Текст книги "Бремя"

Автор книги: Наталия Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Глава 21 Лишь помяни меня в молитвах...

Я не могу не оглянуться на город мой, пылающий в долине, Содом, погрязший, падший во грехе. Мой бедный Лот, мой муж невинный, оставь меня осолонеть от слез и обернуться камнем. Спеши спастись! Лишь помяни меня в молитвах, как поминают совершивших преступленье.

О, если бы не искать его лица и не вздрагивать от телефонных звонков, не просыпаться по утрам в слепой надежде, что все то было лишь нелепым бредом. Если бы начать вчерашний день заново и не поддаться отчаянию, не искать избавления от своих страданий ценою жизни и смерти другого.

О, если бы стать птицей и улететь туда, где нет потерь...

Мысль о том, что это она подтолкнула Андрея к концу, сводила Ванессу с ума. Бессчетное число раз прокручивался перед глазами нелепый сюжет – последний час его жизни – как мгновенно он принял решение, выскочил из дома в сплошной дождь, добежал до машины, нервничая, завел мотор и еще с минуту сидел без движения, слушая, как от внезапной, полосной волны нахлынувшего счастья бешено колотится сердце, и Майкл вышел вслед и кричал ему что-то, пытаясь остановить, но мощные раскаты грома заглушали слова, и ничего нельзя было разобрать. Андрей лишь махнул рукой. Так известна ей эта его жажда крайности во всем, чтобы он ни делал. Но разве и она не такая же? Разве не утомляют и ее предсказуемость и размеренность? Хотя не сама она искала жизненных катаклизмов, они находили ее. Андрей же, с каким-то безрассудным азартом, добровольно и неистово, всегда стремился к экстремальности. И зная это, она все же позвонила. На что надеялась, когда сказала ему о ребенке? Конечно, в том, что произошло, только ее вина. Не олененок, потерявшийся в горах, оказался в тот вечер роковым препятствием, а она, заблудившаяся в своей подлой страсти, преградила дорогу – он бы со временем одумался, вернулся к своей маленькой дочери, ведь попрощалась она с ним навсегда в последнюю их встречу, зачем же было звонить... А теперь – нет его, нет нигде. Как это понять? Как с этим смириться? И продолжать жить – дышать, есть, спать, как? Ведь и часть ее самой тоже погибла, разбилась вместе с ним об острый уступ скалы.

Майкл оказался, действительно, преданным другом, устроил все сам, оплатил расходы, связанные с похоронами и ждал только, что Ванесса придет попрощаться, но она не пришла, отказалась, не смогла одолеть себя. Убеждала себя – не пошла, потому что беспокоилась о ребенке, на самом же деле, боялась, что если пойдет, сердце ее не выдержит, нервы не выдержат, и с нею самой произойдет что-нибудь еще более ужасное. О ребенке она теперь думала мало, будто даже забыла о нем.

Беременность, между тем, осложнилась. Наблюдающий гинеколог, участливый доктор Лик Мэн покачивал круглой головой после каждого осмотра и настоятельно советовал лечь в больницу на сохранение, но Ванесса наотрез отказывалась.

– Миссис Файнс, вы значительно теряете в весе, – сокрушался доктор, всматриваясь острыми узкими глазками в измученное лицо нерадивой пациентки, – и это плохой, очень плохой симптом. Вам непременно нужна госпитализация.

Мистер Лик Мэн знал от Артура о внезапной, трагической смерти «друга семьи», знал о том, как тяжело Ванесса переживала утрату.

– Я приношу вам свои соболезнования, миссис Файнс, – говорил Лик Мэн с китайским акцентом, произнося слова так, что, казалось, они все состояли из одних гласных, – это, должно быть, ужасное несчастье, но прошу вас, сосредоточьтесь на ребенке. Ему нужно не только ваше физическое, но и эмоциональное присутствие.

Он пробовал уговаривать ее, приводил доводы, предостерегал. Несса не вникала в его увещевания, ей не хотелось ничьих соболезнований и предостережений, любое участие в ее личной судьбе раздражало и вызывало неприятный симптом сильной тоски – мутным тяжелым чувством она ощущала, что снова сползает в депрессию, как в болото.

– К сожалению, доктор, я не могу лечь в больницу прямо сейчас, но буду соблюдать режим дома. Обещаю. А теперь... если позволите... я уйду, я очень устала.

