Текст книги "Основной конкурс (5 конкурс)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Извини, приятель, так вышло. Боюсь, с тобой яблоня никогда бы не расцвела. Но – не завидуй! Для тебя я приготовил другой фрукт. Называется – «Забвение». Тоже вкусная штука. Тебе понравится!

–

Солнце на проводе

Солнце сияло над головой, палило с пронзительно-синего потолка. Марина лежала на матраце, закинув руки за голову, и, не отрываясь, наблюдала за своим светилом. Стоило отвести взгляд, как перед глазами начинали множиться радужные шары, и в центре каждого продолжала сиять маленькая золотая копия. Тогда Марина протягивала руки и ловила эти шары, но они просачивались сквозь пальцы. Всё время убегали в самый последний момент, и от этого ещё сильнее хотелось их поймать.

Но сейчас шаров ещё не было, и потолок без них казался пустым. Неинтересным.

В стену бухнули два раза.

– Дуся, хватит спать! – рявкнул голос Ташкента.

– Я не сплю, – ответила Марина и бухнула по стене в ответ.

– А чем занимаешься?

– Смотрю на солнце.

– Прекращай, все глаза себе спалишь.

– Почему это тебя тревожит, если даже мне самой плевать? – удивилась девушка.

Она привыкла воспринимать мир именно таким: четыре глухие стены, неровно выкрашенные серой краской, синий потолок и голая лампочка на тонком проводке. Матрац вдоль стены, рядом письменный стол, низкий табурет, на столе стопка книг и листы чистой бумаги, в противоположном углу умывальник и унитаз. Сливное отверстие было единственным проходом за пределы этого тесного, однокомнатного мирка.

Иногда Марина смотрела на это отверстие и представляла, как становится длинным червём, проскальзывает в тёмноту незнакомых труб и плывёт прочь. Не имеет значения, куда, главное – плывёт!

Девушка встала и принялась ходить взад-вперёд, разминаясь. Это было одним из немногих развлечений: совершать прогулки из угла в угол по диагонали. А ещё писать записки – стихи, обрывки мыслей. Эти записки она лепила на стену, и за прошедшие горы их набралось очень много.

Но особенно она любила говорить с теми, кто жил в смежных мирах. Этих людей Марина никогда не видела, только слышала голоса, но и этого казалось вполне достаточно. Особенно она дружила с Ташкентом за первой стеной, и Сапёром за третьей. С ними она разговаривала по несколько часов. Ни Ташкент, ни Сапёром не слышали друг друга – только через неё. По каким-то странным законам голоса могли проникать только сквозь одну стену и вдребезги разбивались о вторую.

Была ещё Тихоня – девица за второй стеной. Она появилась недавно, заменила вечно ноющую, вечно недовольную Матрону. С Тихоней Марина разговаривала редко, та никак не желала знакомиться и неохотно отвечала на вопросы. Только раз, в порыве откровенности, поделилась, что у неё всё время болит голова. Так сильно болит, будто в череп вбивают ржавые гвозди, и никаких средств, кроме тишины, против этого нет.

Марина обещала, что не будет шуметь, когда у соседки возникнет головная боль. С того момента они разговаривали всего пару раз, вежливо, но не более того.

И только за четвёртой стеной всегда, сколько Марина помнила, царила тишина.

– Что делаешь, Дуся? – поинтересовался Ташкент.

На самом деле, сосед носил имя Тахир, но настоящими именами никто не пользовался. Было в этом что-то чужое, непривычное. Вот Ташкент – это понятно, а Тахир… Кто такой Тахир? Или Андрей, спрятавшийся под маской грубияна Сапёра – кто он?

Марина ковырнула ноготком стену и ответила:

– Думаю.

– О чём?

О свободе. Всегда только о свободе. Казалось, что там, за пределами этих четырёх стен, спрятана настоящая огромная жизнь. Марина иногда представляла, как проснётся, а стен нет, и вокруг такой простор, что захватывает дух, и взгляд тонет в бездонной дали.

– Я хочу завести себе кошку.

Мысль показалась неожиданной даже для самой Марины, ещё мгновение назад она не собиралась заводить питомца.

Ташкент кашлянул:

– С ума-то не сходи. Зачем тебе кошка?

