Текст книги "Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы"

Автор книги: Найо Марш

Соавторы: Патрик Квентин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

2

От окна Эдуард Мэнкс, засунув руки в карманы, направился к Элейну.

– Прекрасно. Теперь, значит, моя очередь, – сказал он. – Что же вы пронюхали обо мне?

– Всякое разное, – отозвался Элейн. – Прямо на поверхности свидетельство против вас: вы поссорились с Риверой и разбили ему ухо. Если нюхнуть, как вы изволите выражаться, под поверхностью, там оказывается ваша связь с «Гармонией». Вы и, возможно, только вы знали, что под личиной Г. П. Ф. скрывается лорд Пестерн. Если он сказал вам, что Ривера его шантажирует…

– Он не говорил мне этого.

– …и если, кроме того, вы знали про увлечение Риверы торговлей наркотиками… – Элейн сделал паузу, но Мэнкс молчал, – отчего же, помня о вашем страстном выступлении против наркомании, не считать все это очень похожим на мотив?

– Чепуха. Я не занимаюсь разработкой хитроумных убийств тех людей, которых почему-либо считаю хамами или негодяями, – чуть ли не весело сказал Мэнкс.

– Кто знает. Всякие бывают случаи. И к тому же вы могли заменить револьвер другим.

– Вы только что сообщили, будто бы Ривера убит не из револьвера.

– Тем не менее подмену совершил убийца.

Мэнкс ядовито рассмеялся.

– Сдаюсь, – сказал он и вынул из карманов руки. – Продолжайте же.

– Оружие убийства не могло вылететь из ствола револьвера, ибо в момент, когда лорд Пестерн нажал на спусковой крючок, аккордеон полностью закрывал грудь Риверы, а инструмент не поврежден.

– Я мог бы сам сказать вам это, – иронически заметил лорд Пестерн.

– Во всяком случае, след, по которому нас пытались направить, явно ложен. Как, к примеру, лорд Пестерн мог рассчитывать застрелить Риверу таким дурацким приспособлением? Куском от стержня зонта со стилетом на конце. Отклонить этот снаряд на долю сантиметра, и Ривера мог не умереть мгновенно или не погибнуть вовсе. Нет, нужно было бить наверняка и сделать это обыкновенным шилом, просто и надежно.

Трясущимися руками Мэнкс зажег сигарету.

– Хоть тресни, не могу взять в толк… – он замолчал на секунду, – …кто это сделал и как.

– Поскольку очевидно, что упавший Ривера не имел на теле даже царапины, – сказал Элейн, – он был заколот уже после падения.

– Но он не собирался падать. Они изменили сценарий номера. Прежний вызывал отвращение.

– Мы глубоко убеждены, что Ривера не знал об изменении сценария.

– Вздор! – крикнул вдруг лорд Пестерн, от неожиданности все подскочили. – Он хотел его изменить. Я был против. А Карлос хотел.

– Мы подойдем к этому чуть позже, – сказал Элейн. – Сейчас мы выясняем, как и когда его убили. Вы помните, как заработал гигантский метроном?

Он ведь был неподвижен до момента, когда упал Ривера, – неподвижен и нацелен своей стрелой прямо ему в грудь. Когда Ривера откинулся назад, стрела метронома оказалась напротив его сердца.

– Бога ради! Уж не хотите ли вы сказать, – раздраженно вмешался Мэнкс, – что кто-то из нас запустил в Риверу дротиком изнутри метронома?

– Нет, я пытаюсь устранить надуманные детали, а не добавлять новые. Сразу после того так Ривера упал, маятник метронома пришел в движение. Цветные лампочки начали вспыхивать и гаснуть попеременно по всей поверхности стрелы и опорных конструкций. Маятник ходил по дуге с ритмическим щелканьем. Внимание от лежавшей на полу фигуры было отвлечено, и то, что произошло в следующие секунд десять, полностью ускользнуло от публики. Чтобы еще больше напустить тумана, луч прожектора переместился на ударную установку, где с азартом чудодействовал лорд Пестерн. Но что же, по всей видимости, произошло в эти десять секунд?

Элейн помолчал немного и продолжил:

– Вы-то оба, конечно, помните. Официант перебросил Бризи венок для Риверы. Тот опустился на колени и, сделав вид, будто рыдает, достал платок, расстегнул пиджак на Ривере и припал к его сердцу. Припал к его сердцу.

