Текст книги "Яд в крови"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Наталья Калинина
Яд в крови
Продолжение романа «Любимые и покинутые»
ЧТЕНИЕ 1
«Чтение 1» – это самые увлекательные, самые трогательные и душевные романы, написанные сегодня и о нас! Невероятные повороты человеческой жизни, большие чувства, откровенная любовь и горькие страсти – все это в романах нашей популярной серии, и все это в романе Натальи Калининой «Яд в крови», логическом продолжении книга «Любимые и покинутые».
С любимыми на самом деле трудно расставаться. Тем более, когда оставляешь их в беде. Честно признаюсь: написав первую книгу и отдав ее в издательство, я почувствовала в душе пустоту. Я не знала, что случилось с Анджеем Ковальским – оставив жену, дочку и первую жену Юстину, он словно растворился в ночи. Я очень боялась за Машу-маленькую, пережившую разочарование в первой любви: Анатолий решил посвятить свою жизнь Богу. Я чувствовала, что Юстина-Устинья будет мучиться от того, что совершила страшный грех…
Герои книги приходили ко мне по ночам. И все хотели счастья. Все, кроме Юстины, ожидавшей неминуемого возмездия. И я не смогла их прогнать, мне самой интересно было узнать о том, как сложится в дальнейшем судьба людей, с которыми я провела целый год моей жизни. Я населила ими какой-то параллельный мир, и этот мир стал мне ближе и реальней того, в котором я живу. Впрочем, здесь живет моя телесная оболочка. Остальное – в мире тех, без которых я уже не мыслю своего существования. И книга продолжается…
Наталья Калинина
Обуздай свою страсть – и ты многого достигнешь.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Последние дни на рассвете над рекой низко стлался ярко-белый туман, и женщина, шумно плескавшаяся в воде, была защищена его непроницаемой для постороннего взгляда стеной. Она купалась здесь каждое утро с тех пор, как пали рассветные туманы. До этого Иван никого на косе не видел. Его палатка стояла на отшибе, вдали от дорог и людных мест. За целую неделю он не встретил ни души, если не считать тех, кто проплывал мимо на баржах и пароходах. У него был японский транзистор, привезенный отцом из загранки. Пока не сели батарейки, он слушал по вечерам прямую трансляцию из Москвы концертов Вана Клиберна. Музыка Рахманинова и Шумана настроила его на романтический лад. А тут еще эта женщина в тумане…
Он с самого начала знал, что это была женщина. Еще до того, как увидел ее в свой старый цейсовский бинокль, когда в тумане образовалась полупрозрачная плешь. Кажется, она была нагая, худощавая и очень загорелая. Он отшвырнул бинокль в траву, на ходу стащил ковбойку и брюки и ринулся в туман, сознавая, что не имеет никакого права нарушать чужое одиночество. Он бежал на этот шумный плеск воды и спугнул стайку диких гусей…
После он сидел на берегу у кромки воды и ждал, когда рассеется туман. Подул ветер, клубы разом унесло куда-то вверх, растворив в июльской жаре. Обнажилась речная гладь, кое-где подернутая чешуйчатой серебряной рябью. Ни гусей, ни женщины не было.
Иван пролежал до полудня в своей душной сумрачной палатке, думая обо всем сразу и ни о чем конкретно. Все девушки одинаковы… И эта тоже, если она существует на самом деле, а не в его воображении. Рано или поздно изменит кому-то. Зато он теперь свободен. Он никогда, никогда не женится… Мать будет очень рада. Она ревнует его к девушкам и даже к друзьям. Юлю невзлюбила с первого взгляда… Хорошо, что он уехал один. Пускай в тумане плещутся дикие гуси… Птицы, деревья, луговые цветы, звезды – ему так спокойно всю эту неделю. Словно сама природа взяла под свое крылышко. Еще музыка этого потрясающего американца, который не играет, а словно с небом разговаривает. Глупые девчонки все до одной в него влюблены. В Христа, наверное, тоже влюблялись, если он существовал на самом деле… Юля предпочла какого-то спортсмена. А вот мама понимает в мужской красоте, мышцам предпочитая душу и интеллект.
