Текст книги "Основной конкурс (5 конкурс)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Когда наступает Время

И мы по-прежнему красивы и молоды.

Вы ошибаетесь, мы вовсе не умерли.

Uma2rmaH

С мерным шуршанием мы со скейтом прорезаемся сквозь извечно не успевшие сгуститься сумерки. Светофоры мигают насмешливым жёлтым, а на душе тревожно, будто что-то приближается. Это не паранойя. Многие вытаскивают на улицу тряпки, газеты и мелкий мусор, а толпа моих знакомых отморозков даже катит со склада несколько бочек с горючей гадостью.

– Время настаёт! Время… Время… Оно идёт! Беги! Круши! Сжигай! Готовься! Время! Время… – доносится из разных концов улицы, и многоголосным эхом прокатывается по всему Потустороннему миру.

Лица у всех при этом такие, будто кто-то хорошо приложил их кирпичом. Верх собранности, пик сосредоточенности, кульминация логической мысли. Я улыбаюсь и разгоняюсь до предела. Несусь по городу, раскинув руки в стороны и будто бы случайно цепляя отморозков по пути. Сильные пальцы сжимаются вокруг моей кисти, и здоровенный бугай – любитель поэзии «серебряного века» по прозвищу Стражник – притягивает меня к себе явно не за тем, чтобы пламенно признаться в любви.

– Что, брат, остаешься?

Он настойчиво вглядывается мне в глаза, и я пожимаю плечами.

– Ещё бы! Никак не могу избавиться от любви к вечно жёлтым светофорам и птичьему помёту, – шепчу проникновенно, шаря при этом в его кармане. Дело нелёгкое: велика вероятность нащупать что-то не то. Пока что моя добыча – всего лишь изрядно помятая пачка сигарет. – А лужи и белые мельтешащие точки перед глазами повергают меня в неописуемый восторг. Не говоря уже о…

– Хватит, – прерывает он, разжимая свою граблю. Пачка сигарет давно перекочевала ко мне в карман, так что я спокойно вскидываю руки и отвечаю:

– Как скажешь!

Его шайка молчит, и я осматриваю их, скорее, по привычке, чем из интереса. Они одинаковые, как большие серые панельные дома с пустыми окнами, по коридорам которых, гулко отбиваясь от стен, гуляет ветер. Упорные монолиты, выдерживающие любой ураган. Как и все, кто пытается уйти, когда приходит Время. Я на их фоне выгляжу совсем хилым. Такой себе гранжевый гаражик, маленький, но атмосферный.

– А остальные? – интересуется Стражник.

– И они. Без нас отсюда исчезнет хорошая музыка.

Стражник кивает, и мне кажется, что этот верзила-панк видит себя, как минимум, рыцарем в сверкающих доспехах, а меня – чумазым бездомным пацанёнком. Хилым трусом. Кудрявым мальчишкой, которому ещё предстоит вырасти. И, наверное, он прав даже больше, чем я думаю.

Стражник мудр и если бы здесь у кого-то были хоть какие-то возрастные признаки, то он наверняка был бы стар. Вполне возможно, что в его версии Потустороннего мира мимо светофоров проезжают кэбы. И близнецы, играющие на перекрестках «Нирвану», вызывают у прохожих когнитивный диссонанс. Не удерживаюсь и, нагибаясь за своим скейтом, отвешиваю Стражнику галантный поклон.

– В общем, бывай. И держи, – он вытаскивает из рюкзака блок сигарет и бутылку какой-то бодяги, которую намешивают в здешних барах. – Даст… – Стражник замолкает и вглядывается в серое небо, – не свидимся, – вздыхает он, протягивая всё мне. Зацапываю дары и киваю:

– Надеюсь. Ни пуха, ни пера и попутного ветра!

Плывущие перед глазами белые точки начинают медленно растворяться, и я понимаю, что нужно спешить. Это у меня получается хорошо.

В нашем доме открыты окна. Забросив ноги на подоконник, Джун размеренно курит. Она умеет это делать – курить красиво. Спешащие прохожие сворачивают шеи и перешёптываются, но никто не опускается до низких замечаний. Пресекать пошлости взглядом Джун тоже умеет, как никто другой.

Поджигаю груду мусора перед домом и пролезаю внутрь через окно. Не слишком люблю возиться с дверью. Близнецы появляются практически сразу. Арк запрыгивает следом за мной, а Арс, за плечами которого болтаются две гитары, проникает в дом стандартным способом.

