Текст книги "Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы"

Автор книги: Найо Марш

Соавторы: Патрик Квентин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

3

– Карлайл Уэйн, – говорил Эдуард Мэнкс, – было тридцать лет, но в ней сохранилось нечто детское, не в речи, ясной и уверенной, нет, – в ее взглядах и манере поведения. Ее быстрые движения чем-то напоминали мальчишеские. Еще у нее были длинные ноги, гибкие руки и прекрасное узкое лицо. Одежду она подбирала продуманно, выглядела в ней элегантно, но не слишком об этом заботилась, поэтому всегда казалась одетой хорошо, но по счастливой случайности, а не по умыслу. Она любила путешествовать, но не ради осмотра достопримечательностей, и удерживала в памяти точные, как карандашные зарисовки, незначительные подробности – официанта, группу моряков, женщину у книжного прилавка. Названия улиц и городов, где она встречала этих людей, часто проходили мимо ее внимания; дело в том что по-настоящему ее интересовали только люди. Люди обостряли ее зрение, вдобавок она была исключительно терпимым человеком.

– Ее дальний родственник, кузен, достопочтенный Эдуард Мэнкс, – прервала его Карлайл, – был театральным критиком. Он имел за плечами тридцать семь лет жизни, выглядел романтично, но не чересчур. В своей работе строил из себя грубияна, испытывая некоторые угрызения совести, ибо, несмотря на чрезмерный от природы темперамент, в глубине души он был сама любезность.

– Умолкни! – бросил Эдуард Мэнкс, поворачивая на Аксбридж-роуд.

– Немного сноб, он достаточно умело скрывал это обстоятельство под маской социальной неразборчивости. Он был не женат…

– …испытывая глубокое недоверие к тем женщинам, которые восхищались им…

– …и страх столкнуться с отказом тех, в которых не был вполне уверен.

– Ты проницательна, словно скальпель, – произнес Мэнкс без воодушевления.

– Из-за чего, вероятно, я и не замужем.

– Меня это не удивляет. И тем не менее я часто думал…

– Я умею ладить даже с ужасными мужчинами.

– Когда мы придумали эту игру, Лайла?

– В дешевые любовные романы? Не тогда ли, в поезде, которым возвращались после первых школьных каникул у дяди Джорджа? Он еще не был женат, значит, это происходило шестнадцать с лишним лет назад.

Фелисите исполнилось всего два года, когда тетя Сесиль вышла за дядю, а сейчас нашей красавице восемнадцать.

– Ты права – тогда. Я помню, ты начала словами: «Жил да был очень самодовольный мальчик с дурным характером, и звали его Эдуард Мэнкс. Его великовозрастный кузен, эксцентричный пэр…»

– Даже в те дни дядя Джордж привлекал всеобщее внимание, правда?

– Боже мой, конечно! Ты помнишь…

Обоим были хорошо знакомы случаи анекдотического поведения лорда Пестерна. Они вспомнили его первую ужасную ссору с женой, утонченной француженкой с поразительным хладнокровием, которая рано овдовела и осталась с маленькой дочерью на руках. Спустя три года после свадьбы лорд Пестерн стал приверженцем секты баптистов, пройдя обряд полного погружения в воду. Он пожелал заново, по-баптистски, крестить приемную дочь, для чего окунуть ее в ленивый, облюбованный угрями ручей, протекавший по его сельским владениям… После запрета жены дулся целый месяц, а потом без предупреждения отбыл на корабле в Индию, где немедленно поддался искушению изучить одну из самых суровых разновидностей йоги. Возвратившись в Англию, он провозгласил, что все на свете – мираж, и, тайком прокрадываясь в детскую, пытался заставить девочку принимать эзотерические позы, одновременно смотреть на собственный пупок и повторять: «Ом». Няня возражала, лорд Пестерн ее выгнал, а его жена вернула. Произошла крупная сцена.

– Ты знаешь, моя мама была при этом, – сказала Карлайл. – Ее считали любимой сестрой дяди Джорджа, но это никому не пошло на пользу. Между нею и тетей Сесиль состоялся напряженный разговор; няня в это время находилась в спальне, а дядя Джордж спустился по черной лестнице с Фелисите на руках, посадил ее в автомобиль и увез миль за тридцать в какой-то пансионат, оккупированный йогами. К поискам девочки привлекли полицию. Тетя Сесиль выдвинула против мужа обвинение в киднэпинге.