3

– Вы не правы, Элейн, – сказал лорд Пестерн, – не правы. Я обыскал Бризи. Клянусь, у него тогда ничего не было, и клянусь, он не имел шанса что-либо подобрать. Где же находилось орудие убийства? Вы не правы. Я его обыскал.

– Он подстроил этот обыск. А осматривая его карманы, вы обратили внимание на дирижерскую палочку?

– Я говорил вам, черт возьми. Он держал ее над головой. Господи Боже! Господи Боже! – лорд Пестерн поминал Бога, будто творил заклинание.

– Короткая черная палочка. Заостренная часть с надетой на конец пробочкой от пустой бутылки из-под оружейного масла в вашем столе находилась у него в ладони. Этим утром Фокс напомнил мне рассказ По «Похищенное письмо». Нужно открыто показывать вещь ничего не подозревающим наблюдателям – и им будет казаться, будто они видят то, что и ожидали увидеть. Всю программу Бризи отдирижировал куском стержня от зонтика со вставленным в него стилетом. Вы видели блики на стали, какие обычно играли на конце его эбонитовой палочки. Стилет был спрятан в ладони. Орудие убийства вполне походило на дирижерскую палочку Бризи. Идея, вероятно, пришла ему в голову, когда он перебирал части разобранного зонта в бальном зале. Я думаю, вы попросили его собрать зонтик, верно?

– За каким чертом вы все это нам выложили? – спросил лорд Пестерн. – Мучаете людей. Скандал на всю Европу. Я намерен приструнить вас, Элейн, клянусь Богом, намерен.

– А разве вы не лезли из кожи, поверяя нам свои соображения? – мягко спросил Элейн. – Или вы сознательно играли опасную и глупую роль одинокого борца со злом? Думаю, меня можно извинить, сэр, ведь я лишь показал вам, как выглядит со стороны ваша собственная тактика. Мне хотелось хоть слегка поколебать вашу самоуверенность, но, боюсь, все напрасно.

Лорд Пестерн длинно выругался, но Мэнкс, усмехнувшись, сказал:

– Знаете, кузен Джордж, я склонен думать, мы заслужили это. Мешали полиции при исполнении ею служебных обязанностей.

– Нет, чересчур с ними цацкались.

– Меня все еще не покидают сомнения, – продолжал Мэнкс. – Где мотив? Зачем было Беллеру убивать человека, снабжавшего его наркотиками?

– Один из слуг в «Герцогской Заставе» подслушал ссору между Беллером и Риверой в бальном зале. Бризи просил у Риверы сигарету – конечно, с наркотиком, – а Ривера отказался ему дать. Намекнул Бризи, что их отношения кончены и угрожал написать обо всем в «Гармонию». Фокс подтвердит вам, что такого рода угрозы – обычный ход в ссорах подобных людей.

– Да, именно так и бывает, – сказал Фокс. – У Риверы была в запасе железная история для защиты, и нужно было донести первым. Расчет простой: мы забираем Бризи, и на этом все кончается. Мы можем подозревать Риверу, но уцепиться нам не за что. Совершенно не за что.

– Все дело в том, что вы слишком тупы, – сообщил лорд Пестерн, – и проходите мимо своего клиента, когда он умоляет его арестовать, стоя перед вашими большущими носами. Вот причина. Где ваша инициатива? Где напор? Почему бы вам как следует не потасовать колоду, – он отчаянно жестикулировал, – не поднять шум?

– Понимаете ли, милорд, – вежливо отозвался Фокс, – мы вполне можем предоставить все это таким изданиям, как «Гармония», разве нет?

– Но убить его – нет, не могу понять, – пробормотал Мэнкс. – И слушать в течение часа всю эту чепуху…

– Бризи – законченный наркоман, – сказал Элейн. – Иногда, мне думается, его терпению приходил конец, а Ривера, как злой гений дирижера, тянул с него все больше и больше денег. И это типично для наркоманов – испытывать ненависть к своему благодетелю, от которого наркоман рабски зависит. Тип, подобный Ривере, становится для наркомана чем-то наподобие Мефистофеля. Когда поставщик оказывается вдобавок шантажистом и, что еще хуже, в состоянии терроризировать свою жертву угрозой разоблачения, наркоман попадает в мучительнейшее положение. Я думаю, сцена, в которой вы, лорд Пестерн, стреляете холостым патроном в Риверу, начала привлекать Беллера задолго до того, как он увидел трюк с секцией зонтика, вставленной в дуло револьвера. Я полагаю, он уже проигрывал в голове варианты использования оружия. Вы подлили масла в огонь.