Вот и всё. Все трусы в сборе. Можно зажигать костры, закрывать окна, баррикадировать двери и рассказывать истории под звуки гранжевых пластинок. Так и пройдет моё семнадцатое Время. Так проходили все шестнадцать.

Мы все появляемся одинаковыми. Запутанными, растерянными, не знающими, что делать и куда идти. Нам всем здесь холодно и неуютно, как бывает, когда ждёшь автобуса на промозглой остановке, а он и не думает приходить. Мы все чувствуем, что надо двигаться дальше, только вот куда? Ответа нет.

Я пришел вместе со Временем. Обычно так не бывает, наверное, что-то где-то глюкнуло или сломалось. Мне, потерянному и ничего не понимающему, довелось стать свидетелем местного Апокалипсиса. Всё горело и рушилось, люди сталкивались друг с другом и кричали на все голоса, не видя и не слыша ничего вокруг. И – что самое страшное – в этом массовом сумасшествии каждый был сам за себя.

Джун вытащила меня из-под обгоревшей бочки, под которой я трясся от ужаса, даже не предпринимая попыток подняться, и потянула за собой. Вся в грязи и с исцарапанными ногами, она показалась мне ярким маяком посреди шторма. Впрочем, тогда я был готов идти за кем угодно, лишь бы очутиться в безопасности.

Наше недолгое путешествие завершилось в канализации. Там, в тусклом свете костра, близнецы перебирали струны гитар, а Мих голосил:

Я не единственный!

Я не единственный!

Презирай меня,

Делай это снова и снова...

Чистая агрессия разливалась по затхлым коридорам, очищая всех нас, ограждая от ужаса, творившегося на улице. Что-то светлое и теплое рождалось в сырой вони из ненастроенных гитар, спутанных волос, небритых подбородков и просвечивающих сквозь дыры в потертых джинсах коленей.

А когда Время ушло, мне предложили убраться вон. Я послал их к черту и остался.

Вскоре я узнал, что здесь нет ни ночи, ни дня, а есть лишь серые сумерки и лужи, в которых отражаются здания: настоящие или те, что вижу я.

Белобрысые, тощие и долговязые близнецы Арс и Арк, откровенно косящие под Курта Кобейна – две башни, соединенные галереей. Со множеством комнат, заваленных разным хламом, приветливыми жёлтыми окнами и открытыми нараспашку дверями. Крепкий Мих – заброшенная школа, в которой когда-то было шумно и весело, но теперь слышна лишь крысиная возня. Джун… Джун всегда была разной, изменяясь от маяка до маленькой лодочной станции, от мрачного подъезда до особняка в викторианском стиле. Длинные прямые волосы, ровная чёлка, тёмные веснушки, зелёные насмешливые глаза, нарочно выставляемые напоказ ноги в синяках, привычка красиво курить, умение передавать настроение одним взглядом – в Джун было так много всего, сочетаемого и не очень, что мне оставалось только удивляться тому, сколько разных помещений может уместить в себе такая хрупкая девчонка.

За день в лужах мелькают тысячи отражений, и в них мучительно не хватает чего-то теплого.

А иногда наступает Время. Чёрными птицами, заслоняющими небо, оно несёт с собой темноту и запах свежего помёта. И мы поджигаем все, что может гореть. Что нам в том мире? Что нам в этом? Мы просто знаем: надо прятаться, пока другие отчаянно бегут. Глупо спрашивать, куда и зачем.

Войти во Время – единственный способ выбраться отсюда, снова начать играть в жизнь. Только не предугадаешь, удастся ли. Может, ты просто будешь сходить с ума и переживать конец света ещё и ещё, пока твоё Время не придет за тобой. С меня хватило. Каждый раз бороться непонятно за что – удел сильных, а мы из другого теста. И гордиться можем лишь небольшой победой над законом улиц, что гласит: «Никогда ни к кому не привязывайся». Здесь не принято сбиваться в стаи. Ведь когда приходит Время, ты остаешься с ним один на один. Даже те, кто ходит толпами, идут не друг о друге, а сами о себе.

Мы же учились уживаться вместе. Это было непросто.

Миха я помню плохо. Он был грубым и резким, носился со своими трагедиями, как последний Гамлет, и ушёл в моё третье Время. Просто вышел на улицу, даже не сказав никому ничего на прощание – и исчез. О нём старались не говорить. Так было легче.

Лишь из намеков и оговорок я узнал, что сюда Мих попал с кем-то. Этого кого-то Время забрало раньше, а его оставило. Впрыгнуть в следующий поезд у Миха не получилось. И в тот, который шёл за ним, тоже.