Его мысли окончательно смешались, он заснул и проспал чуть ли не до заката. Проснулся от голода и торопливо заглотнул полпачки галет, запив теплой речной водой.
Захотелось сплавать на противоположный берег – он еще не бывал там. Течением снесло метров на пятьдесят вниз. Здесь берег был пониже, и наверняка в половодье все эти вербы и тополя заливались водой. Земля оказалась сухой и в трещинах от зноя. Он поднял несколько ракушек, рассыпавшихся в ладони в пыль. Тропинка вела в наполовину мертвый лес, круто сворачивала вправо, брала вверх. Взойдя на довольно высокий холм, Иван остановился, прикрыв глаза ладошкой от слепяще желтых лучей заката.
В неглубокой ложбине меж кустов боярышника и шиповника оказалась большая бревенчатая изба старой постройки – бревна, из которых она была сложена, приобрели тот густой оттенок темно-зеленого цвета, каким окрашивается зрелая июльская листва, вдоволь напитавшаяся солнцем и светом. Оглядевшись, Иван увидел еще и странное круглое строение в глубоких трещинах серой штукатурки. Из его куполообразной крыши росли молодые деревца. Поодаль разглядел стену, тоже из камня. Судя по всему, сложена не на один век, да и веков с тех пор, похоже, прошло несколько…
Иван хотел было направиться к избе, но тут вспомнил, что на нем нет ничего, кроме коротких – красных – баскетбольных трусов. Он стоял в нерешительности, озираясь по сторонам, как вдруг увидел женщину в синем платье крупным горошком. Он невольно попятился в кусты. Женщина его заметила и решительным шагом направилась к нему. Была она загорелая, крепко сбитая. И лет ей было довольно много – честно говоря, Иван не мог определять возраст женщин и всех без исключения делил на две категории: молодые и старые. Эта женщина явно принадлежала ко второй.
– Здравствуйте, – сказал он, когда женщина оказалась на расстоянии примерно двух метров. – Извините, я приплыл с того берега. Я не знал, что здесь есть люди. Сейчас я уплыву назад.
Женщина смотрела на Ивана, сощурив от солнца глаза. На ее лице он не увидел ни любопытства, ни раздражения по случаю его вторжения. Она сказала:
– Здравствуй, мОлодец. Заходи, коль пришел. Мы как раз чай пить собрались…
…Иван сидел за круглым столом под навесом, оплетенным диким виноградом, в окружении четырех пожилых женщин, годившихся ему скорее в бабушки, чем в матери. Пили чай с медом, дикой малиной, пышками. К столбу, подпиравшему свод беседки, было прибито большое распятие, и Иван, поднимая глаза от чашки, видел перед собой темное деревянное лицо, искаженное мукой покорности и боли. Он знал – из фильмов и книг (в доме Лемешевых беседы на религиозные темы не велись), что это Иисус Христос. Религия Ивана не интересовала, но он любил старину и все, отличающееся от современной однообразности.
Он испытывал сейчас странную взволнованную приподнятость. В то же время хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы проверить, не сон ли это. Но если это был сон, лучше не просыпаться…
– Живем чем Бог послал, – рассказывала женщина в платье горошком, у которой странное имя – Перпетуя. – Уже почти два года живем. С тех пор, как наш монастырь закрыли. Кое-кто из сестер в миру прижился, те, что помоложе, даже семьями обзавелись, мы же не сумели принять мирские законы и правила. Так вот и живем под крылышком Господним.
– И вас… не трогают? – поинтересовался Иван.
– Хвала и слава Господу нашему, берегущему нас от напастей и бед. – Перпетуя перекрестилась. – Может, тронули бы, кабы не сестра Лоида. – Она посмотрела на самую старшую из женщин, черноглазую, с римским профилем и худыми длинными пальцами.
Все четверо перекрестились и возвели глаза к потолку беседки-навеса, сквозь листья которой начали проглядывать голубые июльские звезды.
– А где Лидия? – вдруг спросила Перпетуя. – Что-то я не видела ее сегодня.
Ей никто не ответил. Иван, весь какой-то расслабленный и разомлевший (давно, очень давно не чувствовал он себя так легко и приятно), облокотясь затылком о столбик, слушал ночную музыку цикад – она всегда вызывала в его памяти Третий концерт Рахманинова.