– Не знаю. Просто чтобы была. Я не хочу жить в этом проклятом мире одна! – Она глубоко, со всхлипом, вздохнула и добавила куда более твёрдо. – Ты прав, глупая мысль. Мне не нужна никакая кошка.

– Слушай, у тебя там всё в порядке?

Всё в порядке? Марина осмотрелась. Дул несильный ветерок, и записки на стене шелестели, как сухая листва. Её мечты, её представления о счастье – бумажная мудрость. Если сейчас взяться их перечитывать, можно найти немало смешных банальностей.

– Само собой.

Солнце становилось всё более тусклым. Тени от предметов сгустились, приобрели сочный тёмно-синий оттенок, словно неведомый шутник забрызгал всё вокруг чернилами. В воздухе появилось ощущение влажной свежести. Стена, покрытая записками, отдалилась и стала казаться ненастоящей. Коснись – и она распадётся на тысячи шелестящих чешуек.

– У меня наступает ночь, – поделилась Марина. – Сегодня красивый закат. Жаль, что вы не сможете его увидеть.

– Дуська, хватит молоть чепуху! – весело отозвался Снайпер. – Просто ложись спать, всё равно в темноте ничерта не видно. Завтра утром я научу тебя читать следы, если будешь хорошо себя вести.

Марина рассмеялась и отложила карандаш. Сегодня она нарисовала животное, приснившееся ей накануне. Странное существо с круглыми глазами и крепкими лапами, покрытое длинной рыжей шерстью. Цветных карандашей у Марины не оказалось, пришлось рисовать чёрным, так что получилось не совсем достоверно.

– Чьи следы? Тут только мои собственные, да и то я не смогу их рассмотреть.

– Серьёзно? Дуся, твой мир скучен до безобразия. Вырасти себе лес, посели там пару-тройку зверушек, и будем вместе ходить на охоту. Или кишка тонка?

– Я уже растила лес, и меня сгрызли комары. Не хочу повторять.

При воспоминании о лесе Марина нервно почесалась. В прошлом году ей действительно удалось раздвинуть границы комнаты и вырастить в дальнем углу небольшую рощу. На что-то более масштабное не хватило сил. Роща состояла только из осин и оказалась совсем пустой, ни животных, ни птиц, даже грибов не оказалось. Что удалось на пять, так это полчище комаров, которые набрасывались на свою создательницу с наступлением сумерек и не оставляли в покое до самого рассвета.

Вытравить их оказалось значительно сложнее, чем сотворить.

– Мой мир такой, каким я хочу его видеть.

Снайпер хохотнул и чем-то врезал по стене – судя по грохоту, кувалдой.

– Если передумаешь – только свистни. Я всегда тут.

– Обязательно, – пробурчала Марина.

С каждой минутой становилось всё темнее. На потолке, имитирующем небо, проступили тусклые звёздочки. Девушка заползла под одеяло и свернулась калачиком. Было зябко, но было лень менять погоду. Пусть лучше прохлада, чем зной, как в тот раз, когда она заболела. Вот это было адское пекло!

Немного повертевшись с боку на бок, она поняла, что не сможет уснуть.

– Снайпер, а Снайпер. Ты здесь?

Пауза в несколько секунд показалась бесконечной.

– Чего тебе?

– Я только хотела спросить… У тебя на самом деле такой большой мир? Я хочу сказать, лес, озеро… На это же нужна пропасть места. Где ты столько берёшь?

И снова секунды тишины. Марина смотрела на звёзды, мысленно складывая из них созвездия. Иногда помогала себе руками, но чаще обходилась без них.

– Не понимаю, о чём ты, – наконец, отозвался Снайпер. – Он обычный. Как у всех.

– И тебе не приходило в голову, что у всех может быть по-разному?

– Ну, не знаю… да чего там придумывать, всё же просто. Дуська, ты совсем засрала себе мозг. Какая разница, у кого там что? Забей. Смотри на меня: дурью не маюсь и отлично себя чувствую. Так что и ты прекращай.

– Ты не понимаешь!

– Может, это ты чего-то не понимаешь? У меня всё чётко. Ночь наступила?

Марина кивнула, потом сообразила, что он не увидит, и ответила вслух:

– Да, совсем темно. Никак не получается правильно составить созвездия…

– Спи давай, хватит лунатить. Завтра поговорим. Или на днях.