– К черту ваши рассуждения… – заорал было лорд Пестерн, но Элейн твердо прервал его:

– Бризи пребывал в ужасном состоянии. Ему позарез был нужен кокаин, он нервничал по поводу вечернего концерта, его пугали намерения лорда Пестерна. Не забывайте, сэр, что и вы тоже угрожали ему разоблачением. Он вынашивал план удара с обеих рук. Вы понимаете, что именно вас должны были бы повесить за убийство. Бризи любил шутки дурного свойства.

Мэнкс нервно засмеялся. Лорд Пестерн промолчал.

– Но технические трудности делали любой подобный замысел практически невыполнимым, – продолжал Элейн. – Его отвлекающие манеры только привлекали к нему внимание. План Бризи был типичной для наркомана фантастической бессмыслицей. Колридж пишет поэму «Кубла-Хан», а Бризи Беллер создает сюрреалистический кинжал из ручки зонтика и стилета для вышивания. Эдгар Аллан По пишет «Колодец и маятник», а Бризи Беллер крадет револьвер и делает стилетом небольшие царапины в его дуле, окуривает его дымом свечи и кладет в карман пальто. Не имея сил успокоиться, поскольку его грызет неутоленная потребность в кокаине, он выстраивает гротескный план с фантастической точностью. Он может сломаться в любой момент, потерять ко всему интерес, но в решительную минуту действует, как демон. Все становится на свои места. Он сообщает оркестру, но не Ривере, что разыгрывается другой сценарий. Ривера уходит в другой конец ресторана, откуда выйдет к публике. В последнюю минуту Бризи убеждает Скелтона осмотреть револьвер лорда Пестерна. Он подстраивает обыск самого себя и, держа кинжал у себя над головой, разражается странным смехом. Дирижирует. Убивает. Нащупав сердце Риверы, двумя руками, прикрытыми носовым платком и не видимыми публике из-за дурацкого венка, втыкает стилет и поворачивает его в ране. Проливает крокодиловы слезы над убитым. Идет в комнату, где лежит тело, и демонстрирует отчаяние. Заменяет револьвер с аккуратно поцарапанным дулом, который лежит в кармане его пальто, револьвером, из которого стрелял лорд Пестерн. Уходит в туалет и, громко изображая сильную рвоту, прячет непоцарапанный револьвер лорда Пестерна. Возвращается и, поскольку план почти завершен, как сумасшедший, обыскивает тело и, вероятно, находит наркотик, который так ему нужен. Впадает в коллапс. Вот так мы представляем себе обвинение против Бризи Беллера.

– Проклятые наркотики, – сказал Мэнкс, – если вы правы.

– Проклятые наркотики. Что верно, то верно, – поддержал Элейн.

– Никому другому не удалось бы такое, – пробормотал Найджел Батгейт.

Лорд Пестерн бросил в его сторону взгляд, но промолчал.

– Никому другому, – повторил Фокс.

– Но вам не добиться от него признания, Элейн.

– Как знать. Но если и не удастся добиться, конец света нам не грозит.

– В каком возрасте уже можно привлекать человека к уголовной ответственности? – вдруг спросил лорд Пестерн.

– Прошу меня извинить, – заторопился Эдуард Мэнкс, – но мне пора.

– Ты куда, Нед?

– Повидаться с Лайлой, кузен Джордж. Наш завтрак с нею превратился в сплошное недоразумение. Я был уверен, она знает, что это ты. Я был уверен, она знает, что Фе получила то самое письмо из «Гармонии». Но теперь знаю: она думала, что это я.

– О чем ты несешь эту чертовщину?

– Неважно. Пока.

– Эй, подожди-ка минутку. Я с тобой.

Все вышли на пустынную, залитую солнцем улицу, лорд Пестерн запер за собой дверь.

