Текст книги "Основной конкурс (5 конкурс)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Куда там, – отмахнулся Цейтнот. – Представь, отказался, болван. Хорошо, старый указ нашли, ещё прадедом нынешнего короля писаный. Оказывается, пешка может не только в ферзя, а в любую фигуру превратиться, по желанию. Так что недоумок наш теперь офицерит. Тоже мне офицер, доской его по голове. Вот в моё время были офицеры!

Гамбит улёгся на спину и закрыл глаза.

“Эх мы, крепкие орешки, – донеслось с марша. – Мы корону привезём! Спать ложусь я вроде пе-е-е-ешки. Просыпаюся – ферзём!” (c)

Гамбит криво усмехнулся. Зевок – кто бы мог подумать. Ладно, пускай. Гамбит мотнул головой, отгоняя мысли о мировой несправедливости. Рокада или Рокировка, вот что предстоит решить. А может, действительно забрать обеих. Прибиться к шашкам, кочевать из клетки в клетку, двоеженствовать… Ко всему, у шашки есть шанс прыгнуть в дамки.

Гамбит улыбнулся, ему вдруг стало весело. И в ферзи, и в дамки расхотелось: и то, и другое неожиданно показалось ненужным и даже нелепым. “Играем не мы, играют нами”, – вновь ни с того, ни с сего вспомнил он.

(c) – в тексте использованы слова из песни В. С. Высоцкого “Честь шахматной короны”.

–

По тихим волнам океана

Моряки знают, что встретить в открытом море корабль-призрак – скверная примета. Хуже только если альбатроса убить, ну или, например, якорь всплывет. Но к якорю можно привязать груз, а убийце альбатроса привязать на грудь труп убитой благородной птицы – и тем, может быть, избежать гнева грозного Дэви Джонса.

А вот повстречать высокий фрегат на всех парусах – несущийся сквозь шторма, и в любой штиль обгоняющий самые быстрые яхты – фрегат, ни одна мачта которого не погнется при самом сильном ветре, а вымпела развеваются в самую тихую погоду: это верный знак обреченности.

В его открытые люки глядят пушки. Самые хладнокровные моряки не могут сдержать волнения, увидев их жерла: кажется, достаточно одного окрика, одной команды – и свинцовые ядра пробьют стальную броню, как жестяной лист, а огненное дыхание картечи снесет с палубы все живое.

Седые каперанги и безусые юнги с трудом переводят дыхание и молятся высшим силам, чтобы проклятие миновало.

Нет в море более грозного призрака. Кракен испуганно уступает ему дорогу и ныряет в океанские глубины, Моби Дик ищет обходные пути, а птица Рух издали поворачивает, чтобы не пересечь курс черному фрегату – вечному страннику.

Легенды говорят, что никогда, никогда и никогда не пристает он к земле.

И легенды, как всегда, врут.

Затерянный в седых водах Атлантики, лежит остров. Не остров даже, а просто скала, осколок древнего царства и памятник былого величия. Эта скала возвышалась когда-то над могучей столицей, с нее вели счет звездам астрологи, а влюбленные любовались звездами и шпилями дворцов. Когда-то. Давно.

Прошли тысячи лет. Ушла под воду Атлантида. Спит под океанскими волнами былое величие. Погребен под слоем ила и пепла могучий город с дворцами, шпилями, башнями и колоннами. В усыпальницах царей спят рыбы, а бывшие влюбленные превратились в водоросли и морскую пену.

А скала, затерянная в океане, сама стала усыпальницей. Правда, в ней спит только один мертвец – привезенный врагами и зарытый в мягкий песок. Придавленный тяжелым камнем, чтобы никогда не поднялся из своего последнего приюта, не вырвался из последней клетки.

Ненависть к нему была так сильна, что даже после смерти его лишили самого главного – родины.

Но может быть, именно поэтому каждый год к пустынному и дикому острову пристает черный фрегат. Всегда в один час – минута в минуту спустя один оборот Земли вокруг солнца с того момента, как перестало биться это неистовое сердце.