В углу, рядом с умывальником, что-то зашуршало. Марина села и прислушалась, но звук не повторился. И в самом деле, что тут может шуршать? Трава в лесу, которого давно нет.

– Спокойной ночи, Дуська, – пожелала Марина сама себе и опять свернулась, поджала колени к самому подбородку.

Холодно. Завтра надо отрегулировать температуру.

Солнце сияло так ярко, что, даже накрывшись одеялом с головой, Марина не могла укрыться от его палящих лучей. Она не выспалась, но свет подло играл на веках красными бликами и не давал вернуться в спасительную тьму снов.

Из-за второй стены доносились приглушённые звуки фортепиано – Тихоня музицировала. Наверное, у неё наступает закат – как-то соседка рассказывала, что в такие моменты её посещает любовь к музыке. «Я люблю творить музыку, – говорила она. Сквозь стену её голос доносился слабо, словно Тихоня шептала. – Музыка – это единственное, на что стоит тратить силы. Высший порядок. Ты так не думаешь?»

Марина так не думала.

Болела голова. Солнце палило так, словно вознамерилось оставить от мира угли, и воздух напоминал густую горячую патоку. Со стонами и причитаниями Марина выбралась из-под одеяла. Глаза горели, словно в них щедро плеснули кислотой, в висках бухали колокола. Тело казалось тряпичным, набитым ватой или соломой.

Она была на полпути к умывальнику, когда посмотрела на четвёртую стену – единственную, к которой никогда не прикасалась. Просто скользнула взглядом, без всякой цели и застыла на месте. В груди что-то надрывно застонало.

В стене была дверь. Необычайно белая дверь на фоне стен, с изогнутой серебристой ручкой. Марина стояла и смотрела на неё, не веря своим глазам. Ущипнула себя, решив, что это сон, но уловка не сработала.

В этой комнате никогда не было дверей. Да и вообще, в мирах они не предусматривались. Это же – мир! Из него нельзя просто взять и уйти через дверь. И всё же…

Солнце отражалось лучами от белоснежной поверхности, отчего казалось, что дверь светится. Музыка Тихони набирала мощность и вошла в резонанс с ударами пульса – Марине казалось, что голова сейчас взорвётся.

Она так давно мечтала посмотреть, что есть там, за пределами стен. Но не верила, что существуют те обетованные земли. Они жили только в её полубезумных мечах, тревожных, мучительно-приятных, но никак не связанных с реальностью.

Марина всё же добралась до умывальника, плеснула в лицо несколько горстей холодной воды. Промыла глаза, почистила зубы, глядя в зеркало на своё осунувшееся лицо в рамке коротко обрезанных каштановых волос. Чёрные, как переспелые вишни, глаза лихорадочно блестели, с ресниц капала вода. В левом ухе круглая золотая серьга, мочка правого разорвана. Всё как обычно.

Покосилась на дверь – она продолжала издевательски сверкать своей белизной.

– Я не боюсь, – пробормотала Марина.

Шаг, другой, третий… Ладонь легла на неожиданно холодный металл ручки. Марина закрыла глаза. Сейчас она увидит, что находится за пределами её личного пространства. Сейчас она соберётся с силами…

Дверь открылась без малейшего звука. Проём заливала густая, непроницаемая тьма. Лучи солнца пытались проникнуть туда, но лишь скользили по глянцевой поверхности нездешней тьмы. Марина открыла рот, но закричать так и не смогла. Горло стянуло спазмом, из него вырвался только едва различимый свист. Тьма, открывшаяся перед девушкой, не имела никакого отношения к обычной темноте – оба была живая, всеобъемлющая. Марина стояла на самом краешке вселенной, и только дверная ручка спасала её от падения в бесконечность.

Где-то там светились окошки чужих миров, таких же, как её собственный. Казалось, она даже может различить их золотистое сияние. Господи, как же далеко! Как невероятно далеко! И от этой пропасти отделял всего один крошечный шажок.

Девушка сделала шаг – назад. Тьма пугала и притягивала к себе одновременно. Сердце заходилось от безумного ужаса, а взгляд уже заплутал между далёкими звёздами…

– Дуська, прекращай дрыхнуть! Ты так всю жизнь проспишь.

