Текст книги "Сын ветра. Сказки Центральной и Южной Африки"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Сын ветра: Сказки Центральной и Южной Африки: Пер. с англ., фр. и др. яз.

Составление и вступительная статья В. Бейлиса

Художник В. Гошко

М.: Художественная литература, 1989.– 367 с, ил.

ISBN 5-280-00705-6

(С) Состав, оформление, вступительная статья, перевод сказок, кроме отмеченных в содержании *. Издательство «Художественная литература», 1989 г.

Знакомые незнакомцы

Тот, чья душа когда-либо отозвалась на пушкинское «Что за прелесть эти сказки!», не обманется в предвкушении многих удовольствий от чтения этой книги. Потому что сказки любого народа – всегда прелесть. И прекрасны они тем, что незнакомые – как бы уже знакомы, а сызмальства известные – все еще продолжают чем-то удивлять. Невиденное как будто вспоминается, а привычное и почти затверженное наизусть – оборачивается диковиной. На чужие вымыслы мы поначалу глядим тем взглядом, к которому приучены родными небылицами, но, пообвыкшись в этом непривычном мире, мы и на сказки своего народа посмотрим обновленными глазами. И кто же станет противиться свежести?! Чужое познается через свое, знание о своем расширяется и углубляется посредством чужого. Нигде эта простая мысль не находит столь полного подтверждения, как на почве сказок, ибо сказки, будучи одним из самых своеобразных проявлений самовыражения народа, более всего доступны пониманию других народов.

Трепетно и прекрасно великое чувство братства с далекими людьми. Но ведь не менее возвышенно и ощущение неповторимости, самости – своей или чужой – равно. А если эти ощущения поддержаны и глубоким эстетическим впечатлением, то сила переживаний возрастает многократно.

В нашем сборнике представлен фольклор разных народов и стран Центральной и Южной Африки – от Заира до Южно-Африканской Республики, от Анголы до Мадагаскара. На означенной территории живут совершенно непохожие племена, говорящие на несходных языках. Здесь и наиболее древние обитатели Южной Африки – бушмены и готтентоты – люди с желтой кожей и монголоидным разрезом глаз; здесь и население Мадагаскара, как по лингвистическим показателям, так и по антропологическому типу относящееся к малайской группе; наконец, здесь и негроидные народы, часто весьма удаленные друг от друга, но причисляемые к самой многочисленной в Африке языковой группе – банту.

Народы банту, еще в давние времена передвигаясь с севера на юг, взаимодействовали с бушменами и готтентотами. Жители Мадагаскара испытали на себе влияние негроидного населения континента. На культуре Южной и Центральной Африки оставляли свои следы и европейские, и ближневосточные народы. Среди древних останков материальной культуры на территории Зимбабве находят китайские изделия! Отголоски произведений древнеиндийской буддийской литературы – джатак – также отчетливо различимы в фольклоре народов Южной Африки. Кроме того, банту распределены почти по всему континенту и связаны как с Северной, так и с Западной и Восточной Африкой. Банту из Заира (народ конго) рассказывают мифы о боге Нзамби Мпунгу и его дочери Нзамби – создателях земли, людей и животных, а банту из ЮАР (народ зулу) повествуют об Ункулункулу – первопредке, чье имя означает «Старый-престарый»; бушмены же говорят о богомоле – тотеме Цагне. У народов Центральной и Южной Африки нет такого развитого пантеона богов, как, например, у народа йоруба (Западная Африка), но у них распространены циклы сказок о культурном герое – учителе людей, о трикстере – хитреце и пройдохе, чаще всего Зайце, Черепахе, Гиене. Сказки о животных и волшебные сказки по своему происхождению более архаичны и теснейшим образом связаны с мифологией и культом предков.

Взаимовлияние и общее развитие культур некоторых народов очевидны, другие народы мало знают о неблизких соседях, а сказки их могут быть поразительно похожими, словно исходящими из одного источника, и в то же время удивительно несходными в деталях, несмотря на общность сюжетов и мотивов. Должно быть, африканские народы, знакомясь с фольклором родственных групп, могут испытывать всю ту же гамму чувств, которая возникает и у нас при встрече с поразительной диалектикой единства и многообразия культур, их национальной самобытности и интернационального смысла.

