Текст книги "Яд в крови"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
Он встал и галантно поцеловал Маше руку.
Маша рассмеялась немного веселей.
– Франческо, вы истинный итальянец, какими я себе их всегда представляла. Это вы втянули меня в эту авантюру, в итоге навязав на шею моему бедному родителю. Знаете, я, между прочим, совсем его не осуждаю. Боже, когда я сидела возле его постели, мне казалось, я готова ради этого человека на все. Наверное, нечто подобное испытала моя приемная мать, когда-то давно вырвавшая его из лап смерти. Да и моя родная мать любила его больше жизни. Как вы думаете, Франческо, любовь может передаваться по наследству?
– Нет, – решительно ответил моряк. – Вы никогда не любили Эндрю, потому что вы не знали его и не стремились узнать. Иначе бы давно догадались, что он ваш отец. Вы играли в любовь, синьорина.
– И доигралась. – Маша невесело усмехнулась. – Вы умный человек, Франческо. Посоветуйте же, что мне делать? Назад, как вы понимаете, мне путь заказан.
– Задом пятятся только черепахи. Вам советую идти только вперед.
– Ну да, строить свое счастье на беде других. В России у меня остался сын. И муж, хоть я его не люблю.
Франческо присвистнул.
– Прошу прощения, синьорина, но я этого не знал. Эндрю мне ничего о вас не рассказывал.
– Я думаю, дорогой мой Франческо, вряд ли бы вы поступили иначе, знай все это.
– Я тоже так думаю. – Итальянец улыбнулся. – Как бы там ни было, я очень рад, что встретил вас. И что вы обрели отца. – Франческо лукаво подмигнул и встал. – Чао, синьорина. Отныне и навсегда я в любую минуту к вашим услугам.
– Я не собираюсь домой, – сказал Анджей. – Ты даже представить себе не можешь, что ждет меня там. Теперь я этого ни за что не выдержу. Она настоящее чудовище. Медуза-Горгона в облике похотливой Венеры. Я больше никогда не смогу лечь с ней в постель. Никогда!
Анджей был в стельку пьян. Похоже, он начал пить с утра, и к вечеру его развезло окончательно. Он лежал в шезлонге под тентом – заросший щетиной, нечесаный, в шортах и шерстяном свитере на голое тело. «Сьюзен» стояла возле причала в Форталезе, пополняя запасы топлива и продовольствия. Вторые сутки безостановочно лил дождь.
Маша сидела на коврике возле надувного матраца, обхватив руками колени, и смотрела на город. Она еще не осознала до конца, что все, что случилось, случилось с ней и наяву, и что у нее больше нет родины, дома, семьи. Она словно впала в оцепенение – автоматически пила и ела, отвечала на какие-то вопросы Франческо и подолгу спала. С отцом они почти не общались, но вот сегодня он вдруг поднялся на верхнюю палубу, где она дремала, укрывшись пледом, обессиленно упал в шезлонг и начал безостановочно говорить. Он рассказывал все, что с ним случилось после того, как он покинул дом у реки – монотонно, бесстрастно, то и дело запивая свой рассказ джином, слегка разбавленным апельсиновым соком. Маша лежала с закрытыми глазами и слушала эту печальную исповедь одинокого стареющего эгоиста, с детства уверовавшего, что мир был сотворен из-за него и ради него и теперь переживающего горькое похмелье разочарования. Временами Маше становилось жаль отца, и один раз она даже вскочила, обняла его рукой за шею и поцеловала в колючую щеку. Он криво усмехнулся и сказал:
– Меня гораздо больше устраивало так, как было у нас в Москве. Тогда я чувствовал себя молодым, а сейчас… Ты говоришь, у меня есть внук?
Потом он подробно описал Маше историю их взаимоотношений со Сьюзен, со злым удовольствием смакуя интимные подробности. К концу рассказа он окончательно накачался джином и теперь напоминал Маше Диму.