– Тогда-то имя кузена Джорджа впервые замелькало в заголовках на первых страницах газет, – заметил Эдуард.

– Второй раз – когда он присоединился к колонии нудистов.

– Верно. А третий – когда они чуть не развелись.

– Меня здесь не было, – сказал Карлайл.

– Ты всегда оказываешься далеко от места главных событий. Зато я всегда здесь – работяга-газетчик, которому на роду написано служить связующим звеном с заграницей, где ты чаще всего пребываешь. Ты помнишь, тогда лорда Пестерна захватила идея свободной любви, и он наприглашал в Клошмер множество весьма странных женщин. И в один прекрасный день кузина Сесиль, забрав с собой двенадцатилетнюю Фелисите, удалилась в «Герцогскую Заставу» и начала бракоразводный процесс. Но выяснилось, что кузен Джордж свободно любил только в мыслях – он просто-напросто бесплатно читал своим дамам бесчисленные лекции, а кончил тем, что выпроводил их всех и забыл об этой теме. Бракоразводный процесс был прекращен, но уже после того как адвокаты и судьи устроили оргию подпускания друг другу шпилек, а пресса полностью насытилась скандалом.

– Ты не думаешь, Нед, – спросила Карлайл, – что у него это наследственное?

– Ты намекаешь на безумие? Нет, все остальные Сеттинджеры как будто вполне здоровы. Я полагаю, кузен Джордж просто забавляется. Правда, довольно жестоким образом.

– Это успокаивает. В конце концов, я-то его родная племянница, а ты всего-навсего побочный отпрыск по женской линии.

– Ты смеешься надо мной, дорогая?

– Я хочу, чтобы ты просветил меня по поводу последних событий. Я получила несколько очень странных писем и телеграмм. Каковы намерения Фелисите? Собираешься ли ты жениться на ней?

– Черта с два, – с некоторым раздражением ответил Эдуард. – Этот план созрел в голове кузины Сесиль. Она предложила мне приют в «Герцогской Заставе», когда я лишился своей квартиры. Я прожил там три недели, прежде чем подыскал новое жилье, и, само собой разумеется, слегка приударял за Фе. Теперь мне кажется, что приглашение это – часть глубоко продуманной стратегии Сесиль. Ты ведь знаешь, она – француженка до мозга костей. Она, видимо, пыталась заключить что-то вроде тайного сговора с моей матушкой и, обсудив с ней придурь Фелисите, надеялась договориться о желательности совместных твердых действий двух старинных семейств. Все это ужасно напоминает Пруста. Моя матушка родилась в колониях и ничуть не симпатизирует Фелисите; она сохраняла присутствие духа и несгибаемое величие в продолжение всей беседы и в самом конце сообщила, что никогда не вмешивалась в мои дела и не стала бы вмешиваться, даже реши я жениться, к примеру, на секретарше из Общества за установление более тесных отношений с Советской Россией.

– Потрясло ли это тетю Силь?

– Она сделала вид, будто речь идет о шутке дурного тона.

– А что творится с самой Фелисите?

– Она совершенно запуталась в отношениях со своим кавалером. Не хотел тебе говорить этого, но он пренеприятнейший представитель такого сорта людей, которых ты едва ли встречала в своей жизни. Он блестит с головы до ног и зовется Карлосом Риверой.

– Не следует быть рабом предрассудков.

– Без сомнения, но скоро ты сама во всем убедишься. Страшно ревнив и утверждает, что происходит из старинной испано-американской семьи. Я не верю ни единому его слову, и, кажется, свои сомнения появились и у Фелисите.

– Не ты ли сообщил мне в письме, что он играет на аккордеоне?

– Да, в оркестре Бризи Беллера, в «Метрономе». Он выходит в луче прожектора и начинает раскачиваться. Кузен Джордж собирается заплатить Бризи баснословную сумму за разрешение поиграть у него на барабане. Через него Фелисите и познакомилась с Карлосом.

– Она в самом деле влюблена в него?

