам, когда вернешься…Оставалось пережить минуты, пока Мальчик ходит. Ведь он может что-то и переиграть…

* * *

Это была та же комната, где его допрашивали в первый раз. Турукин сидел за столом, у двери стоял бугай, с которым Лука уже был знаком – Гога. Мальчик прилепился рядом с шефом, чуть позади его кресла.

– Что ты, Лучков, прикидываешься? Какие миллионы?

– Я хочу поговорить с тобой тет-а-тет.

– Это не выйдет.

– Напрасно. Как хочешь…

– Держи себя скромнее. – Турукин кивнул в сторону двери и готового к действиям Гоги.

– Для начала вели ему вывернуть карманы! – Лука указал на Мальчика.

Турукин повернулся к своему маленькому денщику. Обезьянья рожица Мальчика покраснела и тут же побледнела от страха.

– Быстрее… – негромко приказал Турукин и перевел взгляд на Гогу. Через несколько секунд золотой крест был в руках Артиста и взгляд его был неласков.

– Откуда он у тебя?

Мальчик сопел, сжавшись, став еще меньше. Не исключено, что у него могло начаться непроизвольное мочеиспускание, и Луке очень хотелось продлить эту сцену.

– Это я ему дал, чтобы помог с тобой встретиться, – ответил за него Лука. – А нашел у Рауфа…

– А тот где взял?

– Не о том спрашиваешь, Турукин. Спроси лучше, как я его нашел…

– Да?.. Считай, что спросил.

– Сначала я нашел монеты, теперь откопал крест – тебе не кажется это интересным? – Лука сделал паузу. – И еще я знаю, где лежит клад. Не меньше пяти кило золота…

– Ты что… серьезно? – Турукин насторожился. – Ты мой шарик не забыл? Ты тренировался?!

Лука свои ответы репетировал основательно.

– Сам не знаю, как получается. То не выходит, не выходит, а то вдруг получится. Не могу понять закономерности…

– Пену гонишь, поц. Все ты знаешь! Лука в ответ недоуменно пожал плечами.

– Значит, тренировки что-то дают? Помогают?

– Сперва вроде помогали…

– Ну-ну… и где то рыжавье спрятано?

– Что-что?

– Золото где?

– Ну… как тебе объяснить? На Немецком кладбище…

– Какой тебя хрен туда занес?

– У меня же там родители. Короче, где клад, я покажу.

– Точно знаешь?..

Лука умышленно колебнулся, но чуть-чуть – в самую меру.

– Точно…

– Ну, если врешь, падла!..

– Я помню, где… пахло…

– Пахло?! – Турукин откинулся в кресле, возбужденно глядя на Луку. – Пахло, значит!

– Чем ты рискуешь, Толик? Найду – откуплюсь. Не найду, все вернется на круги своя…

Турукин задумался на минуту, потом щелкнул пальцами, подзывая к себе Гогу и Мальчика.

– Гога и ты, паскуда, Мальчик, да плюс Кацап. Надеюсь, от вас троих он не уйдет? – Артист кивнул на Луку.

Гога в ответ только усмехнулся.

– Сегодня и поедете. Чего металлу зря лежать?

Лука молча кивнул, соглашаясь. Турукин взял крест, любуясь, покачал его на ладони.

– Хорош! Золотишко… надо же! Ну, я тебя натренирую, Лучков. Будешь у меня искать, как охотничья собака вальдшнепов. И сам внакладе не останешься.

На лестнице, в полном соответствии со своим планом, Лука рухнул на ступеньки. И чтобы все было натурально, пролетел почти всю лестницу, сбил по пути Мальчика и в самом деле основательно расшибся. После чего сделал вид, что потерял сознание.

– Ты что это, блин, чудишь? – спрашивал Турукин, стоя над его постелью. Спрашивал презрительно, но без злобы.

– Передергался, нервы, наверное… Ладно, отложим до завтра. Но чтобы к завтрему был на ногах! – Турукин перевел властный взгляд на Рауфа.