– Мы будем жить на этой яхте – ты и я, отец молодой красивой и талантливой девушки и дочь одинокого старого алкоголика, некогда страдавшего нарциссоманией. Чудненькая компания. Франческо влюбится в тебя до безумия, я буду завидовать вашему счастью и пить, пить, пить… Юстина сказала как-то, что у меня нет сердца. Но нам когда-то хватало на двоих ее сердца. Она бы и сейчас знала, что делать. Я так хочу к Юстине! – И Анджей по-настоящему заплакал, громко хлюпая носом. – Франческо! – вдруг громко позвал он и, когда капитан появился на верхней палубе, сказал, с трудом ворочая языком: – Плывем в Россию. Это приказ. Слышишь, кэп? Я хочу к Юстине. Я оч-чень хочу к Юстине.
Франческо с Машей понимающе переглянулись.
– И еще я требую, чтобы эта чертова посудина отныне называлась «Юстиной». Слышишь, кэп? Юс-ти-на. Эту женщину мне послал сам Бог, а я, дурак, бегал от нее по всему свету. – Он снова хлюпнул носом. – Она простит меня. Я буду стоять перед ней на коленях, пока она не простит меня. Она добрая – она простит…
– Да, она на самом деле простила бы тебя, если бы… – Маша вздохнула и замолчала.
– Никаких «если бы»! – Анджей с силой хватил кулаком по подлокотнику шезлонга. – Она всю жизнь любила одного меня, слышите? Одного меня. Она вышла замуж за того старого болвана только потому, что, как и я, презирает бедность и нужду. Тем более она была уверена, что меня нет в живых.
– Нет, отец, тут ты не прав, – сказала Маша. – Она с самого начала знала, что ты сбежал, но щадила нас с мамой. Она говорила, что разочарованность хуже смерти, и в этом она была права. Отец, я так в тебе разочаровалась. Лучше бы ты тогда на самом деле утонул.
– У моих родителей дом в Нью-Орлеане. Они будут тебе очень рады. Пожалуйста, только не говори мне «нет» – у тебя есть время все обдумать.
– Спасибо, Франческо. Я на самом деле все хорошенько обдумаю. – Маша печально улыбнулась. – Что мне еще остается делать?
– Мне кажется, законы нашего штата позволяют им тебя удочерить, – продолжал Франческо. – О, мой отец прекрасно знает законы – у его родного брата, моего дяди Массимо, собственная нотариальная контора в Батон-Руже. Если даже такого закона не существует, они наверняка что-нибудь придумают, и ты станешь стопроцентной американкой. Только не вешай носа, синьорина Мария. Ты такая красивая, когда смеешься или улыбаешься. У тебя на щеках ямочки – совсем как у маленькой девочки. Выше нос, синьорина. Давай споем? – Франческо посмотрел на свои часы-компас. – В эту самую минуту мы пересекаем экватор. Представь, что мы одни на этой шхуне и нас видят только звезды.
Франческо запел «Voce ’e notte»[14]14
Ночные голоса.
[Закрыть]. У него был приятный высокий баритон и великолепный слух истинного итальянца. Маша оживилась и скоро начала ему подпевать. Она знала много неаполитанских песен, и Франческо это открытие приятно удивило.
– Браво, синьорина Мария. У тебя темперамент истинной итальянки. Ты не представляешь, как будут рады мои родители. Мама будет кормить тебя insalata a là Mario Lanza – это она сама его придумала, хоть и утверждает, что рецепт ей сообщила по строжайшему секрету синьора Кокоцци, мать Марио. О, это очень вкусный салат, который она делает только для самых дорогих гостей. Ну а папа будет по вечерам читать вслух Моравиа и рассказывать старые сицилийские анекдоты. Разреши мне поцеловать тебя за то, что ты так чудесно поешь наши песни.
Не дожидаясь ответа, он заключил Машу в объятия и по-братски нежно поцеловал в губы.
– Спасибо тебе, Франческо. За все.
Она приподнялась на пальчики, положила руки ему на плечи и страстно поцеловала. Музыка ее всегда возбуждала, и этот поцелуи стал как бы продолжением неаполитанской песни.
– Выходи за меня замуж, – сказал Франческо, с трудом переводя дыхание после долгого поцелуя. – Я влюбился в тебя с первого взгляда, но не смел говорить о любви, пока думал, будто ты девушка моего хозяина. Святая Мадонна, спасибо, спасибо тебе!
Итальянец истово перекрестился.