Голос Ташкента разбил оцепенение. Марина захлопнула дверь и, задыхаясь, опустилась на пол. Глаза слезились, боль разламывала череп. Казалось, комната сжалась до микроскопических размеров, и стены вот-вот стиснут свои чудовищные челюсти.

– Ау, ты вообще там?

Девушка сипло втянула в себя воздух и ответила хриплым, незнакомым голосом:

– Пока там. Ребята, у меня тут… дверь появилась…

На этом воздух в лёгких закончился. Марина закрыла голову руками, чтоб хоть так спастись от палящих лучей и безумных мыслей.

Музыка за второй стеной смолкла. Кто-то тихонько охнул.

– И что думаешь? – спросила Тихоня.

– Не знаю, что делать.

– Да нечего тут делать, дурёха. Оставайся! – Снайпер хохотнул. – Наплюй и забудь, оно тебе никуда не упёрлось. Лучше расти себе лес, пойдём на охоту. Или на рыбалку, тоже ничего себе занятие. Потом по пивасику и в люлю. Начерта куда-то идти, если и тут хорошо?

– Иди, – сказала Тихоня. Его голосок, обычно приглушённый прозвучал на удивление твёрдо. – Тебе терять нечего. Здесь ты всё знаешь, пора двигаться дальше. Как бы мне хотелось оказаться на твоём месте! Жду не дождусь, когда смогу отсюда вырваться.

Ещё вчера Марина с готовностью согласилась бы с таким суждением, но теперь уже не могла. Ещё вчера это было сказкой, а сегодня стало реальностью.

– Нечего тебе там делать, – твердил Снайпер.

– Отправляйся в путь и не думай! – воодушевленно заверяла Тихоня.

Голоса сливались, превращались в шум. Марина закрыла уши ладонями и отползла в угол, сдалась там в комок. Впервые она так сильно мечтала оказаться в тишине.

– Ты помнишь, как очутилась здесь? – Голос Ташкента раздавался у самого уха, словно он прижался губами к стене.

Марина неуверенно пожала плечами. Она не знала другой жизни, все воспоминания были так или иначе связаны с этой комнатой. Все эксперименты по расширению границ, все удачи и промахи – только в этих четырёх стенах. Правда, всё это случилось в сознательном возрасте. А что было раньше, в детстве? Не могла же она родиться в собственной, персональной клетке.

Прямо на неё с рисунка на противоположной стене смотрело чёрно-белое животное с круглыми глазами и длинной шерстью.

– Разве это имеет значение? Главное, что сейчас я здесь.

– У меня был сосед, Фил. Странный малый, художник. Я заметил, что все художники – люби не от мира сего. Он рисовал картины, которые видел во сне. Не знаю, какие, не видел, но судя по тому, что он рассказывал – большие полотна. Говорил, что весь его мир – это огромная мастерская, всюду мольберты, разбросаны краски. Но даже не это важно. Главное, что он был уверен: сны – это обрывки нашей прошлой жизни. Жизни до того, как мы попали сюда. Я же говорю, он странный. Но разговаривать с ним было интересно. Он говорил, что в момент рождения мы жили в совсем другом месте, в котором не было стен. Сны – это моменты, выхваченные памятью из тех времён.

Рыжее животное с круглыми глазами… Море… Марина никогда не видела моря, но отчего-то хорошо себе представляла.

– А где же мы тогда сейчас?

– Каждому нужен свой мир… Пару лет назад у меня тоже появилась дверь. За ней я обнаружил темноту и, не поверишь, никогда в жизни я так не пугался. Фил считал, что эта дверь – путь обратно. В то место, где мы родились. Он говорил, что каждому раз в жизни даётся шанс вернуться, но только от нас зависит, хотим ли мы назад. И знаешь что? Я струсил. Каждый день я смотрел на эту проклятую дверь и говорил себе, что ещё не время. Каждый день я откладывал решение. А однажды проснулся и обнаружил, что дверь пропала. Наверное, теперь я застрял здесь навсегда.

– А что сказал Фил?

– Ничего. В его комнату тоже открылась дверь, и в тот же день он ушёл. На его месте скоро появился другой жилец, совсем пацан. С ним мне скучно разговаривать.