– Я тоже откланиваюсь, Элейн, – сказал Найджел. Между тем две фигуры, одна – сухая и разболтанная, другая – массивная и франтоватая, быстро удалялись по проезду Матери семейства. – Если только… что вы сейчас собираетесь делать, Элейн?

– Ордер у вас, Фокс? – спросил Элейн.

– Да, мистер Элейн.

– Тогда поехали.

– Нормы правосудия, – сказал Фокс, – вероятно, придуманы просвещенными людьми, но порой они нагоняют тоску. Я полагаю, вы не согласитесь с таким суждением, мистер Элейн?

– Они не дают нам возможности перепрыгивать на чужой шесток, бригадир Фокс, и, полагаю, это разумно.

– Если бы можно было побеседовать с ним один на один, – взорвался Фокс, – сломать его!

– Под давлением он в истерическом состоянии может сделать признание. Оно не обязательно будет соответствовать истине. Разве не такая идея заложена в нормы правосудия?

Фокс пробормотал что-то очень непечатное.

– Куда направляемся? – спросил Найджел Батгейт.

– Навестим Бризи, – буркнул Элейн, – и почти наверняка встретимся там с визитером, Сесаром Бонном из «Метронома».

– Откуда вы знаете?

– Мы же не сидим без дела, – ответил за Элейна Фокс. – Эти двое договорились о встрече по телефону.

– И что будет дальше?

– Мы арестуем Беллера, мистер Батгейт, за получение и распространение наркотиков.

– Фокс полагает, что против него удастся собрать улики. От завсегдатаев ресторана, – сказал Элейн.

– Пока он будет под арестом, – угрюмо размышлял Фокс, – есть шанс, что он заговорит. Несмотря на правило обычного предупреждения из «Судейского кодекса».

– Он не может жить без света рампы, – неожиданно бросил Элейн.

– Ну и что? – спросил Найджел.

– Ничего. Не знаю. Он может на чем-нибудь сломаться. Поехали.

В туннелеобразном коридоре, ведшем к квартире Бризи, было довольно темно. В дальнем его конце маячил человек в штатском – черная фигура на фоне среднего окна. Неслышно ступая по толстому ковру, Элейн со своими спутниками подошел к нему. Человек сделал движение головой и пробормотал что-то, кончавшееся словом «скандал».

– Это хорошо, – сказал Элейн и кивнул. Мужчина осторожно открыл дверь в квартиру Бризи.

Все четверо вошли в маленькую прихожую, где дежурил еще один человек – он прижал записную книжку к стене и быстро водил по бумаге карандашом. В прихожей сразу стало тесно.

В гостиной, за дверью, Сесар Бонн ругался с Бризи Беллером.

– Ославили на весь город! – говорил Сесар. – Как жить дальше! Нет, нет, я очень сочувствую! Жалею о случившемся от всего сердца. Для меня, как и для тебя, это – катастрофа.

– Послушай, Сесар, ты не прав. Публика меня не покинет. Они захотят меня видеть. – Голос Бризи становился все громче. – Они любят меня, – выкрикнул Бризи и помолчал. – Они любят меня, грязная свинья.

– Мне пора.

– Прекрасно. Ты сам все увидишь. Я позвоню Кармарелли. Он домогался меня несколько лет. Или Лотусу Три. Они передерутся из-за меня. И твоя вшивая клиентура последует за мной. Она растерзает нас на сувениры. Я позвоню Стейну. Нет ресторана в городе…

– Минутку. Чтобы избавить тебя от разочарования, мне, пожалуй, нужно сделать одно предупреждение. – Голос Сесара приблизился к двери. – Я уже обсудил вопрос с этими джентльменами. Была неформальная встреча. Мы обо всем договорились. Для тебя закрыты все первоклассные рестораны и клубы.

В прихожую донесся пронзительный вой, затем – голос Сесара.

– Поверь мне, я говорю это ради тебя же, – сказал Сесар. – В конце концов, мы же старые друзья. Последуй моему совету. Отдохни. Без сомнения, ты можешь себе это позволить. – Он нервно хихикнул. Бризи что-то прошептал. Видимо, они стояли вдвоем у самой двери.