– Но ведь у меня есть муж. – Маша отстранилась от Франческо и невесело усмехнулась. – Я испортила ему карьеру. А маленький Ян вырастет без матери.
– Мы возьмем его к себе! – воскликнул Франческо. – Дядя Массимо знает все законы. Мы обязательно возьмем его к себе.
– Моя родина живет по своим законам. Мне никогда не отдадут Яна, даже если об этом будет хлопотать ваш президент.
Франческо взял Машу за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Ты только не отчаивайся. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я не верю, что на свете существуют безвыходные ситуации. Если потребуется, я свяжусь с мафией. Я знаю, итальянская мафия всесильна и ее побаивается даже сам президент. Ваш, наверное, тоже.
Маша улыбнулась и покачала головой.
– У нас нет президента. И вообще… – Она отвернулась и прошептала: – Знаешь, я бы сейчас многое отдала, чтобы очутиться в том доме возле реки.
Ян видел сквозь дрему, как над ним склонялись чьи-то лица. Они как будто были знакомы ему, но он не знал, кто эти женщины. Он слышал, как одна из них сказала:
– Лоида бы вылечила его. Она учила меня когда-то, но я забыла последовательность действий. Я боюсь, он умрет, если Лидия не отстанет от него.
– Да, в нее словно бес вселился, прости, Господи, мою душу грешную, – сказал другой голос. – Я еще тогда говорила Лоиде: девчонку нужно окрестить. Теперь ее силой не затащишь…
Ян снова погрузился в глубокий сон. Но это был не сон – он жил в палатке на берегу реки и, лежа на мягкой, слегка подсохшей траве, слушал под звездами Третий концерт Рахманинова. Потом он бегал в сгустившемся над водой молочно-белом утреннем тумане, пытаясь поймать женщину, шумно плескавшуюся в реке.
И все повторялось сначала: его появление на другом берегу, их пляска с Лидией под луной, жаркий полдень в лесу, где они, намаявшись после тяжелой работы, пили прямо из кувшина кисловатую прохладную сыворотку.
Яну казалось, будто он живет в этом сне, и если бы не посторонние звуки, он бы уверовал в это до конца. Но во сне он шел по солнцу, чувствуя босыми ногами сухую горячую пыль, а сам слышал раскаты грома и шум ливня. Еще он слышал, как кто-то молится. Но потом пришла Лидия (это, кажется, было во сне). Она прижалась к нему нагим трепещущим телом, обхватив руками его голые ягодицы, и он вдруг испытал сильное наслаждение. «Господи, помилуй нас, грешных, помоги, Господи, рабу твоему Ивану…» – доносилось глухое бормотание. Потом он услышал, как хлопнула дверь и кто-то громко вскрикнул. Он с трудом разлепил веки.
Женщина с длинными черными волосами (она была очень похожа на Лидию из его сна, но это была не та Лидия) боролась с другой – пожилой, с желтым морщинистым лицом и в надвинутом на самый лоб платке.
– Тебе гореть в геенне огненной! – громко воскликнула пожилая женщина. – Опомнись, Лидия что ты творишь?
Ян закрыл глаза. Ему навстречу бежала хрупкая девушка с волосами цвета майского меда и что-то кричала на ходу. Он не мог разобрать ни слова – между ними была дорога, по которой с ревом проносились машины. Они шли непрерывным потоком, и он никак не мог перейти через дорогу. И девушка остановилась, скорбно опустила плечи, потом повернулась к нему спиной и стала медленно удаляться.
– Маша, Маша, не уходи, – беззвучно шептал Ян.
– Команда отказывается плыть на Кубу, – докладывал Анджею Франческо. – Если хотите знать мое мнение, сэр…
– Не хочу. – Анджей протянул руку и взял стакан с неразбавленным джином. – Я знаю лично Фиделя Кастро. Он принимал меня в своей резиденции в Гаване. Высади этих болванов в ближайшем порту. Мы выпьем с Фиделем рома и поговорим о мировой революции. Ха-ха-ха. Этот хитрец внутри белый, как кокосовый орех. Франческо, ты знаешь, что такое мимикрия? – спросил Анджей и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, сказал: – Это один из видов защитной окраски и формы, то есть полезное и выгодное для данного вида хомо сапиенс сходство по внешним признакам с покровительствующими ему особями, то есть коммунистами. Кэп, вы случаем не коммунист?