Женщины не спрашивали, кто он, откуда и зачем появился в здешних краях. Они были с ним открыты и доверчивы, ничего не требуя взамен. Это были какие-то новые отношения. Но Иван не смог бы объяснить себе толком, в чем их новизна.
Он думал о том, что надо бы встать, поблагодарить радушных хозяек за чай и ласку и, как говорится, откланяться. Но ему очень не хотелось возвращаться в свою палатку в угрюмой ночной тени леса. Впервые за неделю он почувствовал, что сыт одиночеством. Все, больше не выдержит.
Вдруг старуха с римским профилем – Лоида – сказала:
– Можешь переночевать на сеновале. Тебе не стоит сегодня возвращаться туда. Там бродят злые духи.
Иван не нашелся что ответить на столь необычно мотивированное предложение Лоиды – разумеется, в духов злых и добрых тоже он не верил. Но приглашение переночевать на сеновале было им принято с благодарностью, которую он выразил коротким «сп-бо», сказанным прерывающимся от волнения голосом.
На сеновале было душно, мягко и очень уютно. Иван мгновенно заснул. И через какое-то время так же мгновенно проснулся.
В маленькое окошко наверху заглядывала луна. Он слышал чьи-то торопливые шаги, шорох травы или одежды. Казалось, кто-то бегает поблизости, и у этого кого-то много мягких лапок или ног.
Иван встал и подошел к дверному проему – он нарочно не закрыл на ночь дверь, чтобы было не так жарко. Выглянул наружу. По полянке перед сарайчиком носилась темная тень, время от времени чем-то тускло поблескивая и позвякивая. Женская тень, понял Иван, приглядевшись внимательней. Женщина бегала по кругу, то и дело высоко подпрыгивая. Она была в длинной широкой юбке и с распущенными по плечам волосами. Это все, что смог разглядеть Иван в не слишком щедром лунном свете.
Вдруг она подскочила к нему, схватила за руку, увлекла за собой. Он споткнулся несколько раз, но она не дала ему упасть, потом его точно кто-то подхватил под руки и понес. В ушах свистел ветер. На душе стало весело и бесшабашно.
Рука женщины была прохладной и очень цепкой. Подняв голову, Иван увидел над собой ухмыляющееся лицо луны. Ему тоже стало смешно. Он громко расхохотался и упал на землю.
Женщина тут же очутилась рядом. Она смеялась. Иван увидел, что она молода и красива. Впрочем, в лунном свете все кажется либо красивым, либо безобразным. Так думал Иван.
– Тебя зовут Лидией? – спросил он женщину. – И это ты купалась в тумане на том берегу, – утвердительно сказал он.
Вместо ответа она рассмеялась еще заливистей.
– Чего смеешься? Я ведь угадал, скажи?
Она перестала смеяться, повернула к Ивану голову и серьезно на него посмотрела.
– Меня зовут Иван. Я живу на том берегу. В палатке. А ты… ты живешь здесь?
Она смотрела на него так, точно была чем-то удивлена. У нее были крупные, но правильные черты лица и темные волнистые волосы.
– Ты цыганка? – неожиданно спросил Иван.
Она кивнула, все так же удивленно его разглядывая. Ему сделалось неловко под ее пристальным немигающим взглядом, и он сказал:
– Хватит меня гипнотизировать. Мужчины гипнозу не поддаются. Тем более молодые. Ну, я пошел спать. Спокойной ночи, красавица.
Он встал на ноги. Женщина тоже встала.
– Ты очень плохо воспитана, – сказал Иван. – Ты должна ответить мне: «Спокойной ночи, добрый мОлодец».
Он направился в сторону сарайчика. Она шла за ним по пятам. «ЧуднО как-то, – думал Иван. – Я, конечно, не ханжа, но нельзя же вот так, сразу…»
Он остановился на пороге и сказал:
– Послушай, я тут в гостях. И мне как-то неудобно… Тем более что они настоящие монашки. Или же это считается в ваших местах верхом гостеприимства? Но я, похоже, сейчас не смогу. Как бы это тебе объяснить… Я пережил удар.