– Говорит, что безумно, но ее начинает смущать его ревнивость. Сам он не может с ней танцевать в «Метрономе», потому что находится на работе. Но если она приходит туда с кем-нибудь, он смотрит зверем поверх своего инструмента, а во время сольного номера подходит к ее столику на разведку. О том, где она бывает еще, он выведывает у собратьев-музыкантов. Похоже, все они – очень сплоченная корпорация. Будучи приемной дочерью кузена Джорджа, Фе, конечно, привыкла к сценам, но кажется тем не менее слегка обескураженной. Думается, кузина Сесиль после беседы с моей матушкой спросила Фелисите, не может ли та полюбить меня. Фе тут же позвонила, спросила, как я отношусь к болтовне ни о чем, и предложила вместе позавтракать. Мы так и поступили, а какой-то дурак сообщил об этом в газете. Прочитав заметку, Карлос проявил себя во всей красе. Заговорил о ножах и о том, как в его семействе поступают с женщинами, когда те проявляют легкомыслие.

– Фе – просто ослиха, – помолчав, изрекла Карлайл.

– Дорогая, каждое твое слово – золото.

4

По адресу «Герцогская Застава», 3, на Итон-плейс стоял красивый особняк элегантных, хотя и чрезмерно сдержанных пропорций в георгианском стиле. На фасаде лежал отпечаток умеренности, небольшими отступлениями от которой были веерообразное окно над дверью, сама дверь с великолепным декором и парочка арок. Без особого риска можно было предположить, что это здание стало городским домом уверенной в себе богатой семьи в довоенные годы и семья эта оставляет его на попечение слуг в конце лета и с началом охотничьего сезона. В таком особняке могли вести упорядоченную праздную жизнь ничем не примечательные люди.

Эдуард Мэнкс высадил свою кузину возле дома, передал ее багаж немолодому спокойному слуге и напомнил о предстоящей встрече за обедом. Карлайл вошла в холл и с удовольствием отметила, что в нем ничего не изменилось.

– Ее светлость в гостиной, мисс, – сказал дворецкий. – Вы хотели бы?..

– Я сразу пройду туда, Спенс.

– Благодарю, мисс. Вам отведена желтая комната. Ваши вещи я отнесу туда.

Карлайл проследовала за дворецким в гостиную. Едва они поднялись на лестничную площадку второго этажа, как за дверью слева раздался ужасающий шум. Покончив с серией непристойных диссонансов, саксофон разразился протяжным воем; под клацанье тарелок ему вторила какая-то дудка.

– Наконец появились радиоприемники, Спенс? – вырвалось у Карлайл. – Я думала, здесь они под запретом.

– Это оркестр его светлости, мисс. Они репетируют в бальном зале.

– Ах, оркестр, – пробормотала Карлайл. – Я совсем забыла. Боже милостивый!

– Мисс Уэйн, миледи, – объявил Спенс, остановившись в дверях.

Леди Пестерн и Бэгот, пятидесятилетняя, высоковатая для француженки женщина, двинулась навстречу гостье из дальнего угла вытянутой в длину комнаты. В ней впечатляло все – хорошая фигура, ухоженные волосы и восхитительное платье. Она казалась с головы до ног плотно упакованной в прозрачную пленку, не позволявшую внешнему миру нарушить это совершенство. В ее голосе присутствовала выразительность. В безукоризненной дикции и хорошо уравновешенной фразеологии угадывалась иностранка, которая прекрасно управляется с чужим языком, но не любит его.

– Карлайл, моя дорогая, – проговорила она и аккуратно расцеловала племянницу в обе щеки.

– Как приятно снова видеть вас, тетя Силь.

– Своим приездом ты доставила нам огромную радость.

Карлайл подумалось, что они произносят заученные приветствия, словно герои какой-то допотопной комедии, но тем не менее получают от них неподдельное удовольствие. Две женщины были симпатичны друг другу и, ничего не требуя взамен, просто радовались своим встречам. «В тете Сесиль, – сказала Карлайл в разговоре с Эдуардом, – мне нравится ее абсолютный отказ придавать чему-либо чрезмерное значение». Он напомнил о нескольких вспышках гнева леди Пестерн, но Карлайл заметила, что эти вспышки служили для тети предохранительными клапанами и, вероятно, не раз удерживали ее от актов физического насилия в отношении лорда Пестерна.

Они сели рядом у большого окна. Карлайл, неукоснительно следуя введенному леди Пестерн ритуалу обмена наблюдениями над окружающим миром, позволила себе не без удовольствия оглядеть небольшие карнизы и хороших пропорций стенные панели, затем стулья, столы и шкафчики, которые, хотя и не несли на себе отчетливых признаков времени изготовления, гармонично складывались тем не менее в единое целое, построенное на устремленных в прошлое ассоциациях.