– Нет, ни за что! – громко сказал Сесар. – Я не сделаю ничего подобного. Ни в коем случае!

– Я тебя уничтожу! – внезапно завизжал Бризи. Карандаш дежурного в прихожей бегал по бумаге.

– Пока что ты уничтожил сам себя, – отозвался Сесар. – Лучше молчи. Пойми меня: молчание – это твое спасение. Для тебя больше не вспыхнет прожектор. Ты конченый человек. Держись от всего подальше! – Послышались звуки борьбы, сдавленные восклицания. Что-то тяжело ударилось о дверь и сползло по ней на пол.

– Ну вот и все! – проговорил Сесар. В его голосе звучала обида и одновременно облегчение. Он тяжело дышал. После недолгой паузы он вдруг заговорил, будто размышляя вслух: – Нет, в самом деле ты просто тупица. Ты меня убедил. Я решился. Я сообщу полиции о твоих делишках. У тебя будет идиотский вид в суде. Все немного посмеются и забудут тебя. Ты отправишься в тюрьму или в лечебницу. Если будешь хорошо себя вести, то через годик-другой тебе позволят подирижировать небольшим оркестриком.

– Бог ты мой! Так скажи! Скажи им! – Бризи встал на ноги. Его голос опять поднялся до визга. – Но расскажу-то все я, я! Если попаду на скамью подсудимых, то, клянусь всеми святыми, я сотру усмешечки с ваших поганых рож. Вы ведь еще ничего не знаете. Попытайтесь только сыграть со МНОЙ злую шутку! Конченый человек?! Клянусь Богом, я только начинаю. Вы все придете слушать мой рассказ о том, как я проткнул сердце этого грязного даго.

– Вот оно, признание, – сказал Элейн и распахнул дверь.

Патрик Квентин
Зеленоглазое чудовище
(Пер. с англ. В. Батарова)

Глава I

Эндрю Джордан даже не имел представления, что его брат снова в Нью-Йорке, но как-то, придя домой с работы чуть раньше, он застал Неда в гостиной с Маурин. Те сидели на низкой тахте, подобрав под себя ноги, пили «Роб Рой», и, казалось, чувствовали себя уютно и расслабленно.

– Привет, милый, – сказала Маурин. – Посмотри, кто у нас.

Нед широко улыбнулся. Эндрю знал своего братишку достаточно хорошо, чтобы уметь классифицировать его улыбки. Эта улыбка была «победная», улыбка человека, у которого дела идут в гору. Нед сильно загорел, а волосы стали почти белыми от солнца. Эндрю попробовал припомнить, что же было на сей раз. Карибское море? Было достаточно сложно проследить передвижения Неда, порхающего по жизни как мотылек и выступающего в роли вечного гостя праздных богатеев.

– Привет, Дрю, – сказал Нед. – Я заглянул только поздороваться, но время поджимает. Я должен бежать. Меня ждут в Пьерре.

Начиная с первого (и единственного) года в Принстоне всегда находились «люди», ожидающие Неда в Пьерре или где-то еще. Эндрю редко встречал их, но знал, что если это не девушки, то наверняка миллионеры, или знаменитости, или же по меньшей мере какая-нибудь «пара, у которой замечательная вилла чуть севернее Малаги».

Он спросил:

– Ты надолго?

– Кто знает! – Нед одним глотком допил «Роб Рой». – Я позвоню, дружище.

Он поцеловал Маурин, и это поразило Эндрю, ведь они недолюбливали друг друга. Потом, нежно похлопав Эндрю по плечу, он направился к двери.

Проводив его, Эндрю зашел в гостиную и сказал жене:

– Нед, как видно, в хорошей форме. Что нового?

– А… Нед. – Маурин не обратила внимания на его вопрос. – Милый, я поклялась Ридам прийти к половине седьмого. Мы ужасно опаздываем.

Каждый вечер своего полуторагодового супружества, как казалось Эндрю, они с Маурин проводили в хроническом беспокойстве поспеть вовремя. Он не был любителем вечеринок, но поскольку Маурин считала их неотъемлемой частью образа жизни, он притерпелся к ним. На этот раз он терпел Ридов. Когда они вернулись домой, он позабыл о Неде.