Таким образом, для подготовительной работы с Никифоровым Наталья получила еще сутки. Пусть хоть отдастся ему, подумал Лука. Нет, лучше без этого…

* * *

Когда бандиты ушли, Лука подманил пальцем Рауфа и проговорил едва слышно, почти шепотом:

– Мне надо проболеть еще один день…

– Ты чего это, голос потерял? – усмехнувшись, спросил Рауф. Он был заметно взволнован от визита сюда самого Артиста, который не удостаивал его обычно своим вниманием. – Ты и вправду теперь отсюда уйдешь?

– Да, Рауф. Но завтра мне еще рано. Помоги мне протянуть до послезавтра.

Рауф пропустил его слова мимо ушей.

– Как же ты уйдешь? Расскажи…

– Выкуп дам. Но завтра он еще не будет готов…

– Помоги и мне, слушай. Я тебе отплачу!

– Я тебя вытащу отсюда, Рауф. Но сначала я должен уйти один.

– Нет, дорогой. Или вдвоем, или…

– Тогда – никто. Ты этого хочешь?

– Я Толику скажу!

– Не советую!

И наверное, так тяжел в этот момент был взгляд у Луки, что Рауф не сразу смог ему что-либо ответить. Потом спросил:

– И что же ты мне сделаешь?

Лука сказал первое, что пришло на ум:

– Я тебя убью.

Смелых, отчаянных людей хватает и среди жителей Кавказа. Как показали недавние войны, их немало. Но Рауф был не таким. Около полугода назад он потерял себя. А стать смелым назад – не получается. Хотя об этом написано много художественной литературы.

Рауф очень ясно представил, как один из амбалов бьет его – все по печени и по печени. Пока она не превращается в кровавый кисель. Артист в это время чистит свои ногти, а Лука стоит рядом и всем своим видом говорит: «Я же тебя предупреждал!» Конечно, не обязательно, чтобы это случилось. Но ведь и не исключено…

Рауф начал понимать, что Лука зачем-то нужен главарю этого дома, иначе бы с ним не церемонились. Значит, у того есть шанс спастись. И он обещал ему, Рауфу, помочь. Надежда, понятно, слабая. Но, видимо, не напрасно говорят, что надежда умирает последней. Рауф быстро поднялся.

– Ты куда? – голос у Луки был тревожным. – Надо мне – вот куда! Укол тебе сделаю, температуру до сорока нагоню…

– Пока не надо, до завтра подождем. Но к завтрашнему вечеру я должен быть в полудохлом состоянии.

– Все равно пойду. Не хочу я сейчас быть с тобою рядом, батоно Лука…

* * *

На следующий день Турукин снова стоял над его кроватью.

– Долго бюллетенить собираешься?

Лука попробовал встать, заранее зная, что ничего из этого не получится. Его повело, и он, не удержав равновесия, рухнул возле кровати на пол.

– Рауф! Рауф, мать твою…

Через минуту в дверях появился Рауф, которому было велено сидеть у себя.

– Подними. Что это с ним?

– Нервы…

Сердце у Луки бешено колотилось. «Что это он мне такое впаял? – с испугом подумал он. – Вот уж воистину – услужливый дурак опаснее врага…»

– Доктор, посудину дай. Тошнит… – с трудом выговорил он и едва дождался тазика. Это была обычная реакция его организма на высокую температуру или стресс. Рауф с профессиональным интересом наблюдал теперь этот клинический случай. А Луку продолжало выворачивать.

– В общем, так… – проговорил Турукин тоном врача, ставящего диагноз. – Завтра – крайний срок!

Ослабевший Лука лежал поверх одеяла мокрый, как мышь.

– В таком состоянии не найду…

– Не найдешь – не обессудь!

Лука, несмотря на слабость, видел, что терпение у Турукина еще есть. Видимо, здорово запали в голову пять килограммов. Впрочем, в любом случае завтра надо быть на ногах. Если у Натальи все в порядке, значит, Никифоров должен найти этот черный дом и наблюдать. Но не может же он наблюдать за домом вечно – даже подогреваемый обещанным миллионом. Значит, Лука должен выйти и подбросить ему план действий.

* * *

– Мне нужен товарищ Никифоров…

– Никифоров?.. А по какому вопросу? – Дежурный явно скучал у телефона в прокуренной тоскливо-казенной комнате. И вдруг – такая посетительница. Не чета вешалкам, что по телевизору любят показывать, есть за что подержаться.

