Текст книги "Яд в крови"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Господи, дай мне силы спеть этот спектакль! Я, кажется, забыла слова. Платье меня душит… И локон щекочет лоб. Зачем, зачем они зажгли на сцене столько свечей?..»
Маша стояла, оперевшись рукой о кулису, и старалась сосредоточиться. Она – Виолетта Валери, знаменитая парижская куртизанка, умная, очаровательная, беспечная. В нее влюблен чуть ли не весь великосветский Париж. Но в музыке увертюры уже чувствуется трагедия. «Скрипки играют на четверть тона ниже, – невольно отмстила она. – Штольц разнервничается и наверняка задаст такой темп…»
– Все будет в порядке, – сказал подошедший сзади Тулио – Альфред Жермон, человек, ради любви к которому она, Виолетта, в итоге пожертвует всем, даже собственной жизнью. «Но как можно полюбить этого самодовольного толстяка? – промелькнуло в голове. – Сейчас он подойдет к самой рампе и начнет ублажать публику своим не таким уж и чистым «си», которое будет брать везде, где только возможно и даже невозможно. Нет-нет, Тулио тут ни при чем – твой Альфред живет в музыке. Верди все сказал о нем в звуках. Это прекрасный пылко влюбленный юноша. Это… Франческо в пору нашего медового месяца. Я буду очень его любить…»
Она не успела додумать до конца фразу, как очутилась на сцене среди слепящего блеска прожекторов и высоких ваз с живыми розами. «Libiam ne’lieti calici»[15]15
Высоко поднимем все кубок веселья (ит.).
[Закрыть], – пел Альфред с хором и смотрел на нее полными восторга и страсти глазами. И она поняла, что в ее сердце тоже внезапно вспыхнула любовь к этому юноше, ее охватили трепет, волнение. Она пела, почти не слыша собственного голоса, но знала, что он звучит легко, свободно… Оставшись наконец в одиночестве, она села прямо на ковер возле камина и, глядя на огонь, пыталась разобраться в своих чувствах.
В антракте подошел маэстро Штольц.
– Почему ты не смотришь на меня? Мы же договаривались на репетиции, что в финале ты будешь стоять возле рампы и…
– Виолетта не могла это сделать, – перебила его Маша. – Она столько пережила за тот вечер. Ей нужно было остаться совсем одной.
– Будешь делать то, что хочешь, когда станешь prima donna assoluta[16]16
Королева примадонн (ит.).
[Закрыть]. Тогда публика тебе все простит. А сейчас изволь делать так, как на репетиции.
– Но я не могу жить чужими чувствами. Мистер Штольц, в конце концов это моя премьера, а не ваша!
– Дурочка, я же хочу тебе добра. – Старик обнял ее и похлопал по спине. – Ты пела замечательно. Как музыкант, я получил большое наслаждение, но твой импресарио…
– Оставьте его мне, – решительно заявила Маша. – С синьором Рандаццо я разберусь сама.
Арию из третьего действия пришлось повторить на «бис» – публика неистово топала ногами и швыряла на сцену цветы. Ньюорлеанцы оказались очень темпераментными зрителями, к тому же в зале было полно итальянцев. Маша чувствовала необычайный душевный подъем, хотя валилась от слабости с ног. «Ма-ри-я! Ма-ри-я!» – скандировала галерка. Импресарио, который после второго действия налетел на нее чуть ли не с кулаками и обозвал pazza[17]17
Сумасшедшая (ит.).
[Закрыть], теперь весь расплылся в улыбке и твердил. «Браво, брависсимо». Она вдруг обратила внимание на высокого молодого человека – он стоял, оперевшись спиной о стену и сложив на груди руки, и смотрел на нее с нескрываемым интересом. «Знакомое лицо, – мелькнуло в голове. – Где-то я его видела. Где?..» Она не успела вспомнить – со всех сторон окружили родственники, знакомые. Дядя Массимо распевал во всю мощь своих легких «Libiam ne’lieti calici», при этом умудряясь целовать всех подряд женщин.
– Звонил Франческо, – сказала Лючия. – Откуда-то из Колумбии – забыла, как называется это место. Просил передать, что желает тебе успеха и очень тебя любит. Мария… – Лючия всхлипнула. – Ты такая талантливая, такая… великолепная… ты… ты… Мы скоро станем тебе не нужны.