Она поднялась с твердой, холодной кушетки, оделась и вышла из кабинета. Сквозь приоткрытую дверь видела, как Артур продолжал говорить с гинекологом, выслушивал его рекомендации, кивал головой, выглядел озабоченным и расстроенным. Несса сидела, ожидая, пока закончится прием, ей хотелось поскорее вернуться в квартиру и прилечь в своей спальне, выключить свет и остаться одной в полной темноте, все дневное, суетливое казалось бессмысленным, ненужным. Те несколько минут ожидания в приемной протянулись в часы, и она и не заметила, как мыслями перетекла в прошлое, в год, когда вскоре после их с Андреем свадьбы он уехал за репортажем в Афганистан и долго не сообщал о себе. Не находя места, металась она в глухой надежде на звонок, бегала каждый день на почту, не веря, что нет письма, сердилась на клерков, подозревая их в заговоре, и наконец оно пришло, родное, теплое, она перечитывала его взахлеб, глотая слезы:

«Радость моя, – писал Андрей, – ты даже не можешь себе представить, сколько ужасов наделала здесь война. Кажется, отчаянием и ненавистью пропиталась земля и воздух вокруг. И везде, везде – одуряющий, отвратительно сладкий запах крови. Это непостижимо – на какую жестокость способен человек. Нет, оружие – не для меня... И не для меня – абсурдная насильственная смерть. Я бы хотел умереть, спасая, но не истребляя...».

«Ты и умер, спасая...» – сказала она вслух.

– Несса, Несса, тебе нехорошо? – Артур стоял рядом, наклонившись и держа за руку. – Ты можешь идти?

– Конечно, конечно... – придя в себя, отвечала она, пытаясь приподняться и чувствуя себя безобразно отяжелевшей, ужасно бесформенной. И, как бы подбадривая, мол, я здесь, я с тобой, ребенок толкнулся в животе.

Она встала и пошла.

* * *

Через несколько дней посыпал снег, сначала робкий и редкий, потом – густой и уверенный. Потеплело. Снежинки беспокойно и долго кружились, прежде чем опуститься на землю и без остатка растаять. Артур накрыл террасу зимней крышей, и Ванесса вышла посидеть на свежем, движущемся в белом хороводе воздухе. Она только теперь начала осознавать, как глубоко Андрей проник в нее, как пропиталась она его мыслями, желаниями и ожиданиями. Значит, она не разлюбила его? Иногда, в минуты особенной тоски, чувствовала, что, может, они и не были отдельными людьми, а – единым целым, состоящим из двух противоречивых, противостоящих, и в то же время страшным магнетизмом притягивающихся частей. И если бы не ушла она от него тогда, в первый раз, не отказалась от борьбы, а попыталась преодолеть эту болезненную разность и противостояние, растопила бы свой и его эгоизм теплом нежности, может, все было бы иначе. И Андрей бы остался жить, и сидели бы они сейчас на крыльце дедова дома вдвоем, в ожидании рождения их ребенка, и любовались бы виноградниками, свежевысаженными в поле, через дорогу. Но ведь тогда в ее жизни не было бы ни Вассы, ни Эрики, ни Артура, и не открылась бы мучительная тайна Деда, и у Андрея не родилась бы дочка.

Муж тихо окликнул, и Несса оглянулась, виновато улыбаясь: «Вот кто не отречется от меня, а понесет со смирением... Но почему, во имя чего? Неужели во имя одной любви? Какая, должно быть, это сильная любовь, мало кому понятная, мало кому доступная. Но ведь только такая – и настоящая. Когда жертвенная. Бедный, обманутый Артур! И жить с ним тяжело и уйти нет сил».

– Тебе не холодно здесь? Может, пора в дом? – спросил он и, не услышав ответа, сел рядом.

– Ты устал? – наконец, вымолвила она, пытаясь придать голосу хоть некоторую заботливость.

– Немного... Так, ничего особенного. Больше о тебе беспокоюсь. Ты плохо ешь, мало спишь. Ты нездорова.

– Я совершенно здорова... И думаю о ребенке. Ты беспокоишься, что я не думаю о ребенке?

– Нет. Я просто тревожусь... за нас за всех.

– Я – тоже.

– Я люблю тебя... – сказал просто и взял за руку.

О, какая это была правда!