Они замолчали. Марина сидела, прислонившись спиной к стене. Солнце клонилось к закату. Её маленькое, комнатное солнце на тонком витом проводке. Она не представляла, что больше никогда его не увидит. Не сможет сесть за свой стол и вывести на чистом листе очередную банальную мудрость. Не проснётся от голоса Ташкента «Дуська, просыпайся!» Она уже проснулась – дальше, кажется, некуда.

– Как мне поступить? – спросила она.

Спросила вслух, хоть и не рассчитывала услышать ответ.

– Не мне давать тебе советы, – отозвался Ташкент.

Конечно. Марина обвела взглядом комнату. Всё на своих местах. Длинные тени легли на пол, небо окрасилось янтарём. Красивый закат, жаль, что больше никто его не видит. Даже Ташкент – кажется, что он рядом, за тонкой стеной, а на самом деле? Какое из окошек в темноте за дверью принадлежало его миру? Возможно, до него никогда не добраться, как не стремись. Сегодня он здесь, а завтра… Завтра она не вспомнил, что знала такого человека.

Снайпер смог раздвинуть границы своей комнаты на невероятное расстояние и, кажется, сам этого не заметил. А для Марины каждая мысль становилась мучительной пыткой, и воплощение её напоминало недоразвитого уродца. Не потому ли, что ей стало слишком просторно? Или наоборот – чересчур тесно?

Тьма смотрела на неё, Марина – на тьму. Стояла тишина, за спиной догорали последние отсветы заката. Не хотелось ни с кем говорить или советоваться. Их мнение она уже слышала, теперь предстояло принять решение. Остаться в своём маленьком, но уютном мирке, каждый день зажигать своё солонце, рисовать картинки, смотреть сны, мечтать превратиться в червя и уплыть в сливное отверстие унитаза…

Ты же так хотела свободы! Ну же, один шаг!

Марина прикусила губу и обернулась через плечо. Лицо исказила болезненная гримаса. Уйти из этого мира – всё равно, что вырвать у себя сердце. Эти стены, единственная защита, а там – тьма и холод бесконечности, где ничто не будет подчиняться её желаниям.

Неравный обмен!

Но, может, когда-нибудь она сможет построить ещё один мир?

Звёздочки-окошки перемигивались в глубине бесконечности – иди к нам, не бойся. Где-то там потерялись Тихоня, Снайпер, Ташкент. Для начала можно заглянуть к ним в гости, не откажутся же они приютить старую знакомую.

Всего один шаг. Первый.

Марина зажмурилась, чтобы не видеть, как пропасть летит навстречу…

– Дуська, ну ты и спать здорова!

Глаза никак не открываются, голова пустая и звонкая. Марина открыла глаза и уставилась на знакомый потолок. Лампочка едва светилась, предвещая скорый рассвет, но тени ещё сохраняли ночную глубину.

Дверь в глубине сияла белизной.

– Я уже не сплю, – пробормотала Марина.

Ташкент довольно хохотнул:

– Я думал, ты уйдёшь. Не устоишь перед искушением.

Марина с удовольствием потянулась и рассмеялась. Она никогда не чувствовала себя настолько лёгкой. Казалось, путешествие заняло всего одну секунду, но в эту секунду поместилась целая вечность.

– А я и ушла, но теперь вернулась обратно.

– Погоди, я не понимаю. Зачем? Ты же хотела вырваться на свободу.

Солнце наполняло сиянием крошечный однокомнатный мирок, но он уже не казался таким убогим, потому что Марина знала – теперь она всегда сможет уйти.

– Мне здесь нравится, – просто ответила она.

–

Стратег

…Бог не сомнений, но деяний,

Кующий сталь, пасущий скот,

К чему мне блеск твоих зияний,

На что простор твоих пустот,

Роенье матовых жемчужин,

Мерцанье раковин на дне?

И я тебе такой не нужен,

И ты такой не нужен мне.

Дмитрий Быков

Ой, ну спасибочки вам, сограждане, за то, что осчастливили меня по гроб жизни! Воистину – по гроб, и никакое не поэтическое преувеличение!

Ох, спасибо за то, что жрецу нашему, пердуну старому, поверили!