Она вдруг улыбнулась ему, сверкнув зубами, обняла, быстро поцеловала в щеку и шмыгнула мимо в сарайчик. Но свернула не налево, где спал Иван, а в противоположную сторону.
Он еще какое-то время стоял в раздумье, потом поплелся к себе. И заснул только на рассвете, удрученный своей импотенцией (пусть временной, все равно это очень тревожный симптом) и тем, что с изменой Юли завершилась целая полоса в его жизни. Самая, наверное, радостная. Ибо Юля была его первой любовью.
Проснулся он, судя по солнцу, поздно. Встал, стряхнул с трусов сено, устыдившись своего почти голого вида. Увидел Перпетую, бредущую к дому с двумя полными ведрами воды. Подбежал, забрал ведра, бросив на ходу «здрасьте».
Она спросила у него на крыльце:
– Лидию видел?
– Да. Мы с ней… В общем, она пригласила меня на танец. – Он поставил ведра на лавку в сенях и потер не привыкшие к тяжестям ладони. – Но она такая неразговорчивая.
Перпетуя смотрела на Ивана внимательно и, как ему показалось, испытующе. Внезапно она протянула руку и похлопала его по плечу.
– Ты хороший парень, – сказала она. – Храни тебя Господь. Я, признаться, боялась, что ты воспользуешься случаем и добротой Лидии. Она так наивна и совсем беззащитна. Настоящее дитя природы. Спасибо тебе. Можешь, если хочешь, пожить у нас несколько дней. Работа для тебя найдется. Лидия глухонемая. Она немножко понимает по губам, но больше чувствует. Говорить не может совсем.
С помощью Лидии Иван перевез с противоположного берега свое имущество. Он сидел на веслах, а она безостановочно вычерпывала ковшом воду из полусгнившего баркаса. Из тушенки сварили замечательный борщ. В сумерках они с Лидией три раза прошлись бреднем возле берега и наловили ведро рыбы. В ту ночь Иван спал как убитый, и ему снилось, что Лидия танцует. Она, наверное, на самом деле танцевала, потому что он проснулся раньше нее и, выходя во двор, нечаянно увидел спящую девушку. Ее волосы разметались по большой голубой подушке, из-под пестрого одеяла торчали босые ноги с грубыми пятками. Лидия спала на спине с открытым ртом. Она показалась Ивану совсем девчонкой. Он вспомнил, что днем на его вопрос, сколько ей лет, она старательно вывела пальцем на горячем песке «100» и серьезно посмотрела ему в глаза.
Женщины по утрам и вечерам молились в маленькой часовенке, где тоже висело распятие и вырезанная из журнала картинка «Мария с младенцем» Рафаэля. В остальное время занимались огородом, хозяйством (они держали трех коз и с десяток кур), рукоделием.
Ивана попросили помочь заготовить в зиму дрова.
Он отпиливал сухие ветки, тут же рубил их, а Лидия, впрягшись в тачку с велосипедными колесами, возила их в дровяник. За пять дней они заготовили целую гору дров. У Ивана обгорела спина, и Перпетуя каждый вечер мазала ее густой белой мазью из поллитровой банки.
Как-то, смазывая Ивану спину, Перпетуя сказала:
– Ну вот, я так и знала: Лидия влюбилась в тебя. Не знаю, что делать теперь. Может, Лоида поможет.
Иван уже догадывался о чувствах Лидии. Он симпатизировал девушке – она была по-настоящему красива, но, анализируя ночами свое чувство к ней, пришел к выводу, что так любят собаку – пылко, преданно, до слез и боли при одной мысли о том, что с дорогим существом может что-то случиться, но это чувство примитивно и однобоко. Но собака иного и не требует. А вот Лидия…
Про нее Иван знал мало, точнее, совсем ничего не знал.
За столом она часто и подолгу смотрела на него, чем приводила в смущение, а когда Иван поднимал на нее глаза, своих не отводила. Первым всегда отводил взгляд он. Они вместе купались в реке – Лидия купалась в трусиках и белой маечке, плотно облегавшей стройное тело. Она нисколько не стыдилась, когда майка, намокнув, прилипала к коже и становилась прозрачной. Под ней обозначались высокие груди с темными сосками.