Она ответила на прикосновение – ладонь у него была теплой, чуть влажной, поднесла ее к губам и поцеловала. Подумала, что во всем мире он – у нее один, единственный близкий человек. Совесть опять больно уколола. Перед обоими она виновата.

– Ну, что ты, что ты... – смутился он, – все будет хорошо...

– Я обязана тебе своею жизнью...

– Это я обязан тебе своею жизнью. До тебя у меня ничего не было, теперь у меня есть ты и наш ребенок. До тебя я жил, как в пустом коконе... Ничего не чувствовал, ни к чему не стремился. Думал, что все имею, все знаю. С тобой – я понял, что ничего не знаю... И очень хочу узнать...

– Что ты хочешь узнать?

– Твою боль... Чтобы помочь, взять, хотя бы часть, на себя. Чтобы тебе было легче. Но ты все время молчишь. Почему ты все время молчишь, родная моя?

– Не знаю. Трудно как-то говорить... Знаешь, мне иногда очень трудно начать говорить. Спроси меня сам о чем-нибудь? Спроси меня о чем-нибудь важном.

И Несса посмотрела ему прямо в глаза, и он ответил – долгим грустным взглядом.

– Самое важное сейчас – твое здоровье и здоровье ребенка. Да, это самое важное. Ну, что мне сделать, чтобы ты была счастлива, подскажи мне. Что? Ты одна можешь мне подсказать, можешь научить.

Он опустил свое лицо в ее руки, как всегда делал в моменты близости, и так, как только он мог это делать, – думая только о ее руках и только о ней.

– Пойдем в дом, меня что-то знобит, сказала Несса, когда уж совсем стало прохладно.

Артур зажег камин в гостиной, и они сели рядышком, как притихшие, грустные дети. Дровни потрескивали в медленно разгорающемся пламени, и причудливая игра огня завораживала, невозможно было оторваться.

«Где ты сейчас, бедный мой...» – подумала Несса и заплакала.

Артур положил ее голову на свое плечо: «Ш-ш-ш-ш... все будет хорошо...». И гладил по горячим щекам. Он все понял, все простил, даже тоску по тому, другому, но никогда, никогда не скажет ей об этом.

* * *

Утром Артур ушел по рабочим делам, пообещав вернуться к обеду, и Ванесса решила совершить небольшую прогулку. Уже несколько дней она не покидала квартиры, и тело у нее совершенно затекло и отяжелело. За ночь улицы слегка подмерзли, но хорош был Манхэттен в ранний час: день, еще такой молодой и свежий, что-то обещал, что-то нашептывал, хотелось подышать его обещанием, набраться от него сил. Может, и не одолеет ее депрессия, может, и справится она на этот раз сама. Люди и машины, немногочисленные в эту пору, пока еще не вступили в борьбу за существование и передвигались в утреннем трансе размеренно и не спеша. Несса прошла медленным шагом несколько кварталов и, попав в совершенно незнакомое место, тупик между высотными домами и грязным переулком, уже хотела повернуть назад, к своему дому, как вдруг увидела странного мужчину, идущего прямо к ней навстречу. И неестественной, извилистой походкой, и внешностью он кого-то напоминал, но кого – в первую минуту никак не могла определить. Человек приближался, глядя в упор. Или только казалось, что глядел в упор, на лицо его неровно падал подрагивающий дневной свет. И все-таки ей стало не по себе. Но свернуть было некуда, и она замедлила шаг.

– А-а-а, так вот вы где... Рад, очень рад, – сказал мужчина явно с сарказмом, остановившись перед ней. И Ванесса узнала в нем того сумасшедшего, который уже дважды преследовал ее. Ей стало страшно, она хотела обойти его, не отвечая и не реагируя, но обнаружила, что не в силах была двигаться, будто даже ноги кто-то спутал проволокой.

«Он ничего не сможет сделать мне дурного среди бела дня... – попыталась успокоить себя. – Надо дать ему уйти, просто какой-нибудь ненормальный, каких полно в Нью-Йорке».

Однако человек стоял и не собирался уходить. Впервые она видела его лицо так близко, и было оно омерзительно. Верхняя губа поднялась, под нею обнажились рыхлые серые десна, а в зрачках глаз, как в двух ямах, зияла темная пустота. У Нессы мелькнула мысль, как и тогда, в первый раз, когда встретила его, что уродливый субъект вполне мог быть всего лишь навязчивой галлюцинацией, и в надежде на это, протянула руку, чтобы его оттолкнуть. Но человек на лету перехватил ее движение.

