Текст книги "Яд в крови"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Можно, Франческо.
– Вы ее не любите, я знаю это точно. И не боитесь. Тогда почему вы не можете распоряжаться собой по собственному усмотрению? Я никогда не поверю, что такого человека, как вы, можно удержать деньгами и щедрыми дарами.
– Откуда ты меня знаешь, Франческо? Быть может, как раз я и принадлежу к числу тех самых ничтожеств, для которых судьба или, как ты выражаешься, божий промысел, уготовила роль жиголо при богатой даме.
Анджей печально усмехнулся и, схватив со стола стаканчик с джином, залпом выпил его.
– Нет, сэр, не принадлежите. Вас, вероятно, очень любят женщины, но и вы наверняка умеете их любить.
– Увы, я любить не умею. Я бросаю тех, кого люблю, потому что боюсь разочарований. Я люблю начало, но ненавижу конец. Каждой любви рано или поздно приходит конец.
– Но я бы ни за что не смог бросить девушку, которая любит меня и которую люблю я, только потому, что любовь, как вы говорите, не вечна. Пускай когда-то потом я разочаруюсь в этой любви, но, уж поверьте мне, я получу от нее все возможные и даже невозможные наслаждения.
Глаза Франческо ярко блеснули, и Анджей невольно отметил, как он красив.
– Ладно, мой дорогой флибустьер, ты заронил в мою душу зерно сомнений, а следовательно, раздумий, – сказал Анджей, поднимаясь из-за столика. – Тем более что я… Черт, а ведь я даже ни разу не позвонил ей! Франческо, как ты думаешь, сейчас еще не поздно позвонить в Москву? Там… да, там восемь утра. Ты не знаешь, из этого бара можно связаться с Россией?..
Телефонистка соединила его с Москвой ровно через семь минут. Сонный мужской голос ответил, что Маша уехала.
– Вы не могли бы сказать мне – куда? – взволнованно спрашивал Анджей, чувствуя, как вспотела ладонь с телефонной трубкой. – Мне обязательно нужно знать, где она. Понимаете, это очень важно.
– Вы кто? – зевнув, поинтересовался мужчина.
– Я… импресарио из офиса Сола Юрока, – придумал на ходу Анджей. – Понимаете, она нужна мне срочно для подписания…
– Так бы сразу и сказали, – не дал договорить ему мужчина. – Моя жена улетела на конкурс в Рио-де-Жанейро.
– Когда? – нетерпеливо спросил Анджей.
– Вчера. Думаю, она еще в воздухе. Вы, между прочим, отлично говорите по-русски.
– Спасибо, – машинально сказал Анджей, повесил трубку и на какую-то долю секунды спрятал в ладонях лицо. – Франческо, за сколько дней мы сможем доплыть до Рио? – спросил он и вдруг крепко схватил капитана Грамито-Риччи за плечи. – Команда на месте? Что же мы стоим? Отплытие в десять ноль-ноль по местному времени.
– Есть, сэр, – радостно отозвался итальянец.
– Кто вы? – спросила по-английски Маша, натягивая до самого подбородка одеяло.
– Друг вашего друга. Прошу вас, не кричите. Ради Эндрю Смита.
Человек уже стоял в комнате. Маша видела в лунном свете, как блестят его глаза.
– Но почему?..
– Потому что он тяжело болен, – ответил незнакомец. – Прошу вас, поедем со мной. За углом нас ждет такси.
– Почему я должна вам верить?
Маша вскочила с кровати и теперь стояла лицом к незнакомцу.
– О, вы так… – Он хотел сказать «красивы», но вместо этого в смущении отвел глаза. – Вы так чудесно пели арию Леоноры. Я бы на месте жюри за одну эту арию дал вам золотую медаль. Разумеется, вы можете мне не верить, потому что у меня на самом деле нет никаких доказательств. И проник я в ваше окно по веревочной лестнице.
– Что с Эндрю? – спросила Маша.
– Приступ лихорадки. Думаю, он подцепил ее еще во Вьетнаме. Здесь очень нездоровый климат. Одевайтесь же, синьорина, прошу вас. Таксист не будет ждать нас вечно.
– Но я… у меня завтра третий тур, – растерянно бормотала Маша.