Тогда, как и при жизни, наплевав на условности и запреты, император встает из гроба.

Он отряхивает походный сюртук, поправляет в петлице орден Почетного Легиона и надевает потрепанную треугольную шляпу. Всходит на борт.

На корабле-призраке нет команды: она не нужна. Маршрут всегда один и тот же – от острова святой Елены к Франции. К Франции, где остались верные соратники, где помнят еще былую славу и где должен ждать его любимый сын и наследник.

Фрегат не плывет уже по волнам, он летит, стремительно и уверенно, сбивая с курса пролетающие самолеты и создавая помехи на спутниках. Он летит над Атлантикой, пролетает Геркулесовы Столпы и вот, в туманной дымке видно уже французское побережье.

Император не может ждать: может быть, теперь-то все повернется иначе! Он расхаживает по корме, руки скрещены на груди, глаза горят красноватыми отблесками мирового пожара, а левое бедро дергает судорога.

Да, в этот год все будет иначе. Он призовет старых ворчунов, и маршалы Ней, и Мюрат, и Массена и Сен-Сир встанут во главе нового войска, которое бросит весь мир к ногам императора Наполеона Второго, а Францию вернет ее любимому, любящему ее Первому Консулу.

Он сбегает по сходням на скалистый пляж недалеко от Марселя, целует французскую землю и зовет, громко – как на Аркольском мосту: «Кто любит меня, кто верит мне – за мной!»

Но тих каменистый пляж. Одинокая чайка жалуется на горькую жизнь одиноким звездам. Старые ворчуны спят вечным сном: кто-то в своих могилах, кто-то в долине Эльбы – а кто-то на чужбине, в холодных русских снегах или под знойными песками Египта.

Маршалы… Что маршалы, они тоже люди? Не просто так заплутал в чортовом тумане старый лис Груши, и Бернадот предпочел сохранить себе шведскую корону – чем потерять вместе с нею и голову.

Кто-то продал свою шпагу и хотел бы забыть об этом навсегда, на том и на этом свете, а кто-то погиб за своего императора один раз и не видит смысла делать это вторично.

Единственный сын – его нет больше на земле. Он ушел за край, по ту сторону занавеса. Туда, откуда не возвращаются. Туда, где давно надо было бы быть и самому императору – если бы не его неистовый нрав: неуемное честолюбие, жажда вернуть все, что отнято.

Да, так происходит год за годом – и этот год не стал исключением. «А может быть, дело вовсе не в честолюбии?» – спрашивает себя император-мертвец. Может быть, сами боги карают его за все совершенное. За то что сам, против их воли и воли самой Истории надел на себя корону. За тщеславие. За реки пролитой крови. За поражение.

Да, видимо боги могут простить победителю все –кроме поражения.

Лихорадочный блеск, багряный отсвет мировых пожаров и революций гаснет в глазах императора, и махнув рукой, как и год назад, как без малого две сотни лет подряд, он готов вернуться на свой призрачный фрегат и уйти к месту своего не-упокоения. До следующего раза. До следующего года. До следующей вечности.

Но на его плечо ложится рука:

– Ваше Величество…

Резко оборачивается, всматривается в лицо того, кто посмел обратиться к проклятому монарху.

Белый парадный мундир, украшенный орденами и медалями обтягивает грузную фигуру старика. Черный плащ почти сливается с чернотой марсельской ночи. Эфес золотой шпаги с полосатой оранжево-черной лентой. Время не пощадило смельчака: его рука на эфесе – сплошные кости, матово белеют в звездном свете. Щеки висят лохмотьями, видны зубы. Но это лицо: боги, боги мои, это лицо император узнал бы из тысяч, из десятков тысяч!

Он звал друзей, он звал соратников – никто не явился. К этому отверженный был готов. Но теперь – теперь злейший враг пришел, видимо, поглумиться над ним, униженным, опозоренным, разбитым. Нельзя показывать слабость. Нельзя показывать обиду. Гордо выпрямиться, взглянуть в холодные, расчетливые глаза русского лиса:

– Господин фельдмаршал, вы пришли позлорадствовать моему положению после смерти, потому что это не получилось у вас при жизни?