– Мне всегда нравилась эта комната, – сказала она наконец. – Я рада, что вы в ней ничего не изменили.

– Я ее отстояла, – ответила леди Пестерн, – выступив против самых злодейских поползновений твоего дяди.

«Увы, прелюдия окончена, – подумала Карлайл, – и мы переходим к сути дела».

– Твой дядя, – продолжала леди Пестерн, – на протяжении последних шестнадцати лет периодически предпринимал попытки затащить сюда молельные круги, латунных Будд, пристроить здесь тотемный шест и худшие образцы сюрреализма. Я отразила все эти попытки. Однажды мне даже пришлось расплавить серебряную статуэтку какого-то ацтекского божества. Лорд Пестерн купил ее в Мехико. У божества была отталкивающая внешность, а у меня имелись достаточные основания считать статуэтку подделкой.

– Он ничуть не изменился, – заметила Карлайл.

– Точнее будет сказать, дорогое дитя, что он постоянен в своем непостоянстве. – Леди Пестерн неожиданно и выразительно всплеснула руками. – Подумать только – он смешон, но жить с ним совершенно невозможно. Он сумасшедший, если не обращать внимания на некоторые малосущественные технические подробности. К сожалению, его нельзя освидетельствовать как душевнобольного. Будь у меня такая возможность, я знала бы что делать.

– О, Боже!

– Повторяю, Карлайл, я знала бы, что делать. Не пойми меня неправильно. Сама я смирилась. Надела броню. Научилась выносить бесконечные унижения. Лучше любого шута могу пожимать плечами. Но когда речь заходит о моей дочери, – грудь леди Пестерн высоко вздымалась, – самоуспокоению не может быть места. Я заявляю о своих правах. Я буду сражаться.

– Что же на самом деле происходит с дядей Джорджем?

– Во всем, что касается Фелисите, он занимается попустительством и приближает несчастье. Ты взаправду ничего не знаешь о ее делах?

– Ну…

– Я так и думала, что знаешь. Он – профессиональный музыкант, его игру ты наверняка уже слышала, едва ступив на порог нашего дома, ибо сейчас он здесь, в бальном зале, по приглашению твоего дяди. Почти наверняка и Фелисите там. Немыслимо вульгарный молодой человек… – губы леди Пестерн дрогнули, она немного помолчала. – Я видела их вдвоем в театре. Он ниже всякой критики. Невозможно передать словами. Я просто в отчаянии.

– Я так вам сочувствую, тетя Силь, – сказала Карлайл, начиная беспокоиться.

– Я знала, что могу рассчитывать на твою поддержку и помощь, дорогое дитя. Фелисите тебя обожает. Не сомневаюсь, что она доверит тебе свои тайны.

– Да, но, тетя Силь…

Из дальней части дома послышались голоса.

– Они идут, – торопливо сказала леди Пестерн. – Репетиция окончена. Сейчас твой дядя и Фелисите будут здесь. Карлайл, я тебя умоляю…

– Я не думаю… – с сомнением в голосе начала Карлайл, но, услышав дядин голос на лестничной площадке, нервно вскочила на ноги. Леди Пестерн жестом, обозначавшим чрезвычайную значительность момента, положила руку на плечо племянницы. Карлайл почувствовала, как к горлу подкатывает истерическое хихиканье. Дверь распахнулась, и в комнату упругой походкой вошел лорд Пестерн и Бэгот.

Глава III
Предобеденная

1

Росту лорд Пестерн был небольшого, около метра семидесяти, но так ладно скроен, что не производил впечатления недомерка. Во всем: в одежде, цветке в петлице, аккуратно постриженных голове и усах – сквозила франтоватость, правда не чрезмерная. Светло-серые глаза его с розоватым ободком излучали не знающую удержу дерзость, нижняя губа выдавалась вперед, на скулах явственно играл здоровый румянец. Он проворно вошел в комнату, быстро поцеловал племянницу и повернулся к жене.

– Кто будет за обеденным столом? – спросил он.

– Мы с тобой, Фелисите, Карлайл, конечно Эдуард Мэнкс и, наконец мисс Хендерсон.

– Еще двое, – заявил лорд Пестерн. – Я пригласил Беллера и Риверу.