Когда, приняв душ, он вышел из ванной комнаты, Маурин была уже в постели. Он никогда не говорил и никогда бы не сказал этого, боясь ее насмешек, но она всегда напоминала ему белую розу. Сейчас ее красота была свежей и пылающей, словно утром после восьмичасового сна. Его любовь к ней, которой весь вечер мешали болтающие и занятые собой люди, ощущалась им почти как физическая боль. Он скользнул в постель и лег подле нее. Когда он повернулся к ней, Маурин быстро протянула руку и погладила его по щеке.

– Спокойной ночи, милый. Хороший был вечер, да? Но, Боже мой, уже час.

Эндрю ожидал чего-то в этом роде и молча проглотил намек. Он знал, что его любовь к жене была более страстной, впрочем, так же как и более романтической, нежели ее любовь к нему, и это знание порождало в нем чувство робости, покорности и смутное ощущение вины.

Дотянувшись рукой, он погасил свет над кроватью, и стоило ему это сделать, как к нему тотчас вернулось воспоминание о сидящих рядышком, с ногами на тахте, Маурин и Неде. Он едва ли придал этому значение в тот момент. Раньше ему хотелось, чтобы отношения между ними были более теплыми. Но теперь, когда в уме перед ним маячила эта картинка, непринужденная близость их позы вдруг показалась ему близостью влюбленных, как будто их головы, обе такие красивые, что подчеркивалось контрастом темных и светлых волос, за секунду до его появления оторвались от поцелуя.

Он тотчас подумал, что такая фантазия нелепа и является всего лишь новым и постыдным симптомом ревности, которая стала его почти постоянным спутником. А ревность, он уже знал, была болезнью столь же необъяснимой, сколь и унизительной, столь же бесстыдной в выборе своих подозрений, сколь и разрушительной.

Эндрю лежал, борясь с напряжением, пытаясь все осмыслить. Он знал, что самое плохое началось более года назад, после того как к нему в контору пришло анонимное письмо. Он никогда прежде не видел таких писем, но это было в точности таким, как их обыкновенно описывают в книгах. Составлено оно было из заглавных букв, вырезанных из газеты и приклеенных на белый лист бумаги. Там говорилось:

«Вы единственный человек в Нью-Йорке, кто ничего не знает о вашей жене».

Он пробовал забыть о письме, как о выходке психопатической и бессмысленной злобы, однако семена сомнения нашли в нем весьма благодатную почву. Еще с детства он впитал, под давлением матери и Неда, идею о себе как о самом тупом в семье. Добрый старина Энди, надежный, усидчивый, привычкой которого было все доводить до конца, но для которого жизнь не припасла высоких вознаграждений. Даже когда Маурин согласилась выйти за него замуж – мать и Нед были в то время в Европе, – ему показалось это слишком замечательным, чтобы быть правдой.

Хотя он порвал письмо и ни разу ни слова не проронил о нем жене, оно застряло в нем, как заноза. С того дня всегда где-то на краю счастья, впрочем, никогда не казавшегося ему реальным, маячила тень, таящаяся, но всегда готовая обнаружиться, придравшись к тому, что телефон не отвечал, к опозданию на встречу, прячась и разрастаясь до тех пор, пока не создала вот эту самую последнюю и наиболее несуразную фантазию.

То была совершенно абсурдная выдумка, которая в конце концов уступила победу здравому смыслу. С его супружеством все было в порядке, за исключением только этого отталкивающего и самобичующего изъяна в нем самом. Это все, что касается Маурин и Неда!

Как и много раз прежде, Эндрю Джордан, которому очень хотелось быть хорошим, почувствовал отвращение к себе и огромную потребность наладить контакт с женой, как будто прикосновением к ней он смог бы избавиться от своего унизительного подозрения.

– Маурин, – прошептал он.

Он потянулся к ней. С легким вздохом (спит или притворяется спящей?) она перевернулась от него на другой бок.

В спальне было очень темно. Темнота была напоена ее духами.