Как-то они переплыли на другой берег и углубились в лес. Иван, увидев место, где совсем недавно стояла его палатка, почувствовал ностальгию, ибо и та полоса его жизни, отмеченная до боли острой жаждой полного одиночества, тоже завершилась. Новая, теперешняя, полоса пока была отмечена полной неизвестностью. Правда, одно точно известно: домой он не хочет. Он никуда не хочет. И в то же время знает, что так вечно продолжаться не может.
– Лоида? А чем может помочь Лоида? – спросил вдруг Иван у Перпетуи.
– Она все может, – загадочно ответила та и громко зашуршала целлофаном, которым была закрыта банка с мазью. – Хоть это, говорят, грех.
Перпетуя быстро перекрестилась и что-то прошептала.
…Они с Лидией так и спади в разных концах сеновала, только теперь Лидия по ночам не танцевала. Как-то, проснувшись среди ночи, он решил выйти за малой нуждой. Возвращаясь, увидел сидящую на порожке Лидию. Она была в тех же трусах и майке, в каких купалась. Ивану показалось, что Лидия за последние дни заметно похудела – днем ему некогда было обращать на это внимание. Правда, лунный свет так обманчив…
Он сел рядом и положил руку ей на плечо, – почему-то ему показалось, что Лидия очень нуждается сейчас в его хотя бы скупой и сдержанной ласке. Он не ошибся.
Она вдруг прижалась к его плечу и зарыдала.
– Ну, что ты, что ты… – Иван растерялся. Он обнял ее, крепко прижал к себе, невольно вздрогнув от прикосновения ее упругих грудей к своему голому телу.
Лидия уцепилась руками ему за шею, прижалась еще крепче. По телу Ивана прокатилась волна дрожи – он вдруг почувствовал острое живительное желание.
«Что делать? – пронеслось в мозгу. – Она тоже хочет меня… Если у меня сейчас получится с ней, значит, я излечился… Но нельзя быть эгоистом… А что дальше?..»
Он потянулся к ее губам, и они раскрылись ему навстречу. Он встал, не отпуская Лидию от себя – захотелось почувствовать ее всем телом. Она привстала на пальчики, но ему все равно пришлось наклонить голову – Иван был рослым парнем.
«Ей даже не объяснишься в любви, – подумал он. – Но ведь я, наверное, и не люблю ее…»
Она вдруг уперлась ему в грудь руками и с силой оттолкнулась.
– Ты что? – удивился он.
Лидия стиснула руки в кулаки и стала колотить ими себя по голове, лицу, груди. Он опешил поначалу, потом поймал ее за запястья и попытался снова привлечь к себе.
Она вывернулась, высвободила с силой свои руки и побежала в сторону реки. Иван бросился за ней. Ночь была темная, он несколько раз спотыкался о кочки и ветки. Он слышал, как Лидия с шумным плеском бросилась в воду и поплыла. Не долго думая он поплыл следом.
Их обоих снесло течением на ту косу, где Лидия купалась в утреннем тумане. Иван догнал ее, когда она уже вылезала из воды, схватил обеими руками за талию. Лидия не стала вырываться. Обессиленные, они рухнули на мокрый песок, тяжело и шумно дыша.
«Мне будет не хватать ее, – подумал Иван. – Может, взять ее с собой?.. Но что скажет мама?.. На каких правах она будет жить у нас?.. Любимой собачонки? Или моей рабыни?..»
Вдруг Лидия схватила его за руку, поднесла ее к своим губам и нежно поцеловала.
– Ты что? – Он смутился. – Это… это я должен тебе руки целовать.
Она улыбалась и качала головой. Потом взяла вторую руку и приложила к своей левой груди, туда, где отчаянно колотилось ее сердечко.
Иван крепко и, наверное, больно обхватил ее и прижал к себе. Он слышал, как она рассмеялась. Совсем так, как в ночь их первой встречи.