– Нет, сэр, – серьезно отвечал итальянец.
– Ну и зря. Ибо коммунизм – это та самая инъекция, после впрыскивания которой наша старушка Европа задрыгала своими подагрическими ножками и даже вскочила с мягкой перины, на которой долго и сладко почивала. Но тут же попала в солдафонские объятия некоего господина Шикельгрубера, который грубо насиловал ее и пинал сапогом в толстую задницу. А коммунисты вступились за ее честь. – Анджей сделал большой глоток из стакана, поперхнулся, закашлялся и расхохотался. – Франческо, ты когда-нибудь вступался за честь обиженной женщины?
– Да, сэр, – все так же серьезно ответил итальянец.
– В таком случае Фидель встретит тебя с распростертыми объятиями. Гавана очень красивый город, капитан Грамито-Риччи, и женщины там что надо. Не то что в России – не-до-тро-ги. Полный вперед к берегам Кубы, капитан!
– Я не могу ослушаться его приказа, – сказал Франческо Маше. – Он хозяин этого судна, а я дал письменную клятву в открытом море беспрекословно подчиняться всем его приказам. Дело не в том, что я боюсь попасть под суд, – это касается моей чести. Бог даст, и он еще изменит свое решение. Ты не пыталась его отговорить?
– Последнее время он избегает встреч со мной. Это с тех пор, как я сказала ему, что Юстина умерла. Наверное, я не должна была говорить ему об этом – кажется, я лишила его единственной надежды. Что с нами теперь будет, Франческо?
– О, миссис Шеллоуотер наверняка позаботится о том, чтобы ее драгоценного супруга поместили в лучшую психиатрическую лечебницу, где из него снова сделают пай-мальчика. Правда, думаю, ненадолго. Но он не пропадет, ибо мимикрия – одно из величайших изобретений природы. Символ живучести человеческой расы. Прости, что я это сказал – ведь он твой отец…
– Да, он мой отец. И никуда мне от этого не деться. Я не могу бросить его на произвол судьбы. Тем более что другого выбора у меня сейчас нет. Видимо, мимикрия в крови всех Ковальских.
Команда покинула судно в Картахене.
– Отсюда рукой подать до Нью-Орлеана, – со вздохом сказал Франческо. – Парни, которых я взял вместо моих итальянцев, особого доверия не вызывают, – делился он своими опасениями с Машей. – Но плыть на Кубу не хочет никто из приличных моряков. Ни за какие деньги. Советую тебе переселиться в каюту рядом с моей. И возьми на всякий случай вот это. – Франческо протянул Маше «браунинг». – Умеешь им пользоваться?
– Кажется, да. – Маша грустно улыбнулась. – Никогда не думала, что мне пригодятся знания, полученные на военной кафедре. Я умею стрелять даже из автомата Калашникова. Слыхал о таком оружии?
– Да. Мне довелось побывать во Вьетнаме. Не забывай запирать дверь своей каюты.
Карибское море было очень неспокойно – дул сильный ветер с материка. Анджей страдал от морской болезни и почти не вставал с койки. Маша много времени проводила на капитанском мостике рядом с Франческо. Она загорела и окрепла душой. Судно держало курс на Ямайку, где предстояло пополнить запасы горючего и продовольствия. Маша изо всех сил старалась не думать о будущем, и, как ни странно, последнее время ей это удавалось.
– Будет шторм, – сказал Франческо. – И очень скоро. Видишь, как распушили хвосты перистые облака? Посудина довольно неуклюжа. Похоже, мне придется самому встать за штурвал. Я бы хотел, чтобы ты все время была в поле моего зрения. Возможно, я излишне подозрителен, но эти парни уж больно нахально разглядывают тебя.
– Они ведут себя вполне пристойно, – возразила Маша. – Хотя я, честно говоря, их побаиваюсь. В особенности мулата с серьгой в правом ухе. Кажется, его зовут Карлос. Но я не думаю, чтобы они… Все-таки мы живем в двадцатом веке.
Франческо присвистнул и тряхнул головой.