– Знаю. И вы должны выспаться, иначе ваш голос не будет звучать. Я понимаю вас, синьорина. К тому же Эндрю не сдержал своего обещания и не позвонил вам в Москву. Простите его, если можете.
Маша лихорадочно соображала. Она чувствовала, что этот высокий красивый парень в белом костюме моряка говорит правду. Ее сердце больно сжалось при одной мысли о том, что Эндрю болен. Вмиг забылись страдания и обиды. Но завтра вечером ей петь сложнейшую программу. «Любовь или искусство, – пронеслось в голове. – Любовь…»
– Отвернитесь. Мне нужно переодеться, – решительным шепотом велела Маша.
Шлюпка слегка покачивалась на волнах прилива. Над заливом висела большая луна. Маша сидела рядом с Франческо, который заботливо укутал ее пледом и даже подложил под ноги бутылку с горячей водой. И все равно она дрожала – впереди была неизвестность. Она знала наверняка, что привычной жизни пришел конец. Это путешествие на шлюпке по освещенной сумасшедшей желтой луной глади залива Гуанабара казалось ей сейчас переходом в иную жизнь.
– Я доставлю вас назад, не бойтесь, – говорил Франческо, словно прочитав ее мысли. – Еще до того, как вас хватятся. Эндрю рассказывал мне – за всеми русскими следят. – Он наморщил лоб. – Я не помню, как называется эта служба… Ну, что-то вроде нашего ФБР. Он даже показал мне этих людей, когда мы слушали вас на первом туре. Мы успели к вашему выступлению, хотя и попали в шторм возле Форталезы.
– Почему он не пришел ко мне в артистическую? – недоумевала Маша.
– Он боялся потревожить вас. Он говорит, для вас очень важно выиграть этот конкурс. Вы выиграете его, синьорина.
Маша вздохнула.
– Теперь уже наверняка нет, – едва слышно сказала она. – Но я, кажется, совсем об этом не жалею.
Анджей почувствовал приближение болезни еще с утра предыдущего дня. Обливаясь потом, он сидел во взятой напрокат машине, из окна которой следил за входом в репетиционный зал, откуда вот-вот должна была выйти Маша. Он ни в коем случае не собирался обнаруживать себя, а потому низко надвинул на лоб шляпу.
Она вышла с нотами под мышкой. Тут же ослепительно блеснула молния и раздался сухой треск грома. В Рио был сезон ливней и ураганов.
Он медленно ехал вдоль обочины, не опасаясь привлечь ее внимания – на бульваре, несмотря на дождь, было людно. Маша шла широким размашистым шагом, раскрыв над головой ярко-красный с золотыми якорями зонтик. До отеля минут семь пешком, не больше. Она обернется, когда будет входить в стеклянную дверь «Пэрэдайза». И тогда он снова увидит ее лицо.
У него все кружилось перед глазами, сливаясь в одно большое пестрое пятно. На какое-то мгновение он потерял сознание, провалившись в скользкую черную яму. Привел в чувство пронзительный сигнал сзади. Мотор его «ситроена» заглох и больше не хотел заводиться. Вероятно, намокли свечи.
Анджей вылез из машины и сразу промок до нитки – дождь теперь лил как из ведра. Он машинально поднял руку, и в то же мгновение перед ним остановилось ярко-оранжевое такси.
– Отель «Пэрэдайз», – сказал он водителю и рухнул на переднее сиденье.
Маша действительно обернулась, прежде чем войти в стеклянные двери отеля. И едва заметно улыбнулась кому-то невидимому. Он снова провалился в скользкую черную яму.
– Вам плохо, сеньор? – спросил на ломаном английском водитель.
– Нет, нет, все в порядке, – пробормотал Анджей и затряс головой, пытаясь разогнать обступившую со всех сторон вязкую муть. – Мне хорошо. Она, оказывается, жива. Мне солгали. Представляете, мне солгали, будто она погибла…
В шлюпке он окончательно потерял сознание, и матросы подняли его на судно на руках. Франческо вызвал доктора. Толстый суетливый бразилец с отвисшими щеками цвета перезрелой груши лишь развел руками и посоветовал положить сеньора в местную больницу.