– Я ведь предупреждал, мадам, что времени у вас совсем немного, – взвизгнул он. – Предупреждал также, чтобы вы прекратили свое безобразие... Вы же – все продолжаете, продолжаете и продолжаете. Мы терпеливо ждали, когда вы наконец придете и заполните необходимые бумаги, чтобы можно было дать им ход в соответствующем порядке. Но вы и этого не сделали. Вы обвиняетесь в подделке документов и во всем прочем...

Значит, сумасшедший был вполне реален. Он сделал резвый шаг вперед, подвинулся совсем близко и брызнул слюной:

– Когда, спрашивается, вы сделаете это?

– Что «это»? Чего вы от меня хотите? – Несса пошатнулась и отпрянула, и тут же кто-то схватил ее за плечи. На мгновение ей почудилось, что руки помешанного выросли и обвили ее, как клешни у чудовища, со всех сторон, но тут же услышала другой мужской голос:

– Мэм, вам дурно?

Она оглянулась, молодой полицейский поддерживал ее за локоть...

– Могу ли чем помочь? Вы едва не упали.

В этот же момент преследователь резко развернулся и скрылся за углом. Ванесса успела заметить, что одет он был в тот же длинный, широкий плащ, полностью скрывающий фигуру. Показалось, что вместо фигуры, вместо тела в нем наличествовала лишь полая оболочка, такая же пустая и черная, как и зрачки глаз. И от этого ощущения холодный пот снова пробил ее.

– Да, мне не совсем хорошо... – собравшись с силами, ответила она полицейскому. – Не могли бы проводить меня домой, сэр. Это – недалеко.

– Конечно, я провожу вас, мадам. Не стоит в вашем положении гулять одной. К тому же тротуары пока скользки после ночного заморозка.

* * *

Несса вернулась домой, сменила одежду и легла под одеяло. Но и тогда озноб не утих. В висках стучало, мысли путались, страх не отступал. Чтобы как-то усмирить дрожь, она пошла в ванную, включила горячую воду и встала под струю. Она вспомнила предостережение врача о том, что горячий душ может вызвать кровотечение, но в ту минуту ей было страшно и очень холодно, и обжигающие струи хоть как-то унимали ужас и согревали. Наконец наступило облегчение, она опустилась в ванну, потому что стоять уже не было сил, и вдруг резкая боль, как острым ножом, пронзила тело.

«Мой ребенок! – хлестнула тревога. – Что с моим ребенком?»

Она попыталась выйти из ванны и упала. А потом уже не помнила ничего, все было, как во сне: чей-то (ее ли?) душераздирающий вопль, адская судорога в теле, безмерное отчаяние, сильные руки, подхватившие то, что осталось от нее, визжащий вой сирены, белые коридоры, темнота, опять коридоры, проваливающиеся потолки, люди, инъекции, безудержное вращение и... прерывистый шепот откуда-то издалека:

«Ш-ш-ш – ш-ш-ш шанс... дайте ей шанс... последний шанс... есть шанс... Ш-ш-ш – все будет хорошо...» – и наконец смолкла, остановилась нестерпимая круговерть, и Несса – или другая, бывшая ею – исчезла в немом небытии.

Нет, не умерла она, но распылилась, как пыльца по полю. И зацвели яблони, и зазеленели на солнце виноградные листья; и полилась, зазвенела вода из тонкой трубы артезианского колодца, что в саду дедова дома: «Ванка, держи ведро ровнее, смотри, течет через край, набирай полнее... еще полнее...». И стекает с цинковых боков хрусталь родниковой благодати. И девочка встает на колени, припадает губами к поющей струе, делает глоток, другой – живая вода, нет ничего блаженнее вкуса ее, только она и может утолить жажду...

...«Пить, как хочется пить... Почему никто не даст ей пить... Все в ней пересохло, как в пустыне, даже воздух, который она вдыхает с натугой, царапает горло. Хотя бы кто-нибудь принес, как хочется пить...» – Несса попыталась сказать одно только слово: «Воды!», – но оно не озвучилось, не хватило голоса, лишь губы зашевелились, и потом опять забытье поглотило ее.