Как бесконечно важны любые детали и подробности! И какое счастье, что этими подробностями порою можно пренебречь во имя общечеловеческого смысла! Ибо наша общая родина – Земля, и все мы – такие разные – составляем на нашей планете единое (и пока что одинокое во вселенной) человечество.

Там, где читатель обнаружит сходства и знакомые ему мотивы, оставим его наедине с текстом: тут толкования излишни. Попробуем разъяснить различия.

Разделы нашего сборника стремятся учесть жанровые особенности, и ни для кого не составит труда отличить сказки о животных от бытовых повествований. Но и нельзя не заметить также условность членения на разделы, тем более что не редкость обнаружить среди сказок-быличек тексты, которые впору было бы поместить среди мифов. Сказки о животных временами неотличимы от волшебных, которые, в свой черед, сливаются с мифологическим эпосом. Эта размытость жанров еще и подчеркнута композицией сборника: на стыке помещены тексты, которые с равным основанием могли бы принадлежать соседнему. Таким образом, весь корпус текстов как бы заключен в рамочную конструкцию: завершающие книгу бытовые сказки настолько проникнуты мифологическими мотивами, что возвращают читателя к космогоническим текстам, открывающим сборник.

Если исходить из мирового сказочного репертуара, в котором есть «классическая» волшебная сказка, или «классическая» сказка о животных, или «образцовая» басня, то рассказы африканцев могут показаться несколько аморфными, подчас незавершенными. Конечно, основания для соотнесения африканских текстов с принятыми в фольклористике жанрами все равно существуют, однако сами африканцы предпочитают делить свои рассказы лишь по одному критерию: истинно – неистинно.

Все, о чем повествуется в африканских сказках, да и в обычных повседневных беседах соплеменников, насквозь пронизано мифологическим мировоззрением. Многое из того, что нам представляется чистейшим вымыслом и фантазией, для африканцев не только не вымысел и не просто правда – но святая правда! Отсюда вытекает главная трудность адекватного восприятия европейцами текстов, внешне столь похожих на наши небылицы. Как определить, где выдумка и игра, а где жизнь во всей ее нешуточности и религиозной напряженности?

Вот, например, в сказке говорится о том, что вся деревня подозревает, будто один из ее жителей на самом деле – крокодил, и только жена этого человека ни о чем не догадывается. Однажды некая женщина, которой крокодил в реке хотел откусить руку, ударила его по голове топором. В ту же ночь человек, о котором все втайне думали, что он крокодил, скончался. «Какие еще нужны доказательства!» – так заканчивается сказка, и эту концовку можно воспринимать юмористически. Однако же никакой улыбки здесь нет: нигде в Африке такие совпадения не признаются случайными.

Если полистать африканские журналы, в особенности те, в которых публикуются письма читателей, можно поразиться, как часто люди рассказывают, как о чем-то обычном, нечто совершенно сверхъестественное. Юноша ухаживает за девушкой, а ее родители – ведуны. Что делать? Отец семейства опасается, что у его жены и детей отберут наследство, поэтому он через журнал оповещает всех, кто захочет позариться на состояние его семьи, что после смерти он обернется ядовитой коброй и ужалит обидчика. А вот человек устраивается рабочим на текстильную фабрику; техника потрясает его, и, придя домой, он рассказывает жене: «Если бы ты увидела это, ты бы поняла, в чем состоит ведовство белого человека».

В одной из книг замечательного нигерийского писателя, лауреата Нобелевской премии Воле Шойинки рассказывается, как во время второй мировой войны многие африканцы недоумевали: почему англичане не используют в борьбе против Гитлера могущественных колдунов? В нашем сборнике читатель найдет текст, в котором повествуется о старике зулу, пляшущем среди британских войск и приносящем смерть английским солдатам, оставаясь при этом неуязвимым для вражеских пуль и снарядов. Так народ зулусов рассказывает о событии, зафиксированном во многих европейских учебниках истории. Это событие даже датируется самым точным образом – 22 января 1879 года. Только в учебниках ничего не говорится о колдуне. Там излагается версия об уничтожении зулусскими воинами британских военных соединений в составе восьмисот человек, оснащенных самым современным оружием. Версия учебника не покажется африканцам неверной, но их собственная версия гораздо более, по их мнению, достойна рассказа! И рассказ этот, как они глубоко уверены,– не выдумка!

