Текст книги "Тайна Черного дома"

Автор книги: Николай Иванов

Соавторы: Сергей Иванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Он купил в табачном киоске жетон и набрал ее номер. Набирая, повторил в уме несколько раз цифры и выбросил бумажку с номером в урну.

– Наталочка, я войти к себе не могу. Там этот стоит…

– Что же делать?..

– Ты жди, а я что-нибудь придумаю.

– А может, чихать на эту самую штуку?..

– А если из нее человека убили. И она у меня!

Наталья молчала.

– Ладно, придумаю что-нибудь! Жди… Несколько часов Лука мотался по городу практически без дела. Думал. Потом поймал такси и погнал на Шаболовку.

Когда подъезжали к дому, сказал водителю:

– Мне нужно к самому подъезду – впритык к двери. Сделаешь?

Его идея заключалась в том, чтобы остановиться у подъезда и сразу нырнуть в дверь. Правда, потом надо будет как-то выбираться из крысоловки. Но можно попробовать. Например, отворить с треском окно, чтобы громила поднял башку и увидел Луку. Потом выскочить на лестничную площадку и ждать у кабины лифта. Если громила пойдет пешком, нырнуть в кабину. Если будет вызывать лифт, по-тихому, на цыпочках сбежать по лестнице. Но получилось все по-другому. Шофер промазал, проскочил подъезд. А может, Лука от волнения недостаточно точно ему скомандовал.

– Сдай назад. Мне нужно, чтобы ты подъехал дверь в дверь.

– И что будет?

– Ничего. У меня нога болит, каждый лишний шаг смертелен.

– Если бы знал, что вы от рэкетиров бегаете… – проговорил шофер с усмешкой.

– Какие там рэкетиры! Теща…

Со второго захода Лука благополучно влетел в подъезд. Это он думал, что благополучно. На самом же деле Мальчик без труда разгадал его комбинацию. И, тихонько свистнув, подал знак Барану. И Баран, не очень понявший, что от него хочет Мальчик (строит из себя шефа, педик малохольный, подожди, когда-нибудь разберемся и с тобой), затолкал в рот последний кусок пиццы, глотнув пепси, с сожалением отставил бутылку и пошел за Мальчиком в подъезд.

А Лука в это время уже собирал чемодан. Несколько драгоценных минут потратил на поиски мыльницы и футляра для зубной щетки. Теперь ему предстояла самая рискованная и стремительная часть операции: распахнуть окно, заманить бандюгу и бежать. Схватившись за шпингалеты, он бросил взгляд в окно. Бандюги на месте не было. Лука сразу же вспомнил свои метания возле подъезда. Называется, приехали. Что же делать? И где сейчас этот громила?

Испытывая настоящий страх. Лука подкрался к двери. Он ничего не услышал, но мог бы голову дать на отсечение: за дверью уже стояли.

– Ну, что же ты! – нетерпеливым шепотом торопил Мальчик.

– Я вообще не по этой части… – едва слышно отвечал Баран, скрежеща отмычками по замку.

– А по какой ты части, пиццу жрать? Дай сюда…

Отмычками занялся Мальчик, но и у него ничего не получалось. Говорят, такие замки Остап Бендер открывал ногтем мизинца. Видно, здесь были не те отмычки или не те умельцы держали их сейчас в руках. Лука это понял сразу, хотя и стоял за дверью, едва не дрожа от ужаса.

Наконец Мальчику надоела беспомощная возня с замком и он в раздражении хилым своим плечиком толкнулся в дверь. И она, бумажно-фанерная, вздрогнула даже от этого лилипутского прикосновения.

Лука отступил на шаг от двери и, вынув из кармана пистолет, передернул затвор. В ту же секунду его прошиб пот. И, если б дала ему судьба секунд пять, он бы просто убежал в туалет, заперся бы там и замер. Но судьба хотела распорядиться по иному.

Мальчик отошел от двери и негромко проговорил:

– Давай вместе, одним ударом…

А Лука… Словно бы им кто-то руководил сейчас, управлял. Он отжал собачку и повернул щеколду – отпер дверь. И, отступив в сторону, встал у стены с пистолетом наизготовку.