– Ему нужно сделать анализы. Это наверняка лихорадка, но в наших краях существует с десяток, а то и больше ее разновидностей. Я оставлю жаропонижающую микстуру и бром. – Доктор говорил по-португальски, но Франческо знал итальянский и поэтому понимал его. – Сеньор американец?
– Да.
– Тогда мой вам совет: отправьте его самолетом в Штаты. Наши врачи… – Доктор поцокал языком и скривил физиономию. – Словом, американская медицина обогнала нас лет на двадцать, если не больше. Беру только наличными. Можно в долларах.
Когда Анджей пришел в сознание и Франческо передал ему слова доктора, он ответил слабым, но решительным голосом:
– Никуда я отсюда не уеду. Она здесь. Я буду там, где она.
К вечеру резко подскочила температура и начался бред. Анджей вскакивал с кровати, шел с протянутыми руками к иллюминатору, что-то бормоча на совершенно не знакомом Франческо языке. Но он безошибочно понял одно – хозяин зовет девушку по имени Маша. И сделал вывод, что это та самая певица, на концерте которой они были.
Капитан Грамито-Риччи мгновенно принял решение. Он был стопроцентным итальянцем, и хоть уже успел пережить разочарование и крушение собственных надежд, все еще продолжал верить в целительную силу любви. Он оставил дежурить у постели Анджея своего первого помощника Чезаре, а сам с матросом отправился на берег, решив во что бы то ни стало привезти ту, кого хозяин звал в бреду. У него не было никакого плана, однако он прихватил на всякий случай веревочную лестницу. К счастью, Франческо запомнил название отеля, в котором жила эта девушка. Оставалось выяснить номер ее комнаты.
Он с трудом выговорил длинную фамилию девушки, но десять долларов, которыми он предусмотрительно снабдил свою просьбу, сделали портье в высшей степени понятливым и услужливым. К счастью, Маша жила одна и (о, святая Мадонна, покровительница моряков и влюбленных!) на втором этаже. Франческо, чтобы не вызывать лишних подозрений, купил здесь же, в вестибюле отеля, букет цветов и попросил портье вручить его обитательнице 227-го номера. Портье понимающе закивал головой и расплылся в слишком широкой даже по щедрым стандартам американских стоматологов улыбке. Франческо прижал к сердцу обе ладони и улыбнулся ему в ответ, правда, куда более сдержанно.
– Вы не хотели бы лично вручить даме цветы? – спросил портье на англо-португальско-гостиничном диалекте уроженца каменно-асфальтовых джунглей.
– Я стесняюсь. Я очень стесняюсь, – ответил ему Франческо по-итальянски. – Синьорина так строга и неприступна.
Портье почему-то понравился ответ Франческо, и его улыбка (о ужас!) стала еще шире. Он воткнул букет в большую напольную вазу возле стойки и сказал:
– Все будет о’кей, сеньор Innamorate[12]12
Влюбленный (ит.).
[Закрыть]. Говорят, русские девушки еще более страстные, чем итальянки. Вот только… – Он вдруг перешел на шепот и стал озираться по сторонам, – за ними все время ходят два каких-то сеньора. Может, это их мужья? Но тогда почему они живут в разных комнатах? – размышлял вслух портье.
Франческо вошел в бар напротив и заказал кофе. Он уже успел вычислить Машино окно и теперь терпеливо ждал, когда в нем и в окнах поблизости погаснет свет.
Анджей был без памяти, и Маша молча опустилась на стул возле его койки. Он очень изменился за те восемь месяцев, что они не виделись, – похудел и, кажется, помолодел. Нет, даже не помолодел: он казался ей сейчас мальчишкой. Она коснулась его лба. Температуры как будто нет, если и есть, то совсем небольшая. Но почему он без памяти?..
– Франческо? – шепотом окликнула она.
– Да, синьорина?
– Мне кажется… я слыхала, в заливе очень плохой климат. Может, стоит выйти в открытое море?
– Как прикажете, синьорина. А…
– Я не вернусь в город, – решительно заявила Маша. – К черту конкурс. Я остаюсь с ним. Потому что я…
Она спрятала лицо в ладонях и замолчала.