Его визави тихо смеется, правая рука, затянутая в лайку, поправляет повязку на глазу:

– Нет, мон мэйтр [искаж. франц. "mon maitre" – «хозяин» – обращение, допустимое к трактирщику и в более редких случаях к монархам]. Я пришел предложить вам союз.

Наполеон смятен, потрясен – если бы разверзлись скалы, отступило море и сам Вельзевул вылез бы из геены предложить ему союз – он, наверное, удивился бы меньше?

– Что вы имеете в виду, господин фельдмаршал? Поясните, и постарайтесь побыстрее – у меня мало времени. Скоро рассвет…

– Рассвет не застанет вас врасплох, сир – не было бы смысла мне, старику, тащиться пешком через всю Европу от Петербурга до Марселя, чтобы меня остановил какой-то рассвет. Я стар и сед, мне спешить некуда, а вы, ваше величество, один раз уже крепко поспешили, помните?

Бедро Наполеона сводит судорога, он садится на камень и коротко бросает:

– Говорите же!

– Мон мэйтр, государь Александр в самом начале своего правления совершил ошибку, заключив союз с Англией против Францией – и разорвав союз, заключенный его императорским величеством государем Павлом Петровичем в вами. Государь был молод, он взошел на трон при обстоятельствах, – фельдмаршал тяжело опустился на соседний камень и помедлил, – обстоятельствах странных. У него, может быть, не было другого выбора. Не было его после этого и у вас.

Император делает нетерпеливый жест:

– Я все это знаю, господин фельдмаршал. Годы не стерли ни моей памяти, ни моей ненависти – говорите же.

– Не торопите меня, милый. И не забудьте, что мы мертвы – а среди мертвецов нет ни императоров, ни фельдмаршалом. Все равны перед безносой, да, все. Итак, государь Александр втянул Россию в войну с вами, и это дорого обошлось и ему, и вам, и России-матушке, храни ее Господь и Богородица, – фельдмаршал перекрестился рукой в черной перчатке. Неполеон кивнул: – Продолжайте же!

– Перед моей смертью государь приехал ко мне и просил прощения. Да-да, просил прощения за все: и за Аустерлиц, и за этот безумный восемьсот двенадцатый… Я сказал ему тогда: «Государь, я-то, может, прощу. А вот Россия вам этого не простит». Впрочем, что долго разговаривать. Вот, уже и рассвет.

Проклятый император резко обернулся – над гладью Средиземного моря показалась розовая заря.

– Я опоздал вернуться к себе! Ты провел меня снова, старый…

– Спокойно, сир! – возьмите вот это, – и старый фельдмаршал протянул Наполеону темные очки в тонкой золотой оправе, изумрудно сверкнувшие в свете восходящего солнца. Сам он не спеша надел такие же, потом, кряхтя, натянул перчатку на вторую руку:

– Если предпринять меры предосторожности, вполне себе можно жить, ваше величество. Но дело не в этом. Вы путешествуете по земле раз в год и отстали от жизни. А я две сотни лет в центре Петербурга. Сначала-то, по-стариковски думал, усну. Отдохну по-хорошему хоть раз. Да какой тут сон. Сто лет назад – такая свистопляска началась, хоть вставая, подумал. А теперь вот, действительно встать пришлось.

– Что вы предлагаете, – деловым тоном спросил император. Сквозь темно-изумрудное стекло поляроидных очков снова светились огни мирового пожара.

– Мы поднимем великую армию. Живые – здесь, во Франции – будут приветствовать вас как законного повелителя, совсем как тогда, после Эльбы. Уж поверьте.

– Тогда все это очень плохо закончилось, фельдмаршал. Вы, наверное, не в курсе.

– Я в курсе, мон мэйтр. Но в этот раз все будет иначе. Мы поднимем мертвецов, воевавших за Россию, погибших в великих войнах до нас и после нас. Мы объединим две великие армии и поведем их…

– Куда?

– На Запад. Только на запад, ваше величество.

Император протягивает бывшему врагу руку в рыжей перчатке.

