Текст книги "Яд в крови"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Девушка поднялась с колен и вышла из церкви, не оглядываясь, пошла в сторону улицы Горького. Он нагнал ее возле Дома композиторов, тихо окликнул по имени. Она обернулась, и он поразился мягкому сиянию больших темно-зеленых глаз.
– Извините, но мы, кажется, знакомы, – сказал он и слегка поклонился. – Вас зовут Маша, не так ли?
Он не без удовольствия во второй раз произнес это имя вслух.
– Да. – Она узнала его и улыбнулась, невольно вспомнив Яна и вчерашний счастливый день.
– Если разрешите, я вас немного провожу. Не бойтесь, я вовсе не собираюсь навязываться вам в поклонники. Просто мне хорошо рядом с вами.
– Пожалуйста, – сказала она и снова улыбнулась.
Он взял ее под руку, и она этому совсем не удивилась.
– Вы молились за своего… суженого. Кажется, это так называется по-русски? Что вы просили у девы Марии?
– Чтобы она хранила его. Я слышала, Богоматерь покровительствует тем, кто в море.
– Он моряк?
– Да. Только он не… – Маша собралась было объяснить этому странноватому, но очень симпатичному незнакомцу, что Ян ей не суженый, а родной брат, но в последний момент почему-то передумала. – Он завтра уходит в дальнее плаванье. Я теперь его не скоро увижу. – Она вздохнула.
Он слегка сжал ее локоть – ему вдруг стало искренне жаль эту девушку, надолго разлученную с возлюбленным.
– Давайте зайдем куда-нибудь и выпьем кофе, если, конечно, вы не боитесь показываться в общественных местах с иностранцем.
– Нет, не боюсь.
– Тогда пошли в «Националь». Там, по крайней мере, за нами будут наблюдать капитаны и майоры, а не всякая шан-тра-па. Я правильно произнес это смешное русское слово? – Анджей рассмеялся. Маше почудились знакомые интонации в его смехе, она нахмурила брови, что-то припоминая. Но ниточка, за которую она было ухватилась, оборвалась. – Наверное, мне пора представиться. Эндрю Смит, писатель, журналист, бездельник, состоятельный американец ну и так далее.
– Но почему вы так здорово говорите по-русски? Даже почти без акцента? – спросила Маша, пытливо вглядываясь в лицо Анджея.
– О, это долгая и грустная история. Быть может, когда-нибудь я расскажу вам ее. Или подарю роман, в котором пытаюсь ее описать. Love story[8]8
История любви (англ.).
[Закрыть], необычная своей обычностью и заурядностью. И тем не менее оказавшая влияние на всю мою дальнейшую судьбу. Боюсь только, у меня нет склонности к автобиографическому жанру, и вам придется читать между строк. Маша, Мария, – сказал он вслух и почему-то очень смутился. – Так зовут мою героиню. Я понял, что мне никуда не уйти от этого имени после того, как увидел вас.
Отныне, выходя из подъезда консерватории, Маша всегда искала его глазами и сразу находила. Он поднимался ей навстречу, они бродили переулками, потом заходили куда-нибудь выпить кофе.
Они давно перешли на «ты», часто говорили по-английски, причем это получалось непроизвольно – случалось, то либо иное понятие легче было выразить по-английски. Темой их разговоров почти всегда было искусство и прежде всего музыка. У них оказались очень похожие вкусы и привязанности, хотя разница в возрасте придавала им различные оттенки, и это тоже было интересно обоим. Своей личной жизни Маша в разговоре не касалась – рассказывать об отношениях с Димой было неинтересно, да и смысла в этом не было никакого. Она сказала, что у нее есть муж и сын, и призналась не без смущения, что с недавних пор первое место в ее жизни занимает не семья, а ее пение.
– Это говорит о том, что тебе суждено достичь больших успехов на поприще искусства, зато в жизни ты останешься неприкаянной, – сказал Анджей. – Середины не бывает. Ни один даже самый тонкий и любящий мужчина не захочет смириться с тем, что его любимая женщина не отдает ему себя целиком. Увы, мы неизлечимые эгоисты.
– Это я знаю. Ну и пускай. Было время, когда я считала главным смыслом жизни любовь.
– Теперь ты больше не считаешь так, – утвердительно сказал Анджей. – Но тот парень, который ждал тебя в день нашего знакомства возле памятника Чайковскому, любовь считает единственным смыслом этой жизни – я понял это по тому, как он на тебя смотрел.
Маша промолчала. Ей не хотелось говорить о Яне с этим американцем – это казалось чуть ли не предательством. Ян сейчас в открытом море, а она читала в какой-то книге, что о моряках, которые в плавании, нельзя говорить вслух. И Маша верила безоговорочно в то, что прочитала, – ведь оно касалось Яна.
– Скажи честно, а ты бы ревновал свою женщину к сцене? – спросила Маша и, повернувшись, посмотрела ему в глаза.
– Да, если бы ею была ты, – неожиданно для себя сказал Анджей.
В тот вечер он застал дома Лелю, свою квартирную хозяйку. Она сидела на кухне с хипповатым мужчиной неопределенного возраста. На столе стояла наполовину пустая бутылка коньяка, рюмки, ваза с фруктами.
Мужчина привстал, коротко пожав Анджею руку, буркнул при этом: «Сутягин», – и, кашлянув в кулак, опустился на табуретку.
– Это мой друг детства, – пояснила Леля, кокетливо поведя покрытыми вязаной шалью плечами. – Любит хороший коньяк, живопись, антиквариат…
– И красивых женщин, – докончил фразу Сутягин. – Мистер э…
– Зовите меня Эндрю, – сказал Анджей.
– Вы говорите по-русски лучше меня, – изумился Сутягин.
– В этом нет ничего удивительного – он заслан сюда ЦРУ, – сказала изрядно подвыпившая Леля и положила голову Анджею на плечо. – Но он свой в доску. Я на него изредка постукиваю куда надо, а он меня за это даже отблагодарить не хочет. Эндрю, может, ты, того, педрило, а?
– В некотором роде да, – сказал Анджей и сделал большой глоток из рюмки. Он почему-то подумал, что еще ни разу не испытал желания интимной близости с удивительной девушкой – Машей, с которой так сроднился душой.
– Да брось, пожалуйста, заливать! – Леля шутливо ткнула его под ребра кулаком. – Ладно, я не в обиде. Так даже интересней – первый в жизни мужик не делает обычных заходов. Ай да Лелька, ай да стерва. Как говорится, и на старуху бывает проруха. Знаешь эту русскую пословицу, Эндрю?
Анджей кивнул, думая, разумеется, о своем.
Сутягин посмотрел исподлобья на Лелю, потом осторожно перевел взгляд на Анджея. Обратил, разумеется, внимание, что иностранец одет с той легкой изящной небрежностью, которая свойственна лишь по-настоящему состоятельным людям из закордонного мира. Наверняка путешествует через депутатскую комнату, как все VIPы[9]9
VIP – очень важная персона (англ.).
[Закрыть], а, значит, таможенные барьеры не для него. Это стоит иметь в виду. Тем более что Лелька еще не расплатилась за Фалька и венецианскую вазу.
Они распили еще одну бутылку. Леля заснула прямо на табуретке, и Сутягин отнес ее в спальню. Он вернулся на кухню до того, как Анджей успел скрыться в своей комнате.
– Я с ней никогда не спал. Честно тебе говорю, – заплетающимся языком произнес Сутягин. – Не в моем она вкусе, к тому же на самом деле стучит. Тебе знакомо это выражение, а? – Сутягин постучал костяшками пальцев по столу. – Это в нашей стране как азбука Морзе. Беспроволочный телеграф. Тук-тук-тук – и человек в кутузке, еще тук-тук-тук – и… Как поется в песенке: «Сегодня парень в бороде, а завтра где? В эн-ке-ве-де, свобода, брат, свобода». Да и в сексуальном плане она наверняка из себя ничего не представляет. Бородка с дыркой – и все. Черт побери, в этой треклятой дыре, названной одним нашим сумасшедшим поэтом шестой частью земли, под сексом подразумевают обычное спаривание особей женского и мужского пола, причем с непременным условием, чтобы для этих целей использовались исключительно органы, предназначенные дурой-природой для воспроизведения человекоподобных макак. А попробуй засунь эту самую палку да не в ту дырку, как на тебя тут же – тук-тук-тук, и… – Сутягин присвистнул, взмахнул рукой и чуть не свалился с табуретки. – Надеюсь, у вас, в Америке, с этим делом повеселей и посвободней. Что скажешь, старина?
Анджей пожал плечами. Его и раньше никогда не волновали разговоры на сексуальные темы, более того, он их обычно избегал, ибо ни в одном из тех языков, которые знал, не было слов и выражений, способных передать адекватным образом происходящее в постели между любящими друг друга мужчиной и женщиной. Теперь же, когда он думал о своем романе, о Маше, снова о романе (безумие какое-то – она силой ворвалась на его страницы, и он испытывал огромное наслаждение, описывая ее ноги, пальцы рук, волосы, ямочки на щеках), секс казался ему чем-то далеким и чуждым. Ведь под сексом обычно подразумевают утоление плотских потребностей. Ну а как, интересно, называется утоление потребностей души? И можно ли их когда-нибудь утолить?..
Он поменял Сутягину по его просьбе двести долларов, они выпили еще по рюмке коньяка. Сутягин все время что-то долдонил, но Анджей его не слышал. Наконец Сутягин откланялся, и Анджей смог уйти к себе.
Но так не может длиться вечно, думал он. Я никогда не закончу роман, если буду возле нее, ибо каждую минуту узнаю новые подробности, оттенки чувств, ощущений. И все приходится переписывать заново. Уезжать не хочется. Кажется, я уже не смогу жить без этой девушки. Но ведь у каждого начала бывает конец. Я не переживу конца. Какое у нас с ней может быть будущее? Она, кажется, даже не влюблена в меня…
Анджей шел бульваром, заложив руки за спину. Он находился в лихорадочном возбуждении, причиной которого была не любовь, а какое-то очень странное чувство, ей родственное, еще более захватывающее своей новизной и непохожестью на все, испытанное им ранее. Он ни в коем случае не хотел бы сделать эту девушку своей любовницей – сразу пропадет все очарование, все превратится во что-то хоть и не обыденное, но тем не менее похожее на когда-то пережитое. Но если она сама захочет такой любви? Вряд ли он сумеет – да и наверняка не захочет – устоять. До сих пор она ведет себя раскованно и в то же время очень целомудренно. Настоящая славянка. Американки либо холодны, либо излишне похотливы. К тому же с ними нельзя просто так проводить время. Если американка тратит свое время и внимание, она ждет от тебя чего-то. Эта девушка ничего от него не ждет.
Но у нее есть возлюбленный. Анджей вдруг почувствовал болезненный укол ревности и застонал. Она никогда о нем не говорит. Почему?.. Быть может, она любит его так безоглядно и идеально, что боится запятнать словами свое светлое романтичное чувство? Господи, как он это понимает! Анджей скрипнул зубами и с силой подфутболил носком ботинка довольно большой камень. Я тоже никогда ни с кем не говорил о Маше и моей к ней любви. Боялся потерять очарование новизны, боялся пошленькой реплики, обыденного вопроса. Любовь должна быть тайной для двоих. Черт, надо не забыть написать об этом, хотя, кажется, кто-то уже успел его опередить.
«Может, пора угомониться? – рассуждал Анджей. – Мне скоро пятьдесят. Я натворил в своей жизни много злых глупостей. Здесь, в Москве, у меня есть дочь… Я должен ее повидать. Почему я не сделал этого раньше? Нужно спросить у Юстины, где она сейчас…»
Он вдруг выскочил на дорогу и остановил такси.
Дверь ему открыл Николай Петрович Соломин. Он посторонился и пропустил Анджея в большую прихожую. Он его не узнал.
Что касается Анджея, то он тоже с трудом узнал в лысом толстяке с красными обвисшими щеками своего фронтового друга.
– Коля, – произнес он и почувствовал, как горло сдавило спазмом. – Юстина, наверное, сказала тебе, что я жив и…
Николай Петрович вдруг замахал руками и бросился в гостиную. Он упал лицом вниз на диван и бормотал не переставая: «Нет, нет, нет…»
– Да, я живой, – тихо сказал Анджей и присел на краешек дивана у него в ногах. – Я тогда инсценировал свою смерть – был сыт по горло всем, что меня окружало. Нет, не перебивай, я все равно скажу, что хотел. Ты должен это знать. Что я трус, подлец, предатель. Она погибла из-за меня, и если бы не ты, она бы погибла еще раньше. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. – Он вдруг сник и почувствовал, что вот-вот расплачется. – Я очень хотел бы увидеть Юстину, если ты, конечно, не возражаешь.
Николай Петрович затих. Он лежал, не шевелясь, лицом вниз. Анджей обратил внимание, что у него очень широкая спина. Наверное, за такой спиной женщина чувствует себя надежно, невольно пришло ему в голову.
Внезапно Николай Петрович резко оттолкнулся обеими руками от дивана, сел, поправил ворот рубашки и, прищурившись, посмотрел на Анджея.
– Ты откуда? – поинтересовался он начальственным тоном.
– А, вот ты о чем. Я стал американцем. Понимаешь, я женился в Америке, у меня там двое детей, но я бы хотел повидать Юстину и…
Николай Петрович как-то странно дернул головой, точно ему вдруг стал тесен ворот рубашки.
– Она… ее сейчас здесь нет, – сказал он, не глядя на Анджея.
– Да брось ломать комедию. Я все знаю, но мне нет никакого смысла рассказывать кому-то о том, что…
– Говорю вам, ее здесь нет. – Николай Петрович повысил голос. – Она уехала отдыхать. В Карловы Вары. Я только вчера посадил ее на самолет.
– Очень жаль. – Анджей расстроился самым искренним образом и даже не обратил внимания на ледяной тон Николая Петровича и это его «вы». – Тогда, быть может, ты дашь мне телефон… Маши, моей дочери?
– Ее сейчас тоже нет в Москве, – и глазом не моргнув, солгал Николай Петрович. – Они с мужем живут теперь в Риме. Он дипломат.
– Щарт! – вырвалось у Анджея, и он полез в карман за сигаретой. – Не возражаешь, если я закурю? – спросил он, щелкая зажигалкой.
Николай Петрович ничего не ответил. Он смотрел на этого моложавого худощавого человека, в далеком прошлом своего лучшего друга, и видел теперь в нем врага. Идейного, а значит, смертельного, одного из тех, которые, стоит ослабнуть мощи нашего государства, развяжут третью мировую войну. Он общался с подобными господами за столом официальных переговоров, видел в их глазах презрение, а подчас и лютую ненависть к себе и товарищам, гражданам могучей социалистической державы, оплоту мира на всей планете. На какое-то мгновение дрогнуло сердце – он вспомнил, как храбро сражался Анджей Ковальский в партизанском отряде. Но с тех пор минуло четверть века. Друг стал врагом. Точно так же, как стали врагами бывшие союзники. Загребли жар чужими, то есть нашими, русскими, руками, думал Николай Петрович, и оттяпали себе больше половины Европы. Ему пришло в голову, что мысли его похожи на цитаты из учебника по истории КПСС, тем не менее он откашлялся и сказал:
– Я попрошу вас покинуть мою квартиру, мистер э-э… Ковальский, хотя, вполне возможно, вы давным-давно сменили фамилию и…
Анджей грустно усмехнулся.
– Фамилию я на самом деле сменил, но вот шпионской деятельностью пока не занялся. А там чем черт не шутит. Как говорят у вас в России: от сумы и от тюрьмы не отказывайся. Верно?
Анджей встал и, загасив свой «Кэмел» в хрустальной пепельнице, молча вышел в прихожую. Обернулся, открыв входную дверь. Николай Петрович стоял на пороге гостиной и сверлил его более чем неприязненным взглядом, от которого по спине Анджея забегали мурашки. Ему показалось, что, окажись в руках его бывшего фронтового друга автомат, он бы немедленно выпустил очередь по нему, Анджею.
Он горько усмехнулся и вышел вон.
– Я должен уехать, – сказал Анджей на следующий день, когда они пили кофе в баре гостиницы «Москва».
– Дела? – спросила Маша, слегка приподняв брови.
– Нет… то есть да. Понимаешь, я не могу закончить роман. Я запутался и, похоже, совсем потерял голову.
– Это я во всем виновата. – Она протянула длинную прохладную ладонь и коснулась его запястья. – Я не имею права тебя удерживать, но мне без тебя станет грустно. Я… я к тебе привязалась. Странно, правда?
– Странно. – Анджей задумчиво кивнул. – Но у тебя есть возлюбленный, и он скоро…
– Возлюбленный?
– Тот парень, который ждал тебя возле Чайковского, когда я в первый раз тебя увидел. Он смотрел на тебя такими восхищенными глазами. Потом ты молилась за него в церкви.
– Да. – Маша рассеянно кивнула. – Я на самом деле люблю его, только он мне не возлюбленный, а родной брат. И мне с ним так же легко и хорошо, как с тобой. Ты что, на самом деле меня ревнуешь или просто шутишь?
Она смотрела на него и улыбалась одними глазами. У Анджея пошла кругом голова. Брат… У этой девушки нет никого… Мужа она не любит… Господи, дай силы выстоять, не скатиться до пошлой интрижки… Но с ней не может быть пошло… С ней будет… с ней будет чудесно!
– Давай выпьем чего-нибудь покрепче кофе, а? – внезапно предложил он. – Шампанского, например. Я так давно не пил шампанское. Думаю, Мария Каллас время от времени позволяет себе бокал-другой шампанского?
Маша кивнула, и в ее зеленых глазах мелькнули озорные искорки.
Шампанское быстро ударило обоим в голову. В баре играла музыка. В конце шестидесятых чуть ли не в каждом московском баре и кафе крутили всевозможные обработки «Yesterday» Пола Маккартни. Маша очень любила эту мелодию – учась в консерватории, она, к счастью, не превратилась в ханжу и пуританку, считающую легкую музыку чем-то третьесортным.
– Потанцуем? – вдруг предложила она и протянула Анджею обе руки.
Он снял ее с высокого табурета, на мгновение задержав в воздухе. «Как она легка и какое у нее чудесное гибкое тело, – думал он, сжимая ее в объятиях. – Она словно возвращает меня в прошлое, в юность… Но я бы не хотел, не хотел туда вернуться, потому что…»
Он сам не знал – почему.
– Это так похоже на любовь, но ведь это не любовь, правда? – шептала она ему на ухо. – Я хочу сказать, не та любовь. Но это так приятно и… от этого кружится голова. Точно стоишь возле обрыва и смотришь на текущую внизу реку. В детстве я часто стояла возле обрыва и смотрела вниз, на реку. У тебя тоже кружится голова?
Она подняла на него глаза, и он, кивнув, прижал ее к себе чуть крепче. Она его возбуждала, но это было странное возбуждение – от него захватывало дух и на самом деле кружилась голова.
– Ты… ты и с братом так же себя чувствуешь? – внезапно спросил Анджей, испытывая жгучее любопытство ко всему, касающемуся этой удивительной девушки.
– Нет. Хотя… Не знаю, мы с ним никогда не танцевали. Мне иногда кажется, что мой брат меня избегает. Или же всему виной море – оно нас как будто разделяет.
Маша вздохнула.
Он вдруг быстро наклонил голову и поцеловал ее руку, лежавшую на его плече. И тут же понял; еще один маленький шаг, и их накроет с головой настоящий девятый вал.
Последние дни Сутягин старался не выпускать из виду этого явно состоятельного американца. Он не собирался убивать его с целью ограбления или просто грабить квартиру в его отсутствие. Он был не такой уж и глупый, этот Сутягин, и знал, что американца «пасет» КГБ, с которым шутки плохи.
Но агенты КГБ такие разини – это Сутягин не раз проверял на собственном опыте. Их можно легко обнаружить, например, в ресторане или баре. Стоит сделать вид, что смываешься, а потом, потоптавшись с полминуты за дверью, снова войти в зал, непременно столкнешься лбом с каким-нибудь амбалом с румяной физиономией и пристально сверлящим взглядом бесцветных глаз, задний карман брюк которого топорщится от оружия допотопного образца.
В баре гостиницы «Москва», куда этот американец привел очаровательную девушку, Сутягин обратил внимание на подозрительного типа в сером костюме, который уж слишком внимательно читал «Советскую культуру», сидя вполоборота за стойкой бара. Если за американцем следят все время, придется отказаться от этой затеи, думал сейчас Сутягин. Но сие еще следует проверить.
У Сутягина давно не было женщины. Дело в том, что четыре месяца назад он вышел из психиатрической лечебницы, где регулярно и добровольно лечился на предмет маниакального психоза. Было время, когда он не чувствовал приближения его страшных приступов и, что называется, наломал дров. Обошлось, слава Богу. Но за границу теперь путь закрыт – Страна Советов очень дорожит своими сумасшедшими, со злой иронией думал Сутягин. Однако партнеры в Штатах ждут товар. Лелька боится впутывать в это дело своих любовников, к тому же они у нее все как один мелкотравчатые – таких даже на порог депутатской комнаты не пускают. Время, кстати, не ждет, и, если этот американец задержится в Белокаменной еще хотя бы на неделю, придется платить партнерам крупную неустойку. А девушка хороша, очень хороша. Точно сошла с экрана какого-нибудь душещипательного голливудского фильма. Хотя наверняка русская – иностранки держат себя в наших барах развязно и даже хамовато.
В последний раз Сутягину кололи аминазин и еще какую-то гадость, и из-за этих проклятых лекарств он стал импотентом. Ну, а этот американец наверняка сегодня же затащит красотку к себе в постель. Счастливчик. В мозгу Сутягина пронеслись видения дорогих роскошных женщин, которых он когда-то поимел. Заболела левая половина головы. Неужели снова приступ? Что-то на этот раз слишком рано… Но прежде чем он добровольно сдастся этим мудилам в белых халатах, необходимо переправить за кордон груз.
Теперь они танцевали, глядя друг другу в глаза, как это обычно делают влюбленные. Поклонник советской культуры вдруг заерзал на своем высоком табурете и громко зашуршал газетой. Еще смеет завидовать, засранец, подумал Сутягин, презиравший всех без исключения кагэбэшников. Понабирали где-то сопляков. При прежнем их шефе порядка больше было, да и на таможне меньше трясли. А теперь даже в пуговицах на ширинке им мерещится контрабанда.
Американец вдруг обнял девушку обеими руками за плечи, привлек к себе и поцеловал в лоб, а она его быстро перекрестила и, смутившись, опустила голову. Они вернулись на свои табуреты у стойки, чокнувшись, выпили еще по бокалу шампанского. Сутягин им завидовал – сегодня он не мог позволить себе даже пива.
Потом они быстро вышли из бара. Сутягин видел в окно, как они направились в сторону перехода. Читавший «Советскую культуру» тип шумно свернул газету в трубку, засунул в карман пиджака и закурил. Он тоже следил глазами за вышедшей из бара парочкой. Наконец он слез со своего табурета, и Сутягин направился ему наперерез и попросил прикурить. Разумеется, его сигарета долго не зажигалась, и кагэбэшник, потеряв всякое терпение, достал из кармана зажигалку, при этом уронив на пол газету. Сигарета затлела, Сутягин сказал: «Спасибо, сэр», – и, изображая неуклюжесть, потоптался несколько секунд на дороге у кагэбэшника. Тот вдруг резко оттолкнул его в сторону и выскочил в вестибюль. «Поезд ушел, – подумал Сутягин, – а вы, сэр, остались на перроне. Мне-то известна конечная станция, а вот вам придется связаться с конторой и уточнить координаты. На это уйдет час, а то и больше. Я за это время успею прошмыгнуть туда и обратно. Мне важно, чтобы меня не засекли в контакте с иностранщиной. А дальше уже ваше дело».
Но Сутягин кое-что не рассчитал. Маша пригласила Анджея к себе, и он, разумеется, с радостью принял приглашение. По пути они купили еще шампанского. О завтрашнем дне Маша старалась не думать – завтра Эндрю улетит. В консерватории занятия закончились. Ехать не хочется никуда. Она будет заниматься и слушать много музыки. А что еще ей остается делать?..
Едва они вошли в квартиру, как Маша кинулась к роялю и сыграла «Liebestraum» Листа. Потом она играла еще и еще, а Анджей сидел на уголке дивана и курил сигарету за сигаретой. Нет, он завтра ни за что не уедет. Он готов остаться в этой стране навсегда. Пускай потом он об этом пожалеет, но ради таких минут…
Маша сыграла ми-бемоль-мажорный ноктюрн Шопена, опустила руки и, обернувшись, улыбнулась Анджею.
Он боялся поднять на девушку глаза.
– Мы совсем ничего не знаем друг о друге, – сказала она. – Это хорошо, правда? Мне кажется, у всех без исключения людей очень скучные биографии, но они почему-то любят их друг другу рассказывать. Когда ты опубликуешь книгу, ты пришлешь ее мне, ладно?
– Но ведь это тоже своего рода биография.
– Пускай. Я люблю читать биографии романтиков.
Анджей усмехнулся.
– Увы, я уже давно перестал им быть. Это только ты вдруг взяла меня за руку и увлекла за собой в землю обетованную. Ты правильно сделала, что села за рояль, иначе бы я… Все-таки я еще мужчина.
Она смотрела на него, слегка прищурившись и словно думая о чем-то своем, потом вдруг вскочила и закружилась по комнате, громко твердя:
– Свободная, свободная, свободная. Я всегда должна быть свободной. Для искусства. Для моего искусства. – Она остановилась возле него и сказала: – Но если бы я не дала себе этой клятвы, я бы влюбилась в тебя очертя голову.
Сутягин всю ночь прождал Анджея на скамейке напротив дома. «Хвоста» почему-то не было – возможно, он болтался по Москве за этим сумасбродным американцем. Или же дежурил под дверью квартиры, за которой они с той красоткой занимались любовью. Так или иначе Сутягин терпеливо ждал, тем более что «товар» лежал в Лелькиной квартире, о чем, разумеется, хозяйка не догадывалась.
Это были три хрустальных яйца работы небезызвестного во всем мире Фаберже. В этой бестолковой стране за них можно было получить с гулькин нос, иностранцы же, особенно американцы, готовы выложить тысячи. Разумеется, американец может заартачиться и не взять их, тогда придется придумывать что-то еще. Но Сутягин почему-то был уверен, что этот Эндрю непременно их возьмет.
Наконец около шести утра он подъехал на такси. Сутягин к тому времени успел перебраться на подоконник в подъезде. «Хвост» прибыл, уже когда за ними захлопнулась дверь квартиры.
Американец оказался на редкость сговорчивым малым и без всяких разговоров засунул яйца Фаберже в большой кожаный чемодан, обмотав своими трусами и майками. До самолета оставалось шесть часов, и Анджей решил вздремнуть. Сутягин, попрощавшись, вышел через черный ход – «хвост» сидел на его лавке. Нужно успеть позвонить в Нью-Йорк и организовать встречу, а потом придется чесать в Шереметьево, дабы убедиться собственными глазами в том, что американец улетел, а не остался в Москве. Но туда его свезет Игорь на своем «мерсе» – этот жук со всех сделок имеет от шестидесяти и выше процентов.
С Игорем, чье прозвище Ван Гог было известно немногим, свела судьба в санатории, где Сутягин расслаблялся после психушки, а Игорь лечил черную депрессию, которой был подвержен, как многие творческие люди. Они сблизились, правда, Сутягин был чем-то вроде оруженосца или пажа при знатном господине. Оказались общие интересы – искусство, деньги, секс. Что касается секса, то Игорь здорово расширил кругозор Сутягина в этой области. Игорь был роковым мужчиной, и женщины ради него были готовы на все. Иногда он бил их по щекам и пинал ногами, а они целовали ему руки и становились перед ним на колени. Это был такой класс. Однажды оргия длилась целых три дня. Дело было на Игоревой роскошной даче с сауной, которая, к общему сожалению, несколько лет назад сгорела. Все как одна бабцы подобрались высшего сорта, среди них попадались дочурки и женушки довольно известных государственных мужей, а также парочка мосфильмовских звездочек и совсем юная балерина. Больше всего Сутягину пришелся по душе анальный секс, хотя раньше он по своей серости считал, что им занимаются одни педики. Балерина возбуждалась лишь тогда, когда мужчина мочился ей на живот, ну а у одной из актрисуль «копилка» оказалась таких необъятных размеров, что туда запросто входила ладонь с растопыренными пальцами. Зато эта девица заводилась с пол-оборота и делала все, о чем ее просили. Генеральская дочурка была так ненасытна, что один Игорь трахал ее за день раз пять-шесть, а она ему за это лизала анальное отверстие. Напоследок приехали две лесбиянки и устроили показательный сеанс своей слюнявой любви.
Игорь сорил деньгами, к тому же его родитель был старым большевиком ленинской гвардии, и Игорь пользовался всеми кремлевскими благами. Сутягин еще не знал ни одну женщину, которая смогла бы отказать Игорю. Он почему-то не был женат. Но у богатых свои причуды, думал сейчас Сутягин.
Сам он был когда-то женат на художнице, хотя к искусству имел лишь косвенное отношение – работал администратором выставочного зала. Зато с ним за ручку здоровались все знаменитости. Даже представители андеграунда, то есть подпольного авангарда. Но Сутягин предпочитал классическое искусство – за него платили в твердой валюте и очень даже неплохо.
Итак, он позвонил с главпочтамта Додику в Филадельфию, разговаривая с ним условным языком, сообщил номер рейса и приметы американца. Потом без звонка отправился к Игорю, принял у него ванну, и пока Игорь приводил себя в порядок после, как он выразился, творческих страстей, приготовил на кухне завтрак на двоих, сварил крепкий кофе. Когда все было готово, тихонько заглянул в мастерскую.
Игорь в чем мама родила расхаживал по заляпанному гипсом полу, бросая сердитые взгляды на обнаженную женскую фигуру, голова которой была замотана грязной тряпкой. Увидев Сутягина, он крепко выругался матом, потом схватил его за руку и подтащил к скульптуре.
– Она предлагает себя всему миру, но живого реального мужчину, влюбленного в нее по уши, не замечает, а потом отталкивает, – быстро говорил он. – Понимаешь, чувак ее не устраивает, хотя она душой и телом проститутка. Ей мало одного мужчины, она ждет такого, в ком воплотятся черты десятков, сотен мужчин. Черта с два она его дождется. А потому рано или поздно отдастся первому встречному, потом будет отдаваться еще, еще и еще. Я ненавижу за это женщин. Они все до одной суки, поднимающие хвост при виде каждого кобеля. Девицы мечтают превратиться в женщин, то есть в сук. И так было испокон веков. Мерзости, разврат, прелюбодеяние. Разврат не так пошл, когда в нем участвует только тело, но ведь все искусство не просто оправдывает, а еще и воспевает разврат души. Все эти любовные треугольники, описанные в литературе… Как гнусно. – Игорь с силой шлепнул женщину по плоскому животу. – Цель их жизни совращать нас не только и даже не столько физически, как духовно. Потому что большинство из этих сук фригидны. Что, Сутягин, ты со мной не согласен?
– Завтрак готов, – сказал Сутягин, зная по собственному опыту, что на вопросы творческого человека обычно отвечать не нужно.
– А, иду. Когда выезжаем?
Сутягин взглянул на свои часы.
– Через тридцать две минуты. Можем попасть в пробку на Садовом.
Игорь обернул скульптуру большой белой тряпкой и обвязал толстой веревкой.
– Не знаю, кого из своих знакомых взять позировать на предмет физиономии. Разве что Принцессу?..
Принцессой звали девицу по имени Нина, служившую в «Национале» с ведома и согласия КГБ валютной проституткой. У нее было ангельски чистое выражение лица и уже начавшая расплываться роскошная фигура в стиле Мерилин Монро.
– Не стоит, – сказал уже на кухне Сутягин. – Я тебе покажу сегодня одну штучку. Вот она и есть настоящая принцесса, а не эта твоя шлюха. Думаю, она наверняка приедет проводить своего американца.