Это обычай такой – если дело идет к войне, жрец жертвы приносит и вроде как испрашивает совета Бога-Воителя: кого стратегом назначить. Войска, значит, вести на бой кровавый, святой и правый… ух, складно вышло. Да неудивительно же, я этим всю жизнь занимаюсь. И вы, сограждане, будто того не знаете! Стишки мои подружкам читаете, другие – детям, третьи – родителям, песенки мои на каждом углу поете! И вы верите, да, что Бог-Воитель на меня указал?! А я вот не верю. Мы с ним незнакомы, честно.

Да не святотатствую я! Просто ну подумайте же, на что Воителю знать таких, как я – пусть воинов своих знает, а подобных мне всегда берут в плен и продают в рабство, ибо не воин – значит, вообще не человек. Так, скотина бессмысленная…

Эх, сограждане. Я ведь вам твердил, я вас за руки хватал, чуть не в ноги вам валился – пощадите, какой из меня стратег? Это просто старый враль зуб на меня имеет за то, что я про него как-то раз стишок навалял. Про то, как он ушами богов слушает, а пастью – бычков ваших жертвенных кушает…

А, вот так вам, сограждане! И войну проиграете теперь, и… без меня останетесь. Вот узнаете тогда, как этому брехуну верить!! Чушь ведь несет, как молнией Отца Нашего ушибленный!

Что, что ты там бормочешь, святость наша полоумная?..

«Бог-Воитель тебя избрал – он теперь сам тебе явится»?! Вы слыхали, сограждане?.. Ну, посмотрим, кто там явится. Я даже пить сегодня не буду, чтоб что-то не то случайно не явилось!..

А он взял и явился.

Я чернильницу опрокинул. И, возможно, наклал бы в штаны – но по обычаю нашему их не ношу. Это враги наши носят, с которыми воевать будем. Из козлиной кожи шьют. У них еще и мужи все отчего-то длинные патлы отращивают, и не зазорно – наоборот, коли волосня до жопы – значит, воин знатный, всех побеждает, а кого не побеждает, тех все равно догонит и победит. Да много чего они там еще, говорят, делают – может, и с кобылами живут… Но уж стишков, конечно, не пишут. Дикие, что с них взять.

Так вот, о чем я – он явился! Мне. Я его сразу признал.

Да говорю же – не пил я, как и обещал. И не во сне его видел – я, знаете ли, не сплю с чернильницей. За столом я сидел, выписывая на дорогущем папирусе любовную элегию на заказ. Кто заказал, не скажу, конечно, но заплатил он как надо. И пергамент дал. Ну и я расстарался – уж так его любимую описал, уж так расписал… небось родная мать не узнала бы ее в такой красе. И вот из-за нашего Бога-Воителя – чернилка набок, папирус в мусор, весь труд насмарку.

Впрочем, от воителей вечно беспорядок один.

Первое, что я подумал – врут сказания наши. В них-то он и «всех героев выше», и «всех могучих вождь», «в доспехах алой меди», «златым сияет шлемом»… Смотрю – солдат как солдат. Видал я и ростом повыше, и в плечах пошире. А как, спросите, понял я, что это бог?.. А вот не могу объяснить. Ну, вот входит к вам в дом кто незнакомый – вы ж сразу знаете, что это не бог? А вовсе даже простой прохожий зашел попросить, например, водички попить, ибо жарко? А тут наоборот было. Смотришь и видишь: бог. Как есть бог! Прет из него что-то этакое… отчего ты сразу ничтожным себя чувствуешь, маленьким, глупеньким, как младенец.

И говорит мне Воитель:

– Ну, здравствуй…

А я ему, как дурак:

– А что ж ты, Воитель Преславный, в столь скромном облике-то явился? Я ведь стишки пишу – ну как напишу, как ты без златого шлема…

– А чтоб ты не усрался или замертво не упал… стратег, – ответил он мне так презрительно, как только и может бог говорить со смертною козявкой. Мол, помни: хочу – раздавлю, грязное пятнышко останется. Так что не дерзи… – Вот тебя я не спросил, в каком виде ходить мне по земле! Забыл, прости уж. Мог бы и волком явиться – боисся, а?.. А про стишки забудь, не до них отныне тебе, в руках твоих судьба Отечества.