– Это невозможно, Джордж, – спокойно возразила леди Пестерн.

– Почему?

– Помимо других затруднительных моментов для двух дополнительных гостей просто не хватит еды.

– Прикажи открыть какую-нибудь банку.

– Я не могу принять этих людей к обеду.

Лорд Пестерн свирепо усмехнулся.

– Будь по-твоему. Ривера может повести Фелисите в ресторан, а Беллер придет сюда. Народу за столом будет столько же. Как поживаешь, Лайла?

– У меня все хорошо, дядя Джордж.

– Фелисите не пойдет обедать с этим типом, Джордж. Я не позволю ей этого.

– Ты не сможешь их остановить.

– Фелисите уважительно отнесется к моему желанию.

– Не будь ослицей, – сказал лорд Пестерн. – Ты на тридцать лет отстала от времени, дорогуша. Не лишай девочку собственной головы, и ноги сами приведут ее куда нужно. – Он сделал паузу, очевидно довольный собственным афоризмом. – Если ты и дальше будешь продолжать так же, получишь побег с возлюбленным. Все идет к свадьбе, у меня возражений нет.

– Ты в своем уме, Джордж?

– Половина женщин в Лондоне отдаст что угодно, лишь бы очутиться на месте Фе.

– Он же мексиканский оркестрант.

– Сложенный чудно юный лесоруб, пошевели застывшими мозгами. Это не Шекспир, Лайла? Я понимаю так, что Карлос из прекрасной испанской семьи. Идальго, или как их там называют, – добавил он неопределенно. – Лесорубу из хорошей семьи случилось стать артистом, а тут появляешься ты и проклинаешь его. Ты просто заболела своей неприязнью. – Он повернулся к племяннице. – Я всерьез подумываю отказаться от титула, Лайла.

– Джордж!

– Насчет обеда – может, ты все-таки найдешь для них еды? Ну, говори же.

Поднятые плечи леди Пестерн выражали одно отвращение. Она взглянула на Карлайл, и той показалось, что она заметила в глазах тети хитринку.

– Хорошо, Джордж, – сказала леди Пестерн. – Я поговорю со слугами. Поговорю с Дюпоном. Будь по-твоему.

Лорд Пестерн бросил на жену полный недоверия взгляд и сел.

– Рад тебя видеть, Лайла, – сказал он. – Чем ты себя занимаешь?

– Я была в Греции с миссией помощи голодающим.

– Знай люди диететику, не было бы никакого голода, – мрачно заметил лорд Пестерн. – Ты любишь музыку?

Карлайл ответила очень осторожно. По неподвижному взгляду и поднятым бровям тетки она поняла, что та хочет сообщить ей нечто важное.

– Я отношусь к музыке серьезно, – продолжал лорд Пестерн. – Свинг. Буги-вуги. Джаз. Я понял, музыка держит меня на уровне. – Он забарабанил каблуками по ковру, хлопнул в ладоши и странным гнусавым голосом пропел: – Шу-шу-шу, бэби, бай-бай, бай, бэби.

Дверь открылась, и вошла Фелисите де Сюзе, эффектная молодая женщина с большими черными глазами, широким ртом, похожая… любые сравнения были бы для нее недостаточны.

– Дорогая, ты – провидение собственной персоной! – воскликнула она и с жаром поцеловала Карлайл. Лорд Пестерн продолжал притоптывать и мурлыкать. Его приемная дочь подхватила мотив, подняла вверх палец и принялась ритмично дергаться перед хозяином дома. Они улыбнулись друг другу.

– Ты в самом деле делаешь успехи, Джордж, – сказала Фелисите.

Карлайл думала, какими были бы ее впечатления, окажись она в этом доме как незнакомка. Неужели, подобно леди Пестерн, она тоже посчитала бы дядю эксцентричным чуть ли не до слабоумия? Нет, рассуждала она, скорее всего – нет. Напротив, он кажется поразительно здоровым человеком. Его переполняет энергия, он говорит в точности то, что думает, и делает в точности то, что хочет. Он склонен упрощать все до предела, и потому у него нет перспектив. Он никогда ничем по-настоящему не интересовался. Но кому из нас, пришло в голову Карлайл, хотя бы раз в жизни не мечталось поиграть на большом барабане?

Фелисите с непринужденностью, которая показалась Карлайл деланной, рухнула на диван рядом с матерью.