Агония продолжалась почти сутки, врачи надеялись спасти ребенка, но ребенок не мог бороться от истощения. Состояние Ванессы ухудшалось, пока не дошло до критического, упало давление, уровень сахара в крови снизился до опасного. Собрали срочный консилиум и решили оперировать. Операция шла при полной анестезии, пришлось использовать вакуум, потому что срок был довольно большой, и из-за угрозы инфекции тканей, провели процедуру «ДС» для полного выскабливания – все, что услышал Артур от консультирующего врача, но ничего из того не понял. Мозг отказывался понимать.

Хирург выглядел уставшим, сникшим, когда подошел к нему с приопущенной головой:

– Мистер Файнс, нам не удалось сохранить беременность... Я очень сожалею... Мы сделали все возможное. Думаю, что причиной спонтанного выкидыша послужил шок, испуг или приступ паники... Должен вам честно сказать, что эмоциональное состояние миссис Файнс требует пристального внимания психиатров. Простите, я знаю, как вам тяжело...

* * *

«Так вот ты какая, жизнь! Способная на месть. Требующая расплаты... – думал Артур, один возвращаясь домой. – Жестокой расплаты... Но почему не от других? Не от безразличных? Не от тех, кто окончательно очурбанился? Ведь знал он таких – ничего с ними не случается. Хоть и нельзя так думать. И все-таки, почему с ней? Почему с ним?» – и впервые незнакомое чувство – злоба, почти ненависть, неизвестно к кому поднялись в нем.

Ванесса приходила в себя медленно, и ей все время казалось, что ребенок где-то рядом, она чувствовала детское дыхание, неповторимый молочный запах его тельца, невыразимое младенческое присутствие и тепло. В поздний час, когда в роддоме все стихло, стараясь никого не потревожить и не быть замеченной, вышла в пустой длинный коридор... Пол был гладким, как зеркало, и она заскользила по нему босыми ногами, едва удерживая равновесие. В конце коридора горел свет, и кругом не было ни души. Когда-то с ней все это уже происходило... Вдруг послышался плач ребенка, Несса насторожилась, пытаясь сориентироваться, а потом побежала.

Бежать по зеркалу было трудно: оно то и дело откатывало назад. Но она не сдавалась. Ребенок закричал громче, Несса рванулась навстречу и... очутилась в широком отсеке коридора, в том месте, где горел яркий свет, странно исходящий из стен и потолка, и необычайно красивый, словно рассеянная радуга. Прямо перед собой она увидела большую белую дверь, из-за которой доносился детский плач. Несса потянула за ручку, и дверь легко открылась. Она ужаснулась тому, что увидела: огромный зал был заполнен детьми, в основном совсем еще крошечными младенцами... Дети лежали на полу, на подоконниках, на грязных многоместных нарах... И никто за ними не присматривал, никому до них не было дела... «Их бросили... – подумала Несса. – Они оказались не нужны своим матерям. Но, может, и ее ребенок здесь? Она-то пришла за своим... Потому что он нужен ей, нужен...».

– Что вы здесь делаете, мадам? – окликнул ее кто-то сзади, голос показался знакомым. – Вам нельзя здесь находиться... Вы должны немедленно вернуться в палату.

Ванесса оглянулась по сторонам, но никого не увидела.

– Вы должны вернуться в палату, – повторил строго голос.

– Я ищу своего ребенка, я бы хотела увидеть своего ребенка, – умоляюще сказала Несса.

– Вы пришли слишком поздно. Вы не можете получить его обратно. Единственное, что я могу для вас сделать – показать вам вашу дочь, но только для того, чтобы вы смогли попрощаться.

Видна была только широкая спина женщины, одетой в длинный черный халат. «Если это – медсестра, то почему она – в черном?» – подумала Несса.

– Следуйте за мной, – приказала женщина. – Нам нужно дальше. Это отделение детей, погибших от абортов.

И женщина повела Ванессу в конец зала.

У Нессы подкашивались ноги и от вида детских головок, ножек, ручонок – мутнело в глазах. Познавшая страх в разных его проявлениях, она никогда прежде не спускалась на такую его глубину. В какой-то момент ей захотелось повернуть назад, в палату, но желание найти своего ребенка было сильнее, и она продолжала следовать за женщиной в черном.

– Так, – сказала медсестра, не оборачиваясь, когда они попали в мрачный, сырой отсек в глубине помещения, – здесь – ваше отделение. Выкидыши по нерадивости матерей... – и указала на маленький сверток, лежащий на полках, вроде нар.