Он нашел Перпетую возле реки, где она стирала в корыте белье. Сел на песок у ее ног и сказал, глядя в какую-то точку на противоположном берегу:
– Перпетуя, ты знаешь… мы… Это случилось. Если бы я не сделал этого, она бы… она все что угодно могла с собой сделать. Перпетуя, что теперь будет? Я так виноват перед вами. Вы приняли меня как… лучше, чем родного, а я…
Перпетуя перестала стирать. Она обошла вокруг колоды, на которой стояло корыто, и села на песок рядом с Иваном.
– Никто ни в чем не виноват. Я с самого начала знала, что этому случиться. И Лоида знала. Ты очень хороший парень. Любите друг друга на здоровье. Да благословит вас Господь.
– Перпетуя, но я… я не могу на ней жениться. Я вообще не собираюсь жениться. Понимаешь, я совсем недавно испытал большое разочарование в любви. Мне изменила любимая девушка. Я долго не мог… Лидия помогла мне снова почувствовать себя мужчиной. Но ведь она… Да она просто не сможет жить в городе. И потом моя мама… Она любит меня как сумасшедшая. Я… я не знаю, что делать.
– А ничего делать не надо. – Перпетуя смотрела вдаль, на диких гусей, плескавшихся возле косы.
– Но ведь лето… не вечно. Я учусь в университете. Я не знаю, как объяснить ей, что мне скоро придется уехать. Да и… я буду по ней скучать. Очень.
– Не думай ни о чем дурном, – сказала Перпетуя. – На все воля Божья. Я поговорю с Лоидой.
– О чем ты с ней поговоришь? – не понял Иван.
– Так, кое о чем. Ты не бойся, тебе от этого хуже не станет. Мы любим тебя как родного сына. И лето не скоро кончится. У вас много времени впереди.
Перпетуя говорила что-то еще, а Иван, убаюканный ее голосом, растянулся на теплом песке и сладко заснул. Он не спал минувшей ночью ни минуты.
…Август выдался сухим и жарким. Вода в реке была очень теплая и слегка пахла тиной и водорослями. Они с Лидией купались теперь ночами, переплывая на косу и иной раз оставаясь там до рассвета. Спали они вместе, подстелив вместо простыни пестрое одеяло Лидии и накрываясь от комаров широким покрывалом из марли, которое сшила для них Перпетуя. Лидия научилась выговаривать «Ивэн», неестественно широко растягивая губы. Выяснилось, что она не умела ни читать, ни писать – знала лишь отдельные буквы и цифры. Иван попытался узнать у Перпетуи хоть что-то о своей странной возлюбленной, но та отвечала на его вопросы уклончиво. Приблудилась прошлой весной. (Так и сказала – приблудилась, а не пришла или пристала.) Была вся в грязи и худая, как доска. Одета в какое-то непонятное тряпье, которое пришлось сжечь. Да, похожа на цыганку, но никогда никто из них не видел, чтобы она плясала по-цыгански или хотя бы трясла плечами. Лоида считает ее ассирийкой. Заметно подросла за эти полтора года. Сколько ей лет?.. Лоида говорит, не больше двенадцати.
Иван ужаснулся этому последнему сообщению, и Перпетуя поспешила его успокоить.
– У них это все равно, что у нас двадцать пять. Они рано развиваются – в десять многие из них выходят замуж. Подозреваю, она была уже не девушка, когда приблудилась к нам.
И Перпетуя вопросительно посмотрела на Ивана.
Он смутился и покраснел.
– Я… я не знаю, – пробормотал он. – Я был словно во сне. Это случилось как будто помимо моей воли. Я… я не знаю.
Перпетуя улыбнулась и похлопала его по плечу.
– Не надо думать ни о чем дурном. Мне кажется, Лидия очень счастлива. И ты тоже.
– Да, – согласился Иван. – Но это какое-то странное счастье. Я всегда представлял счастье… другим.
– Одному Богу известно, каким должно быть человеческое счастье, – сказала Перпетуя. – Я тоже, когда была молодой, думала о счастье совсем иначе, чем сейчас.