– По личному вопросу… – Наталья была не готова к тому, что ей будут задавать подобные вопросы. Не будь она сейчас так напряжена и взволнована, наверняка догадалась бы, что это всего лишь способ милицейского заигрывания.

– По личному? – Дежурный окинул взглядом то, что ему было доступно: большие глаза, губы полноватые, шея белая, тонкая, грудь – о такую наколоться в самый раз! К сожалению, все самое интересное было скрыто барьером, разделявшим закон и граждан.

Наталья наконец поняла, что означает неторопливость дежурного, и приветливо улыбнулась. Дежурный смог убедиться, что и зубы у нее не хуже остального.

– Пожалуйста! Мне очень надо поговорить с ним…

– Ох, эти женщины, что они с нами делают! – Дежурный с неохотой оторвал взгляд от Натальи и поднял трубку внутреннего телефона.

– Алло, Егоркин! Никифоров на месте? Пусть сюда подойдет…

Через несколько минут в дежурную часть вошел офицер, подтянутый, плотный, чуть выше среднего роста, с крупными, характерными чертами лица, с глубокими морщинами на лбу. Если бы Наталья не видела его фигуры, уверенные, сильные и легкие движения, она, пожалуй, сказала бы, что ему за пятьдесят. На самом деле ему было не больше сорока.

– Это к тебе гражданочка… – кивнул дежурный на Наталью.

– Это вы наш участковый? – потупившись, спросила Наталья, отступая к двери.

– Вообще-то я не участковый… – Никифоров пристально всматривался в лицо Натальи, точно пытаясь узнать ее, вспомнить.

– Но… у меня действительно личное дело. Не важно, участковый вы или нет.

Никифоров пожал плечами.

– Тогда пройдемте в мой кабинет…

– А не в кабинете можно? – Наталья направилась к выходу, и Никифоров, как бы нехотя, шагнул за ней.

С тех пор, как они с покойным Кулькиным увидели в лифте убитого парня с необъятными плечищами, прошло шесть дней. Потом грохнул тот выстрел из «Жигулей», и Никифоров, прихватив пистолет погибшего приятеля, вынужден был скрыться. По обоим инцидентам были открыты уголовные дела. И оба так и не стронулись с места. В случае с Кулькиным пришли к выводу, что имело место нападение с целью завладеть оружием. Второй случай квалифицировали как мафиозную разборку. Парень тот погибший, амбал, нигде в милицейских реестрах не значился, документов в его карманах не обнаружено. А пистолет системы Макарова за номером таким-то принадлежал к партии оружия, которую Министерство обороны или какие-то иные организации продали в Закавказье: сделки такого рода были не совсем чисты с точки зрения международного права, и поэтому, понятно, «никто ничего более подробно сказать не мог». И, стало быть, оба «дела» должны были стать, выражаясь милицейской терминологией, «висяками», то есть висеть на отделении, на следователе до неопределенного времени.

Никифоров мог быть за себя спокоен. Но спокойствия не было. Напротив, он чувствовал, что его затягивает в какой-то омут, затягивает медленно и муторно, но неотвратимо. Приходя домой со службы, он только и мог сказать своей не венчанной спутнице:

– Нель, просто дай пожрать и все. И не спрашивай. И сто грамм наркомовских, боевых.

Обычно он не пил, не имел такого пристрастия. Но стресс есть стресс!

Нелька его, Нинель Петровна, была душевной женщиной – ни о чем не спрашивала, наливала, кормила, укладывала, обнимала. Она была торговым работником и многое успела повидать на своем веку.

По ее версии, Никифоров сейчас переживал из-за Кулькина. Нельзя сказать, чтобы они были близкими людьми. Но когда на твоих глазах ухлопывают мужика, с которым ты вчера сидел в столовке или вора брал, то невольно начинаешь думать, что на его месте мог оказаться ты сам. Это время от времени случается с милицейскими работниками. Тогда они начинают усиленно ходить на специальную подготовку, по сто раз повторять приемы рукопашного боя и стрелять в тире не тогда, когда заставляют, а по собственной инициативе.