– Мы живем в двадцатом веке. Это очень жестокий и не романтичный век. Я не хотел бы тебя пугать, но… – Он замолк и отвернулся, не смея сказать Маше, что последнее время она стала ему очень дорога и он больше всего на свете боится ее потерять. Кажется, девушка тоже благоволит к нему – с удовольствием отвечает на его поцелуи, а часто даже целует первая. Она называет это «русским поцелуем», и у него замирает сердце, когда он его вспоминает. Но их еще разделяет целая пропасть. Он, Франческо Грамито-Риччи, готов на все, лишь бы ее скорей преодолеть.
Маша открыла глаза, услыхав какой-то шум. В каюте было темно, лишь выделялся едва заметным расплывчатым пятном иллюминатор. Она слышала над собой чье-то прерывистое дыхание.
– Кто? – спросила она по-английски и интуитивно сунула руку под подушку, где лежал «браунинг».
– Не стоит, мисс, поднимать шума. Я Карлос. Команда поручила мне переговорить с вами.
Она слышала, как Карлос сел в кресло возле туалетного столика, загородив собой смутно поблескивающее зеркало.
– Что вам нужно? – срывающимся от волнения голосом спросила Маша. – Я сейчас позову капитана.
– Не советую вам этого делать, если только вы не хотите видеть его с дыркой в голове. Капитан Грамито-Риччи слишком горяч для того, чтобы уметь принять правильное решение. Думаю, у вас, мисс, более трезвая и практичная голова, чем у этого итальянца.
Машины глаза уже привыкли к темноте, и она теперь видела дуло револьвера, нацеленное прямо ей в лицо. Она почувствовала, как похолодело в низу живота.
– Опустите оружие. Я согласна вас выслушать, – сказала она с трудом подчиняющимся голосом.
– Я так и знал, мисс. – Она увидела, как Карлос положил свой револьвер на туалетный столик. – Мы считаем вас хозяйкой судна, поскольку мистер Смит не просыхает.
– Кто это мы? – уточнила Маша.
– Команда. Капитан Грамито-Риччи не ошибся, рассчитывая набрать команду из настоящих моряков. Однако он не учел одной вещи: нет в мире моряков лучше контрабандистов.
– Теперь мне кое-что стало ясно, – сказала Маша. – И какая судьба уготована нам?
– Как раз это я и хотел обсудить с вами, мисс. Мы гарантируем вам жизнь при условии полной и безоговорочной капитуляции.
– А вы производите впечатление образованного человека. – Маша невесело усмехнулась. – Ученый контрабандист.
– Вы совершенно правы, мисс. Год назад я закончил Московскую консерваторию. По классу скрипки. Между прочим, учился у самого профессора Янкелевича, – сказал Карлос по-русски. – Я очень полюбил Москву, хотя меня там дважды обворовали. Хотите верьте, хотите нет, но я слышал вас на классном вечере. Наш земной шарик очень уютное тесное местечко, где люди встречают друг друга, а потом теряют для того, чтобы снова встретить. Однако перейдем к делу. – Карлос снова перешел на английский, который, судя по всему, тоже не был для него родным языком. – Существует три варианта нашего с вами сотрудничества. Первый, наиболее нецивилизованный, мы с вами, кажется, отставили. К счастью, мои приятели все как на подбор оказались людьми религиозными, плюс к тому же католиками. У истинного католика, как вам известно, в крови страх перед Господней карой. Итак, осталось два варианта. – Карлос понизил голос до едва слышного шепота – на верхней палубе раздались чьи-то шаги. – Первый: мы сажаем вас троих в шлюпку, снабдив запасами продовольствия и питьевой воды, скажем, на неделю. Второй: высаживаем на один из островов, где у вас есть шансы набрести на людей либо быть увиденными с воздуха. Думаю, последний вариант гуманней и даже, я бы сказал, романтичней: капитан Грамито-Риччи – красивый молодой человек.
– Выходит, играть на скрипке трудней, чем торговать гашишем? – не без иронии сказала Маша.
– Безусловно, мисс. Но я все равно собираюсь на следующий конкурс Чайковского. Передать от вас привет Москве?
– Не надо. – Маша вздохнула. – Боюсь, мне не удастся уговорить капитана Грамито-Риччи.
– А вы попробуйте. Мужчины обычно бывают очень сговорчивыми в постели. Особенно представители латинской расы.