Она разрыдалась.
Потом все куда-то делись, и Маша осталась одна в своей гримерной. Она сидела возле зеркала, не в силах поднять руки и разгримироваться. На нее глядело изможденное страданиями и смертельной болезнью лицо Виолетты. Ее била дрожь, болела грудная клетка. «Виолетта умерла от чахотки, – пронеслось в голове. – Но я же не она, а Маша, Мария Грамито-Риччи…»
– Встряхнись же, Мария. Тебе нужно жить, чтобы петь, – вслух сказала она. – И петь, чтоб жить, – добавила чуть тише. – Сегодня, кажется, ты сделала первый маленький шаг к достижению своей цели. Но до нее тебе еще идти и идти… Она увидела в зеркало, как открылась дверь и в комнату вошел молодой человек, который стоял возле стены.
– Кто вы? – спросила Маша у отражения в зеркале. – Вы похожи на настоящего Альфреда. Ради вас можно бросить все и… Ах, не слушайте меня Бога ради, – спохватилась она. – Во мне все еще звучит музыка Верди.
Молодой человек подошел совсем близко и улыбнулся ей в зеркало.
– Меня зовут Бернард Конуэй. Мы с вами уже встречались, но нас тогда не удосужились друг другу представить. Миссис Грамито-Риччи, я поздравляю вас с настоящим большим успехом.
Маша расхохоталась и поняла, что близка к истерике.
Она зажала рот рукой и испуганно посмотрела в зеркало. Оттуда ей все так же дружелюбно и приветливо улыбался Бернард Конуэй. У него было невозмутимо спокойное лицо.
– Все в порядке, Мария Джустина, Маджи. Можно, я вас буду так называть? Так звали мою покойную мать. Я сейчас уйду, потому что сегодняшний успех вы должны отпраздновать в кругу родных и близких вам людей. Но мы с вами еще увидимся, правда? До скорой встречи.
Он помахал ей рукой.
Маша обернулась и увидела, как за Бернардом Конуэем захлопнулась дверь.
Казалось, в этом небольшом итальянском ресторане собралась половина Нью-Орлеана. Его хозяин, синьор Сичилиано Джиротти, бегал по залу, добродушно покрикивая на официантов и собственноручно разливая по бокалам шампанское.
– Прекрасная синьора, вы гордость и любимица всего нашего города, – начинал он каждый свой тост и смотрел на Машу повлажневшими от восторга и умиления глазами. – В этом ресторане пел сам великий Марио Ланца. Я был тогда мальчишкой, но мой отец рассказывал, что Марио очень любил ризотто с грибами и розовую «Этну». Ах, синьора, как же вы пели! Особенно это. – Сичилиано выпятил толстый живот, задрал подбородок и запел высоким чистым тенором: «Addio, del passato bei sogni ridenti»[18]18
Простите вы навеки, о счастье мечтанья (ит.).
[Закрыть].
Маша сидела в центре большого стола в окружении близких родственников. Она была в тонком шелковом платье кремового цвета и совсем без грима. Кружилась голова, хотя она выпила всего полбокала шампанского.
– Скушай чего-нибудь, очень прошу тебя, – умоляла свекровь.
– Отстань от нее, Аделина! – во всеуслышанье приказал жене Джельсомино. – Девочке нужно прийти в себя.
– Сначала ей нужно поесть, – громко возразила Аделина. – Она похудела за эту неделю на несколько фунтов. И стала бледная, как эта чахоточная Виолетта. Я очень боюсь за ее здоровье.
– Черт побери, да замолчи же ты наконец! У девочки фигура кинозвезды, а вот вы все расплылись и превратились в настоящие кули с мукой. Это от безделья, – сделал безапелляционный вывод синьор Грамито-Риччи. – Наша Мария работает как вол. Вот кто прославит на весь мир нашу славную фамилию.
Он наклонился и звучно поцеловал Машу в щеку. Она улыбнулась в ответ и благодарно похлопала Джельсомино по руке.
– Я предлагаю выпить за моего брата Франческо, – подала голос сидевшая напротив Лючия. – Если бы не он, мы бы никогда не познакомились с Марией. Так бы и сидели в своем пруду, как довольные сытые караси, смотрели на мир через экран телевизора, ходили в кино, в гости, старели, дурнели, толстели…
– Можно подумать, после того, как Мария стала оперной примадонной, ты похудеешь хотя бы на два фунта, – насмешливо заметила Габриэла, кузина Лючии и Франческо. – Наоборот, будешь ходить с ней по банкетам и приемам и станешь такой же толстой, как тетя Аньезе. Дядя Массимо говорит, она три раза присаживается отдыхать, когда идет из спальни в туалет.
Маша улыбалась одними губами и думала о своем. Ей было хорошо среди этих людей – ближе них у нее не было никого. Они любили ее как свою, теперь еще и восхищались ею. Благодаря им она достигла успеха.
Уроки вокала стоили очень дорого, но дружная семья Грамито-Риччи решила на семейном совете, что их невестка обязательно будет петь на сцене. Почти год она брала уроки у маэстро Дззаватини, некогда певшего на сцене «Ла Скала». Это он помог ей избавиться от тремоляции, открыв секреты дыхания, известные только очень опытным артистам старой школы бельканто. Он сказал, что у Маши уникальный диапазон – две с половиной октавы – и посоветовал обратить внимание на centrale, то есть средний регистр. Потом наступил день, когда маэстро заявил, что научил ее всему, что знал сам, и считает их дальнейшие занятия напрасной тратой времени и денег. Он сообщил ей имя педагога в Хьюстоне, сам позвонил ей по телефону и попросил прослушать Машу.
Джин Линдсей пела когда-то в «Метрополитен» и даже снялась в нескольких фильмах. Она обучала Машу главным образом драматическому искусству, разучивая с ней оперные партии. Джин свела ее с несколькими импресарио, и Маша получила предложения выступить в заглавных партиях известных опер. Для премьеры она выбрала Нью-Орлеан и «Травиату». И теперь нисколько об этом не жалеет.
Она подумала о Бернарде Конуэе, и ее улыбка сделалась чуть шире. Он казался существом из другого мира. И это так и было – Маша вдруг вспомнила, где его видела.
За несколько месяцев до рождения маленькой Лиз – она родилась ровно через год после их бракосочетания на острове – у них с Франческо начались напряженные времена. В этом были виноваты оба: Маша ушла в себя, словно затворившись от всего мира, и не позволяла Франческо к себе прикоснуться, он, обладая пылким южным темпераментом, очень страдал и нервничал. То и дело между ними вспыхивали мелкие ссоры, после которых Маша горько плакала и еще больше уходила в себя. Аделина и Лючия безоговорочно приняли ее сторону, и Франческо, который в то время был без работы, другой раз допоздна засиживался в баре по соседству. К счастью, скоро подвернулась хорошая работа – техасский нефтяной магнат набирал команду на свою прогулочную яхту с романтичным названием «Прекрасная Изольда». Прочитав объявление в газете, Франческо тут же обратился в его нью-орлеанский офис и был принят на работу. Через три дня яхта отплывала из Хьюстонского порта. Маша непременно захотела проводить мужа – она вдруг поняла, что будет очень по нему скучать.
Она поднялась на яхту вместе с Франческо. Там было весело и многолюдно – компания беззаботных богатых бездельников решила провести каникулы в открытом море. Машу обступила молодежь, и ей стало неловко от их пристального внимания. Но все были навеселе и весьма доброжелательны. Они звали Машу совершить прогулку вместе с ними. И только какой-то парень сказал: «Это абсурд. Не соглашайтесь ни в какую».
Этим парнем, вспомнила сейчас Маша, был Бернард Конуэй, сын мультимиллионера из Техаса Джека Конуэя.
«Франческо, – вдруг подумала она, – как жаль, что тебя сейчас нет со мной, любимый…»
В венах большой и дружной семьи Грамито-Риччи перемешалось несколько кровей, но доминировала сицилийская. Родители Джельсомино и Аделины бежали в начале века из своей родной голодной Катаньи в чужую Америку, сумев сохранить традиции и жизненный уклад. Они были типичными южными итальянцами, но их дети по-английски говорили без малейшего акцента. И все же родным языком оставался итальянский. Маша заговорила на нем вполне свободно уже через месяц после своего водворения в доме Грамито-Риччи, чем несказанно обрадовала многочисленных родственников. Ее полюбили. И она наконец обрела настоящую семью.
– Мария, тебя к телефону! – крикнул Сичилиано. – Эй, дайте же девочке дорогу и сделайте потише музыку – это Франческо, ее супруг.
– Машенька, родная, единственная, я тебя люблю, – услышала она голос Франческо. Он часто говорил с ней по-русски, когда они оставались наедине. Но сейчас, услышав русскую речь, она чуть было не разрыдалась. Сердце больно сжалось, потом забилось громко и часто.
– Франческо, я… – Она задохнулась. – Кажется, это был успех. Я думала о тебе. Ты где?
– Картахена. Это на севере Колумбии. Еще десять дней – и я буду целовать тебя… куда захочу. Мадонна, пошли попутный ветер и хорошее настроение мистеру Милларду, хозяину судна. Чао, любимая, береги себя и малышку Лиз.
– Франческо, послушай, я по тебе очень…
В трубке уже ныли гудки.
Маша вздохнула и положила ее на место.
– Твой муж любит тебя, – сказал появившийся невесть откуда Сичилиано. Он стоял, вытирая о фартук свои красные руки, и восторженно смотрел снизу вверх на Машу. – Хороший парень, очень хороший, этот твой капитан, да только советую тебе не спускать с него глаз. Сицилийская кровь бурлит, как лава взбесившейся Этны. А жена мистера Милларда еще та штучка.
И Сичилиано противно ухмыльнулся.
– А я советую тебе не совать носа в чужие дела, – беззлобно сказала Маша. – Он у тебя слишком длинный даже для сицилийца.
– И не только нос. – Сичилиано хихикнул. – Маленькое дерево всегда растет в сучок. Это твой Франческо вымахал под два метра. И немудрено – мать Аделины была флорентийкой, а прабабка Джельсомино вышла замуж за марсельца, но потом сбежала от него с…
– Сичилиано, тебе не надоело сплетничать? – Маша улыбнулась и похлопала толстячка по плечу. – Ужин был королевский. Уверена, даже твой любимый Марио Ланца остался бы в полном восторге. Спасибо. Скажи им, пожалуйста, чтобы веселились и танцевали от души. А я поеду домой. Мне нужно отдохнуть и выспаться. Это так утомительно быть… счастливой.
Через три дня Бернард Конуэй зашел к ней в гримерную. Только что закончилась оркестровая репетиция «Девушки с Запада» Пуччини. Маша была расстроена – сегодня совсем не звучал голос и сама она была какая-то вялая и почти равнодушная к происходящему. Она сидела перед зеркалом, кутаясь в связанный Лючией широкий пуховый шарф. Минни не ее роль, и вообще ей, вероятно, рано петь целые партии в операх Пуччини. Но отказаться она никак не может – хитрый импресарио «увязал» в одном контракте две оперы. И она подписала его, потому что давно мечтала спеть Виолетту.
Бернард сел в кресло рядом и, повернувшись к ней вполоборота, сказал:
– Есть деловое предложение. Я знаю неподалеку укромный ресторанчик. Я голоден, как крокодил, а там кормят роскошными бифштексами с кровью. Вперед?
Он протянул ей руку, и она, целиком подчиняясь его воле, встала. Уже садясь в «форд» Бернарда, подумала: «А ведь я обещала покатать Лиз на карусели…»
С моря дул промозглый ветер. Он подхватил ее широкую шелковую юбку, когда она вышла из машины, на секунду обнажив до верха ноги. Начинался дождь.
В ресторане было полутемно и пустынно. Бернард повел ее к дальней кабине и, когда официант, приняв заказ и откупорив бутылку шампанского, удалился, сказал:
– Давайте выпьем за то, чтобы вы, Маджи, стали лауреатом конкурса в Барселоне.
Он поднял высоко бокал шампанского, едва заметно подмигнул Маше и выпил до дна.
Маша вздохнула.
– Я сама этого хочу. Но сроки контракта…
– Никаких «но». Мой отец организовал фонд поддержки молодых дарований. Вы станете его первым стипендиатом. Если не ошибаюсь, срок вашего контракта истекает ровно через месяц.
– Вы правы. Но мне предложили выступить в гала-концерте в Далласе и Мемфисе. Я, наверное, дам согласие, хотя очень не люблю сборные концерты. Понимаете, я слишком долго сидела на шее у мужа и его родственников. Я никогда в жизни не работала, зато все время училась. Сперва колледж, потом консерватория…
– Да? – Бернард глядел на Машу со все возрастающим интересом. – И, позвольте узнать, что за колледж вы закончили?
– О, это было так давно и так далеко отсюда, – Маша грустно усмехнулась. О том, что она русская, знали только самые близкие родственники. Она вдруг подалась вперед и спросила, глядя в упор на Бернарда: – Вам никогда не приходилось бывать в Москве?
– Это, кажется, в штате… – Бернард наморщил лоб. – Ну да, в Оклахоме, а может, и в Канзасе. Нет, не приходилось, – с самым серьезным видом ответил он.
– Очень жаль. Но это вовсе не там, где вы думаете, Берни. Это за океаном.
– Шутите, – сказал он и прищурил глаза. – Это не может быть правдой, потому что было бы уж слишком романтично. И что, все русские женщины так красивы и талантливы?
Маша вдруг рассказала ему о себе то, что никогда не рассказывала даже Франческо. Это получилось само собой. Бернард молча слушал, время от времени едва заметно кивая головой. Наконец он сказал:
– Жаль, что вы поспешили выйти замуж за вашего Франческо. Знаю, он прекрасный парень, но возле вас должен быть человек совсем иного склада и, простите, интеллекта.
– Я ни о чем не жалею. – Маша слегка обиделась за мужа. – К тому же верю в судьбу. Как, наверное, все русские.
– Я тоже последнее время стал в нее верить. С тех пор, как встретил вас.
Вошел официант с их обедом, и Маша сидела с опущенными глазами, пока он не покинул кабину. Наконец она сказала, глядя в упор на Бернарда:
– Послушайте, Берни, если я даже влюблюсь в вас, вы об этом никогда не узнаете. Потому что любовь к мужчине мешает женщине сделать то, что она задумала. К тому же я замужем. – И вдруг добавила с мольбой в голосе: – Прошу вас, не заставляйте меня страдать. Я устала. Я очень устала.
Он протянул через стол руку и слегка коснулся ее пальцев.
– Успокойтесь, Маджи. Я не стану силой вторгаться в вашу жизнь. Давайте во всем положимся на судьбу. Так как насчет Барселоны? Я позвоню вам завтра, и вы подтвердите свое согласие.
– Мамма миа, я так хочу тебя, что вот-вот потеряю сознание. Давай заедем в этот мотель.
Франческо решительно повернул руль вправо, и их «фиат» замер под раскидистым эвкалиптом. Он обнял Машу за плечи, прижал к себе и заглянул ей в глаза.
– Любимая… Мне иногда не верится, что ты досталась мне. Ты такая вся… особенная, а я простой и обыкновенный парень. Ты помнишь сказку про принцессу и свинопаса?
Не дожидаясь ответа, Франческо раздвинул языком ее губы, одновременно расстегивая воротник кофточки. Она вздрогнула от прикосновения его пальцев и потянулась к нему всем телом. По стеклам машины стучали крупные капли ливня – он отгородил их от всего мира надежной стеной. Громыхнул басовитый раскат грома. Маша почувствовала, как пальцы Франческо коснулись ее сосков. Она чуть не лишилась сознания. Этот парень так ее возбуждает и привязывает к себе своими нежными страстными ласками. Она раньше и представить себе не могла, что чувственная сторона любви может иметь в ее жизни такое огромное значение. В разлуке она очень скучала по смугловатой бархатистой коже Франческо, его сильным мускулистым рукам, умеющим заставлять ее стонать от наслаждения. «Это захватывает почти как музыка, – думала сейчас она, отдаваясь Франческо вся без остатка. – Музыка страсти…»
В сгустившемся мраке блеснула бледно-сиреневая молния. В эту короткую долю секунды Маша успела разглядеть выражение лица Франческо – казалось, он тоже слышит неземную музыку. Маша провела ладонью по его груди и прошептала, едва ворочая языком:
– Мне больше нравится сказка про принцессу Аврору и принца Дезире. Помнишь, он разбудил ее от долгого сна и… – Она снова чуть было не лишилась чувств, когда Франческо провел кончиком языка по ложбинке между ее грудями. Всего несколько минут назад она испытала сильнейший оргазм, и вот сейчас ей снова так хочется его ласк.
– Франческо, как ты думаешь, это не вредно для голоса? – спросила она и лукаво улыбнулась. – Знаешь, если даже это вредно, я все равно ни за что не смогу без этого жить. Да я согласна стать совсем немой, лишь бы ты ласкал меня вот так…
– Не говори глупостей, – очень серьезным голосом сказал Франческо. – Я так тобой горжусь. Сам не знал, какой я, оказывается, тщеславный. – Он взял ее за подбородок и поцеловал внешние уголки ее глаз. – В тебе есть какая-то тайна. Как в том сфинксе, которого я видел в одном ресторанчике в Александрии. Я видел в Египте много сфинксов, но тот смотрел куда-то сквозь меня и словно пытался заставить увидеть то, что видит сам. Увы, я так и не смог этого сделать. Ты тоже все время хочешь заставить меня увидеть что-то такое… – Он вдруг отстранился и прикрыл лицо ладонью. – Я понял, что это, – прошептал он. – Это… Да, я очень скоро тебя потеряю.
– Франческо, ты просто спятил. Я так по тебе скучала. Я умру, если потеряю тебя.
Маша резко выпрямилась и стала застегивать блузку.
– Тебе не дадут умереть. Ты создана для любви, и все мужчины это прекрасно понимают. Я видел, как они на тебя смотрят. – Франческо стиснул кулаки и с силой пнул ими спинку сиденья. – А ты им улыбаешься. Тебе нравится, когда они на тебя так смотрят?
Последнюю фразу он произнес трагическим голосом и Маше вдруг стало его жаль.
– Дурачок, – сказала она по-русски. – Я же не ревную тебя к девушкам, которые так к тебе и льнут.
– Это совсем другое дело. Я мужчина, а ты женщина. Ты… ты словно отдаешь себя им всем. Мама говорит, это потому, что ты актриса, и я не имею никакого права тебя ревновать. Но я ничего не могу с собой поделать.
Он завел мотор, и машина медленно поехала сквозь дождь.
Маша смотрела впереди себя и думала о словах Франческо. Ей вдруг сделалось грустно и очень неспокойно. Их любовь показалась ослепительно сверкающим шаром молнии, спустившимся откуда-то с неба и разлетевшимся на яркие брызги голубоватого огня от соприкосновения с жестким темно-серым асфальтом.
– Я был у твоего отца, – рассказывал Франческо, когда они, пообедав в кругу семьи и уделив родственникам причитающуюся им долю внимания, поднялись к себе в спальню. – Он женился на дочери губернатора острова. В мою честь закатили грандиозный прием, на котором вихляли всеми частями тела полуголые туземки. Думаю, нам следует хранить в тайне его местопребывание. Он произвел на меня впечатление довольно счастливого человека.
– Возможно, так оно и есть. – Маша сидела на мягком пуфе и расчесывала перед зеркалом волосы. Они были очень длинные – до самого пояса – и доставляли ей массу хлопот, но Франческо умолял ее ни в коем случае их не отрезать. Внезапно она обернулась и внимательно посмотрела на мужа. – Но что ты скажешь людям из ФБР? Если скажешь, что не видел его, наверняка проговорится кто-нибудь из команды, и у тебя будут неприятности. Их и так было много из-за этой проклятой яхты. Мне кажется, мистер Тэлбот не поверил, что ее захватили контрабандисты.
– Он давным-давно успокоился – посудина была застрахована. А вот миссис Шеллоуотер, похоже, все никак не успокоится. Это она периодически заводит ФБР, требуя, чтобы они разыскали и прислали ей с доставкой на дом мужа.
– Ты видел когда-нибудь… его детей? – неожиданно спросила Маша.
– Да. В последний раз я видел их полгода назад, когда был в Лос-Анджелесе по делам моего отца. Миссис Шеллоуотер разыскала меня в мотеле, где я ночевал, и чуть ли не силой увезла к себе на виллу. Со мной хотел поговорить мистер Тэлбот, но с ним неожиданно случился сердечный приступ, и я видел его недолго. Девочка стала совсем взрослой и чем-то напомнила мне тебя, – рассказывал Франческо, любуясь издали женой. – Мальчик расспрашивал про отца и вел себя очень заносчиво. Он даже попытался запутать меня якобы существующим родством его деда с хозяином Белого дома. Миссис Шеллоуотер была вежлива и предупредительна, но я чувствовал, что она не верит ни одному моему слову. Тэлбот успел шепнуть мне по секрету, что не хочет, чтобы его зять нашелся, – ему кажется, это может сказаться самым пагубным образом на здоровье дочери. Я понял по его глазам, что он тоже не верит моему рассказу о том, что твой отец якобы уехал с контрабандистами на Кубу.
– Мне бы очень хотелось повидать его детей. – Маша перестала расчесывать волосы и, приблизив лицо к зеркалу, внимательно вгляделась в собственное отражение. – Знаешь, я совсем не удивлюсь, если у меня появятся еще братья и сестры. Мой отец, кажется, неунывающий романтик.
– Мы должны узнать про твоего брата, – сказал Франческо. – Один мой дружок собирается в скором времени в Россию на соревнования по плаванию. Он немножко говорит по-русски. Кажется, у него там девушка. Может, попросить его зайти к Лемешевым и…
Маша почувствовала, как тупо заныло сердце. Так было всегда, стоило вспомнить о Яне-старшем. О сыне она старалась не вспоминать вообще. Он по крайней мере был жив и здоров, о чем ей изредка сообщал Дима, пересылая немногословные письма с колесящими по всему свету мидовцами. О Яне-старшем он не писал ни слова. Она боялась звонить Лемешевым, зная наверняка, что все разговоры из-за рубежа прослушиваются КГБ. Она была невозвращенкой, то есть предательницей с советской точки зрения. Любой, даже косвенный, контакт с ней мог обернуться крупными неприятностями для человека, имеющего советский паспорт, а еще к тому же партбилет.
– Я боюсь, – прошептала она. – Вдруг его уже нет в живых?
– Это было бы в высшей степени несправедливо. Мне кажется, Бог этого не допустит, – с серьезным видом сказал Франческо и вдруг, выпрыгнув из кровати, опустился на ковер и положил голову Маше на колени.
– Amore mia[19]19
Моя любовь (ит.).
[Закрыть], ты притягиваешь меня к себе еще больше, чем океан. Я сказал твоему отцу, что он много потерял, оставив твою мать. Потому что русские женщины самые чудесные жены и любовницы на свете.
– О, я догадываюсь, что он тебе на это ответил. – Маша улыбнулась и потрепала Франческо по непокорным густым волосам. – Он ответил, что истину можно познать лишь в сравнении, а потому он решил жениться на туземке. Угадала?
– Почти. – Франческо прижался к Машиному животу. – Твой отец собирается в Россию. Он написал наконец свой роман и прежде, чем его опубликовать, хочет, как он сказал, оживить в памяти кое-какие подробности из собственной жизни. Думаю, в данный момент он уже в Гаване. Этот мистер Эндрю Смит оказался самым что ни на есть неутомимым искателем приключений, дай Бог ему здоровья и удачи. Тем более что благодаря ему я узнал тебя.
Амалия Альбертовна превратилась в настоящую истеричку. Врачи разводили руками, предписывали режим, покой, транквилизаторы. Лемешев взял отпуск и уговорил жену поехать в санаторий в Карловы Вары. Эта идея как будто оживила ее – Амалия Альбертовна съездила к портнихе, заказала несколько костюмов и платьев по фасонам одного из последних выпусков «Burda Moden», сделала модную стрижку и химию, наконец, аккуратно сложила два чемодана. За два часа до поезда она заявила мужу, что если куда-нибудь поедет, то только на Волгу.
Через три дня они уже плыли на теплоходе «Композитор Скрябин» по туристическому маршруту с заходом и длительными стоянками во всех волжских городах. В каюте было невыносимо жарко, хоть они и взяли самый дорогой «люкс», кормили однообразно и невкусно, вдобавок ко всему одолевали мухи, но, несмотря на неудобства, Амалия Альбертовна повеселела, снова стала подкрашивать губы и каждый день меняла платья из гардероба, предназначенного для Карловых Вар. Когда они вышли на берег в Кинешме купить свежих овощей и фруктов, сказала мужу:
– Сегодня я видела во сне Машу. Она увезла мое кольцо. Я без него как слепой котенок. Нужно связаться с ней и попросить, чтобы она вернула кольцо.
Лемешев удивленно уставился на жену. Ему очень захотелось покрутить пальцем возле виска, но в последний момент он отказался от этой мысли – жена и без того чуть ли не каждый день твердит о том, что у нее «поехала крыша», и напоминать ей об этом лишний раз было бы верхом садизма.
– Это невозможно, и ты сама прекрасно знаешь, почему, – сказал он, глядя куда-то в сторону на домишки с покосившимися заборами и беззубых старух на лавках в зыбкой тени берез. «Интересно, почему это невозможно? – впервые в жизни задался он вопросом. – Она же не шпионка. Какой и кому был бы вред, если бы мы связались каким-то образом с Машей?..»
Он не сумел ответить на свой вопрос, а потому следующая фраза жены вызвала у него чуть ли не приступ ярости.
– Мишенька, – сказала Амалия Альбертовна, – но ведь и без Ванечки невозможно жить.
– Я же просил тебя… Ах, черт возьми, зачем мы затеялись с этой проклятой поездкой? Это все без толку, без толку, пойми ты наконец. За эти годы я прочесал здесь каждый километр. Тебе давно пора понять, что либо наш сын не желает нас видеть, либо он…
Лемешев замолчал и полез в карман рубашки за нитроглицерином.
– Либо что, Мишенька? – спрашивала Амалия Альбертовна, зайдя вперед и пытаясь заглянуть мужу в глаза.
– Мне кажется, он тяжело болен, – размышлял вслух Лемешев, морщась от вкуса нитроглицерина. – Я говорил еще тогда, что его нужно показать специалистам и, может, даже положить на обследование, но вы все хором напали на меня. Вот теперь и…
Лемешев махнул рукой и выплюнул в пыль таблетку.
– Маша бы обязательно его нашла. Я была так не права, что не любила ее, – говорила Амалия Альбертовна, семеня рядом с мужем на своих высоких каблуках. – Просто я ревновала его ко всем женщинам. Как ты думаешь, Мишенька, а Соломина была на самом деле его матерью или…
– Черт его знает. Мне кажется, все не так просто. Понимаешь, несколько лет назад, находясь в командировке в Вильнюсе, я побывал в том детском доме, откуда мы взяли Ивана, кое с кем поговорил. Оказывается, у них там был еще один мальчишка-поляк, тоже чудом уцелевший при пожаре чуть ли не того самого дома, возле которого нашли Ивана. Он так и остался в приюте, закончил ремесленное училище и устроился механиком на какое-то судно. Директор показал мне его фотографию – у парня все лицо в шрамах. Обгорел во время пожара, а потом переболел не то ветрянкой, не то чем-то еще. Он у них записан как Ян – мальчишка помнил, как его зовут, но фамилию забыл. Они дали ему какую-то длинную литовскую. Вполне вероятно, что он, а не наш Иван, сын Соломиной.
– Нет, Мишенька, это не так, – тихо, но решительно возразила Амалия Альбертовна. – Они очень похожи с Машей. Наверное, они оба пошли в отца. Если бы я хоть издали увидела его, я бы определила, так это или нет.
– Но ведь для нас с тобой это не имеет никакого значения, – сказал Лемешев, с трудом подавив в себе вздох.
Они еще часа два бродили по жарким пыльным улицам Кинешмы, думая каждый о своем. Вернувшись в каюту, Амалия Альбертовна сбросила натершие до крови пальцы босоножки, легла на диван и попросила мужа задернуть шторы.
– Мишенька, ты только не волнуйся – со мной все в порядке, – сказала она. – Но я должна побыть одна. Поужинай без меня, ладно? И выпей чего-нибудь в баре. Мужчина должен хотя бы изредка выпивать, чтоб сохранять трезвый рассудок, верно? Ты ведь сохранишь его, да, Мишенька?..
Они сошли в Саратове, взяв с собой лишь самое необходимое. Лемешев договорился с капитаном теплохода, что тот оставит за ними каюту. «Композитор Скрябин» должен был вернуться в Саратов через пять дней, совершив намеченный тур по портовым городам вплоть до самой Астрахани. Лемешевы решились на это внезапно и, можно сказать, одновременно. У них не было никакого определенного плана действий.