– Ведите, фельдмаршал. Где наши кони?

– Вы безнадежно устарели, сир, – усмехается Кутузов. – теперь ездят вот на таких конях.

И он показывает на два монстра, прислоненных к скале:

– Харлей-Дэвидсон, сир.

–

Подкидыши

В нашем мире все в Равновесии, все имеет свое отражение.

Большое светило и Малое, Светлая луна и Темная,

Внутренний правитель и Внешний, Старшие авианы и Младшие...

Из священных текстов

Воздушный шар рвался в небо, четыре дюжих авиана с трудом удерживали его на нужной высоте. Окара и сама едва справлялась с восходящим потоком, но садиться на жерди рядом с профессором Крыком и его помощниками было страшновато.

– Не упорствуйте! – крикнул профессор. – Если сядете, то увеличите вес груза, и шар будет легче держать.

Окара с сомнением покосилась на тонкую перекладину, но все же решилась – нырнула под шар, покрепче уцепилась за деревяшку и сложила крылья. Сидеть и лететь одновременно было неуютно... и захватывающе, словно она вернулась в детство, когда впервые расправила крылья на краю гнезда.

– Вот так-то лучше, – профессор обрадовался маленькой победе над неуступчивой храмовой наблюдательницей. – Завтра еще налетаетесь. Газ потихоньку уходит, потом придется облегчать вес.

Так они и летели – сверху огромный шар, снизу корзины с багажом, посередине пассажиры, а четыре направляющих тянули всю конструкцию к месту назначения. Безумие, конечно. Но с другой стороны, вещей у них столько, что на себе не унесешь, пришлось бы брать тягловых. А с ними мороки – чуть речка или просто поваленные деревья, надо все разгружать, поднимать в воздух и тягловых, и тюки, переносить, грузить заново... До дальних поселений они бы добирались не меньше недели, а с шаром весь путь займет пару дней.

Крык щебетал без умолку: сначала про то, как получил летучий газ, как искал материал, который может его удерживать достаточно долго, как рассчитывал нагрузку... Потом про свою лабораторию... Потом про новые ветряные мельницы... Окара и раньше была наслышана о его незаурядных способностях, но не подозревала, что он один авиан может успевать столько всего. Неудивительно, что именно Крыка Внешний император попросил разобраться с проблемой Младших в дальних поселениях.

Но и Окару выбрали не просто так. Настоятель в напутственной речи сказал ей: «Ты заботишься о Младших не только ради Равновесия, но и просто потому, что любишь их. Ты сможешь противостоять тем, кто объявляет их паразитами вроде блох, что заводятся в крыльях». Наблюдательница была настроена решительно: она не позволит никому нарушить Равновесие и обидеть Младших. Если их не станет, то что ждет Старших, кроме одиночества?

Когда зашло Малое светило, стали искать место на ночлег. Все дружно помогли направляющим спустить шар ближе к земле и привязать к верхушке дерева. На ветки накинули непромокаемую ткань, чтобы подготовить место для ночлега, неподалеку развели костер, и к заходу Большого светила был готов ужин. За едой Окара перехватила инициативу в разговоре. Слушать про открытия Крыка было, несомненно интересно, но целью их экспедиции все-таки были Младшие.

– Допустим, профессор, вы научитесь определять Младших на ранних стадиях. Но что вы с ними после этого собираетесь делать? Выкидывать их из гнезд не позволит Внутренний правитель вместе с настоятелями храмов, как бы Внешний не жаловался на трудности дальних поселений. Да и сами поселенцы все же не настолько жестоки, чтобы лишать жизни беззащитных птенцов.

– Мое дело – наука, – отмахнулся от ее вопросов профессор. – Что делать с подкидышами пусть решают великие мира сего. А я хочу понять, где проходит граница между ними и нами. Вы никогда не задумывались, почему вылупляясь из одинаковых на вид яиц, в одном гнезде, при одинаковом воспитании, мы становимся разумными, а они остаются дикими?