Все это делал и Никифоров. Потел в спортзале, потом шел в тир, падал, уворачивался, полз, имитируя боевую обстановку, бил по силуэту из своего тысячу раз проверенного пистолета. Сослуживцы его относились к этому снисходительно: нервы успокаивать надо, что бы там ни было. Но ничего их не может успокоить, кроме времени, постепенно забудешь обо всем – и легче. Так что, пусть стреляет, пока стреляется. Так считали в отделении, да и Нинель разлюбезная склонна была считать так же.

Но они ошибались. Смысл никифоровских действий был иной. Он готовился. Стрелял он и прежде прилично, теперь же – проверял, экзаменовал себя. И освоенные некогда приемы мордобития доводил до автоматизма. Незаметно подкапливал и патроны, чувствуя, что вскоре они могут пригодиться. Хотел проверить, приноровиться к кулькинскому пистолету, но это было опасно. Если стрелять с двух рук, «по-македонски», как сказано в одной хорошей книжке, огневая мощь усиливается неизмеримо. Если, разумеется, ты способен на такую стрельбу. Никифоров был способен.

Когда эта молодая особа начала бормотать что-то странное и звать его в сквер, Никифоров не удивился. Внутренне он был готов к чему-то подобному. Он мог спокойно отмахнуться от нее. «Нет, не могу, занят, я не участковый, говорите здесь, изложите все на бумаге». И еще сколько угодно подобных отговорок. Но он считал, что надо идти вперед – по крайней мере владеешь инициативой!

Первое, что он сделал, посадил девушку за деревья, чтобы их не было видно из милиции.

– Извините, я… не знаю с чего начать… – девушка замялась.

– Волноваться не надо. Как вас зовут?

– Наталья… Николаевна.

– Меня зовут Николаем Петровичем. Прошу вас, не волнуйтесь…

– Невозможно…

Он через силу улыбнулся.

– Ну тогда как хотите. Ваше дело… «Господи, помилуй, – торопливо произнесла про себя Наталья и осеклась: в церковь не ходит, а теперь вынуждена обращаться к Господу. Прикрыла глаза и снова запричитала мысленно: – Господи, прости и помилуй. Помоги, Господи! Страшно…» И сразу за поминанием Бога, за молитвой мелькнула противная мысль, зачем, мол, все это – для какого-то чужого мужика, который два раза за коленку подержал. А сама уже открывала сумочку, вынимая монеты – три штуки, что скатились тогда на пол, разбежались по углам ее комнаты.

И теперь Никифорову надо было решать, как себя вести: удивиться или сделать вид соответствующий, неофициальный. А можно и вообще послать ее подальше…

Он смотрел ей в глаза пристально, не мигая, и молчал.

– Это все! – проговорила Наталья. – Они у меня случайно оказались. Остальные у него отобрали…

– Кто?

Задавая этот вопрос, он рубил за собою концы. Но эта женщина была не похожа на провокаторшу. Слабое утешение…

– Я не знаю, кто. Его хотят убить! Он выйдет оттуда на какое-то время сегодня или завтра и бросит вам инструкцию… – Она понимала, что несет что-то, похожее на чушь, тем не менее продолжала. – За это он даст вам миллион долларов!

– А он у него есть? – Никифоров не смог не улыбнуться.

Наталья почувствовала себя летучей рыбой, выскочившей из воды: вроде летишь, и кругом все сверкает, а дышать нечем! И, вздохнув, ответила:

– Я не знаю…

Это понравилось Никифорову. Он всегда считал себя человеком крепких и продуманных решений. Но это было не совсем так. Решения принимал он сразу – по велению того, что «тикало» внутри. И то, что внутри, услышало сейчас полную беззащитность – и Натальи, и того странного мужика. Попытаться их спасти мог только Никифоров. Один на всем белом свете. Такие вот примерно чувства, щемящие слегка его нутро, испытывал он, матерый мужик и старый служака.

– Расскажите мне все, что знаете. Только обстоятельно и непременно все.

– В общем, вчера раздался телефонный звонок… – начала Наталья. И стала рассказывать то, что мы уже знаем.

* * *

Первое, что надо было сделать теперь Никифорову – отпроситься. Капитан Калинин, его непосредственный начальник по уголовному розыску, досадливо покачал головой.