– Я вас понял, синьорина. И все равно вы будете петь в опере. Это говорю вам я, Франческо Грамито-Риччи. Да благословит вас святая Мадонна, синьорина.
День был солнечный и совсем теплый, хотя по реке еще плыли отдельные льдины, а на вербах только недавно проклюнулись мохнатые шарики-почки. Толя разделся до трусов и майки – с утра он красил в мансарде рамы, после обеда принялся за полы. Через десять дней Пасха. Толя дал себе слово, что к Пасхе дом будет готов окончательно и они с бабушкой переберутся в него жить. Таисия Никитична уже облюбовала себе комнату окнами в сад и на холмы. Толя еще не знал, где поселится.
Чертежи сохранились у одного из местных стариков, отец которого работал кучером у прежнего владельца дома. Кто-то принес любительские фотографии фасада и обращенной к реке стороны, помогли рассказ Васильича и его жены. Но больше всего пригодились рассказы Устиньи. Толя помнил их все до последнего слова. Благодаря Устинье он увидел дом живым. Он представлял его так отчетливо и ясно, словно сам прожил в нем долгую – вечную – жизнь. Закладывая фундамент, он уже видел, каким будет дом. И он получился таким, каким Толя его представлял. Вытерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб, он поднял голову и огляделся по сторонам.
С балкончика мансарды открывался вид на реку и заречный луг. Слева был виден кусочек сада с полянкой распускающихся нарциссов. Прилетевшие недавно скворцы, весело галдя, обживали новые скворечники.
Толя вздохнул, подумав о том, что вряд ли скоро увидит Машу. Последнее время он звонил ей раз в месяц. Он помнил наизусть слово в слово все их телефонные разговоры… Да и что тут помнить? Они были похожи друг на друга, как штакетины забора, которым он наконец-то отгородил двор.
И все равно он должен ей позвонить. Сегодня же. Из-за половодья почту в райцентр доставляют через день, и потому сегодня он выходной. Но ждать до завтра нет никакой мочи. Полы можно будет покрасить вечером.
Толя бегом сбежал по лестнице, громко шлепая босыми пятками. Таисия Никитична накрывала стол на веранде во флигеле.
– А я уже собралась звать тебя, да ты, умничка, сам спустился, – сказала она, ставя на стол кастрюлю с горячим борщом. – Думаю, уже пора сажать свеклу и тыквы. И кукурузу с фасолью. Ты куда собрался?
– В райцентр, – бросил Толя, натягивая джемпер.
– А как же обед?
– Обедай без меня.
Он схватил со стола краюху хлеба и жадно вонзил в нее зубы. Хлеб Толя любил больше всего на свете – он словно очищал душу и наполнял тело созидательной силой.
Он шагал вдоль самого берега широко разлившейся реки, не спеша жуя теплый хлеб и испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение.
Ему исполнилось двадцать семь. За последние годы тело возмужало, налилось крепкими мускулами и стало послушным в любой, самой нелегкой работе. Ее, этой работы, было много, очень много. Главное же, была цель – выстроить дом. И вот теперь дом, можно сказать, готов… Честно говоря, его немного страшит пустота, которая наверняка образуется в душе после того, как намеченная цель окажется достигнутой. Правда, есть у него еще одна цель в жизни, но она, увы, недостижима. Разумом он согласен с этим, его разум не перестает напоминать ему, что все хорошо именно так, как есть, но вот сердце чувствует иначе. Оно бьется в гулком бешеном ритме, когда он слышит в трубке Машино такое привычное и родное «Але?».
вспомнились строчки Байрона. Его разум полностью разделяет точку зрения этого лорда – вечного страдальца, поэзию которого он открыл для себя совсем недавно. Но тот же разум и нашептывает лукаво: «Это придумали те, кого не любили. Себе в утешение. Любовь прекрасна. Нет на свете ничего прекраснее любви…»
С Москвой не было связи. Он сидел на лавочке под окном почты и глядел на землю у себя под ногами. Почему-то, когда он смотрел в небо, кружилась голова и тело словно проваливалось в глубокую трещину, разверзшуюся прямо под ним. Это было новое ощущение. Оно оказалось неприятным и тревожным.
Наконец связь наладилась. Телефонистка стукнула ему в окно, он взбежал по ступенькам и буквально вырвал из ее руки тяжелую черную трубку.