Я к нему свои руки – щепки тощие, все в чернилах умазюканные – протянул и говорю:

– В этих руках?.. Не смешно ль тебе, Воитель?! Эта моя рука, правая, копье будет держать как метлу, а эта, левая, щита не подымет! За что невзлюбил ты моих сограждан, Преславный, что вот этими никчемными руками погубить их хочешь, разорить, в рабство загнать?! Шутишь ты так, что ль? Вам, богам бессмертным, это забавно – как мальчишкам муравейник поджечь?!

А он и не слушает меня вроде как. Оглядывает мою комнатушку, да этак лукаво, как баба-сплетница из тех, что вечно по чужим домам шляются, а потом о соседские горести языки поганые чешут.

– Ну и живешь ты, сра… стратег! В углу тараканище сидит, кушать просит…

Тебе-то что за дело, хотелось заорать мне, как нравится – так и живу! Что ж ты в самом деле, как баба-шепотуха!..

А он улыбается. Хорошая улыбка у него, только зуба одного переднего нет. Он же бог. У смертных воинов порой больше половины не хватает – на полях сражений посеяны.

– Есть у тебя золото, стратег? – спрашивает. Я и не отвечаю – сам не видит?

– А земля есть у тебя? Скот? Кони? Баба-раскрасавица?.

Я молчу. А он как рявкнет по-армейски:

– Ты кому тут молчишь?! Ты у меня знаешь кому молчать будешь?!

– Богу Подземных Огней, – говорю. Это ж ясно. Да молчи я не молчи – при таком раскладе и так скоро с ним увижусь…

– Угадал! Ну так есть у тебя все, о чем я спросил?

– Нету, Воитель Преславный.

И тут он как хлопнет меня по плечу – я чуть в пролитые чернила не сел:

– Победишь – будут!

Одним словом, пропала моя башка. Обрядили меня в доспехи с серебряными страшными мордами, дали меч и копье, взгромоздили на белого коня… Сижу, как козел на заборе. Страшно и тяжко, а все одно захихикал: конь ко мне морду повернул, и такая она стала… как у старой тетки моей, когда я ребятенком паршивого котенка в дом притащил: эээт-тто што-ооо еще-о тако-ое?!

А сограждане радуются, довольные… придурки. Как же, стратег рассмеялся – хорошая примета! Победу предвещает!

Надо было мне, думаю, налопаться пред всем этим действом рыбешки маринованной да свежим молоком запить. Прямо на коне бы и обдристался. Была б им примета!..

И вот лежу я в лагере, в шатре, почти неживой после целого дня коня. Ну как может человек чувствовать себя живым, если кажется, что ни рук, ни ног, ни жопы у него уже нету, а есть что-то ноющее и отваливающееся?..

И думаю лишь об одном: ну почему, ну зачем Воитель выбрал меня?! Что-то не понимаю я то ли божественной логики, то ли божественного юмора…

А потом подумал я о Воле Богов – и вовсе дурно мне стало…

Волей Богов называют у нас поединок стратегов перед боем. Эти дикари длинногривые, союзники наши бывшие, тоже этот обычай чтут. Да я бы в свете завтрашней битвы на их месте его бы зачтил, даже если б раньше не чтил. Только поглядеть на их стратега – ну или как они его там на своем тарабарском зовут. И на нашего. На меня, да... Воля Богов – штука священная, важная, порой убьют стратега – и вся его армия враз сдается. Порой наоборот, вызверяется и прет, как стадо бешеных кабанов… Многое решает этот поединок. И отказаться от него стратег – если он муж храбрый и достойный – никак не может. Будь ты старик, юнец или вот такой дохлик-недотепа-растопыра, как я – бейся! Воля Богов себя явить желает людям!

Может, завтра и откроется мне – в предсмертном бреду – что на самом деле задумал Воитель… А по мне, так просто разлюбил он мой народ. Который слишком много стал кушать, слишком спокойно спать и еще стишки какие-то там слушать вздумал.

И тут мне одна мысль пришла… такая, что я, хоть и полутрупом лежал, аж подскочил. Приподнялся, за чашей с вином потянулся, хватанул – вкуса не понял…

И слышу смех знакомый. Стоит над моим скорбным одром Воитель и гогочет. И я даже понимаю, что он тут нашел смешного.