– Не вовремя все это, Никифоров!

Категоричности, однако, в его голосе не было, и Никифоров понял, что в результате он согласится.

– Нелька приболела у меня. Надо…

– Что это с ней? Баба – кровь с молоком… – начал было Калинин и махнул рукой. – Ладно. С ребятами договоришься – свободен.

– Спасибо, товарищ капитан! «Товарищей» как будто отменили. Но как же теперь обращаться к старшему? «Господин капитан»? Сверхидиотизм недоделанных!

Прямо из дежурки он позвонил Егоркину.

– Ну, как, Петь, подменишь?

Егоркин около четырех лет прослужат в угрозыске и тихо-тихо ушел, вовремя сообразив, что дело это сильно на любителя.

– Отчего не помочь? – Егоркин подышал в трубку. – Только это, Коль, без обиды… пятьдесят штук потянешь?

Плюнуть бы ему сразу в рожу. Но теперь ведь вся жизнь такая – как за границей. С матери родной берут деньги!

В кармане у Никифорова лежало три золотых десятки, и он сказал:

– Согласен!

– Когда отдашь?

– Ну что ты за скотина, Егоркин? При первой встрече! – Он резко положил трубку на рычаг, чтобы тот не успел отказаться.

Монету он продал прямо на Даниловском рынке тихому узбеку, который чах над своими сухофруктами. Тот потер николаевский профиль о рукав, покачал на руке, вопросительно посмотрел на Никифорова.

– Семьсот, – сказал Никифоров. – Не хочешь, не бери!

Узбек спокойно вынул пачку пятидесятитысячных. «Продешевил! – догадался Никифоров. – Ладно, что теперь…» Его не то чтобы злила, но все же как-то подзуживала мысль, что все эти деньги могли быть его. С голоду они, ясное дело, не помирали при Нелькиной работе, но все-таки… Ладно, обойдемся!

Возвращаясь домой, он заглянул в рыболовный магазин «Утренняя зорька», благо по пути, и купил себе за сто пятьдесят тысяч бинокль. Дома прихватив кое-какой еды и бутылку воды, засунул все это в спортивную сумку. Туда же затолкал теплую куртку и такие же штаны: нигде так не мерзнешь, как в засаде! После этого позвонил Нинели.

– У меня тут дела, кис, частный бизнес. До утра придется исчезнуть…

Что-то наподобие измены она в голове не держала, поэтому отреагировала по-деловому, по-свойски:

– Надо тебе это?..

– Обещают миллион.

Нинель, самой собой, не сомневалась, что речь идет лишь о миллионе «деревянных».

– Значит, богатым будешь…

– Возможно. Ты, Нель, к телефону сегодня не подходи. Я тут сказал, что мы отвалили с тобой на денек.

– Если бы!..

Через час он уже был возле станции «Сухаревская», спокойно шел по Сретенке, читая названия переулков, пока не набрел на нужный. Мочалов переулок был невелик, Никифоров прошел его минут за семь. Черного дома здесь не было и в помине. Значит, где-то во дворах, подумал Никифоров и нырнул под арку одного из проходных. Погулял по нему из конца в конец и вернулся. Нельзя сказать, что на душе его было совсем спокойно. «Да что я в самом деле! – одернул он сам себя. – Пока еще ни во что не влип. Попросили поработать частным детективом – это теперь в порядке вещей…»

То, что он искал, оказалось в третьем или четвертом дворе. Дом был действительно черный и выглядел необычно. Цвет, определяя его облик, являлся в то же время и как бы его униформой. Это первое, о чем подумал Никифоров, увидев темную эту обитель. И не стал входить во двор, чтобы не мелькать под окнами. Напротив был неплохой, удобный, на его взгляд, дом эпохи конструктивизма – всего в четыре этажа. Слуховое окошко над крышей было открыто, и Никифоров подумал, что на чердаке могут жить бездомные. Но это даже к лучшему! Если бы чердак был заколочен или завешан жэковскими амбарными замками, началась бы головная боль, знакомство с лишними людьми, объяснения и в результате – лишняя засветка. С бомжами же всегда можно договориться или взять за глотку, если надо. Бомжи, они в общем-то безобидные. А уж если припугнуть…