Однажды Иван обнаружил, что Лидия умеет читать его мысли. Они только что искупались в реке и теперь лежали на пестром одеяле Лидии абсолютно нагие – в сарайчике было градусов сорок, если не больше. Иван подумал: «Она очень красивая, темпераментная, но… дикая какая-то. Хочется нежных неторопливых ласк. Я так соскучился по таким ласкам. Ведь я все-таки европеец. Был им когда-то по крайней мере…»
Он вспомнил Ленинград, где родился и куда вернулся с родителями сразу после войны. Иван обожал его дворцы и музеи, мать с детства водила его на спектакли в Мариинку. Она же возбудила его интерес, а потом сумасшедшую любовь к этому удивительному американцу – Вану Клиберну. Вдвоем они пробирались на его концерты всеми правдами и неправдами, слушали ночами его пластинки. (Мать была очень музыкальна, имела абсолютный слух.) Ивану сейчас очень не хватало музыки. Проклятые батарейки, как они быстро сели…
Внезапно Лидия резко вскочила и, метнувшись на ту половину, где раньше спал Иван и где по-прежнему лежали его вещи, вернулась через несколько минут с транзистором. Она улыбалась, крепко прижимая приемник к тому месту, где находится солнечное сплетение. Вдруг она закрыла глаза, ее лицо сделалось серьезным и сосредоточенным, на лбу появилась морщина. Иван в изумлении смотрел на девушку. Так продолжалось минуты две. Потом Лидия открыла глаза, ударила ладошкой по корпусу приемника и протянула его Ивану.
– Он не работает, – сказал он. – Чертовы батарейки сели.
Он машинально повернул ручку и услышал голос Трошина, певшего «Подмосковные вечера». Лидия улыбалась и смотрела на него чуть-чуть раскосыми блестящими глазами.
– Ты колдунья, – сказал Иван. – Добрая колдунья. Иди сюда, я поцелую тебя…
В ту ночь Лидия ласкала его долго и очень нежно, целуя каждый сантиметр его кожи. Он лежал в блаженной истоме, боясь пошевелиться. Ему казалось, будто все тело испытывает непрекращающийся оргазм. Обессиленный наслаждением, он нырял в пучину, всплывал, желая еще и еще наслаждения. В конце концов Лидия легла на него, обхватила руками его ягодицы, вытянула ноги. Он вошел в нее, почувствовав, как возликовала ее плоть, и провалился в полный неземного блаженства сон. Ему снилась красивая печальная женщина. Она держала его на руках и говорила что-то на непонятном языке. Он был большой и очень тяжелый, он видел свои босые пальцы – они были в запекшейся грязи. Женщина ходила с ним по комнате и что-то ему пела. Потом она спустила его на пол, и он стал маленьким. Женщина наклонилась над ним, но теперь у нее было лицо Перпетуи…
Иван открыл глаза. Лидия лежала к нему спиной, свернувшись в маленький горячий комочек. Он просунул руку под ее спину, подогнул колени и прижался к ней всем телом.
– Счастье, – шептали его губы, – какое счастье…
Друзья единодушно избрали Машу королевой рок-н-ролла. Она отплясывала этот танец еще искусней и бесшабашней, чем в тех американских фильмах, которые крутили на правительственных дачах и закрытых просмотрах для самых избранных людей столицы.
Маша была желанной гостьей на всех, даже «взрослых» вечеринках. К своим партнерам по танцу она относилась сугубо профессионально, не позволяя им никаких лишних жестов. Она черпала энергию в самой музыке, в хриплом от избытка чувственности голосе Элвиса Пресли – ее единственного кумира, из верности которому она не позволяла себе ничего лишнего, не говоря уж о поцелуях и всем прочем.
Маша была украшением вечеринок, экзотическим блюдом, возбуждавшим сексуально заранее сложившиеся пары, наркотиком (ими еще только начинали у нас баловаться, причем как-то неохотно и несерьезно, в основном в сферах «золотой молодежи»).
В то лето Маша с блеском сдала экзамены в Иняз. Она не захотела никуда уезжать в августе: в Москве чувствовала себя как рыба в воде.