– Я вас совсем почти не слышу, – говорил в ней далекий мужской голос. – Говорите погромче.
– Это Толя из Плавней, – крикнул он во всю мощь легких. – Здравствуйте. Я бы хотел поговорить с… со своей сестрой Машей.
В трубке жужжало, гудело, свистело. Это были какие-то космические звуки, и по спине у Толи забегали мурашки. Наконец едва слышный человеческий голос ответил:
– Ее сейчас нет в Москве.
– А где, где она? – еще громче выкрикнул Толя в надежде заглушить этот насмешливый шепот космоса.
– Она в…
Раздались возбужденные голоса, космос внезапно умолк, и Толя отчетливо услышал истеричный Димин голос:
– Да что скрывать? Сбежала она. Осталась в Рио. Знаешь, есть такой город, где чуваки ходят в белых штанах и соломенных шляпах. Так вот, твоя Маша закрутила любовь с одним из этих пижонов и…
В трубке раздались рыдания, потом короткие гудки.
Толя медленно отдал ее смотревшей на него с нескрываемым любопытством телефонистке.
– Спасибо, – машинально сказал он и так же машинально вынул из кармана брюк скомканную трешку.
– Что-то случилось? – спросила девушка, давно догадавшаяся, что у этого странного парня живет в Москве зазноба, которую он почему-то называет сестрой.
– Да. – Толя покорно кивнул. – Она уехала. Наверное, навсегда. Что мне теперь делать, а?
Он смотрел на телефонистку глазами, полными мольбы, словно от ее ответа зависела его дальнейшая жизнь.
– Вернется, – сказала девушка, искренне сочувствуя Толе. – Навсегда не бывает ничего.
– Ты ошибаешься. Она уехала навсегда. Слышишь? На-все-гда. – Он схватил девушку за плечо и больно его стиснул. – Я не хочу без нее жить. Понимаешь? Нет, ты не можешь этого понять. Это никто не сможет понять. Потому что это мне в наказание. Господи, какой же ты жестокий, бессердечный, – твердил Толя, глядя в пространство за спиной испуганной телефонистки. – Мне и в голову прийти не могло, что ты сумеешь изобрести столь страшное наказание.
Он вдруг схватился обеими руками за голову и стал медленно оседать на пол.
Он никак не мог вспомнить, кто эта женщина. Она лежала рядом с ним под простыней, ее смолисто-черные кудри разметались по белизне подушки, щеки были мокры от слез. «Ты плачешь?» – хотелось спросить ему, но он не мог шевельнуть губами. Спать, так хочется спать. Он узнает обо всем потом, когда выспится.
Ян снова скользнул в ту щель, которая, как ему казалось, была под кроватью, и его взору открылась бирюзовая гладь моря. Волны плескались и журчали, покачивая его на своих мягких податливых спинах. Они заполнили собой все от горизонта до горизонта. Ни клочка суши вокруг, ни даже неба. Волны, волны, волны…
Он снова открыл глаза – открыл через силу, словно его кто-то заставил это сделать. Над ним стояла женщина со смолисто-черными волосами, которые почти закрывали ее голую грудь. Она плакала.
Ян протянул руку и коснулся ее плеча.
«Почему ты плачешь?» – мысленно спросил он.
«Ты не любишь меня», – ответила женщина, не размыкая губ.
«Кто ты?» – спросил он, тоже не шевеля губами.
«Неужели ты не помнишь меня? Я Лидия. Лидия».
«Красивое у тебя имя. Но я тебя не помню. Я ничего не помню. Я хочу спать…»
Женщина вдруг упала на колени и громко зарыдала, молотя кулаками по постели.
Ян смотрел на нее с любопытством. Что он должен сделать для того, чтобы эта женщина не плакала?
«Люби меня, – вдруг услышал он. – Люби, люби меня».
Но это сказала не она – она все так же продолжала плакать – слова сами вспыхивали в его мозгу. Внезапно разболелась голова.
«Я не знаю, что это такое. У меня болит голова…» – думал он.