Дверь на чердак оказалась запертой. Но короткая лесенка к ней, если можно так выразиться, была «обжита». Это Никифоров про себя сразу отметил. Но как быть с замком? Попробовал дернуть это амбарное чудище за дужку – без толку. Значит, он где-то просчитался, рассчитывая на легкий успех. На всякий случай он потянул на себя дверь, и она… открылась. Значит, здесь жил бомж и бомж этот был умным. Он оставил жэковский замок, но освободил от шурупов одну из петель, на которых этот замок висел. Очень хорошая работа: вошел, дверку аккуратно прикрыл – замок висит как ни в чем не бывало. Так и хотелось поздравить его с открытием, сукиного сына.

Чердак был добротный, сухой – живи, не хочу! А гнездовье свое бомжи устроили в дальнем углу, за трубой, чтоб из окна не было видно огонька крохотной свечи, стоявшей в изголовье их, так сказать, лежбища. Впритык к трубе они навалили тряпья, собранного, как видно, на помойках, и укрыли замусоленным дырявым одеялом. Близко ко всему этому Никифоров приближаться не стал. Отошел к окну и надежно замаскировал сумку. А из окна – можно было даже на крышу не вылезать – отлично был виден выход из черного дома. Значит, на вечер, на темное время суток место для засады есть. Оставалось подумать о дневном времени. И Никифоров окинул себя, что называется, с головы до ног. Джинсы на нем были трепаные, куртка – под стать им. Для убедительности свернул из валявшейся под ногами газеты «Труд» пилотку и отправился в хозяйственный магазин покупать кисть и краску. Так он стал медлительным, нерасторопным маляром, красящим забор и чугунную оградку, отделявшую тротуар от газона. На всякий случай придумал для своей деятельности и объяснение: дескать, подрядили его на эту работу жильцы. Но его никто ни о чем не спросил.

С перерывами на отдых он красил весь день. Выход из черного дома был прямо перед глазами. Во второй половине дня туда зашел всего один человек – плотно сбитый, квадратный малый в кожанке и в мятых, вытянутых на коленках штанах. Глаз на таких у Никифорова был наметан – бандюга. И, проводив парня глазами, он окончательно успокоился: дом был тот, который ему нужен. А через некоторое время заметил он и двух бомжей, мужика и бабу, которые, озираясь, вошли в «его» подъезд, без сомнения, держа путь на чердак. Накладывая на ограду второй слой краски, он протянул во дворе еще с час, продолжать дальше красить было бы подозрительно. И он, поднявшись наверх, уверенно дернул чердачную дверь. После чего проговорил громко и властно:

– Все, Леха, я кемарю! А ты приткнись где-нибудь рядом и следи за его дверью. Чуть что, шуми, а если ко мне кто полезет – мочи! Глушитель только прикрутить не забудь…

Не замечая как бы запаха от поспешно погашенной свечи, он прошел к слуховому окну. Теперь бомжи не шелохнуться и, стало быть, мешать ему не станут. И, торопливо перекусив, он вынул из сумки бинокль. Сумерки за окном сгущались, и без него теперь обойтись было нельзя.

* * *

Нельзя сказать, чтобы Наталья не доверяла милиционеру. И лицо у него было доброе, и голос располагающий. Впрочем, мы склонны доверять любому «Мосбизнесбанку» и любому «Русскому дому Селенга», где русских, пожалуй, столько же наберется, сколько на Таити. Хотя и наличие русских не дает теперь особой гарантии. Короче говоря, она не выдержала и тоже поехала на бывшую «Колхозную», а ныне «Сухаревскую», потом побрела по Сретенке, то есть повторила путь Никифорова. И черный дом без труда отыскала, и «маляра» увидела. Можно было ехать назад. Но Наталья поняла, что не сможет покинуть это место, пока все не кончится. С другой стороны, и оставаться здесь было нельзя. И она медленно пошла по Сретенке. Оказавшись в сквере, села на скамейку возле памятника Крупской. Погода на глазах портилась, ветер дергал ее за волосы и довольно нахально лез под юбку. «Мужика тебе надо, девушка… – грустно подумала Наталья, – тогда не будешь так воспринимать ветер…»