– Вот потому ученым и нужны наблюдатели. Вы никогда не думаете о последствиях, вам лишь бы сделать что-то новое, да поскорее. Учтите, если я увижу, что ваши исследования могут поставить под угрозу жизнь Младших, я имею все полномочия для прекращения экспедиции.

– Окара, Окара, – профессор наклонил голову и посмотрел на нее блестящим черным глазом. – Равновесие давно уже нарушено, и это вовсе не секрет. Нас слишком много в центре, места для всех не хватает. Дальних поселений становится все больше, и они все дальше. Наука – единственное, что может помочь восстановить Равновесие между центральными жителями и поселенцами...

На это сложно было возразить. Действительно, о том, что Равновесие нарушено, говорили уже со всех сторон, и проблема Младших была всего лишь одной из многих. Окара на всякий случай процитировала священные тексты, где говорилось, что поиск Равновесия бывает важнее самого Равновесия. Но чувствовалось, что она не убедила ни профессора, ни его помощников.

Ночевали прямо на ветках – под тканью было тепло и уютно. На утро шар, как и обещал Крык, начал потихоньку сдуваться. Сначала он достиг благословенного Равновесия, и направляющие легко тащили его за собой, пока вчерашние пассажиры с удовольствием носились вокруг и разминали затекшие крылья. Но потом шар начал медленно опускаться, и к концу дня пришлось тащить его всем вместе.

Профессор пресекал любые попытки устроиться на ночлег – завтра от газа ничего не останется, придется весь груз тащить самим. Так что до поселения добрались уже после захода Большого светила. Хорошо еще, что стояла четверть Светлой луны, в Темную луну или, того хуже, Безлуние, они бы точно заблудились.

***

Малое светило жжет, Большое светило ласкает;

Светлая луна помогает видеть явь, Темная луна помогает видеть сны;

Внутренний правитель смотрит назад, Внешний правитель идет вперед;

Старшие познают мудрость, Младшие хранят детство.

Да пребудет все в Равновесии.

Окара проснулась, как только первые лучи Малого светила начали пробиваться сквозь плетеную крышу. Она выпорхнула наружу, чтобы осмотреться – вчера в лунном свете мало что было видно. Поселение оказалось небольшим, но основательным. Несколько десятков деревьев, между которыми сплели крышу, подбив снизу плотной тканью. По бокам – плетеные стены-щиты, их ставили на ночь для защиты от хищников-прыгунов. Стволы деревьев снизу обмазали глиной и утыкали острыми осколками, так что ползуны тоже не могли добраться до яиц. А под родовыми гнездами натянули сетку, чтобы ловить несмышленых птенцов, выпавших из гнезда. Почему поселенцы передали просьбу о вмешательстве? Неужели им так сложно прокормить несколько лишних ртов? Судя по всему, дела у них идут не так уж и плохо.

Когда Окара вернулась под крышу поселения, выяснилось, что профессор Крык уже развернул бурную деятельность. Он как раз разговаривал с одной из наседок, высиживавшей своих первенцев.

– Да вот, вчера только подкинули, – степенно, растягивая низкие ноты, ворковала она. – У нас ведь каждый на счету, нельзя весь день у гнезда. Летала мужу помогать на посевах, тут недалеко, у реки. Вернулась – а у меня уже на одно яйцо больше. Хорошо хоть не на два, как у соседей.

Два Младших в одном гнезде! Такого в центре никогда не случалось. Но Младшие потихоньку улетали все дальше от столицы и шумных больших поселений. Они любили леса и свободу, а когда вокруг сплошь пастбища да посевы, им негде было развернуться. В города, с их пещерами, выдолбленными в мягком речном камне, Младшие вообще не залетали. Вот и отдувались дальние поселения и за себя, и за центр.

– А нельзя было яйца положить так, чтоб еще одно не влезло в гнездо? Или пометить свои каким-то знаком? – спросил один из помощников профессора. Крык и Окара, не сговариваясь, презрительно щелкнули клювами – вопрос был исключительно глупым. Наблюдательница отметила про себя, что в центре все меньше семей сталкивались с Младшими, и молодежь не знала очевидных вещей.