Тогда я понял, почему каждый раз закрываются в доме близнецы. Яркие, шумные и уверенные в себе – меньше всего они походили на слабаков, просто им было что терять. К тому же, оба неровно дышали к Джун. Сначала мне казалось, что от любви страдает кто-то один, и я пытался угадать, кто. А потом оставил это бесполезное занятие и втрескался в Джун тоже, за компанию.

Все любили Джун, и Джун любила нас всех, но при этом с ней не был никто. Потому что, если б был – хрен бы что от нас осталось.

Мы сидим на сваленных в кучу матрасах. Джун пытается спать, а я протираю свой скейт под мерное бренчание настраивающихся гитар близнецов. В колонках Курт спрашивает, насколько мы несчастны.

Мы счастливы до безобразия.

Птицы потихоньку улетают, догорают последние костры, пустеют улицы. Становится тихо. Скейт сверкает чистотой, а я зеваю и подлезаю к Джун, чтобы уснуть. Ненароком пытаюсь пристроить руки туда, где помягче, но женский голос укоризненно шепчет:

– Марси! Кыш!

Вообще-то меня зовут Марком, но их вариант мне нравится больше. В нём и моё имя, и моя сущность. Тот, кого принесло Время. Пришелец. Марсианин. Марси.

– Когда-нибудь мне повезёт, – убеждённо говорю я, пряча руки под подушку. Улыбаюсь, закрывая глаза. Повезёт. Во сне так точно.

– Или не повезёт. – Чувствую чьё-то дыхание возле своего уха, пытаюсь перевернуться на другой бок, но и там меня не оставляют в покое.

– Парней тут двое…

– Девушка – одна.

– Так что, жеребёнок, рискуешь наткнуться не на то, – прыскают близнецы, а я запускаю в кого-то из них подушкой.

– Да идите вы!

Они никуда не идут, и вместо этого начинают тыкать своими граблями, куда достанут. Достают они много куда, и словосочетание «ласковое обращение» им явно не знакомо. Дезертирую с лежбища под громкое ржание. Эти двое на что угодно пойдут ради Джун, никакой мужской солидарности.

О Джун мы не знали практически ничего, кроме того, что она рассказывала сама.

Джун танцевала на улицах, развлекая прохожих, на это и жила.

Ноги у Джун были в синяках от постоянных встреч с асфальтом, а в доме хранилась целая коробка потрясных пластинок.

На вопросы о Джун никто не мог ответить ничего вразумительного. Людей она держала на значительном расстоянии. Даже нашу разросшуюся шведскую семейку, хоть и ближе у неё никого не было.

Джун была самой весёлой и одинокой девушкой, которую я знал, а её прозвище было окутано тайной. Прекрасно помню, как спросил у близнецов, что оно значит.

– Джун? – Арс многозначительно почесал подбородок. – Дирижабль жизни уносит небо, – изрек он и замер, глядя вверх.

– Чего?

– Дрянные журавли улетают навсегда.

– Куда?

– Драчливые жирафы улепётывают назад!

– Зачем?

– Думай, жеребенок, умнеть надо, – Арк потрепал меня по голове, и я догадался, что они несут полный бред.

– Очень смешно! А серьезно?

– Дихлорсилан... – начали они синхронно, но я заткнул уши. Надолго меня не хватило. Любопытство оказалось сильнее.

– Даже.

– Жутко.

– Узнавать.

– Наверное, – сжалились надо мной близнецы. И я понял, почему они не пытаются докопаться до правды. Кто станет допрашивать девчонку, которой хочет понравиться?

Я люблю ставить чайник, но ненавижу его выключать. Мне нравится наблюдать, как он потихоньку чернеет, шипит и выпускает клубы сизого дыма, будто сказочный дракон.

– Марси, садюга, когда ты прекратишь издеваться над посудой? – спрашивает меня Арс. Арк ещё спит, а Джун принимает душ. Когда она выйдет, мы будем дружно на неё пялиться, надеясь, что полотенце спадёт. И то, что оно скрывает от нас гораздо больше, чем сарафан, который Джун обычно носит, никого не будет волновать.

Именно на это я и рассчитывал, но подлый Арс нарушил все мои планы, выключив чайник и засунув его под холодную воду. Комната сразу же наполнилась запахом гари.

– Эй! Подожди! У меня новая жалоба! – ору я, подражая Курту, но Арсу уже не до меня: он натягивает на руки брата грязные носки. И так всегда. В этой недошведской семье я какой-то приемный.

Наши коллективные попытки проснуться и пожрать прерывает настойчивый стук в дверь. Близнецы косят под отчаянных флегматиков и не отрывают задниц от стульев, Джун задумчиво курит. И только мне здесь есть дело до того, что происходит в мире.