Женщина подняла заплаканное лицо, протянула руку, коснулась ею лба. Боль прошла, и снова захотелось спать. Женщина вскочила, сдернула с него простыню и легла рядом, прижавшись горячим вздрагивающим телом. Потом она стала целовать его в губы, щеки, шею, живот. Он то и дело проваливался в эту бирюзовую щель под кроватью, но она каждый раз вытаскивала его оттуда, касаясь рукой его лба. От столь стремительной смены сна и яви закружилась голова и затошнило. Его вырвало прямо на подушку.
Наступил кромешный мрак.
Анджей, не отрываясь, смотрел на спящую Машу. Она лежала на широком надувном матраце под тентом, свернувшись калачиком, как маленький ребенок. Кто-то, очевидно, Франческо, прикрыл ее широкой махровой простыней – с северо-востока дул свежий ветер.
– Сэр, вам еще нельзя вставать, – сказал шепотом подошедший сзади Франческо и помог Анджею сесть в шезлонг.
– Все в порядке, кэп. Она что, осталась с нами?
– Да. Она сама так решила, как только увидела вас. Хорошая девушка, сэр. Таких на свете очень мало.
Анджей вздохнул и прикрыл глаза ладонью. Он все еще чувствовал ужасную слабость во всем теле.
– Сколько я провалялся? – спросил он у Франческо.
– Трое суток, сэр. Она от вас, можно сказать, не отходила. И ничего не ела. Я заставлял ее насильно пить сок.
– Что с ней теперь будет? – размышлял вслух Анджей. – Назад ей путь заказан.
Франческо смотрел на хозяина с нескрываемым удивлением. В его глазах Маша была идеальной возлюбленной. Той самой мечтой, о которой слагают песни и стихи. Если бы его любила такая девушка, он бы полностью отдался во власть любви.
– А зачем ей возвращаться? – недоуменно спросил он. – Она вас любит, сэр. И вы ее тоже – вы в бреду все время повторяли ее имя. Зачем же ей куда-то возвращаться?
Анджей опять вздохнул и погрузился в раздумья. Да, он на самом деле любил Машу. Ему показалось, будто он бредит, когда, открыв глаза, увидел ее подле себя. Правда, потом он снова бредил, и в бреду к нему приходила другая Маша. Наверное, из-за болезни в его голове все перемешалось – теперь ему стало казаться, будто эти женщины похожи.
Франческо удалился по своим делам, оставив Анджея наедине со спящей девушкой. Он был в полном недоумении. Он любил хозяина и был предан ему всей своей бесхитростной душой истинного моряка. Однако его потрясли до глубины души слова Анджея. Похоже, хозяин сожалеет о том, что девушка осталась. Не дай Бог она узнает об этом. Франческо стиснул кулаки. Судя по всему, она очень горда и независима. И, конечно же, ранима. Нет, он ни за что не позволит хозяину обидеть ее. Он встанет на ее защиту, хоть это и противоречит кодексу чести капитана, обязанного в открытом море во всем беспрекословно повиноваться владельцу судна. Но ведь существует еще кодекс чести человека, настоящего мужчины. Франческо, будучи истинным итальянцем, любовь и уважение к женщине впитал, что называется, с молоком матери. Его хозяин, кажется, поляк, то есть славянин. А это очень загадочная раса. Помнится, в Нью-Орлеане, где Франческо родился и вырос, жил по соседству один человек, жена которого была не то из России, не то еще откуда-то с Востока. Он ее чуть ли не на руках носил и все твердил, что славянки – лучшие женщины в мире, чего нельзя сказать о мужчинах-славянах. (Первый муж этой женщины был болгарином и, как говорили, часто ее бил.)
Хозяин перенес тяжелую болезнь, рассуждал сейчас Франческо, подточившую не только его тело, а и душу тоже, потому не стоит делать поспешных выводов. Возможно, все обойдется. Если же нет…
И Франческо еще крепче стиснул кулаки.
Между тем Маша открыла глаза и увидела сидевшего в шезлонге Анджея.
– Эндрю, – тихонько окликнула она. – Не спишь? – Он поднял веки, улыбнулся и попытался встать, но она, приподнявшись на локте, покачала головой и сказала: – Сиди. Я принесу тебе сока и чего-нибудь поесть. Ты такой худой и бледный.