– Так если места в гнезде нет, дикие одно из твоих яиц выкинут, а ты и знать не будешь. Метить тоже не помогает, они дикие, но не глупые, им мой знак повторить не сложно, – наседка обняла гнездо крыльями и легла мягкой грудью на яйца. – Выращу всех, не пропадем.

Молодой отец, крутившийся неподалеку, слушал разговор внимательно, и настроен оказался куда решительней:

– Нет, с этим пора что-то делать! Здесь диких больше, чем нас. У них стойбище около реки, надо с мужиками собраться да разогнать их.

– Во имя Равновесия, я запрещаю трогать Младших около поселения! – выкрикнула Окара. Авиан угрожающе расправил крылья и собрался выдать резкий ответ, но заметил тяжелое храмовое кольцо наблюдательницы и сразу сник. Нарушишь Равновесие – рискуешь все поселение оставить без караванов из столицы, лучше уж подождать пока гости вернутся к себе домой и делать свои дела без них.

– Да-да, не стоит их пока прогонять. Мне удобно, что стойбище рядом, проще проводить исследования, – неожиданно поддержал ее профессор. Хотя Окара уже жалела о собственной резкости – не стоило портить отношения с местными, да еще так быстро.

Помощники Крыка притащили инструменты и блокноты и начали измерять яйца. Взвешивали их, аккуратно стучали по скорлупе, под настороженные взгляды наседки, даже количество крапинок на каждом пересчитали.

– Статистика! – важно повторял профессор. – Никто не может ее обмануть! В чем-то их яйца и птенцы должны отличаться от наших, надо только собрать достаточно данных.

* * *

Нельзя погасить светило,

нельзя долететь до луны,

нельзя ослушаться правителя,

нельзя в гнезде отличить Старшего от Младшего.

– Мне нужен эталон! Образец! – профессор Крык злился и хлопал крыльями. – Мне не с чем сравнивать, если я никогда не знаю, кто настоящий, а кто подкидыш.

Статистика подвела ученого, что Окару не удивило. Много поколений Старшие пытались отличить Младших птенцов от своих, но не могли. Окара выросла в поселении, не дальнем, но и не слишком близком к центру, и знала о Младших не по наслышке. Ее престарелые родители смогли отложить всего одно яйцо, и даже обрадовались, когда однажды обнаружили второе. Они всегда знали, что один из детей покинет их, но не пытались выяснить, кто именно. Корак, ее единственный брат, верный друг, сколько счастливых дней они провели вместе в гнезде... Окара так ждала дня, когда мать начнет учить их летать, мечтала, как они станут носиться друг за другом по небу. Но самый счастливый день обернулся самым грустным в ее жизни. Когда мать подтолкнула их к краю к гнезда, чтобы они опробовали свои крылья в первый раз, Корак выпорхнул, словно только того и ждал. Его не надо было учить, он все умел сам. «Подкидыш...» – вслед ему грустно проговорила мать. Корак никогда не вернулся обратно – как и все Младшие, он улетел на поиски своих из родового гнезда, раз и навсегда.

– Решено, сегодня идем исследовать дикое стойбище, – объявил наконец профессор. – Может быть, данные о выросших подкидышах помогут.

Стойбище действительно оказалось совсем близко от поселения, но все, что исследователи смогли увидеть – это несколько кострищ. Младшие заранее попрятались, видимо, местные их уже не раз гоняли. Единственной добычей профессора оказались несколько пустых гнезд.

– Зачем они вьют гнезда? – вслух размышлял профессор на обратном пути. – Они же никогда не откладывают в них яйца... Это наверняка атавизм, из древних времен, до того, как они начали подкладывать яйца к нам. Но почему он до сих пор не исчез?

Гнезда Младших сильно отличались: они не использовали глину, только ветки, не украшали внешние стены узорами. Окара осмотрела одно из них и полушутя сказала:

– Я бы тоже не стала откладывать яйца в такое гнездо. Любое, сделанное в поселении, куда надежней выглядит, да и красивее.

– Кркхм... А это идея, – вдруг ответил Крык. – Очень даже интересная идея...