Несколько лет назад все газеты мира облетело сообщение о том, что найдены люди «зомби» и раскрыта их тайна. До того времени ходили легенды о «живых мертвецах», о людях, лишенных всяких желаний, воли и нужд и беспрекословно подчиняющихся приказам хозяев. По словам газет, обнаружены злодеи, которые опаивали жертву неким пойлом, вызывающим на несколько часов видимость смерти; после похорон злоумышленники вынимали мнимого покойника из могилы, отрезали язык, отшибали память, внушали представление о реальности перенесенной «смерти» и использовали для рабского труда обычно на отдаленных плантациях. Временами родственники «умерших» случайно встречались с похороненными и оплаканными «покойниками». Те не узнавали или – иногда – узнавали родных. Это были трагические встречи, и они порождали особые рассказы, и слухи, и стереотипы, и сюжеты. Один из таких сюжетов в форме бытовой сказки, сказки-былички приводится и в нашем сборнике.

Подчас сказки и повседневные рассказы в глазах постороннего совершенно неотличимы. Во всяком случае жанры эти взаимопроницаемы. Любопытно! Казалось бы, сказка африканская – явление гораздо более архаическое (стадиально), чем русская, например. Но в русской сказке вы вряд ли найдете упоминание о телефоне или о спутнике! В африканской же сказке это вовсе не диво. Когда мы в сказочном повествовании нигерийского писателя Амоса Тутуолы читаем, что «дух затрещал, как телефон»,– нам смешно, африканцу же – нисколько. Взаимопроницаемость жанров позволяет самой технократической современности войти и в миф, и в волшебную сказку, иногда в трансформированном виде, а иногда и не меняясь.

Среди сюжетов африканских сказок есть такой: злодей европеец гоняется за африканскими жителями с кинжалом, чтобы съесть их печень (похоже на европейские легенды об африканском каннибализме, не правда ли?). Зафиксирован и следующий сюжет. Один англичанин охотился на львов где-то в Кении. Истребив всех львов, англичанин сказал отцу, что теперь, когда в Африке больше нет этих животных, он отправляется охотиться на львов... в Германию.

Нет такой современной реалии, которая не имела бы шанса попасть в африканскую сказку! Подчас такая реалия экзотизируется (ведь и Германия для африканской сказки – экзотика), иногда одомашнивается, присваивается, порой выдается за чудо, а когда и переосмысливается. Вот, например, в тексте южноафриканских коса мы встречаем отсутствующее в их языке слово «диндала».

Персонажи лукаво объясняют, что в их стране так называют того, кто наставляет девушек перед свадьбой. Лукавство состоит в том, что парни-то прекрасно знают, что этим словом называют полицейского («диндала» – искаженное голландское dienaar – констебль). Впрочем, наверно, таким же образом секунд-майор в русской сказке стал некогда «секун-майором» (от слова «сечь»).

В известном фильме итальянского режиссера Антониони «Профессия – репортер» есть такой эпизод. Герой берет интервью у африканского колдуна. Тот сидит в белых национальных одеяниях под деревом. У него красные глаза, напряженный взгляд. Лицо исполнено величия и какой-то мрачной таинственности. Мимика почти отсутствует. Репортер спрашивает у колдуна, что он может сказать о своем ремесле теперь, после того как закончил один из ведущих университетов мира. Тот отвечает: «Не кажется ли вам, что ваш вопрос больше приоткрывает вас самих, чем возможный мой ответ раскроет для вас меня?»

Видимо, это наилучший в подобной ситуации ответ. Это нам следует должным образом потрудиться, чтобы верно сформулировать вопрос. Лишь на правильный вопрос можно получить адекватный ответ. Пока же мы обеспокоенно-гуманистически будем вопрошать: отчего это в африканских сказках столько жестокостей? каннибализма? нелогичности? – мы вряд ли что-либо поймем. Эти наши недоумения обнаруживают лишь нашу неготовность к пониманию.