У Маши не было близких подруг, кому она могла бы поверять свои тайны. Впрочем, и тайн особых не было, если не считать всепоглощающей любви к Элвису Пресли, ради которого она не только говорила по-американски, но и думала и даже видела сны. Бывавший время от времени за границей Николай Петрович из каждой поездки привозил своей любимице пластинки «этого буржуйского красавца», как он называл с ироничной симпатией Элвиса Пресли. Маша занималась под его песни балетом, импровизировала на их темы на рояле (ее приглашали на вечеринки еще из-за этого). В ее комнате царили дух и даже призрак Элвиса Пресли, взиравшего на нее со всех четырех стен и плюшевых штор.
Между делом Маша выучила английскому, вернее, его американскому варианту, Устинью, теперь легко болтавшую с ней на бытовые темы. Правда, при Николае Петровиче они говорили по-русски – он не понимал английские слова и сердился, уходил из комнаты, – но втроем они сходились очень редко, не чаще раза в неделю, а то и в две. Устинья жила главным образом на даче, в Москве без нужды появлялась крайне редко. От Москвы у нее болела голова. В московской квартире балом правила домработница Женя, в отличие от бестолковой и медлительной Веры умевшая в пять минут накрыть роскошный стол и даже сервировать его подобающими сортами напитков. Женя была не дура выпить и погулять с мужиками, но она искренне любила Машу, и Устинья ей за это многое спускала с рук. Машу, как она знала, можно было спокойно оставить на попечение Жени.
Устинья немного располнела, выкрасила волосы в светло-русый цвет, сделала модную короткую стрижку. Впрочем, теперь она была не Устиньей и даже не Юстиной, а Марьей Сергеевной. На Марью Сергеевну она не походила ничем, разве что желанием быть предоставленной самой себе и собственным причудам. Правда, причуды Устиньи – Марьи Сергеевны сильно отличались от причуд настоящей Марьи Сергеевны.
Устинья выращивала на даче какие-то особые сорта клубники и гиацинтов. По ее заказу построили оранжерею, оборудование для которой выписали из самой Голландии. Иногда Устинья с утра до вечера проводила время в своей оранжерее, часто там и обедала. В доме – и московском, и подмосковном – в любое время года стояли букеты свежих, пахнущих сладкой печалью разноцветных гиацинтов и вазы с крупной клубникой. Николаю Петровичу завидовали многие из тех, с кем доводилось общаться по долгу службы. У большинства ответственных работников партийного и государственного аппарата нередко возникали проблемы с женами, ведущими праздный, а потому весьма легкомысленный образ жизни. Николай Петрович еще ни разу не пожалел о том, что соединил свою жизнь с Устиньей. Что касается Устиньи, она, кажется, тоже была всем довольна. Впрочем, это была уже не та Устинья…
В лето своего поступления в институт Маша на даче появлялась редко – поняла вдруг, что ей противопоказаны покой и размышления. Ее жизнь и спасение заключались в вечном движении. Как и жизнь ее кумира из далекой Америки.
В тот вечер Маша нашла Устинью в оранжерее с гиацинтами и сказала по-русски:
– Срочно требуется твоя помощь. Этот чувак, похоже, накурился какой-то гадости, и у него не все в порядке с мозгами. Я с трудом засунула его в машину. Идем скорее.
Устинья не без труда поднялась с маленькой скамеечки: она выкапывала луковицы ранних – так называемых римских – гиацинтов, которыми собиралась засадить полянку возле веранды. На Устинье были японские нейлоновые брюки в обтяжку модного в том сезоне цвета «электрик» и белая водолазка. Устинья сейчас показалась Маше очень похожей на Софи Лорен в одном из ее последних фильмов. В любое другое время Маша непременно сказала бы ей об этом – их с Устиньей по-прежнему связывали очень теплые отношения. Но сейчас ей было не до того.
– Кто, коречка? – спросила Устинья, вытирая руки о тряпку.
– Я не спросила, как его зовут. Он какой-то родственник Вики Пономаревой. Понимаешь, он надоел им до чертиков – то вены хотел себе перерезать, то из петли его вынули. Отец сказал: или он, или я. Ну а мать, ты знаешь, сама с большим комсомольским…
– Где он?
– В комнате для гостей. Скорей, его просто наизнанку выворачивает. И все время чушь какую-то порет…
Парень лежал на диване, широко раскинув руки и ноги, и крепко спал. Белая тенниска была в грязи и в каплях крови. В комнате воняло блевотиной.