– Для этого у нас есть стюард. – Анджей хлопнул в ладоши, и тут же появился кудрявый мальчишка-итальянец лет шестнадцати. – Апельсинового сока и немного джина. Ну и что-нибудь поесть.
Через пять минут стюард уже накрыл столик прямо под тентом, принес два тяжелых белых кресла. Маша почувствовала, что очень голодна, и с жадностью набросилась на жареную рыбу и салат. Анджей молча наблюдал за девушкой, потягивая апельсиновый сок, куда капнул немного джина.
– Ты красивая. И очень молодая, – вдруг сказал он. – Еще красивей, чем я представлял тебя все эти месяцы. Что ты могла найти во мне, жалком больном старике?
– Это что: исповедь или проповедь? – удивленно спросила Маша, в упор глядя на Анджея.
Он усмехнулся.
– Очевидно, и то, и другое. Не обращай на меня внимания. Дело в том, что я, похоже, себя разлюбил, вследствие чего больше не верю в собственные чары.
– Ты… ты все время разговаривал со мной в бреду. Я поняла, что ты любишь меня, – тихо сказала Маша.
– Да, я люблю тебя. Больше, чем ты думаешь, – неожиданно громко сказал Анджей и встал. – Я любил тебя каждый день, прожитый в разлуке, но я боялся даже думать о тебе.
– И ты мне ни разу не позвонил, – со вздохом констатировала Маша. – Мне казалось первое время, что я сойду с ума.
– Но я тоже чуть было не сошел с ума, – говорил Анджей, расхаживая по верхней палубе. – И пил как сапожник или как приговоренный к смертной казни. Иногда мне на самом деле кажется, что кто-то приговорил меня к смертной казни через… – Анджей замешкался, подбирая нужное выражение. – Да, через бессилие что-либо изменить.
Маша встала и, подойдя к нему, положила на плечи обе руки и попыталась заглянуть в глаза. Он быстро их отвел.
– В чем дело, любимый? Скажи. Может, я окажусь понятливой.
– Дело в том, что… Господи, все банально, как сам мир, в котором мы живем, – заговорил Анджей, глядя куда-то вбок. – Я женат, имею двоих детей, и все эти так называемые богатства и роскошь принадлежат не мне, а семейству Тэлботов. Стоит мне развестись с женой, и я останусь гол, как сокол. Плюс еще потеряю возможность работать в прессе, ибо старикашка наверняка очень мстителен. К тому же я сам себе вырою глубокую яму, если брошу свою психически больную жену – общественное мнение ни за что мне этого не простит, а в Штатах общественное мнение играет примерно такую же роль, как в вашей стране передовая статья в газете «Правда».
И Анджей криво усмехнулся.
– Но ведь я… вовсе не собиралась выходить за тебя замуж, – сказала Маша, не снимая рук с плеч Анджея. – Поверь, у меня и в мыслях этого не было. Просто я…
– Все знаю, родная. – Анджей взял ее руки в свои и нежно их поцеловал. – Мне кажется, я знаю про тебя все. Ты порыв, мечта, вдохновение. Ты не думала о будущем, уходя среди ночи с этим безумным итальянцем. И если бы не ты, меня, быть может, уже на самом деле не было бы в живых. Я цеплялся за жизнь потому, что рядом была ты. Щарт! – Он вдруг с силой стукнул себя кулаком по лбу. – Отключить бы эту проклятую штуковину с извилинами. Уверен, любая самая паршивая обезьяна в сто раз счастливей самого везучего хомо сапиенса.
Маша изумленно смотрела на Анджея, словно что-то припоминая.
– Ты… ты говоришь по-польски? Я и не знала, что ты… поляк. – Она закрыла глаза, пытаясь что-то вспомнить. – Моя приемная мать учила меня в детстве польскому языку. Я, кажется, еще помню некоторые слова. Она называла меня коречкой и точно так же чертыхалась, как это сделал сейчас ты. Я почти не помню своего отца – он бросил нас, когда мне было шесть лет. С тех пор он так обо мне и не вспомнил. – Маша отвернулась, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слезы. – Он живет в Нью-Йорке. Впрочем, мне бы не хотелось с ним встречаться. Нет, только не это.
И Маша решительно замотала головой.