Да, африканские сказки отражают некую действительность, и можно сказать, что отражают хоть и своеобразно, но достаточно точно. При этом надо помнить, что сказка чаще всего повествует не об ординарном событии. И если текст представляет собой, скажем, описание того или иного ритуала (как оно весьма часто случается), то как не понять, что это – мистерия, драма, в которой в нешуточном поединке сходятся Жизнь и Смерть, и чаша весов клонится то в одну, то в другую сторону. Трагический исход в африканской сказке в отличие от европейской весьма вероятен. Таково влияние непреодоленного мифологического мировоззрения с его трагическим, но и мужественным memento mori. Так уместно ли слово «жестокость» там, где речь идет о законах и самых глубоких и трепетных тайнах мироздания и миропорядка? Человек соотносит себя с космосом и вечностью. Он спрашивает: кто я? где я? надолго ли я? И понимает: я смертен.

Жестоко ли это? Бессмысленный вопрос. Жесток ли закат солнца? Милосерден ли рассвет? Рассказ же о смертности человека – не бессердечие, а приготовление человека к принятию неизбежного.

Кстати, почти всюду в Африке полагают, что после смерти человек не исчезает, а превращается в духа. На этой вере основывается культ умерших. Предки долго и самым действенным образом вмешиваются в жизнь живых членов семьи, наказывая одних и поощряя других. Существование духа продолжается до тех пор, покуда кто-либо из живых помнит его по имени. Это, между прочим, одна из причин, по которой африканцы так заботятся о многочисленности потомства. Предки – мертвые и живые – принимают активнейшее участие в воспитании детей, и часто именно они обнаруживают в детях их способности, порой сверхъестественные, и предназначение.

В сказках дед или бабка обучают ребенка магическому умению, волшебству, сакральному знанию. Причем обучение начинается, когда ребенок пребывает еще в зачаточном состоянии! Вот будущий вождь и великий колдун покидает материнское лоно, пока женщина спит, и пляшет со своей бабкой вокруг деревни. Это он каждую ночь съедает все запасы мяса, и это он говорит человеческим языком, едва родившись. Это страшно! Но зато деревня, в которой мальчик становится вождем, вечно благоденствует, не зная ни засухи, ни голода. Вот оно – наследие предков!

В отличие от европейского фольклора, где появление мотива колдовства – безошибочный признак волшебной сказки, колдовство в Африке – реалия повседневной жизни. Колдун может быть персонажем любого по жанру повествования – от ритуальной песни до современного романа, от истории, рассказываемой у костра на деревенской площади, до последней новости, которой обмениваются между собой университетские профессора. Поражение в футбольном матче, провал на экзаменационной сессии, любовная неудача – все это зачастую объясняется колдовскими кознями. При этом различаются чародеи (колдуны) и ведуны. Первые прибегают к травам и лекарственным средствам, вторые опираются лишь на внутреннюю силу. Первые могут быть либо добрыми, либо враждебными, вторые же – всегда концентрация зла и агрессии. Время от времени возникают разбирательства с привлечением гадателей, указывающих на источник зла. Вспыхивают кампании против ведунов, уносящие сотни жизней. Причем вера в колдовскую силу не только не исчезает в Африке с ее вхождением в современное индустриальное общество, но еще и укрепляется, потому что усиливающееся социальное расслоение и неравенство влекут за собой обострение чувства несправедливости. А это чувство устремляется по уже испытанному руслу и трансформируется в ненависть к ведунам, средоточию зла. Если в сказках рассказывается о людях с красными глазами и вывернутыми стопами, о людях, продвигающихся задом наперед или повисающих ночью на дереве, цепляясь за ветки крючками, которые растут на пятках,– то не надо принимать такие описания за разгул чьей-то фантазии. Это стереотипы. Именно так и представляют себе люди ведунов. А если говорится, что молодой человек, для того чтобы стать ведуном, отдает на съедение учителю душу своего родича, то африканцы уверены, что именно так и делается. Ведуны, превратившись, например, в муравьев, через ноздри пробираются во внутренности спящего и съедают его душу. Без души человек может прожить от силы два-три дня. Или душа (опять-таки во время сна) похищается, затем ее помещают в тело ягненка и на шабаше пожирают.

От колдунов и ведунов ищут защиты у знахарей и целителей. За разъяснением причин болезни и несчастья обращаются к прорицателям. Все эти фигуры – не только персонажи мифов и сказок, но и слухов, новостей, романов, телепередач. Практики-колдуны уверены в своей силе, так же как уверены в ней их клиенты. Африканский целитель облегчит страдания лучше всякого ученого психоаналитика, а гадатель размотает клубок хитросплетений так, что ему позавидует любой детектив.

Чтобы верно оценить рассказ, необходимо знать, как относятся к нему на его родине. Поэтому, читая африканские сказки, надо помнить, что воспринимаемое нами как небылицы для африканцев – самая что ни на есть реальность. Только осознав это, мы сможем в первом приближении принять передаваемую рассказами информацию, потому что если мы религиозную истину примем за залихватскую небывальщину, то самая суть от нас ускользнет. Знание же культурного контекста, разъясняющего зафиксированный текст, поможет углубить понимание и сделает удовольствие от чтения несравненно более утонченным и изощренным.

И еще следует иметь в виду, что мы с нами читаем сказки в книге, африканцы же их слушают, рассказывают, поют, танцуют, исполняют, переживают, передают, запоминают, сохраняют и т. д. и т. п. Разница колоссальная! Важно не только, кто рассказывает и кто слушает, не только, в какое время суток и время года; существенны не только реакция и мера участия аудитории, но и сама не поддающаяся фиксации атмосфера исполнения, возникающая от постоянного взаимодействия всего со всем и всех со всеми. И никакая письменная версия не может быть в полной мере равнозначной этому явлению. Тем более что не только подлинные рассказы, но и их записи значительно отличаются друг от друга. Одни носят отпечаток безыскусности, даже неумелости рассказчика – простого «информанта», как говорят этнографы. Другие записаны со слов умелых профессиональных сказителей. Какие-то тексты переданы образованными африканцами несмотря на запрет открывать священное знание иностранцам. Иные представляют собой адаптацию сакральных сюжетов – это то, что бабушки могут рассказывать внукам. Авторы записей также преследуют разные цели: одни пытаются максимально сохранить шероховатость и непосредственность рассказа, другие просто хотят доставить удовольствие читателям и публикуют сильно приглушенные и причесанные тексты.

Однако все эти рассказы и всех рассказчиков, всех авторов записей и всех читателей объединяет, пожалуй, эстетическая сторона. Об этом аспекте текстов не забывает никто и никогда. Но эстетика – не синоним развлекательности. У африканских, как и у европейских, народов она оплачивается порою кровью сердца. Это хорошо понимают в особенности профессиональные сказители Африки – гриоты. В одном из африканских эпосов говорится так:

«Пока это только кусок дерева. Не зазвенит он, пока не появится у него сердце. И ты сам должен дать ему это сердце. Пойдешь на битву, пусть лютня будет у тебя за спиной. Она должна вобрать в себя звон твоего меча, должна впитать капли твоей крови и крови твоих врагов, твоя боль должна стать ее болью, твоя слава – ее славой. Лютня не должна остаться просто куском дерева, но превратиться в нерасторжимую часть тебя самого и твоего народа. Она должна быть достойна перейти к твоим потомкам. Только тогда звуки, родившиеся в твоем сердце, отзовутся в сердцах твоих детей, прежде всего твоего старшего сына, и всего народа. Вот когда оживет мертвый кусок дерева»[1]1
  Живой огонь. Сказки Западной Африки. М., Художественная литература, 1985, с. 72.


[Закрыть].

Нам внятен смысл этих слов – они как будто извлечены из поэмы европейскою романтика, удивительно лишь, что это африканский эпос. Но наше удивление опять возвращает нас к исходному пункту: вдоволь надивившись различиям, мы вновь поражаемся неожиданному сходству. Мы, конечно, разные, но мы – братья!

В. Бейлис