Окара напряглась, пытаясь понять, какую же идею она подала профессору. Ее вполне устраивала сложившаяся ситуация: проще всего будет если профессор просто не добьется успеха. Не хватало еще самой помогать нарушать Равновесие. Ответа не пришлось долго ждать: как только они вернулись в поселение, Крык попросил женщин построить для него родовое гнездо.

– Украшайте, утепляйте, как для себя. Даже лучше, – командовал он. Женщины переглядывались, но не спорили. Через несколько дней образцовое гнездо было готово, и помощники профессора оттащили его к стойбищу Младших.

Результат превзошел все ожидания – на следующий же день в гнезде оказалось целых шесть яиц. Окара растерянно смотрела на них и не знала, что делать. Когда-то давно она читала в священных текстах, что нельзя бросать родовые гнезда и перед уходом из поселения их обязательно надо разрушить. Она не придала большого значения этим словам, думала, просто одно из религиозных предписаний, вроде обязательной молитвы в Безлуние.

– Замеряйте все! Тут одни подкидыши, ошибок быть не может. Наконец-то у меня будут нужные данные. Хотя... Просто забирайте яйца, замерим в поселении, – профессор разве что не чирикал от счастья.

– Нет!!! – Окара, подлетела к гнезду и закрыла яйца грудью, словно наседка. – Не смейте их трогать! Именем Равновесия!

– Окара, они же все равно ночью замерзнут. Кто будет высиживать целое гнездо подкидышей?

– Я! – услышала она свой собственный голос. – Я буду...

– Вы сумасшедшая. Это не Равновесие, это... я даже не знаю . Воля ваша, дайте только снять измерения.

Яйца были еще теплые, их отложили совсем недавно, так что сидеть на них прямо сейчас было не обязательно. Окара нехотя поднялась и дала помощникам профессора осмотреть и описать каждое яйцо. Профессор несколько раз пытался ее вразумить, но в конце концов сдался, и она осталась одна. Что теперь делать? Ее роль – быть наблюдательницей, а не наседкой. Но она не могла, никак не могла бросить беззащитное гнездо. Ради Корака... Она до сих пор по нему скучала. Ради Равновесия... которое никак не могло быть достигнуто ценой шести новых жизней.

Вдруг послышались чьи-то голоса, и Окара подумала, что профессор решил еще раз с ней поговорить. Но нет, так могли петь только Младшие, голоса Старших были гораздо ниже. Они возвращались в свое стойбище. Сначала появились женщины, если бы не высокие ноты в песнях, Окара никогда не смогла бы отличить их от местных из поселения. Потом подлетели и мужчины, их выдавали длинные перья в хвосте и полосы на крыльях. У Корака со временем наверняка появились такие же...

Младшие смотрели на Окару с интересом, но не боялись ее. А через некоторое время даже попробовали включить ее в свои игры – подлетали к дереву, где находилось гнездо, и носились вокруг. Одна из женщин несколько раз садилась на ветку рядом и что-то ворковала. Окара не понимала ни слова, хотя интонации вроде были вопросительными. Младшие улетали из гнезд раньше, чем птенцы начинали говорить, и считалось, что они обмениваются сигналами, словно животные.

Окара качала головой и оставалась в гнезде, тогда Младшие начали таскать ей еду – орехи, фрукты, грибы. Костры они разводили исключительно для развлечения – таскали угли от кострищ у поселений – готовить на огне не умели. Но принесенная еда была вполне съедобной, если дальше так пойдет, может быть, она сумеет вырастить птенцов в одиночку... Неужели она правда собирается это делать? Что скажет настоятель ее храма?

Ночь прошла на удивление спокойно, хищники не беспокоили, ведь возле стойбищ никогда нельзя поживиться яйцами, зато легко можно получить клювом. Утром Окара рискнула оставить гнездо и слетала в поселение. Там она под страхом отлучения от Равновесия запретила местным делать новые гнезда для стойбища и сообщила Крыку, что ему придется возвратиться в столицу без нее.