Через несколько секунд Лука услышал топот тяжелых ботинок – это бандюга разбегался, чтобы с лету вышибить дверь. И когда он выкрикнул «ха!» – Лука резко распахнул дверь, так что могучий удар разрядился об угол капитальной стены прихожей. Баран, взвывший от боли, стал разворачиваться к Луке, и в ту же секунду Лука машинально нажал на спусковой крючок.

Не замеченный Лукой Мальчик отскочил за лифт, даже не подумав прийти подельнику на помощь. А Лука подхватил Барана под мышки. Тот был жив не более, чем тряпичная кукла. Только огромная и очень тяжелая. Лука с трудом дотянул его до лифта, нажал кнопку и, когда двери открылись, втолкнул в кабину. Потом вернулся в квартиру, огляделся. К счастью, на пол прихожей не пролилось ни капли крови.

А Мальчик в это время лежал на лестничном пролете этажом выше, мечтая только об одном: превратиться в половичок, во что угодно плоское, чтобы убийца ни в коем случае его не заметил. Но Лука ведь и не был убийцей и поэтому действительно ничего не замечал. Помня только о том, что здесь ему нельзя больше оставаться ни секунды, он ринулся вниз.

Когда на квартире Лучкова раздался выстрел, в подъезд входили Никифоров и Кулькин. Никифоров придержал Кулькина за локоть:

– Не иначе как у «клиента» стреляют… Что будем делать?.. Подождем.

Вскоре прямо перед ними остановился лифт и двери ею автоматически раздвинулись. На полу кабины лежал человек. И так неудобно, скрючившись он лежал, что сразу было понятно: не жилец. Из-под крупного застывшего тела на грязный пол кабины вытекала кровь.

– Не трогай… – обронил Никифоров.

– Знаю…

– Ходу отсюда!

Они направились было к двери, но, услышав вверху шаги, нырнули в темный закуток под лестницу и затаились. Мимо них пролетел Лука, и они сразу поняли, кто убил большого.

Лука шел прочь от своего дома. Милиционеры крались за ним. И все это видел Мальчик, глядевший из окна с площадки пятого этажа. Многого боялся в своей жизни Мальчик. Но больше всего той минуты, когда его будут мучить. И поэтому он должен обязательно проследить за «фальшивым» и все про него узнать – иначе Артист не простит. Мальчик учитывал, что много чего может наплести ему, сочинить, причем очень правдоподобно, и тем не менее был уверен, что Артист не простит. Он мог спасти себя только при одном условии. Если выполнит то, что ему приказано.

Мальчик остановился на первом этаже, у лифта, и локтем, чтобы не оставлять «пальчиков», нажал на кнопку. Увидев Барана, понял сразу, что душа его уже далеко. Секунду-другую он размышлял, не забрать ли пистолет, но не решился.

* * *

Лука торопливо шагал, почти бежал, сам еще не зная, куда. Подальше от убийства. За ним, по другой стороне тротуара – Никифоров и Кулькин. Следом, как всегда бесшумно, крался Мальчик.

– Может, бросим это дело – от греха подальше… – предложил, не сбавляя шага, Никифоров.

– Жалко!.. – В ответ Кулькин произнес несколько замечательных нецензурных слов. – Разве плохо поделить нам эти деньжищи!

Никифоров ничего не ответил. Получалось, что «гада» надо обязательно брать. Но как это сделать на освещенной улице? То, что золотишко при нем, Никифоров и Кулькин не сомневались.

Опомнился Лука на Октябрьской площади. Сад возле памятника Ленину на лавочку – с той стороны, где изображена Надежда Константиновна Крупская. На соседних скамейках школьники старших классов пили пиво из жестяных банок и обжимались, подражая негритянским клипам.

Лука вспомнил о своем обещании Наталье и двинулся к подземному переходу. Из-за колонн Республиканской библиотеки за ним последовали две могучие милицейские фигуры. И ни Лука, ни Кулькин с Никифоровым не обратили внимания на человечка, ростом чуть повыше мартышки, который тихо, будто нехотя, поднялся со скамьи на троллейбусной остановке и двинул за ними.

Луки вернулся на освещенную Шаболовку. В этот час она довольно оживленна. Так что судьба его пока берегла. А Мальчик, радуясь удаче, забежал во двор к своей машине. Теперь он имел преимущество. Правда, когда машина движется со скоростью катафалка – подозрительно. Но, как говорится, хочешь жить, умей вертеться.