Ей вдруг стало горько, обидно, одиноко. Она пожалела о своем опрометчивом поступке, вспомнив, что в России остался сын, брат, Толя, наконец, что у Димы наверняка возникнут серьезные неприятности в связи с ее невозвращением на Родину. Он запьет, снова попадет в неврологию. Но путь назад отрезан. Эндрю ее любит, уговаривала она себя Он честный человек, а потому сразу выложил ей всю как есть правду. Она ведь тоже замужем, хотя, наверное, теперь это не имеет никакою значения.
– Эндрю, – сказала она, глядя в морскую даль, – разве для того, чтобы любить друг друга, нужно обязательно иметь письменное разрешение соответствующего казенного заведения? – Она обернулась, собираясь протянуть к нему руки, но он смотрел на нее недоверчиво и даже подозрительно.
– Дом на берегу реки и желтые нарциссы, – бормотал он. – В бреду я видел много желтых цветов. Их подхватило течением и куда-то унесло. Я помню, в той реке было сильное течение. Особенно в половодье. Я не разрешал своей дочери заходить за колышки, между которых натянул колючую проволоку…
Маша почувствовала, что ее оставляют силы. Она успела сесть в кресло.
– Отец, – сказала она, – какой же ты, оказывается, эгоист. Интересно, почему женщины так любят эгоистов?..
Франческо слышал в открытый иллюминатор каюты, что девушка горько плачет. Прошло уже несколько часов с тех пор, как она затворилась там и не хочет никого впускать.
– Оставьте ее в покое, – хмуро бросил хозяин и тоже закрылся в своей каюте.
Франческо пришел к выводу, что они поссорились. «Сьюзен» держала курс на север, следуя нейтральной полосой вдоль берегов Бразилии. Погода была чудесная, океан спокоен. Лишь изредка его глянцевитую поверхность озаряли вспышки молний и где-то далеко урчал гром.
Франческо все порывался спросить у хозяина, будут ли они заходить в Ресифи, чтобы пополнить запасы продовольствия и воды, но тот, судя по всему, спал – он не ответил на стук Франческо в дверь его каюты. Франческо решил плыть до Форталезы, ибо здешние метеосводки обещали усиление восточного ветра и сильные ливни в районе от Масейо до Натала. Быть может, они еще успеют проскочить. Он знал по собственному довольно богатому опыту, что в это время года Атлантический океан на широте экватора похож на кастрюлю с кипящим супом. Пока им везло. Но истинный моряк не должен долго полагаться на Фортуну.
Наконец Франческо, не выдержав, решительно постучал в каюту Маши. Дверь тут же распахнулась. Девушка стояла на пороге в длинной – почти до колен – тельняшке с надписью «Сьюзен» на груди и босая. У нее было зареванное лицо, но тем не менее она улыбалась Франческо.
Она посторонилась, пропуская его в каюту, и села на смятое покрывало койки.
– Садитесь, – сказала она, указывая на стул возле столика с зеркалом. – Со мной все в порядке. Просто я пережила потрясение. – Она схватила со стола пачку с сигаретами и нервно закурила.
– Вам нельзя… – начал было Франческо, но она его перебила:
– Знаю. Но вряд ли я когда-нибудь буду петь на настоящей сцене. Разве что на подмостках какого-нибудь стриптиз-бара или кабаре. И то если повезет.
Она жадно затянулась дымом.
– Вы жалеете о том, что…
– Ни о чем я не жалею. С тех пор, как исчез мой брат, я места себе не нахожу. Какая ирония судьбы – потерять брата и вдруг найти отца.
Маша истерично расхохоталась.
Франческо ничего не понимал, и Маша, видя его растерянность, поспешила пояснить:
– Эндрю Смит, он же Анджей Ковальский. Мой родной отец. Но я почему-то не слишком рада встрече с ним. Как вы думаете – почему?
До Франческо с трудом дошел смысл Машиных слов. Но он с ходу оценил ситуацию.
– Синьорина, разрешите вас поздравить. Он очень богат и, как мне кажется, не пожалеет для своей красавицы дочери немного денег. Правда, я искренне сочувствую мистеру Смиту – обретя дочь, он одновременно потерял возлюбленную. И какую. Я бы, наверное, подобного удара не пережил.