Всю следующую неделю Эндрю не видел Неда. Это его не удивляло. После смерти отца, когда он принял на себя дело, а Нед унаследовал небольшой, но подобающий доход от трастового фонда, они постепенно разбрелись в разные стороны, выпав из тесного альянса, образованного в детстве и перекидывавшегося от скучной респектабельности их отца к беспорядочным перелетам в мир лихорадочной и неустанной веселости их матери. Всякий раз, когда возникала реальная кризисная ситуация, Нед, как слишком хорошо знал Эндрю, обязательно прибегал к нему. Но сейчас Неду приходилось очаровывать своих миллионеров и знаменитостей, и он не испытывал нужды в Старом Дружище Эндрю, между тем как Эндрю, главным образом благодаря Маурин, почти освободился от изматывающего синдрома любимого Неда, от негодования на него, недоумения и улаживания его делишек. В свои тридцать он был достаточно взрослым по сравнению с братом. Он мог оценивать его наконец, так же как и свою мать, без иллюзий. По крайней мере он верил, что мог.

Так случилось, что именно благодаря матери Эндрю получил дальнейшие новости о Неде. Она позвонила ему в офис около трех часов в среду, чтобы позвать на чай в Плацу.

– Файф-о-клок, Эндрю. Не опаздывай и не задерживайся слишком долго, потому что мы с Лемом уходим. Возьми с собой свою маленькую как-ее-там, если хочешь.

«Маленькая как-ее-там» была Маурин. Поначалу Маурин старалась добиться расположения матери, но в качестве жены Эндрю она была обречена оставаться «маленькой как-ее-там» – забывчивость, которая, как четко осознавал Эндрю, была лишь одним из проявлений потребности его матери отплатить ему за то, что он такой скучный сын. Если уж его матери необходимо было иметь детей – что было крайне спорно, – то по меньшей мере они должны были быть «изумительными», как «милый Недди». Ее отпрыск, который добровольно принимал участие в доле отца в небольшой, производящей картон фирме, становился чем-то неопределенным, вроде ее мужа, который на поверку не слишком подходил на роль отца ее детей.

Эндрю позвонил Маурин сообщить о приглашении. Телефон не отвечал. Перед тем как покинуть офис, он попробовал снова, но опять ответа не было. Маурин точно говорила ему, что намеревается оставаться весь день дома и отдыхать. Он почувствовал знакомое шевеление беспокойства, но подавил его. Он пошел к матери один.

У матери был гостиничный люкс со стороны парка. Отели миссис Прайд в Париже или в Санкт-Моритце и где бы то ни было еще всегда были «ее» отелями, и «ее» отели неизменно бронировали для нее «люкс миссис Прайд». Нет, конечно, не всегда то была миссис Прайд. Мать Эндрю, побывав замужем четыре раза, имела много разных имен, под которыми регистрировалась в гостиничных журналах. Прайд было совсем новым. Она встретила Лема Прайда в Калифорнии год назад. Он был приятной внешности, пятнадцатью годами моложе ее и без единого гроша в кармане. После двух блестящих выгодных замужеств она почувствовала, как полагал Эндрю, что на этот раз может побаловать себя.

Когда Эндрю вошел в номер, Лема не было видно. Мать сидела у окна, чай был на столе перед ней. Еще когда она была просто «миссис Джордан», супругой отца Эндрю, она почувствовала благотворное воздействие чаепитий. Серебро, тонкий фарфор, атмосфера расслабленного изящества создавали совершенную оправу ее утонченному, изысканному профилю и слабым мимолетным улыбкам, которые столь успешно внушали – незнакомым – впечатление ее неотразимой беспомощности.

– Хорошо, – сказала она, – по крайней мере ты пунктуален, Эндрю. Где твоя жена?

– Я не смог застать ее дома.

Ее глаза блеснули и уставились на него.

– Все идет как надо, я надеюсь?

– Конечно.

– Это утешает. Она очень хорошенькая. Она ведь выступала на сцене, не так ли?

– Она была моделью одно время.

– А, это одно и то же по большому счету. Я очень надеюсь, что она скоро пристрастится к семейной жизни. Девушки вроде нее привыкли к возбуждающей атмосфере. Для них тяжело полностью отказаться от привычек. Я удивлена, как ты женился на такой шикарной девушке. Ты всегда был таким собственником, не правда ли, как твой отец? Я думала, что ты выберешь какую-нибудь приятную, маленькую толстушку себе в жены. Но я уверена, все будет прекрасно.

Как всегда, каким-то девятым чувством, ей удавалось нащупать самую болевую точку сына и начать давить на нее. Она налила себе чашку чая, элегантно, как венская баронесса. Затем налила еще одну – для Эндрю. По тому, как она хмурила брови, он ясно понял, что ее что-то беспокоит. Впрочем, это и так подразумевалось, поскольку она никогда не звала его, покуда не назревала какая-нибудь «надоедливая» ситуация.

Она взяла чашку и стала прихлебывать. Вскоре она приступила к главному.

– Эндрю, сегодня утром здесь был Недди. Он попытался занять у меня денег.

Эндрю насторожился. Большая неприятность, приключившаяся с Недди год назад, началась с того, что он пытался занять денег у матери.

– Зачем? – сказал он. – Зачем ему нужны деньги?

– Он не сказал. Он только пробовал выманить их у меня.

– Сколько?

– Пять тысяч долларов. – Совершенно голубые глаза миссис Прайд смотрели на него поверх чашки, зрачки слегка сузились, как всегда, когда дело касалось денег, уходящих скорее, чем поступали. – В самом деле, я не понимаю вас, мальчики. Как неприятность, вы бежите ко мне. Он что думает, я делаю деньги? Разве он не видит, как они постоянно утекают: налоги, расходы и Лем… Дорогой Лем, нет, ведь Лем не способен позаботиться о себе с его никудышным сердцем.

Миссис Прайд и Лем то и дело говорили о его сердце. Но, пожалуй, никто никогда точно не знал, что с ним такое.

– Ты дала ему деньги? – спросил Эндрю.

– Дать ему? Даже если бы я могла это устроить, я и не подумала бы создавать подобный прецедент. Взрослым мужчинам никогда нельзя ползком являться к своим матерям. Я говорила это Недди в прошлом году. Он знает, он получит все, когда я умру, за исключением, конечно, самой малости для Лема. Кроме того, у него есть свои деньги. Почему же, о Господи, он никак не хочет понять это?

Она наклонилась вперед и положила руку на колено Эндрю – прелестная ручка с огромным кольцом.

– Эндрю, вот почему я позвала тебя. Поговори с ним. В конце концов, ты ведь гораздо старше, ты ему как отец; и это больше касается тебя, чем меня. Проверь все. И если ему в самом деле нужны деньги… ну, твой бизнес движется ужасно хорошо, не так ли? В конце концов, какой разумный человек станет потеть с бумажными коробками, если они не приносят доход.

Эндрю чувствовал легкое, кошачье давление ее руки на колено, и к нему вдруг вернулись ощущения из детства, когда его желание добиться благосклонности матери было столь же неистовым, сколь и безнадежным. Какими они казались теперь далекими. Такими же далекими казались его поздняя ненависть и желание отомстить, когда он осознал, что несостоятельность их отношений зависела не от него. Теперь было иначе – просто Мать была Матерью.

– Эндрю, ты сделаешь это, да? Ты поговоришь с ним? Он такой ласковый мальчик, и я люблю его до безумия. Но он бывает таким утомительным. О Лем, дорогой…

Она вскочила на ноги так легко и свободно, словно девочка, потому что открылась дверь и к столу двигался теперешний отчим Эндрю. Миссис Прайд подбежала к нему и обвила руками. Она была крошечная, а он огромный – массивный тип красавца военного с доморощенным английским акцентом, производивший впечатление Pukka Sahib’a из Британской Raj’и[43]43
  Настоящего Господина из Британской Империи (инд.).


[Закрыть], но который в действительности, насколько знал Эндрю, не добирался до Британской Империи ближе маленькой вспомогательной роли в фильме Эррола Флина.

– Лем, дорогой, где же ты был? Я ждала тебя к трем.

– Извини, цыпленок. Обедал с приятелем. Потом, по дороге назад, я посмотрел ту милую французскую картину, что в Париже пользовалась таким успехом, ту, которая тебе очень нравилась. Я решил, что должен взглянуть.

Лем Прайд нагнулся и поцеловал ее в щеку. Его усы вытянулись в грубовато-добродушной майорской улыбке.

– Заждалась меня, цыпленочек?

– О Лем…

Он повернулся и увидел Эндрю. Лем выглядел слегка смущенным; и всегда, когда он видел Эндрю, он выглядел так, будто тот поймал его на чем-то.