В огромном смятении, терзая себя, Лука подходил к Натальиному дому. Он понял, что пора брать себя в руки. Что сделано, то сделано. Хотели убить его, но вышло наоборот. Но ведь когда он разрабатывал свой аппарат, разве не понимал, что так или иначе становится на тропу войны? С золотом никто просто так не расстается. Выходит, не понимал. Зато теперь пора понять! Возможно, это далеко не последний его выстрел…

Лука замедлил шаг, остановился. Наталье он должен позвонить. Но жетона у него не было. Где взять? Лучше всего у метро. По палаткам шастать сейчас – могут запомнить. Особенно с его теперешней испуганной физиономией.

Пока Лука размышлял и терзался, пока менты проклинали освещенную улицу, Мальчик успел подрулить к заскучавшему Гоге.

– Вы что там, озверели совсем?

– Заткни пасть, Гога. И быстро за мной! Лука шел теперь по улице Лестева, убираясь подальше от Шаболовки – к станции метро «Тульская». Днем эта улица тихая, навевающая всякие спокойные мысли. Ночью же темна и глуха.

– Самое место! – проговорил Кулькин. – Надо брать…

И они прибавили шагу, сокращая расстояние до «гада». А до него оставалось несколько десятков метров, и улица Лестева не так уж велика. Их обогнали темные «Жигули», проехали вперед, притормозили, словно кого-то поджидая. Никифоров машинально отметил, что номер у машины как-то подозрительно заляпан. И обратил внимание, тоже автоматически, что модель машины та самая, на которой любит гонять мафия средней руки.

В этот момент Лука обернулся, точно почувствован импульс – наверное, очень мощное электричество исходило от Никифорова и Кулькина. Причем от Кулькина сильнее. Лука не знал, кто эти двое: через плечо да и в темноте разглядеть не мог. Но сразу понял: это за ним. Наверное, стоило попытаться вести себя как-нибудь по-другому, иначе. А Лука побежал, рванул с места в карьер. Кулькин был помоложе Никифорова и припустил за Лукой что есть мочи. Никифоров – за ним.

Видно, верна русская пословица: лиса за зайцем, а заяц от смерти! И сколько ни старался Кулькин, догнать «гада» не мог. Впрочем, соревнование их продолжалось недолго.

Мальчик, наблюдавший за погоней в зеркало заднего вида, сказал, повернувшись к Гоге:

– Я остановлю, а ты хватай его… когда добежит.

Расстояние между Лукой и машиной быстро сокращалось. Гога выскочил в самый аккурат: Луке уже было не свернуть. И Гога вмазал ему очень точно – в пах. И успел поймать враз сложившегося пополам «фальшивого».

– Милиция! – Кулькин пер на машину сзади, как паровоз, и орал на ходу. – Всем оставаться на местах!

Мальчик готов уже был дать по газам. И только дикий страх перед Артистом не дал ему этого сделать.

– Стреляй, сука! Стреляй! – закричал он в истерике Гоге, срываясь на визг.

И Гога выстрелил. Кулькин не добежал до машины каких-нибудь пяти метров. Пуля попа ла ему прямо в орущий рот и замертво опрокинула на асфальт.

Мальчик распахнул заднюю дверцу.

– Быстрее!

Бандит впихнул не успевшего прийти в себя от боли Луку в машину, втиснулся сам, и «жигуленок» прыжком рванул с места.

Никифоров даже не стал пытаться догнать ее. Он наклонился над Кулькиным и вынул из мертвой руки напарника табельного «Макарова». «За пистолет ему теперь отчитываться не надо… – машинально подумал он и тут же судорожно спохватился: – И меня здесь быть не должно…»

Нырнув в темный лабиринт проходных дворов, Никифоров через несколько минут вышел на другую улицу, в совершенно другую жизнь.

Глава восьмая. ВКУС ПЛЕНА. ТАЛАНТ ДОКТОРА ШУЙСКОГО

– Будешь, мразь, говорить?

– Больно! – кричал Лука.

– Знаю, что больно. Где ты взял монеты, тварь?

Его даже не стали связывать. Просто бросили на стул, и карлик с обезьяньим личиком начал сжимать плоскогубцами пальцы его левой руки, пристегнутой к столу специальной лямкой. Куда же он попал? Лука не мог понять и буквально терял сознание от страха.

А сидевший на подоконнике Гога повторял с монотонностью испорченного граммофона:

– Мальчик, дай я ему врежу, как надо!

Он уже знал, что его друга Барана уложил именно Лука. Мальчик криво улыбался и покачивал головой. Ему приятно было изводить сразу двоих.

– Где взял монеты?..

– Я уже говорил тебе…

– Вам! Понял, ублюдок? Вам…«Скотина!» – Лука опустил глаза, но на пререкание не отважился.

Я уже говорил… что вытащил их из урны…

– Это не ответ. – Мальчик улыбнулся и взял плоскогубцы. – Будем говорить или будем что?

Лука не успел ответить, не успел издать даже звука, мучитель снова сдавил его пальцы. Боль отозвалась в мозгу, в сердце и даже в животе. И тут же он вспомнил!

– Я вспомнил!

– Видишь, какие хорошие результаты. Говори…

– Отпусти! Не могу… Отпустите!

– Отпустите… его звали Птица. Федя Птица! И монеты его, и пистолет его!..

Лука выкрикивал слова торопливо, теряя всякое достоинство, потому что этот маленький эсэсовец продолжал сжимать плоскогубцами его мизинец.

– Ты знаешь, кто такой Птица?!

– Да не знаю я, отпусти. Какой-то вор…

Лука ничего не мог сделать со своим мучителем, разве что плюнуть ему в лицо. Но тогда он точно остался бы без пальца. А мысли о собственной чести, о достоинстве в этот момент в голову ему как-то не приходили. Единственный доступный способ, который мог избавить его от боли, был обморок. И Лука потерял сознание. Может быть, не столько от боли, сколько от беспомощности и от страха, что боль эта будет бесконечна.

Когда он очнулся, Мальчик сидел по-прежнему напротив и держал плоскогубцы наготове.

– Хочешь еще? Откуда узнал про Птицу?

– Два милиционера… говорили. Они после меня подошли к урне…

– Ты что-то знаешь про Птицу и скрываешь?..

– Не-ет! Я ничего больше не знаю!

– Трус ты и дерьмо… – Мальчик вложил в привязанную руку Луки плоскогубцы. – Поиграйся пока… – И вышел.

Лука остался наедине с громилой. И тот сейчас же встал, широко шагая, направился к Луке. Лука перехватил свободной рукой плоскогубцы и приподнялся над столом.

– Лучше не подходи…

– Ну конечно! – Гога взял его за горло и начал медленно сжимать пальцы. Лука, ничего не соображая от ужаса, опустил руку с плоскогубцами на голову своего врага. Но Гога, недаром он был кандидатом в мастера по боксу, легко уклонился. Плоскогубцы лишь мазнули по его щеке, оставив большую царапину.

Гога отступил на полшага и улыбнулся:

– Молодец. Этого мне было и надо…

Он ударил Луку огромным своим кулаком в живот, прямо под дых.

Движение воздуха в легких Луки тут же прекратилось. Боль смещалась с чем-то ослепительно желтым, засиявшим в глазах и ударившим и ноздри. И больше Лука ничего не чувствовал.

Он не знал, сколько пробыл в нокауте. Но когда очнулся, его тут же вырвало – прямо на яркий синтетический ковер. Поднял голову и увидел сидящего напротив себя человека, одетого в бордовые бархатные штаны и тончайшего полотна цветную сорочку. На пальце сидящего был тяжелый золотой перстень, увенчанный невероятных размеров рубином.

Голова Луки стала проясняться, и он исподволь почувствовал присутствие где-то неподалеку Большого Золота. Нет, флюиды исходили не от безвкусного перстня с рубином. Рядом было что то посерьезнее…

Человек, сидящий напротив, перевел взгляд с Луки на Гогу и приказал ему негромко, но твердо:

– На колени!

– Я-то при чем? – побагровев, отозвался Гога. – Гляди, как он мне по роже звезданул! Зачем ему только Мальчик, сучонок, плоскогубцы оставил…

Лука, не до конца еще пришедший в себя, молча созерцал эту невероятную сцену.

– На колени, я сказал! И ползи сюда…

В это трудно было поверить, но верзила Гога опустился на четвереньки и пополз к странному повелителю.

И повелитель, как бы стряхивая с ноги своей дерьмо, двинул темно-коричневой замшевой туфлей прямо Гоге в челюсть. Громила тяжело валился на бок.

– Не притворяйся, – пристыдил его ударивший. – Чтобы тебя отключить, это надо тетю лошадь сюда позвать и ее левую заднюю ногу.

Лука почувствовал себя заметно лучше.

– Он Барана кончил… – проговорил, поднимаясь, Гога.

– Потому что тот был баран! – ответил человек с перстнем презрительно. – Это каким же надо быть идиотом, чтобы тебя замочил вот такой вот… чмырь! Твоего Барана просто жизнь отбраковала, понял?

Гога молчал, разглядывая свои грязные кулаки.

– Ладно. Побазарили – хватит. За товарища заступился – похвально. Но больше бить не смей, это тебе не Мальчик говорит, а я. А насчет напарника не расстраивайся – подберу.

Гога тяжело вздохнул, но промолчал.

– А сейчас поедешь на Новый Арбат, в «Метлу». Покажешь пушку. – Человек с перстнем вынул пистолет, отобранный у Луки. – Оттуда сразу позвонишь мне. Доложишь, чего они тебе там скажут: Птицына эта вещь или нет…

– Заделают меня там… – покачал головой Гога. – Толик, будь человеком, пусть Мальчик сгоняет…

– А не надо было пулять в кого попало, не глядя.

– Разборка есть разборка. Барана тогда тоже задели, ты же знаешь…

– А теперь скажешь им, что Барану – конец. И кончим на этом. Не за то я тебе плачу два куска зелеными, чтоб спорил!

И Гога понуро поплелся к двери. Мальчик, стоявший в стороне, бросил ему связку автомобильных ключей, Гога машинально поймал их огромной своей пятерней.

– А что с этим делать? – спросил Мальчик у того, кто, по всей вероятности, был здесь главным и кого Гога называл Толиком.

– Не до него мне сейчас. Запри пока.

* * *

Мальчик привел его в тесную продолговатую комнату с небольшим окном на торцевой стене. Под окном стоял письменный стол, что казалось странным, если принять эту комнату за камеру. Рядом диван – небольшой, похожий на домашний.

Лука по-прежнему чувствовал золото, он гляделся вокруг, прежде чем сделать шаг к дивану.

– Слушай сюда, мразь, – начал Мальчик с привычной для него любезностью, – будешь тут сидеть, пока не позовут.

Лука стоял, опустив голову, чтобы не выдать своей ненависти к этому человеко-примату. И еще он был поглощен ощущением близкого золота.

– Ты понял, что говорю? Врубился?

– Н-да…

– В помещении все на электричестве. Смотри, дотронешься до занавески… – Мальчик прикоснулся к плотной шторе – раздался противный прерывистый писк, как у современных электронных будильников. – Понял, сука?

Лука кивнул.

– Подходишь к окну или двери – сразу сигнал. И тогда жди меня с плоскогубцами…

Наконец он ушел, дверь закрылась. А она была добротная, прочная. Впрочем, Лука и не собирался бежать. На это у него сейчас не было ни сил, ни смелости.

Который теперь час? Лука бросил взгляд на свой грошовый китайский хронометр, который, по-видимому, остановился еще там, на улице Лестева, когда Гога проводил «силовое задержание». Пожалуй, уже часа два или три ночи. Лука поднялся с дивана, оглядел дверь. В электронную систему, гарантированную Мальчиком, он верил слабо. Пищало как-то уж очень подозрительно. И скорее всего не от шторы, а из кармана у Мальчика. А вот то, что Мальчик сейчас поглядывал за ним, не исключено. Россия, она и на стадии мафии Россия: без мудреных телекамер обойдется, когда есть дырки и щелочки для подглядки.

Лука подошел к двери, прислушался. Было тихо. Подозрительных отверстий он тоже не заметил. Хотел было приблизиться к окну. Посмотреть – может, удастся угадать район. Хотя, если бы удалось вырваться, он бы сообразил, куда бежать в родном городе. Что-то как будто у него начало складываться в уме. Но мешало присутствие золота. Крепкий дух его мешал вспоминать, соображать, думать.

Что-то настойчиво свербило в его мозгу, какая-то мысль, какое-то воспоминание приближалось к его сознанию и тут же удалялось. Мешало золото. Что-то ему вспомнить нужно, что-то важное. Во-первых, ему очень важно узнать, куда он попал, где находится. А во-вторых, во-вторых… Нет, Лука никак не мог сосредоточиться и осознать что-то важное. Предельным усилием воли он вернул свою память назад, к разговору с этим странным Толиком. Отправив куда-то Гогу, тот окинул Луку оценивающим взглядом и сказал:

– Хоть мне это и не очень нужно, все же представься. Как зовут тебя, фамилия?

– Лучков Лука Васильевич…

И тут Толик произнес эту странную фразу:

– Ну, в общем-то я это и без тебя понял…И что-то тогда сразу же поразило Луку, что-то необычное. Но что же, что? Лука спохватился: надо отключить прибор. Когда этот зверюга двинул его по животу, аппарат включился. Обычно необходимо три нажатия, чтобы включить его. Сейчас хватило одного – такой силы оказался удар. Теперь надо все отключить, это позволит спокойно думать. Как говорится, не было счастья… Он получил нокаут, зато знает теперь, что здесь есть тайник, клад. А может быть, все лежит просто в сейфе? Нет, Луке почему-то не верилось, что слитки золота или золотые монеты будут держать в сейфе. Доллары – еще куда ни шло.

Не сразу решился Лука отключить приборчик, помня о депрессии. Он был в смятении и призывал на помощь всю свою волю. Вы когда-нибудь делали себе харакири? Нет? Значит, не представляете, в каком состоянии находился в эти минуты Лука.

Он нажал наконец на кнопку, затаившуюся в его плоти. Запах исчез. Тучи на небосводе его разума расползались. Сверкнула первая звезда. И никакой депрессии. Лука удивился: неужели и это преодолел? Значит, я сильный…

Но уже в следующую минуту все изменилось. «Господи, как все плохо! – Лука схватился за голову. – Как все безнадежно и плохо!» Нервы и чувства не подчинялись ему, выли, точно свора замерзших мартовских кошек. С ужасом увидел он, сколько непотребного натворил за эти несколько дней и особенно – в последний день. Он убил человека! Хладнокровно ждал в прихожей, чтобы выстрелить. Ему стало отвратительно разговаривать с самим собой, даже быть рядом. Но что ему оставалось? Треснуться головой о стену? Затравленная, таявшая, как шагреневая кожа, воля его металась и твердила одно и то же: «Таблетки! Если бы были таблетки! Выпил – и спать…» Но таблеток не было. И негде было их добыть.

Ему стало совсем невмоготу, и он выдернул из брюк ремень. Он ненавидел себя. Теперь оставалось найти поскорее способ, чтобы покончить с окопавшимся в нем подонком, а значит – с самим собой. Лучше всего привязать ремень к трубе центрального отопления. Справа от окна она делает изгиб. Лука встал на стул, потянулся к трубе. И тут распахнулась дверь. Лука обернулся и, не удержав равновесия, свалился со стула.

Приподняв голову, он увидел перед собой ноги в узких брючках и понял, что перед ним Мальчик. Машинально прикрывая руками голову, Лука успел уклониться от удара. Темно-вишневая штиблета с твердым рантом скользнула едва ли не в сантиметре от подбородка.

– Ты что же это делаешь, мразь? – осведомился Мальчик в обычной своей тональности и вырвал ремень.

– Да-ай! – Лука разрыдался, словно школьник. – Я повеситься хочу. Не могу больше-е…

– На! – Цыплячьей своей ручонкой Мальчик полоснул его по лицу. Пощечина эта была ощутима разве что для мухи, но Лука отшатнулся к дивану, сел, закрыв лицо руками.

– Нюня! – Мальчик вынул из тумбочки, стоящей рядом с диваном, плед, набросил на пленника. Поступок, скажем прямо, невероятный для этого карликового бандита, но и он имел объяснение. Мальчику было лестно, что его удар, что называется, свалил с ног этого, не сказать, чтобы хилого, человека.

Лука не слышал, как Мальчик вышел, заперев за собой дверь. Безысходная горечь душила его. Да еще эти слезы! В последний раз он плакал во втором классе – из-за несправедливой двойки… Все его мысли сейчас сводились к одному: жизнь уже непоправима!

Трудно сказать, что освободило его от мук. Может быть, провидение. Он неожиданно уснул. Крепко, не видя снов.

* * *

А Толик-Артист заснуть не мог. Половина третьего, а ему все не спалось. В постели была особенно заметна его субтильность – кровать просторна, как платформа. А гидроматрац с подогревом делал ее уютной и удобной – никакой бабы не надо. Упади и не шевелись – сразу станет комфортно и хорошо. Но ему не спалось, и он нажал на кнопку звонка. Потом, помедлив некоторое время, вдавил на панели другую кнопку. Бронированные двери его апартаментов раздвинулись, вошел Мальчик. Толик сделал жест, подзывая его ближе, и Мальчик на ходу, точно боясь, что его остановят, начал рассказывать про ремень, про пленника и про бабью его истерику.

– Ну, пришлось врезать ему разок, сам понимаешь…

– Чем?

– Как это чем? У меня кулаки неплохо работают!

Толик простосердечно улыбнулся. Он вообще был нетипичным руководителем группировки. Типичные – это, как правило, шкафы, наподобие новопреставившегося Барана. Кстати сказать, и дела Толика были необычны. Но об этом позднее…

Человека-обезьянку этого Толик держал при себе не сказать чтобы за ум или необыкновенную проницательность. Качества эти в Мальчике были сильно преувеличены – уж не им ли самим? Артист мог позволить себе нанять человека любой проницательности, любой остроты ума, дело только в цене. Мальчика он держал за то, что тот был слабее даже его, дохлее и мельче. Разумеется, в его теперешнем положении Толик вообще никого не боялся и не было нужды демонстрировать ему свою физическую кондицию. Для этого у него было специальное подразделение достаточно сильных исполнителей. Очень льстило Толику, что всегда есть под рукой некая ящерица, которую он может раздавить лично, без применения наемников. Таким образом, Мальчик был у него одновременно и как бы мальчиком для битья и кем-то вроде Меншикова. И денщик и первый министр. Считалось, что Мальчик ему беззаветно предан.

– Ладно, пошел на место, – сказал Толик голосом хозяина, отсылающего к порогу своего сеттера. – Не могу представить, как это он рыдает…

– Обмочил штаны, испугался, что опять допрашивать начну.

– Ладно, отвали. И не спи, сучонок! Нам еще должен Гога отзвонить…

* * *

Лучков… Забавно все-таки! Толик узнал его сразу. Глазам своим не поверил, даже переспросил имя. Говорят, гора с горой не сходятся, а человек с человеком могут вполне. Хотя в чудовищном московском муравейнике горе с горой, пожалуй, естественней встретиться, чем людям. Однако это не касается тех, кто занимается чем-то одинаковым или похожим. Скажем, два литератора непременно столкнутся в писательском клубе ЦДЛ, в издательстве или в Доме творчества.

Но Толик-Артист занимался далеко не литературой. Он подготавливал и совершал преступления. И если он встретился с Лучковым, получается… Нет, как-то не верилось; что они из одного котла хлебали. Что этот недотепа занимался чем-то… достойным.

Читатель, вероятно, уже догадался, что ставший в некоторых кругах знаменитым Толик-Артист – не кто иной, как бывший одноклассник Луки. Тот, что умел находить шарик по запаху. Турукин была его фамилия.

«Лучков, Лучков… – размышлял Артист, – неужели правда, что он стал «деловым?» Покинул позорный клан «мужиков» – если пользоваться лагерной терминологией – и перешел в более уважаемое сословие. Не верилось в это Артисту. Но тогда почему они встретились? И сколько ни думал он, все его мысли сходились на том, что все это – лишь нелепое совпадение и Лука говорил на допросе правду. Случайно увидел, как Федя Птица, человек в их мире авторитетный, в законе, скидывал в урну пушку и кошелек с рыжавьем. Впрочем, Толик не любил подобной терминологии. Толком теперь ее никто не знал. А новое поколение подпускало в свой идиотский жаргон для пижонства, для понта. «Н-да… и чего же теперь с ним делать, с этим однокашником?»

В бронированную дверь позвонили.

– Ты? – спросил Артист в переговорное устройство.

– Володя-Француз звонит…

Это был человек, в лагерь которого Толик отправил Гогу.

– Хорошо… – Артист поднял трубку радиотелефона. – Рад тебя слышать, Француз!..

Поговаривали, что в жилах Француза в самом деле текла французская кровь, что было довольно сомнительно. Но дом под Парижем он себе откупил – это точно.

– Ты зачем своего дебила прислал? – спросил Француз. – Хочешь его поучить? Это что – мне подарок?

Как мы уже знаем, Гога и покойный Баран кое в чем провинились перед людьми Француза.

– Нет-нет, Вольдемар! Отпусти его, пожалуйста.

– Тогда я «игрушку» себе оставлю. Это что – действительно Федино?..

– Феде оно теперь долго не понадобится. Дай-ка мне моего… дебила.

Через несколько секунд в трубке послышалось:

– У телефона!

– Тоже мне – оперуполномоченный! Понял, надеюсь, что я тебе сейчас шкуру спас?

Толик был истинный лицедей и режиссер одновременно. Сначала послал за провинность Гогу к врагам, а теперь якобы спасал. Отдавать его в лапы французовских парней не было оснований. Гога хоть туповат, но исполнителен. И, пожалуй, он-то больше, чем кто-нибудь, был предан своему хозяину.

Гога молчал, выражая тем самым главарю свою покорную благодарность.

– Езжай к себе на хату. Завтра свободен… «Пускай попьет, помянет корешка…» – подумал Голик, кладя трубку. Он был чувствителен и снисходителен к чувствам других.

Казалось, теперь, после того как сделал пророс дело, ему бы заснуть со спокойной совестью. Но из головы не выходил этот Лучков, будь он неладен. «Что же с ним делать-то теперь? Ничего не остается, как отправить… к мяснику. Чем он лучше других?» Он нажал попку переговорного устройства:

– Слышишь?..

Мальчик тихонько кашлянул, подтверждая, что он весь внимание.

– Утром позвони доктору, понял? Меня больше не беспокоить – ни под каким видом! – Отключил переговорник, потушил свет.

Но ему не спалось. Напряжение и нервотрепка, накопившиеся за долгие недели его рискованной жизни, иногда вдруг вылезали наружу – то в виде мучительной бессонницы, то в безудержном желании до бесчувствия напиться.

* * *

Доктор Леонид Борисович Шуйский был гением пятидесяти четырех лет от роду.

С точки зрения обычного человека, не связанного с медициной, приятных специальностей у врачей бывает мало. Да и существуют ли они вообще? Ведь даже косметолог, который учит женщин становиться еще прекрасней, по сто раз на дню моет руки, чтобы не подхватить какую-нибудь гнойную нечисть. Это только в рекламе он общается с очаровательными девушками, одетыми в кружевное белье. А в жизни к нему приходят прыщавые и бородавчатые крокодилы, только женского рода.

Что же тогда сказать об урологе, который большую часть жизнь проводит возле мочи и купается в ее запахе, как дельфин в Черном море! Но Леонид Борисович не считал свою жизнь проклятой, как, наверное, считало бы большинство из нас. Он знал о моче все и даже больше этого. Он мог по ней гадать, колдовать, а главное – угадывать все, что больному написано на роду. Не в смысле женитьбы, понятно, или неожиданного наследства, а в смысле здоровья или недуга на ближайшие месяцы и годы, что и подразумевает количество счастья на этот период.

Слава о нем шла. Но слава эта была негромкая. Своим гением он заслуживал гораздо большего, но на крылах его дарованья гирями висела трусость, и он оставался практически рядовым врачом, «отличным специалистом» – титул, который получает всякий, проработав лет десять на одном месте. А Шуйский проработал в урологии, и к тому же в одной и той же поликлинике, намного больше. Беда только, что он уродился трусом. Воспитанный на песнях типа «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих», Леонид Борисович долгое время стеснялся, а в большей степени и боялся разговоров о земле обетованной. Друзей себе заводил, как правило, среди русских и жену взял русскую, что вовсе не избавило его от известных превратностей семейной жизни. Дети, стало быть, по всем законам родились у него русские. Однако, сколь ни старался он обрусеть, до конца не обрусел, черного кобеля, говорят, не отмоешь добела. И он не стал своим ни в том лагере, ни в этом. У него в конце концов и с детьми не заладилось. Дети – двое сыновей – тянулись к еврейскому, к еврейской культуре, к синагоге, интуитивно да и физически чувствуя, что в наше время с этим прожить проще, вольготнее, хотя бы в смысле всевозможной гуманитарной помощи, всяких приемов, праздников, поездок и тому подобного.