Высовываюсь в окно. На улице настоящий панк-парад во главе со Стражником, чьи руки перемотаны грязным тряпьём.

– Сочувствую. Надеялся, больше не встретимся. Крепко же тебя приложило в этот раз! На бочку нарвался? И тебе не хватает рупора, ну, знаешь, для солидности, – заявляю я ему. В общении со Стражником главное – болтать сразу обо всём, тогда есть хоть какая-то вероятность, что на что-то он ответит. Хотя это иллюзия. Стражник не разговаривает, он говорит. Что хочет и кому хочет.

– Всё пройдет, как с белых яблонь дым, – туманно изрекает он. – Джун дома?

– Опаньки!

– И зачем тебе наша Джун, жереб… обознался, прошу прощения, мудрый конь?

Патлатые просовываются в окно, потеснив меня с двух сторон и я чувствую себя крайне обиженным жизнью. Мне, конечно, тоже не нравится, когда к нашей общей девчонке заглядывают всякие с официальными визитами, но это не повод заставлять ближнего чувствовать себя шпротом в банке.

Еле-еле мне удается втиснуться обратно на кухню. Джун там уже нет. Судя по тому, что близнецы начинают промывать мозги хмурым панкам, она все-таки отошла в укромное место перетереть со Стражником.

Я зажигаю сигарету, закрываю глаза и отключаюсь от звуков. По двум башням ползут разноцветные змеи-гирлянды, освещая все вокруг. Даже в мой гараж попадает радуга. Панельные дома равнодушно глядят пустыми глазницами и растворяют цветные огни в темноте.

Джун появляется достаточно быстро.

– Ну, чего там? Что-то случилось? Приснилось? Привиделось? – налетаю на неё я, пока этого не сделали близнецы.

– О, чего там только не... Нас зовут на свидание. В следующее Время. В программе: галлюцинации, массовая истерия, птичий помёт и запах гари. И как я могла от такого отказаться? Ах! – Джун картинно прикрывает рот ладонью. Мы дружно вздыхаем. Успокоившиеся близнецы подхватывают гитары и уходят нести правильную музыку в массы, а я остаюсь докурить. Не люблю дымить на ходу. На кухне горит свет, и я вижу отражение Джун в стекле. Она выглядит как обычно, только руки подрагивают. Это я могу понять. Стражник – странный тип. Вроде и поговоришь с ним спокойно, а потом тебя полдня телепает и дурь разная в голову лезет.

– Эй, ты чего? – подхожу к Джун и взъерошиваю ей волосы. Вместо ответа она притягивает меня к себе за ворот футболки и целует. Губы у Джун обветрившиеся и шершавые, но меня это ничуть не беспокоит, потому что большего кайфа я не испытывал никогда. Она отстраняется, а я опираюсь о тумбочку, потому что голова слегка кружится, а эмоций столько, что я бы мог заразить ими всю флегматичную шайку Стражника.

Наклоняюсь к Джун снова, но получаю легкий шлепок по щеке.

– Не перегибай.

Джун самым бессовестным образом докуривает мою сигарету, а я подхватываю скейт и выбегаю на улицу, улыбаясь, как последний придурок.

Радоваться мне расхотелось очень скоро. Как только в воздухе снова забурлило тревожное ожидание и обычно стоящий на паузе мир в очередной раз начал движение в сторону пропасти.

Два Времени подряд. Такого при мне ещё не случалось.

Я несусь по улицам так быстро, что из-под колес летят искры. И чем ближе становится дом – тем сложнее пробираться сквозь толпу смельчаков, желающих испытать свои силы. Разные здания вырастают перед глазами, смешиваются, путаются и разбиваются на тысячи обломков. И если бы не успокаивающее шуршание скейта – клянусь, я бы свихнулся на месте. Домой прилетаю последним. Близнецы затаскивают меня внутрь, и мы закрываем окна.

– Этот мир сходит с ума. Да пошел он к чёрту! – говорю я, плюхаясь на матрасы. За окном сгущается темнота. Арк и Арс спорят, какую песню сыграть первой, а Джун где-то на кухне варит кофе.

Приди таким, какой ты есть и каким ты был,

Таким, каким я хочу, чтоб ты стал.

Как друг, как друг, как старый враг.

Не торопись, поспеши… – заводят они. Гитары сливаются, охрипшие голоса перебивают шум за окном. Песня подходит к концу, а Джун не спешит к нам присоединяться. Бегу на кухню, чтобы узнать, чего это она, и замираю в проходе. Кухня пуста, на плите угрожающе шипит почерневший чайник, а входная дверь болтается на петлях, будто нечто совсем недавно подохшее. Так уже было. Когда пропал Мих.

Как старая память, – поют близнецы.

Как старая, черт возьми, память.

На подкашивающихся ногах вбегаю в комнату и пытаюсь что-то им сказать, но голос меня не слушается. Так и стою, бессмысленно открываю рот и машу руками, как бледная обезьяна. Наверное, машу убедительно, потому что близнецы без всякого трепа бросают гитары и бегут посмотреть, из-за чего же меня так прибило.

Теперь мы пялимся на дверь вместе.

– Нельзя её там бросать, – переглянувшись, заявляют они.

– Жеребёнок, побудь тут… – командует Арк, но я не слушаю и несусь к выходу со всех ног. Заветная дверь приближается. Там, за порогом, все мои страхи, и я зажмуриваюсь, боясь, что иначе так и не смогу пересечь этот рубеж. Помню только одно: у меня больше шансов вернуться, чем у близнецов, ведь терять мне нечего.

Не знаю, смог бы я на самом деле выскочить один на улицу, и не узнаю никогда, потому что в дверном проёме нас трое.

На улице, мы сами себе не хозяева: здесь беснуется Время. Я вижу людей, в панике налетающих на горящие бочки, вижу птичий помет, приземляющийся прямо на их головы, вижу Стражника, смиренно ждущего своего часа.

– Джун! Джун! Твою налево, Джун, отзовись! – перебивая друг друга, кричат близнецы. В этом сумасшествии можно найти все, что не нужно, но почти невозможно – то, что действительно ищешь. И все-таки каким-то чудом я вырываю из этого безумного мельтешения знакомый силуэт.

– Сюда! – киваю я близнецам, и мы, крепко вцепившись друг в друга, подбираемся к ней. Это непросто, спасает только то, что мы – довольно приличного размера препятствие, которое остальным проще обойти, чем взять на таран. Джун стоит спокойно и смотрит себе под ноги.

– Джун! Джун! Очнись! – я протягиваю ей руку и пытаюсь продвинуться немного вперёд, но не могу.

– Арк, не смей, слышишь! Даже не думай!

Голос Арса за спиной заставляет меня обернуться. С идущим последним Арком творится неладное: что-то пытается забрать нашего друга наверх. Я изо всех сил вцепляюсь в него и тяну обратно к земле, Арс делает то же самое. Может, мы и слабые, зато упорные.

– Только попробуй исчезнуть, чёртов придурок. Только попробуй! – кричит Арс.

Мы вцепляемся друг в друга сильнее и сильнее, и мне уже не понятно: где я, а где близнецы. Вскоре не остается ни чувств, ни мыслей, ни меня самого. Есть только мы. И мы держимся изо всех сил.

Прибейся к стае. Уткнись носом в блохастый бок соседа и не скули. Ты не единственный. Я не единственный. Арк – тем более.

Через какое-то время держаться друг за друга не составляет никакого труда. И я с удивлением замечаю, что больше не слышу криков и запахов. Очертания мира смазываются, как залитый водой акварельный рисунок, и сбивчивое дыхание близнецов бьет по ушам своей громкостью. Мы будто очутились в большом пузыре.

– Эй, жеребёнок, мы светимся!

Арка больше не уносит от нас, его губы шевелятся, но голос звучит в моей голове. Не сговариваясь, мы пытаемся найти Джун в белой туманной размазне. Это на удивление легко: её образ настолько четкий, что даже режет глаза.

– Эй, Джун, давай сюда! Тут круто! – зовём её мы, но она улыбается и качает головой.

– Вы уходите,– отвечает Джун, и улыбки сползают с наших лиц, – а я остаюсь.

– Но почему?

– Другая жизнь, удивительная, начинается…

Мы пытаемся рвануть ей навстречу, но что-то относит чертов пузырь вверх, выше и выше. Где-то вдалеке гитара играет ненавязчивый гранж. Мы поднимаемся над городом. Горят костры, хаотично кружат по улицам смазанные серые тени. И лишь две фигуры остаются четкими, незыблемыми: Джун, машущая нам рукой на прощание, и Стражник, провожающий нас взглядом. А за спинами у них колышутся огромные белые крылья вечных проводников из одного мира в другой.

Мне становится легко-легко и совсем не страшно. Ведь что бы ни случилось, я не единственный. Я больше не один.

Прим.: в тексте использованы переводы песен группы «Nirvana»

–