– Ваша экспедиция окончена, профессор. Своими действиями вы поставили Равновесие под угрозу, пора отправляться назад. Тем более, у вас больше нет наблюдателя.

– Я еще вернусь, Окара. Мы оставим все оборудование тут и возьмем только отчеты. Они помогут мне получить новые полномочия в столице. Науку не остановить!

Окара только щелкнула клювом, но не стала терять время на споры, ей надо было спешить назад в стойбище, к гнезду. Когда она вернулась, ее ждал сюрприз – на яйцах, обнимая гнездо крыльями, полностью копируя ее собственную позу, сидела одна из Младших.

***

Нарушивший Равновесие да будет изгнан,

установивший Равновесие да будет славен во веки веков.

– Формально, вы находитесь в изгнании, – сказал профессор Крык Окаре. – Но изгнали вас... сюда.

Окара кивнула – логично, надо соблюсти приличия, но и мешать ей никто не захотел. Однако вопросы у нее оставались:

– А как же вы, профессор? Вы ведь тоже нарушили Равновесие!

– Нет, я его не нарушил. Мои исследования так ни к чему и не привели. А что касается гнезд... В этом поселении вы всех запугали, но есть же еще и соседи.

– Я не подумала...

– Надо же, а я считал, что только ученые не думают о последствиях, – не удержался от ехидства Крык. – Так вот, соседи начали строить пустые гнезда и подбрасывать к стойбищам. В первые пару штук Младшие отложили яйца, как и здесь, но потом догадались, что дело нечисто, и перестали. Теперь гнезда стоят пустые.

Окара выдохнула с облегчением и оглянулась. Вокруг кипела жизнь – поселенцы показывали Младшим мужчинам как вить крышу, в гнездах пищали птенцы, их кормили Младшие женщины.

– У вас здесь скоро будет целое поселение, – Крык тоже оглядывался вокруг. – Вы знаете, что скоро сюда прилетит инспекция из нескольких настоятелей? Говорят, что сам Внешний собирается присоединиться.

Грозная наблюдательница превратилась в нарушительницу Равновесия... Кто мог ожидать... Интересно, какая часть вины за это лежит на дерзком ученом? Неужели она подхватила от него жажду к экспериментам, словно простуду?

– Но почему-то я за вас не беспокоюсь, – добавил профессор. – Мне кажется, им просто интересно, и никто не знает, что собственно делать дальше. Но я уже выпросил у академии разрешение на исследования здесь, так что теперь вы от меня не отделаетесь. Мне даже выдадут нового наблюдателя. Думаю, вам тоже, и не одного.

– Хотите я вам все тут покажу? – Окара решила не беспокоиться о будущем. Может быть, она и нарушительница, но почему тогда в ее душе наступило Равновесие, которого никогда не ощущалось даже в храме?

– Вот тут самое первое гнездо, которое построили Старшие из поселения. Второе – вот это – я сделала. Младшие стали высиживать яйца сами, и мне было скучно, а улететь от них я не могла – они же не знали, как выкармливать птенцов. Они смотрели-смотрели, а потом давай строить гнезда вслед за мной. Я сначала испугалась, что не справлюсь с таким количеством птенцов, но знаете, Младшие откладывают всего одно-два яйца за раз. Так что гнезд построили много, но занята сейчас только треть – они спокойно делят одно гнездо между несколькими наседками, а потом вместе выкармливают птенцов. А я-то раньше думала, что они во всем подражают нам, Старшим.

– Я долго размышлял об этом, Окара. Мне кажется, они все-таки другие, не такие как мы. Просто их способность подражать – это и сила, и слабость, и дар, и проклятие. Она помогает им выжить в чужих гнездах, но зато не дает действительно повзрослеть. Они не могут не подражать, понимаете? И тем отличаются от нас.

Окара взглянула на профессора и вдруг призналась ему еще в одном нарушении Равновесия, пока только планируемом:

– Я хочу попробовать научить птенцов говорить. Им ведь не надо будет никуда улетать, они смогут остаться здесь, среди своих. Что если на самом деле они ничуть не глупее нас?