– Ангел, не будь такой гранд-дамой! – сказала она. – У нас с Джорджем это вызывает улыбку!

Леди Пестерн отодвинулась от дочери и встала.

– Мне нужно повидать Дюпона.

– Вызови звонком Спенса, – сказал ей муж. – Неужели тебе хочется рыскать на половине слуг?

С величайшей холодностью леди Пестерн сообщила, что при нынешней нехватке продуктов не следует, если только ты не решил отказаться от услуг повара, сообщать через посыльного в семь вечера о том, что к обеду будут еще двое. В любом случае, добавила она, Дюпон, несмотря на весь ее такт, в конце концов не выдержит и уйдет из их дома.

– Пусть он лучше придет сюда с обычным обедом, – парировал лорд Пестерн. – Три смены месье Дюпона!

– Очень остроумно, – ледяным тоном заметила леди Пестерн и вышла.

– Джордж, ты победил? – спросила Фелисите.

– Смею думать, черт подери. Никогда в жизни не сталкивался с такой нелепостью. Приглашаю двух человек к обеду, а твоя матушка ведет себя как леди Макбет. Хочу принять ванну.

Едва он ушел, Фелисите повернулась к Карлайл и беспомощно развела руками.

– Что за жизнь, дорогая! Честное слово! Время от времени ходишь у края вулкана и никогда не знаешь, в какой момент из него извергнется лава. Полагаю, ты слышала обо МНЕ все?

– Кое-что.

– Он безусловно привлекателен.

– В каком смысле?

Фелисите улыбнулась и покачала головой.

– Дорогая Лайла, он много для меня значит.

– Он случайно не попрыгунчик?

– Он может прыгать, как шарик в пинг-понге, но я и глазом не моргну. Он для меня – как небо, но только ясное небо.

– Брось, Фе, – сказала Карлайл. – Такое я слышала раньше. Какая в нем изюминка?

Фелисите взглянула на нее краем глаза.

– Что ты понимаешь под изюминкой?

– Если ты так восторгаешься своим молодым человеком, в нем должна быть какая-то изюминка.

Фелисите начала медленно ходить по комнате. Зажгла сигарету и, перекатывая ее двумя пальцами взад и вперед, принялась теребить левой рукой правую бровь. В девушке появилась какая-то отчужденность.

– Когда англичане называют человека попрыгунчиком, – заговорила она, – то всегда имеют в виду кого-то привлекательного и менее gaucherie[6]6
  Скованный (франц.).


[Закрыть], чем средний англичанин.

– Совершенно с тобой не согласна, но продолжай.

– Конечно, я с самого начала знала, что мама будет в неистовстве. Сlа ѵа sans dire[7]7
  Само собой разумеется (франц.).


[Закрыть]. Я не отрицаю, Карлос слегка ненадежен. По сути дела, «пусть дьявол он, но мне с ним хорошо» – это и есть краткое резюме на сегодня. Мне все нравится, я действительно так думаю.

– А я нет.

– Мне нравится все происходящее, – в голосе Фелисите звучало упрямство. – Я выросла в доме, где всегда что-то происходило. Я намекаю на Джорджа. Ты знаешь, я почти уверена, что у меня с ним больше общего, чем с родным отцом. Как ни смотри, папа был очень range[8]8
  Степенный (франц.).


[Закрыть].

– Тебе следовало бы навести побольше порядка в себе самой, подружка. В каком отношении Карлос ненадежен?

– Он ревнует так, как в испанском романе.

– Если ты не имеешь в виду «Дон Кихота», то ничего другого испанского я не читала, и, уверена, ты тоже. Как он себя ведет?

– Злится, впадает в отчаяние, шлет с посыльным устрашающие письма. Сегодня утром я получила нагоняй ä cause de… ладно, ä cause de чистой ерунды.

Она замолчала и глубоко затянулась. Карлайл вспомнила о тайнах, которыми Фелисите делилась с нею в дни своей невинности и называла их безумствами. Учитель музыки – он, к счастью, осадил Фелисите; потом студент-медик – он не сделал этого. Братья подруг и актер – того она пыталась завлечь в ловушку на благотворительном дневном спектакле. Был еще медиум, его нанял лорд Пестерн в пору своего увлечения спиритуализмом, затем диетолог… Карлайл взяла себя в руки и сосредоточилась на нынешней исповеди Фелисите. Оказывается, сейчас наступил кризис – Фелисите говорила crise[9]9
  Кризис (франц.).