– Как вы смеете… – начала было Маша, но Карлос ее перебил:
– Это всего лишь совет, мисс. Я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не следует. – Он встал и протянул руку: – Ваше оружие, мисс. Безоружная дама вызывает у мужчин чувство сострадания. Я забочусь исключительно о вашей безопасности.
Маша засунула руку под подушку и, с минуту поколебавшись, протянула Карлосу «браунинг».
– Спасибо, мисс. Желаю удачи. Через два часа жду вас с капитаном на этом самом месте.
– Постойте! Как вы вошли в мою каюту? Ведь дверь была заперта.
– Нет, мисс, это вам так кажется, что она была заперта. Хуан еще в Картахене вывел из строя все до одного запоры. Он большой специалист по этому делу. К слову, я познакомился с ним в Москве. До скорого, Мария Павловская, – сказал по-русски Карлос. – Я чуть было не женился на русской девушке, но она оказалась настоящей путаной. – Карлос вздохнул. – Пока, мисс.
Маша развязала Франческо, едва шлюпка с контрабандистами отчалила от берега. Он тут же вскочил на ноги и бросился к воде, но она повисла у него на шее.
– Осторожно! У них оружие!
– Ну и черт с ними. Ты меня обманула. Как ты могла надеть на меня наручники? Я бы дрался с ними до последнего.
– Ну да, и мы все трое пошли бы на корм карибским акулам, – сказал Анджей, восседавший на ящике с провизией. – Она поступила правильно. Их целая банда. А я, между прочим, очень рад, что все так случилось. Гуд бай, Сьюзен. – Анджей встал, расправил плечи и набрал в легкие свежего воздуха. – Кэп, как вы думаете, где мы находимся в данную минуту?
– Остров Мартинику мы прошли несколько часов назад. Здесь десятки всевозможных необитаемых и малообитаемых островов. Я не уверен, что они сообщат о нашем местонахождении. – Франческо сел прямо на песок и обхватил руками свою лохматую голову. – Такое ощущение, словно меня лишили чести. Ведь это я взял на судно этих негодяев.
– Моя драгоценная женушка небось уже подняла на ноги ВМС и ВВС. Деньги Тэлботов могут сделать все, но даже им не по плечу вернуть миссис Шеллоуотер ее любимую игрушку. – Анджей свернул кукиш и ткнул им сперва в сторону океана, потом в небо. – Нет уж, голубушка. Лучше я проведу остаток жизни в хижине какой-нибудь туземки с сифилитичным носом, чем вернусь в ту райскую гробницу. Кэп, вам не кажется, что нам следует позаботиться о ночлеге?
Их высадили на южной оконечности какого-то, судя по всему, не очень большого острова. Несмотря на весну и недавно прошедшие дожди, от которых сохранились сухие русла некогда сбегавших к морю ручейков, земля покрылась коркой и потрескалась. Кое-где росли кустарники и редкие кустики жесткой травы. Вдалеке виднелись большие деревья.
– Мы не должны удаляться от берега, – сказала Маша. – Нас могут заметить с какого-нибудь судна. Нужно разжечь костер.
Скоро они отыскали довольно просторную пещеру среди обломков вулканической породы. Даже в прилив сюда не доходила вода. Анджей валялся на теплом прибрежном песке, заложив ногу за ногу и что-то насвистывал, глядя в небо. Франческо и Маша перетаскивали в укрытие ящики с провизией. Они не разговаривали между собой – Франческо еще дулся на девушку и остро переживал случившееся несчастье.
– Скажи, это правда, что Юстины больше нет? – Анджей подошел неслышно, и Маша вздрогнула от неожиданности, когда на ее плечо легла его рука. – Или ты хотела отомстить мне за свою маму?
– Правда. Если бы она была жива, даже любовь к Эндрю Смиту не заставила бы меня оставить родину, – сказала Маша, глядя в глаза отцу.
– Очень жаль, что этот Эндрю Смит так быстро превратился в Анджея Ковальского. Щарт, как же я сам себе осточертел! Ты смотрела на меня таким восторженным взглядом, и я любил тебя твоей любовью.
– Это что-то слишком сложное, отец. Я… да, я ни о чем не жалею, но стоило появиться тебе, как исчез Ян.