Несса подошла и открыла, в свертке лежало ее дитя. Она сразу узнала ее. «Доченька моя... – прижалась она лицом к маленькому беспомощному личику. – Доченька моя...».

Медсестра взяла Нессу за плечо, прикосновение тоже странно что-то напомнило. Обернувшись, Ванесса увидела перед собой того сумасшедшего, преследующего ее, теперь, оказывается, везде и всегда.

– Мы вас предупреждали о последствиях... – самодовольно сказал он и осклабился.

Несса закричала в голос и наотмашь ударила по ненавистному лицу...

– Мадам, мадам, проснитесь. Вам необходимо проснуться, – санитарка тормошила Нессу, пытаясь разбудить ее.

Ванесса открыла глаза.

Она не понимала, почему продолжала жить.

* * *

Неожиданно посреди зимы на три дня зарядил дождь, и ветер, как старая, заигранная пластинка, скрипел на одной и той же ноте. Казалось, не появится солнце отныне никогда, да и не хотелось солнца, ничего не хотелось. Однако оно появилось, сначала неуверенно, словно репетируя, как добросовестный артист свой выход, а потом, в одну минуту вдруг залило все вокруг запоздалым обильным теплом.

Тяжелые шторы плотно закрывали окна, но лучи все же пробивались в комнату. И свет, и тепло раздражали. Ванесса лежала в постели лицом вниз и не могла пошевелиться. Она знала, что нужно встать и принять душ, но даже воображаемый звук льющейся воды вызывал физическое неприятие. Вода, которая когда-то доставляла ей столько радости – родник ее детства – почему-то стала чужой, пугающей сущностью. Мир отделялся от нее, и она по нескончаемой спирали двигалась вниз. «Все бессмысленно, – думала она. – Ты все равно умрешь, и все они, сегодня довольные, тоже умрут, а жизнь так и будет кружиться в своем железном колесе без меня и без них, снова жаля кого-то больно, а кого-то развлекая минутной иллюзией счастья».

Балансировать на краю... Она часто слышала это выражение в «Доме Желтого круга» от врачей и пациентов, и только теперь понимала его значение. Что-то толкает людей на край, один неверный шаг – и ты в пропасти. Эрика и Андрей, каждый по своему, сделали его. А она сама стоит на самом острие и, как цирковой акробат, манипулирует пока еще телодвижениями, манипулирует и всей жизнью, чтобы сохранить хоть какое-либо равновесие. Для кого? Для чего? Кто он, которому нужно ее существование?

Она вспомнила, что в детстве, подростком, видела настоящую пропасть. Однажды с классом они ходили в поход в горы и набрели на скалу. Разгневанный некто гигантским ножом полоснул и разрезал ее надвое, и вспоротое нутро чернело, как пасть чудовища. Что-то почудилось ей тогда в том оскале скалы? Она вспомнила, как тогда придвинулась к самому краю, превозмогая головокружение, и сковырнула ногой кусок земли и от силы, что мгновенно увлекла его вниз, вздрогнула, отпрянула. Но преодолев страх, еще раз взглянула в гулкую пустоту. Показалось, пасть пропасти приоткрылась, подразнивая и приглашая. Она попятилась тогда назад и, развернувшись, побежала прочь. Не приняла приглашения...

А теперь? Сможет ли убежать?

* * *

Но как утро переходит в день, день – в вечер, а вечер – в ночь, так и тело и мысли перетекают из одного состояния в другое, а вместе с ними и горе человеческое переливается в непрестанно меняющиеся сосуды бытия, расплескиваясь или оседая на дне. Все же Ванесса собралась однажды, прилагая усилия, и приняла душ, расчесала волосы, хотя каждое движение давалось с таким трудом, будто она увязла в вязкой трясине, и приходилось высвобождать себя оттуда по частям.

Вернулся домой Артур, и они снова сидели рядом на террасе.

– Ты должна бороться... – говорил Артур, – борись, не прекращай бороться... Я – с тобой. И всегда буду с тобой.

– Зачем? Зачем я нужна тебе? Такая...

– Ты нужна мне любая... Ты – самая большая ценность, какая у меня есть. И я не хочу тебя потерять. Помоги мне не потерять тебя...

И Несса слушала, но не понимала, как она могла быть чьей-то ценностью, если сама для себя почти перестала существовать. Что же знает о жизни он, обманутый муж ее, чего ей не дано знать?