[Закрыть]. Она вообще вставляла французские слова в свою речь гораздо произвольнее, чем мать, и с удовольствием подкидывала собственные горести к порогу своего галльского темперамента.

– …и по сути дела, – говорила Фелисите, – у меня не было намерения насмехаться над чужой душой, а тут он схватил меня за руки и обжег таким взглядом, от которого дрожь пробегает от пальцев на ногах до головы и обратно. И дышал очень шумно – ты наверняка представляешь – носом. Не отрицаю, что в первый раз это было довольно забавно. Но потом, когда он напал на след старины Эдуарда, мне стало не до смеха. И теперь наступил crise.

– Но в чем он заключается? Ты не сказала…

В первый раз за все время разговора Фелисите выглядела слегка смущенной.

– Он нашел письмо, – перебила она, – у меня в сумочке. Вчера.

– Не хочешь ли ты сказать, что он шарит у тебя в сумочке? И что за письмо, Бога ради? Только честно, Фе!

– Я не надеюсь, что ты правильно все поймешь, – высокомерно заявила Фелисите. – Мы завтракали, и у него кончились сигареты. Я занималась лицом и сказала, чтобы он сам взял пачку у меня в сумочке. Письмо выпало вместе с пачкой.

– И он… ладно, не буду. Что за письмо?

– Я знаю, сейчас ты скажешь, что я сумасшедшая. Это был черновик письма, которое я написала одному человеку. В нем говорилось кое-что о Карлосе. Когда я увидела листок у него в руке, меня просто затрясло. Я сказала что-то вроде: «Хи-хи, тебе нельзя читать это». И, конечно, Карлосу все стало ясно. Он сказал: «Итак».

– Что – итак?

– Итак – и все. Просто сказал «итак». Ведь он латиноамериканец.

– Я-то думала, что в подобном контексте «итак» скорее немецкого происхождения.

– Пусть будет какого угодно, но меня это слово испугало. Я начала дергаться, попыталась с радостным смехом обратить все в шутку, но он заявил, что либо доверяет, либо не доверяет мне, а если доверяет, то почему я не разрешаю ему прочесть письмо. Я потеряла голову, выхватила у него письмо, и он начал шипеть. Мы были в ресторане.

– Боже ты мой!

– Да-да, все понимаю. Несомненно, он собирался устроить публичный скандал. Поэтому единственным, что могло его успокоить, было письмо. Я отдала его с условием, что он не будет его читать, пока мы не сядем в машину. Путь домой был ужасен, просто ужасен.

– Могу я полюбопытствовать, что же было в письме и кому ты его написала? Ты смущаешься, Фе.

Последовало долгое напряженное молчание. Фелисите зажгла новую сигарету.

– Продолжай, – не выдержала Карлайл.

– Я написала его, – заносчиво заговорила Фелисите, – человеку, которого, по существу не знаю, и попросила у него совета по поводу моих отношений с Карлосом. Профессионального совета.

– Что ты имеешь в виду? Он – священник или юрист?

– Не думаю. Он прислал мне чудесный ответ, и я ему благодарна. Карлос, конечно, решил, что письмо – Эдуарду. Хуже всего, что в письме была фраза: «Наверно, он сошел бы с ума от ревности, если бы узнал, что я написала вам такое…» Прочитав, Карлос просто взвился. Он…

Губы у Фелисите дрожали. Она отвернулась и заговорила быстро и чуть визгливо:

– Он бушевал, ругался и не хотел ничего слушать. Это был просто ураган. Ты представить такого не можешь. Заявил, что я должна немедленно объявить о нашей помолвке. Сказал, что, если не объявлю… сказал, что уйдет и просто-напросто покончит со всем этим… Дал мне неделю. Она заканчивается во вторник. Вот и все. Я должна объявить о помолвке до вторника.

– А ты не хочешь? – мягко спросила Карлайл. Она увидела, что плечи Фелисите задрожали, и подошла к ней. – Это так, Фе?

Голос девушки дрожал и срывался. Она запустила обе руки в волосы.

– Не знаю, чего я хочу. – Фелисите зарыдала. – Лайла, я так запуталась. Я боюсь. Все получилось ужасно. Я боюсь, Лайла.