– Глупости. Он влюбился в ту цыганку, про которую ты мне рассказывала, и удрал с ней куда подальше. Недаром же твоя мать звала его Алеко. Ах, щарт, когда я узнал, что ты моя дочь, я вдруг почувствовал себя совсем старым и изношенным. Знаешь, я еще не готов к старости. Счастливчик этот Франческо – я распалил в твоем сердце огонь, а ему осталось лишь подкидывать туда время от времени горючий материал. Океан, звезды, необитаемый остров… Какие же вы, черт возьми, везучие и счастливые.
– Нет, отец, я уже никогда не смогу быть счастливой. Все самое светлое осталось там. Хотя ничего особенного вроде и не было. Так – выдумка, мечта…
– Только и живешь, пока выдумываешь и мечтаешь, а потом… – Анджей безнадежно махнул рукой. – Почему-то с возрастом я стал очень бояться смерти. Так ты говоришь, Юстины больше нет…
Он вдруг обхватил Машу за плечи, прижался лицом к ее спине и горько заплакал.
Маленькому Яну сказали, что мама утонула, когда купалась в море. Это сообщение сделал дедушка, предварительно посадив его к себе на колени и дав в руки большой очищенный банан. Бабушка сидела напротив на диване и утирала платочком слезы.
Ян откусил кусочек банана, подавился, и вдруг его вырвало прямо на дедушкину пижаму.
– Я же говорила тебе: этого делать нельзя, – сердитым голосом выговаривала дедушке бабушка, хлопоча вокруг Яна. – Ложись повыше, Ванечка. – Она подложила ему под голову большую прохладную подушку. – Сейчас все пройдет, мой милый зайчонок.
– Зови меня Яном, а не Ванечкой. Мама всегда называет меня Яном. Я вырасту и буду похожим на дядю Яна. Бабушка, почему ты плачешь? Неужели ты веришь, что мама утонула – она так хорошо плавает. Дедушка нас обманул. Зачем он это сделал?
И мальчик укоризненно посмотрел на бабушку, словно она была виновата в том, что дедушка сказал неправду.
Павловский ходил из угла в угол гостиной, тяжело ступая по ковру босыми ногами. «Но ведь ребенку нельзя сказать правду. Я не имею никакого морального права сказать ему правду, – думал он. – Кто из него тогда вырастет? Но почему он мне не верит? Взрослые люди и те поверили, а этот паршивец не верит».
Когда Ян наконец уснул под длинную сказку про людоеда и смышленого Мальчика-с-пальчика, которую бабушка читала ему из толстой затрепанной книжки, Павловский, ожидавший жену на кухне за чашкой крепкого чая, сказал, едва она показалась на пороге:
– Хлебнем мы с ним. Ой же и хлебнем. Но ничего. Только бы Бог дал здоровья, а там справимся. Он у тебя больше ничего не спрашивал про мать?
– Нет. Но он тебе не поверил. Вот увидишь, будет расспрашивать отца, а Димка наверняка выложит все, как есть.
– Да я его, подлеца, в бараний рог скручу.
Павловский сердито сверкнул глазами.
– Не скрутишь. Знаешь, что он сказал мне вчера, когда я привезла ему продукты? – Татьяна Алексеевна растерянно смотрела на мужа, как бы прикидывая, стоит ему говорить или нет.
– Как всегда, какую-нибудь побасенку в солдафонско-мидовском стиле.
– Да нет. Он сказал, что нисколько не осуждает Машу и сам бы с превеликим удовольствием сделал ноги из этой страны дураков. Просто ему это как-то не пришло в голову.
– Небось снова был пьяный.
– Представь себе, нет. Он потрясен до глубины души. Я, честно говоря, тоже. Не ожидала от нее такого. Вот уж не ожидала.
– А я все время жил как на вулкане с тех пор, как они с Димкой поженились. Чужая кровь. С обеих сторон чужая. Здешние дед с бабкой были из интеллигентского гнилья, ну а по линии отца вообще сплошная контра. Слава Богу, что я уже на пенсии, иначе бы сорвали погоны. Да, я вчера разговаривал с Даниловым и сказал ему как бы между прочим, что отказываюсь от этой продажной твари и…
– Васенька, неужели ты так и сказал?