И вопрос мой из меня так и вылетел, я язык прикусить не успел:

– Преславный, а Преславный! Скажи-ка мне вот что. А у гривастых – свой бог-воин или они тоже тебя чтят и к их стратегу ты тоже приходишь?!

– То я тебе не в том виде хожу, то не туда, – ухмыльнулся он. – Что тебе за дело, скажи, меня они чтят как бога-воина или Бешеного Коня какого-нибудь?..

– Есть дело, – сказал я упрямо. – Хорошо мне будет, если ты и нашим, и вашим.

Он щелкнул меня по лбу. Больно.

– Для меня ваших и наших нет. Для меня есть сильный и слабый. Ясно… стратег?

Да, мне все ясно. Завтра к вечеру – если не к обеду – мои сограждане – те, кто остался дома – будут рыдать от горя, вопить от ужаса, стонать от боли, когда орда гривастых дикарей влетит в ворота нашей столицы. Орда-то вон она, а столица – вон она… И все потому, что Воителю нравятся только сильнейшие. И он мог бы, он же бог, незримо помочь мне в поединке – но он не станет. Я уверен.

Две армии смотрят на нас, двух командующих, медленно идущих друг к другу по чистому полю, под ясным солнцем. Для изъявления Воли Богов всегда выбирают ровный пятачок, без всяких кочек и кротовых нор. И обе армии дышат в спины своим стратегам – стоят настолько близко, насколько можно, чтоб не помешать поединку, но и разглядеть все подробности, слышать каждое слово, сказанное нами, ибо считается, что своего мы ничего не скажем – воля богов из наших уст.

Поединок этот всегда пеший, так уж повелось. Ну, на коне я бы выглядел еще смешнее. И так еле ковыляю под весом доспеха, меча и щита… И слышу смешки и впереди, и сзади. Поделом. Что ж.

Он идет навстречу так спокойно. Даже волосню не собрал, чтоб в бою не мешала – какой тут бой? – и с длинными прядями ржаного цвета играет ветерок. Он уже так близко, что я вижу серебряные украшения на его черной кожаной безрукавке – даже доспеха не надел, я ж его все равно не успею коснуться. А украшения эти вызывают во мне весьма уместную мысль: и мы считаем их дикарями? Ну-ну. Чего только нет в этом искуснейшей работы серебряном узоре… не то что мои глупые злые морды… А тут… Да. Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени… Что ж, умру от руки человека, который носит на одежде такую красоту, что назвать его диким и тупым язык не повернется. Умру от руки вождя людей, умеющих хоть чем-то любоваться на этом свете, кроме битв и пожаров, мятежей и грабежей.

Он уже близко – только раз мечом махнуть. Но он с преувеличенно учтивым видом смотрит на меня. Ах да, первым должен говорить я – стратег защищающейся армии. Это они, вылезши за свои пределы и презрев договор, пришли к нашей столице.

И я говорю… но что я говорю! Я знаю, что махать мечом не буду, ибо глупее ничего быть не может.

– Я не буду сражаться с тобой, хочешь – убей, – говорю я. – Я не стратег…

– Если стоишь здесь – значит стратег, – равнодушно отвечает он. И прав ведь – случайно к Воле Богов не примажешься. – А если ты не стратег, то кто ты тогда?

Для дикаря он удивительно чисто говорит по-нашему.

– Я поэт, – заявляю я. – Я пишу стихи.

– По мне, так хоть стихи пиши, хоть кур на хер натягивай, но коль ты здесь – ты стратег, – бросает он. И обе армии – ОБЕ! – одобрительно шумят.

– Слушай, стратег, – говорит он, – а вот земля есть у тебя? А золото? Серебро? Кони? Скот? Женщины?

Кажется, от кого-то я это уже слышал. И недавно.

– Нет, – отвечаю я.

– И теперь уже не будет, – звонко смеется он. Улыбка у него красивая. И все зубы на месте.

– И если ты думаешь, что твои стихи будут, после того как я возьму твой Город – ты напрасно так думаешь. Я давно понял, что стихи и всякие глупые нежные песни могут ослабить дух даже сильнейших мужей. Все, что такого там у вас найдут мои воины, они бросят в огонь…

Нет, не так он умен, как я подумал.