Татьяна Алексеевна всплеснула руками и всхлипнула.
– И Дима давно собирался с ней развестись, но жалел сына, – продолжал Павловский, не обращая ни малейшего внимания на реплику жены. – Ведь у них на самом деле последнее время были очень напряженные отношения.
– Да, Димочка так лил, – невольно вырвалось у Татьяны Алексеевны.
– Да, пил. С горя пил. Ведь она другой раз по нескольку месяцев его к себе не подпускала. И спали они, стыдно сказать, в разных комнатах. – Павловский распалялся все больше и больше. – Подрастет Иван, и я скажу ему всю правду. Сам поймет и сделает правильные выводы. Нутро у парня здоровое, нашенское – это видно по всему. А сейчас пускай себе спит спокойно: негоже забивать детскую головку взрослыми проблемами. Вот увидишь, он очень скоро забудет про нее. И правильно сделает.
Маленький Ян не спал. Ему захотелось остаться одному и поразмышлять, поэтому он закрыл глаза, а когда бабушка спросила шепотом: «Ты спишь, зайчонок?», даже бровью не повел. Он слышал, как она закрыла книгу, выключила торшер, отошла на цыпочках от кровати и, вздохнув и что-то пробормотав, вышла из комнаты. Ян любил бабушку, но точно так же он любил и няню Варю. Это была любовь хозяина к своей собаке или кошке. Маму Ян любил иначе. И дядю Толю тоже. Не говоря уже о дяде Яне.
Те трое были его товарищами по разуму. Им можно было задать любой вопрос и не наткнуться на скучное: «тебе еще рано об этом знать» или «вырастешь и все узнаешь». Дядю Толю он уже начал забывать. Оставались мама и дядя Ян. Но дядя Ян не появлялся с тех пор, как они были с ним в цирке. Когда он спрашивал у мамы, где дядя Ян, она отвечала, что не знает, но очень надеется на то, что он жив и обязательно к ним вернется. Теперь и мама куда-то исчезла. Она улетела на конкурс в город с таинственно-прекрасным названием Рио-де-Жанейро. В этом названии маленькому Яну чудились пальмы, на которых сидели большие разноцветные попугаи, индейские каноэ, скользящие по широкой темно-зеленой глади реки, удавы, таскающие из колыбели младенцев.
– Мамочка, привези мне удава, – попросил Ян, целуя на прощание Машу. – Я приручу его, и он будет спать со мной в одной постели. Как ты думаешь, ему понравится телячья колбаса и буженина?
Маша прижала к себе сына и сказала:
– Удава не привезу – я его жутко боюсь. Привезу попугая. Сама мечтаю с детства о попугае.
И Ян терпеливо ждал, когда приедет мама с попугаем. Он умел считать до десяти. Десять дней уже прошло. Потом прошло еще десять дней. Нет ни мамы, ни попугая. Но она не утонула. Он бы чувствовал, если мама утонула. Мама была жива. Почему же она не хочет вернуться к нему?..
Он никак не мог заснуть. В доме все стихло. За окном шумели деревья и где-то далеко стучали колеса электрички. Без мамы ему неуютно и немного страшно. Пускай она редко приезжала на дачу, но он знал, что она в Москве, а это всего полчаса на машине. Теперь он даже не знает, где она. У кого бы спросить?..
Внезапно он подумал об отце дяди Яна – капитане Лемешеве. Дядя Ян всегда им очень гордится и говорит, что он кристально честный человек. Быть может, он скажет, где мама? Ну а если вернулся дядя Ян, то уж тот наверняка скажет ему правду.
Мальчик спустил с кровати ноги и тихонько прошмыгнул в коридор. Телефон внизу, в столовой. Если закрыть за собой дверь, никто ничего не услышит: дедушка спит в своем кабинете в дальнем конце холла, бабушка на втором этаже, в комнате под кабинетом.
Ян помнил наизусть номер телефона дяди. Еще он механически запомнил цифры, которые мама набирала для того, чтобы соединиться с Ленинградом. Света Ян зажигать не стал – прямо под окном столовой горел фонарь в молочно-белом колпаке. В трубке что-то щелкнуло, пикнуло. Потом послышался мужской голос:
