Текст книги "Цветик-2 . Обычные судьбы (СИ)"

Автор книги: Надежда Михайловна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

-Да и я тоже. Ой, пирог и пирожки, мальчики, вы кудесники.

-Мальчик-кудесник у нас один – Миша, наш новичок, вот знакомьтесь, – Минька как раз вынес последнюю миску с пирогами.

-Здравствуйте! – вежливо сказал он.

-А, мальчик-мажор, – глядя на него с какой-то неприязнью, произнесла Лизавета.

-Немного не тактично с первого взгляда вешать на человека ярлык, не находите? – вежливо ответил Минька, не понимая, чем вызвано её такое явное неприятие.

-Лизавета! Ты не права! Лучше вон пирога отведай. Наш Миша если не Бог, то его заместитель по выпечке, точно! – приобняв её за плечи, Никитич повел к столу.

Попробовав пирог с рыбой, Лизавета подобрела и как-то нехотя выдавила из себя:

-Я была не права. Извини.

-Принимается, – сказал Мишук.

Немного посидев за столом, пошел сменить Федора, чувствуя враждебность со стороны дохтурки, ему совсем не хотелось сидеть и вести какие-то разговоры. Сменив Федора, долго разговаривал с родителями слушал младшенького, и как всегда, все тревоги и проблемы после общения с ними казались незначительными.

-Лиза! – заговорил Никитич, когда все разошлись по своим комнатам, – какая муха тебя укусила? Почему ты на моего стажера ни за что ни про что наехала, какой он мальчик-мажор? Умница, выдержанный, мы с Юркой на него буквально молимся. Он же мгновенно находит именно то решение, что в какой-то хреновой ситуации самое правильное, надежный мужик и правильный... И не смазливый он, и не похож на блонди того, с чего ты на него так? Я бы попросил тебя на него не крыситься.

-Да, прости, Никитич, наверное, от усталости не разглядела, показалось, что похож на... блонди.

-Рядом не стоял! А про усталость, кто тебе велит два года без передыху мотаться по тундре? Давно бы вон поехала на какие-то Фиджи-Багамы, погрелась, покупалась, денег не хватит – я добавлю.

-Никитич, мы об этом уже сколько раз говорили, не надоело?

-Ладно, решай сама – большая уже! Пошел я, проверю службу, доброй ночи тебе!

Никитич ушел, а Лиза все никак не могла уснуть, ворочалась с боку на бок... вспоминала, все, что, казалось, давно погребено под слоем пепла, что остался после сгоревшей когда-то наивной девочки Лизы ...

Мимолетно подумала про этого Мишука, абсолютно не обращавшего на неё внимания после её взбрыка, она-то думала, что из кожи вон полезет доказать, что он такой умный и красивый. А умный и, впрямь, очень даже симпатичный парняга, с мозолистыми, обветренными руками, каких отродясь не бывает у мажоров (Дура ты,Лизка!)немного посидев, быстро ушел на дежурство.

– Неприятно как получилось, вон и Никитич обиделся, ладно, завтра извинюсь как следует. Устала ты, похоже, на самом деле, Лизавета. Вот и бросаешься на людей.

Утром свободные от вахты мужики окружили дохтур-ку, она внимательно осмотрела всех, надавала по шее Олегу и Федьке – симулянты паршивые, новенький не появлялся, «в позу что ли встал?» – подумалось... А потом до неё дошло, что после ночи он просто спит.

-Все, ребятки, я поехала, меня вон в совхозе Кирова ждут, спасибо за приют и тепло, кудеснику вашему ещё раз спасибо за пироги!

Так и уехала с ощущением какой-то неправильности, где-то внутри царапало, что вела себя как злая старая дева.

А Минька и думать забыл про дохтур-ку, тем более они с будущим зятем – Козыревым усиленно искали следы захоронения Филиппа Цветкова в Польше. Мишук написал в Польский Красный Крест, а Лешка с помощью таких же поисковиков, вышел на поляка – Войцеха из Гданьска, давно занимающегося поисками и помогающего родственникам найти своих погибших в Польше. Вот Войцех-то и откликнулся первым.

Минька несколько раз перечитал его сообщение:

...."Город Рожан, на самом деле город Ружан, там в 1944 году, на так называемом Ружанском плацдарме, шли тяжелые бои, были большие потери.После войны все воинские братские могилы перезахоранивались в специально отведенных под воинские кладбища, местах. Братские могилы из г.Ружана перевезли в окрестности города Макув Мазовецки, район Гжанка. Там покоится более пятнадцати тысяч погибших солдат, из них только чуть больше двух тысяч захоронено известных, остальные безымянные. Для поездки к месту захоронения Вашего родственника, надо обратиться в Польский Красный Крест".

Перекинув это письмо бате, Минька надолго задумался, если Польша ответит, можно летом съездить, пусть и без имени, но номер захоронения именно из того места Ружана, есть. Надо сообщить дядь Ване, если надумает, а он точно надумает, Серый, скорее всего тоже, мамуля и батя, может, и мелкий, Филюнька. Пять-шесть человек, деньги как бы есть – Минька свою зарплату почти не тратил, в тундре не разгуляешься. Настюшка точно нет, там медовый месяц будет.

-Бать, вы там, пока ответ придет, паспорта загран делайте, созвонитесь с дядь Ваней. Чтобы к моему отпуску все было готово. Мам, ну что ты опять плачешь? От радости? Тогда ладно, к деду сходите, скажите что 'к Хвилиппу у Польшу дойдем, зямлицы отвязем родимой. Я вот представил, 'як ён бы отреагировав – через день весь город бы узнав, что малец яго уже точно нашевся'. Пять лет без него, а все не привыкну.

-Минь, ты же с ним больше всех прожил, да и дед у нас уникальный, один такой. Сына, у вас там весной-то ещё не запахло? У нас вон снег уже подсел, вот-вот ручьи побегут, Филюня с Любицей каждый день мокрые являются. Стоядинович ругается, а толку-то, она свои небесные глазки на него поднимет:-"Папочка мой, самый лучший!" – папочка и тает тут же.

Алька рассказывала сыну про все мелочи их жизни, а сын слушал и улыбался.

-Ох, Минька, и чего ты так быстро вырос? Я иной раз Филюшку Минькой назову, он заливается: «баба Рита Серегой, ты Минькой, Хвилипп я, Хвилипп!» А про Польшу... не знаю кто, но мы просто обязаны там побывать!dd> -И я про то – обязаны, значит поедем, вы там с дядь Ваней утрясайте.

Дядюшка, услышав про братку, долго молчал, крякал, кашлял, шмыгал, потом сказал:

-Альк, я это..., у меня слова не находятся, это даже не радость, это великая радость для усей нашей родни! Если не свалюся – обязательно к братке доеду, этта жеж святое дело, братку погибшего навястить. Мишка, батька твой и Сяргея, был дерьмо-человек, а вы у няго и детки ваши... батька мой, Панас сильно вами хвалился и гордился, от и я горжуся.

На том и порешили, Аверы озаботились получением паспортов и подготовкой к грядущей свадьбе, намеченной на конец июня-начало июля, Мишука пообещали к этому времени отпустить в отпуск.

Глава 17.

Дохтур-ка Лизавета, мотаясь по дальним оленеводческим совхозам, почему-то стала задумываться о дальнейшей своей жизни. Не сказать, чтобы ей не нравилась теперешняя её работа, но были у неё неоплаченные долги за все хорошее, и теперь, через почти три года, она трезво, с холодной головой мысленно взвешивала все на аналитических весах, и только теперь понимала выражение 'месть – это блюдо, которое надо подавать холодным'.

Лиза Агапкина росла спокойной, уравновешенной, скромной девочкой, жила с бабушкой Аней и мамой Верой. Мама – болезненная, всегда почему-то печальная женщина, как-то отстраненно любила дочку. А бабуля-та души не чаяла во внученьке. Может поэтому Лиза, в двенадцать лет оставшись без матери – там случилась какая-то темная истрия, по словам бабули – довольно быстро успокоилась, и жили они с бабулей скромно, но весело. Баба Аня была Лизе и мамой, и бабулей, и подружкой.

После восьмого класса Лиза на каникулах, два лета работала в местной больнице: отзывчивая, схватывающая все на лету, девочка, была любимицей у местного хирурга Вишнякова. Резкий, грубоватый, но великолепно знающий свое дело, он потихоньку учил её всяким тонкостям и премудростям. Поэтому-то, окончив школу на четыре и пять, Лиза поступила в сельхозинститут на ветеринара, в медицинский институт был огромный конкурс, и они с бабулей, посоветовавшись с Вишняковым, решили, что она пойдет на ветеринара.

Как выразился грубоватый Виктор Федорович:

-Хоть коровий, но врач! Ты девочка умная, умеешь своего добиваться, осваивай всякие факультативы, запоминай все мелочи, не ленись. Все в жизни пригодится, а там, может, и второе дополнительное осилишь, я в тебе уверен.

И Лиза училась, она ухитрилась получить корочки массажиста, подрабатывать в ветеринарной клинике в ночные смены, получала повышенную стипендию, была старостой группы, обычная студентка, таких большинство. Из-за своей добросовестности и привычки доводить дело до конца, на последнем курсе умудрилась нажить себе врага – до последнего момента не подозревая об этом. Была у них в группе девица из зажиточной семьи, папашка занимал должность заведующего промтоварной базой, естественно, дочка была избалованной донельзя.

Эту, едва переползавшую из класса в класс девицу, и пристроили по блату в сельхозинститут, здраво рассудив, что высшее образование, оно и в Африке – высшее. Девица Виолетта, естественно не училась, а так, присутствовала иногда на занятиях. Возле неё всегда крутились такие же пустоголовые, но весьма разбирающиеся в тряпках и косметике девицы. На экономическом же, на год младше – поступили и стали так же вроде-учиться мальчики-красавцы. Ну, не столько красавцы, сколько нагловатые, привыкшие брать все от жизни, детки обеспеченных родителей.

До выпускного курса пути Лизы и этих мальчиков не пересекались, все изменилось буквально за месяц. На факультете появился новый декан, молодой, амбициозный. И по принципу «новая метла чище метёт» он с первых же дней решил бороться с непорядком, и конечно же, в первую очередь, с прогульщиками. Лизе, как старосте группы, пришлось несколько раз вести пустые разговоры с Виолеттой, та как и не слышала её, но когда на доске с приказами появился приказ о её отчислении из института, тут она взвыла белугой. Понеслась к папашке, тот к ректору, ректор вертелся, крутился как уж, но в конце концов Виолетту оставили с последним предупреждением, обязав старосту группы следить за посещениями Скворцовой занятий.

Виоллетта же придумала для «заучки» крутую месть, водя дружбу с мальчиками мажорами, взяла их, как говорится, на 'слабо'.

Лиза с удивлением стала замечать знаки внимания, оказываемые ей Виталиком Лопуховым, смазливым блондином, одним из весьма популярных мальчиков-красавцев. Он так красиво ухаживал. Говорил такие красивые слова, рассказывал ей разные смешные истории, нежно держал за руку, нежно же целовал на прощание, говорил, что после окончания института вместе поедут в глубинку, будут там жить неспешной жизнью, родят и вырастят двух, а то и трех детей. Лизок, как он её нежно называл, никогда и не целовавшаяся до него, в конце-концов растаяла.

Учиться оставалось всего ничего, они ж с Виталиком поженятся, «вот уж три месяца, как они стали мужем и женой перед Богом! – с пафосом говорил Виталик, – а перед людьми, вот закончим институт и распишемся, что нам чужие разговоры, когда мы любим друг друга?»

Лизок как-то и не замечала, что красавец не спешит знакомить её со своими друзьями, не замечала и презрительных или сальных взглядов его друзей. Она летала...

И долеталась. Через два месяца, за пару дней до получения диплома, сходив к гинекологу, точно узнала – беременна. Сияющая, выскочила из клиники и понеслась в общагу, обрадовать Виталика – ведь он тоже будет счастлив, ведь ребенок – это же от их такой неземной любви!

Костька Иванов, оставшийся после выпуска в аспирантуре, жил один в соседней комнате через стенку с Виталиком, и частенько одалживал им ключ.

-Ну не предаваться же любви в комнате, где живут четверо, два из которых – быдло деревенское. А он, Виталик, не такой. Он нежный и внимательный и секс любит красивый.

Костька попался ей неподалеку от центрального входа.

-О, Лиз, я сваливаю на два дня, на ключ, отдашь потом своему... – он как-то мерзко ухмыльнулся, но счастливая Лиза и внимания не обратила на ухмылку.

Пританцовывая, она быстро доскочила до комнаты Иванова, зашла и поморщилась, Костька как всегда: все разбросано, накурено, кровать разворочена.

Не раздвигая шторы, открыла дверь на малюсенький балкончик, шустро прибрала в комнате, поменяла белье на кровати и услышала громкий гогот у Виталика в комнате, поморщилась, – «опять её любимого отвлекают, ждать придется». Голоса сместились на балкон, который в комнате на четверых был побольше и там всегда кто-то да курил. Лиза не прислушивалась, достала старенький б/ушный телефон телефон, чтобы ему позвонить , но услышала четкую фразу, произнесенную самым пакостным из компании красавцев, Валеркой Лысовым:

-И когда мы твою Агаптину отдерем все хором?

-Ну я ещё недельку ей попользуюсь, подучу. Этакая стеснительная девочка, я её успешно приучаю к раскованности! – произнес мерзкие слова её необыкновенный!! Виталик.

-Ты, Лопух, кончай юлить, договор был? Был? Ты её очаровываешь, трахаешь, а потом нам передаешь? Три штуки баксов получил от Скворцовой? Получил, вот тебе капельки, придет твоя... шалава, подольешь ей, а уж потом мы её во все дыхательные и пихательные, да, парни? А назавтра она и не вспомнит кто и как её имел.

Он загоготал, и тут же послышалось ржание остальных трех мажоров. Лиза зажала руку зубами, чтобы не закричать от такой страшной боли, в гоготе этих мерзавцев выделялся смех её?? Виталика.

-Звони давай своей телке. Сколько можно ждать?

Лиза на автомате отключила телефон. Минут через пять послышался голос Виталика:

-Отключен телефон, опять разрядился. Телефон-то рухлядь, ну прибежит сама скоро, с полчасика подождем, она ж на случку-то постоянно бегает. Дурищща, мечтает о домике в деревне и детках. Да имел я таких... пол института. Пошли, выпьем, я угощаю, по случаю удачного завершения спора, теперь Скворцова от меня не отвертится. Говорила же при свидетелях, что если Агапкину испорчу и брошу – она моя, а там, глядишь, и в зятья выберусь к Скворцову, эх, хорошо.

Лиза скорчившись от жуткой боли, посидела на полу, потом встрепенулась:

-Никак нельзя на глаза этим попадаться!

Прислушалась, в комнате шумно разливали и гоготали. На цыпочках, нервно оглядываясь, она успела забежать в женский туалет, когда мимо протопали, громко переговариваясь, дружки Лопухова: -Ещё пару пузырей. Чтобы секс был улетным, Виталька же говорит, что жаркая девка.

Подождав немного, Лиза шустро рванула на второй этаж. А там бегом пролетела по лестнице к пожарному выходу. Выскочив и нервно оглядываясь, побежала задворками между мусорных бачков. – Слышь, деваха! Постой минутку. Чё скажу-то,– окликнул её знакомый бомж, с которым Лиза здоровалась и делилась бутербродами, когда и булочкой.

-Иди сюда, – негромко проговорил он, показывая на приоткрытый вход в заброшенное здание. – Да не бойся ты, я добро помню и тебя обижать не собираюсь, скорее!! – он прислушался, – Иди вон в угол и слушай. Я ща немного навоняю, терпи, вон платком нос закрой и слушай, чёб не услышала, чтоб мне ни-ни, иначе нам с тобой секир-башка будет.

Он обрызгал пакет с чем-то трудноопределимым у себя в руках какой-то вонючей мерзостью, и шустро выскочил за дверь. Пошаркал в строну от общаги, Лизе в дырку на двери было видно, что навстречу ему идут два каких-то поддатых мужика.

– Слышь, бомжара, тут девка не пробегала, такая мелкая, в красной куртке и черных джинсах?

-Какая тут девка? Возле помойки, чтоль? Тута только я и вона кошки, – загнусавил бомж, – я тут, братаны, колбасу, глянь, нашёл, она ежели подварить, ничё, пойдет. Вот под водочку бы, а? Водочка ваша – колбаса моя. – Он сунул под нос одному дурно воняющий пакет.

-Иди ты, бля. Фу, даже пнуть противно, потом сам вонять будешь с год. А, валим отсюда, эта красотка в голубом, явно че-то напутала, какая здравомыслящая девка здесь пойдет, она, поди, по той улице пойдет, а мы её провороним и не получим два косаря. Давай рысью!

Они рванули на другую улицу, а Лиза без сил сползла по грязной стенке.

– Слышь, деваха, чем-то ты насолила этой жердине, чё ей из под тебя надо-то?

Лиза засмеялась:

-Ты знаешь, сегодня такой вот день, всем что-то от меня надо, – она смеялась и рыдала, и не могла остановиться – началась истерика.

Бомж, видя это, пошлепал в другой конец помещения, покопался там, принес полкружки воды и выплеснул ей в лицо. Лиза, захлебнувшись, вздрогнула и, помотав мокрой головой, спросила:

-Зачем?

– А затем, что надо бы по лицу бить. А у меня руки грязные, антисанитария сплошная! Я ща на разведку пошмыгаю. Посмотрю, чё и как, а потом двинем с тобой отсюда, где живешь-то ты? В общаге?

-Да как бы уже нет, я через два дня должна уезжать – вещи у подружки в квартире на Островского оставила.

-А и хорошо, в общаге-то сейчас черти-что твориться будет, как же,, выпуск, плавали-знаем. Посиди, я мухою.

Вернулся где-то через полчаса с какой-то замызганной ветровкой большого размера, неопределенного цвета.

-Вот, девах, надень-ка сверху, мы ща тебе волосы дыбом поставим и пойдем. Да не бойсь, куртка-то чистая, я её напрокат у добрых людей взял, а красную твою курточку мы спрячем под кофту и получишься ты как бомжа беременная.

Лиза вздрогнула, но промолчала, понимая, что сейчас не время и не место скулить, надо было выбраться из этой дыры.

А у подружки Лизу ждала ещё одна «добрая весть» – слегла её бабуля. Звонил Вишняков и просил как можно скорее приехать, счет пошел на дни.

-Охохо, – вздохнула Светкина мать, тетя Рая, – пришла беда,отворяй ворота! Лиза, ты диплом-то сможешь получить без выпускного?

-Что? А? – откликнулась замершая в каком-то ступоре Лиза. – Диплом? А, да, диплом!

Созвонилась с деканом, объяснила ситуацию, он попросил перезвонить через минут тридцать. Через двадцать минут перезвонил сам, велел срочно, пока не закрылась канцелярия подъезжать за дипломом. Лично вручил ей диплом, пожелал удачи, выразил сочувствие, и поехала Лиза сразу на вокзал, торопясь к бабуле, единственному родному человеку.

На вокзале опять встретился бомж:

-Девах. Я это, тебя провожу, мало ли.

-Какая ж от тебя помощь? – печально усмехнулась Лиза.

-Не скажи, иной раз доброе слово и то помощь, ты вот меня, когда-то половиной бутера спасла от суицида. Да, знаю я умные слова. Сам вышку имею, так вот сложилось, пришлось бомжевать, но речь не обо мне, ты из Мухина что ль?

-Да.

-Э, так и я бывший Мухинский, поехали, ты не боись, я в тамбуре пристроюсь, пригляд нужен всегда. Не грусти, девах, выхода нет только оттуда, – он показал грязным пальцем в землю, – все остальное -фигня.

Доехали благополучно, электричка шла быстро, не останавливаясь на всяких там километрах, и Лиза припустила по улице чуть ли не бегом. Бомж не отставал, маленький домик в глубине разросшегося сада был ему знаком, он присвистнул:

-Так ты Верунькина дочка?

Та кивнула, быстро закинула вещи, показала ему на летний душ, сунула в руки полотенце, старенькую простыню, и сказав:

-Дождись меня, я в больницу, отмойся только, уж больно ты вонючий.

-Э-э-э, девах, а я может все украду у тебя?

-Знаешь, у меня сегодня столько случилось, что даже и не знаю, что сильнее может ударить, мне бы бабулю застать в живых, ты не кради, дождись меня, а там что-нибудь, может, и придумаем.

-Да пошутил я так, неудачно, отвык от нормального общения, наоборот, за сторожевую собаку буду. Иди спокойно, не боись, Лёвка Шмыга, он добро помнит.

Лиза полетела в больницу. Бабуля, её любимая бабуля, всегда такая бодрая, теперь еле говорила:

-Лизонька, успела-таки ко мне! Ох, девочка моя! – взглянув на её измученное лицо, проговорила бабуля. – Не вовремя я тебя оставляю, но вот нас не спрашивают когда кому уходить. Там, в тумбочке, шкатулочка малая, подай-ка мне её.

В малой шкатулочке оказались простенькие сережки с маленьким голубеньким камушком и медальончик на цепочке, в форме сердечка

-Лизонька, это подарок Веруньке от твоего отца, Андрея.

-Как Андрея, я же – Максимовна?

-Это Веруня так захотела тебя назвать, у Андрея мать так звали, он, Андрей-то по глупости тогда в тюрьму-то попал, думал год-два и выйдет, а ему там накрутили, остальных-то откупили, а его вот на пятнадцать лет и упекли. Я и не знала, что Веруня беременная, а потом вот ты родилась. Ждала я Андрея-то, все хотела ему дочку-то под крыло отцовское, да, видать, и загинул где-то там... так то поди, объявился бы, тебе-то двадцать один уже будет. Ну так вот, ох, уморилась я, ежели все-таки он когда и появится, скажи ему, что Веруньку-то специально сбили машиною, уж очень она чирьем была для Михнева-сынка. Там в медальоне-то фотки их, родителей твоих, это перед тюрьмой папка твой такой был. А ты истинно его дочка, при встрече мизинец-то покажи, сразу признает. Ох, уморилась я, ты иди пока, я посплю чуток! – бабуля закрыла глаза.

Отупевшая от свалившегося на неё за день, Лиза на автомате пошла к Вишнякову.

-Виктор Федорович?

-Лизуня, девочка, мы твоей бабуле ничем помочь не можем, весь организм её как старый мотор– изношенный. Я, ты знаешь, мужик грубый, но честно говорю: бессилен я в этом случае, готовься, девочка, бабуля долго не протянет.

Все в том же отупении, Лиза побрела домой. Дома же её встретил отмытый худой мужик, лет сорока пяти с хитроватым взглядом.

-Я тут малость похозяйничал, – он указал на тарелку со стопкой блинов, – вспомнил вот, что умею блинцы-то печь, садись, хоть чуток поешь, поди, с утра голодная?

-Да что-то не хочется...

-Не, садись, надо. Я вот подумал-то чего, на постой возьмешь, я, может, какую работу найду? Правда, документов у меня совсем нет, но может где грузчиком или дворником пристроюсь?

Лиза кивнула.

-Ох, девонька, жизнь, она любит нас мордой об забор, такой знаешь с неструганными досками... Вся морда потом в занозах и болячках, ты уж, эта, держися на плаву-то, молодая ведь совсем. Я Веруне-то твоей обязан, она мне когда-то добро сделала, а Лёвка Шмыга добро помнит, тем более – мало его было, добра-то в жизни. Иди, вон, полежи, на тебе лица нет. А чё это у тебя за шкатулочка? -Да так, от родителей память, – Лиза опять же безучастно открыла её, вытащила медальон, повертела. -И как это сердечко открывать?

-Дай-ка, – Лёвка шустро открыл сердечко. – Тут фотомордочки чьи-то, ну-кась... О, это Веруня, а это... это же... – он ошарашенно взглянул на Лизу, – ..это же... Митень! Мать ети, я дурак слепой, Лиза, покажи-ка руки-то?

Лиза молча протянула ему руки, он как-то рывком схватил её правую, повертел, зачем-то погладил сильно искривленный мизинец, кивнул сам себе, посмотрел на намного меньше, но тоже искривленный мизинец левой руки... и как-то торжественно произнес:

-Вот так, Лизавета Андреевна, я теперь от тебя не на шаг. Ты истинная дочка своего отца, эти мизинцы у него точь в точь как твои, это ж надо же. Веруня-то никому и не сказала, что ты Андреева дочка-то. Ну, наверно, и правильно, Михнев-то тогда бы и на мокрое пошел... да. Андрюха, Андрюха, жив ли?

Бабуля умерла ночью, просто не проснулась, Вишняков и Лёвка взяли все хлопоты на себя – Лиза находилась в каком-то жутком состоянии между сном и явью, все казалось, смотрит она так популярные сейчас у молодежи, фильмы ужасов.

И только когда начали закапывать бабулю, она очнулась, и дико закричав, рванулась из цепких рук Вишнякова. Тот не говоря ни слова, держал рыдающую, извивающуюся, рвущуюся к могилке, Лизу. Стоящий рядом с ним тоже врач, шустро открывал сумку, вытащил шприц с лекарством и прямо через кофточку уколол Лизу в плечо.

Минут через пять она обмякла.

-Вот так-то лучше, спи дочка! – услышала она Вишняковские слова, проваливаясь в сон.

Проснулась она от режущей боли внизу живота, попыталась встать и поняла, что лежит на чем-то мокром. Потрогала рукой, посмотрела... кровь.

Лёвка как чувствовал, выглянул из кухни:

-Проснулась, красавица?..

-Лев, – прохрипела Лиза, – 'Скорую' вызывай, у меня... Вишнякова зови!

Левка, увидев кровь, не растерялся – лихорадочно заворачивая её в одеяло, схватил на руки и потащил в больницу, что была через две улицы, приговаривая:

-Э, деваха, держись, мы ща быстрее добежим, пока твоя Скорая приедет, мы уже там будем!! Он пер напролом, это потом он сам удивится, как сумел дотащить её и не упасть. В приемном покое, пнув дверь ногой заорал с порога:

-Давайте быстрее, дочка умирает!

-Вот и неси свою дочку до лифта, – буркнула санитарка, видя, что руки его как закаменели, и быстрее будет, если он донесет её сам.

Время поджимало. Левка так и тащил её до реанимации, там Лизу еле смогли взять из его сведенных судорогой пальцев. Он сел на пол в коридоре, заявив, что никуда не уйдет, так и сидел. Мимо бегали медсестры, пролетел на ходу одевая халат, Вишняков. А Лёвка все сидел и судорожно молился Богу, чтобы деваха осталась жива.

Через вечность его начал трясти Вишняков:

-Вставай. Слышь, жива наша девочка. Успел ты её вовремя донести. Слаба пока, большая кровопотеря, но будет жить, ты молодец, Скорая бы точно не успела.

И тут видавший виды, прошедший через свой личный ад, опустившийся на самое дно Лёвка прослезился. С этого дня он просто поселился возле приемного покоя. И через пару дней его использовали как подсобного рабочего: он таскал дрова, подметал двор, помогал переносить больных, разгружал продукты, вытаскивал отходы...

Видя его усердие, взяли его таки в штат, подсобным рабочим, Вишняков пообещал помочь с документами, такой хирург в маленьком городке имел вес.

Лиза выздоравливала долго и тяжело, сказались все потрясения. А Лёвка как верный пес, охранял и оберегал её покой.

Он не говорил Лизе, что этот козлина-мажор имел наглость приехать для якобы стребования долга с Агапкиной. Ну Левка и показал долг, он ухватом гнал этого гада до машины.

– Вали, сука позорная, ща всю машину раскурочу, с меня хрен чё возьмешь, я бомж, – он замахнулся, и Виталик лихорадочно дергая рычаг скоростей, мгновенно с ревом сорвался с места.

-Сволочь, – сплюнул Лёвка. – Эх, Андрюха, как ты тут нужен! Не верю, что ты сгинул .

Лиза, выписавшаяся из больницы, впала в депрессию, Лёвка старался – тормошил её, пытался смешить, на что она только слабо улыбалась и часами сидела в тени большой яблони. – Федорыч,– взмолился Лёвка, влетев к нему в кабинет и не обращая внимания на сидевшего там пожилого мужика, – ведь потеряем мы деваху, смотри, с месяц выписалась, а как замороженная, сидит без движения часами.

-Да я уже ругался с ней, не слышит она нас! – удрученно вздохнул Вишняков. – Я и с ветклиникой договорился, ждут её там. А она вишь как.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался мужик, – поподробнее, ветклиника, значит, ветврач у вас имеется?

-Да, только вот... – мужики рассказали историю Лизы.

– Пошли-ка, Лёва, к тебе в гости, может, я сумею расшевелить вашу ледяную статую.

Статуя, слабо улыбнувшаяся новому человеку, все также отрешенно сидела, глядя куда-то внутрь себя.

-Никитич меня зовут, – тяжело присаживаясь рядом с ней, сказал мужик, – послушай-ка меня, дочка, что я тебе расскажу.

И повел речь о тундре, о проблемах малочисленного народа хантов, о том, что испокон веков занимающиеся оленеводством люди испытывают большие сложности с разведением олешков, поголовье которых значительно сократилось, о доброте и отзывчивости этого народа, о суровой природе, о их бесхитростных, славных детках...

Лиза, сначала слушавшая его из вежливости, неожиданно для себя прислушалась, а потом произнесла.

-Но я же оленей только на картинке и видела.

-А что тебе мешает увидеть в живую, оленихи те же коровы, а с коровами-то приходилось тебе иметь дело? Вот что я тебе скажу, я здесь ещё неделю буду, к Виктору вон через пятнадцать лет обещаний приехал. Надумаешь ехать со мной, ни грамма не пожалеешь, люди тебя не обидят, наоборот, такого уважения, как там, ты вряд ли здесь, на материке встретишь. Да,холодно, лето короткое, но экстрима и романтики – выше крыши.

Левка же, видя, что его деваха начала говорить с мужиком, шустро накрыл стол под яблоней, притащил чайник и, с умилением, наблюдал, как Лиза незаметно для себя потянулась в пряникам. Он только успевал подливать ей чай в кружку, забрасывая Никитича вопросами и желая, чтобы тот подольше не уходил. И проснулась Лиза, весь вечер ходила из угла в угол, думала, прикидывала.

А наутро огорошила Лёвку:

-Лёвыч! Я, пожалуй, поеду с Никитичем на север, а ты оставайся на хозяйстве, сходим в ЖЭК, пропишем тебя, и живи, а я в гости буду наведываться.

-Лиз ты мне как дочка стала. Я тебя точно в самую нужную минуту встретил, сначала ты меня согрела. А теперь вот я долг отдаю тебе.

– Что ты все долг-долг, раз свела судьба в трудную минуту, значит, так и надо.

И уезжала Лиза из дому с легким сердцем, надев отцовские дешевенькие сережки, а медальончик оставив дома, на хранение Левычу, а Лёвка и Вишняков втихую радовались и переживали за свою девочку.

Девочка за два с лишним года стала известна по всем стойбищам, её всегда ждали в каждом доме, она лечила, как сама смеялась «и детей и зверей», к ней обращались и стар и млад, пригодились все навыки и знания, она умела, казалось, все: принять роды у женщины, вправить вывих, сделать массаж, осматривала местных детишек, ругалась на нерадивых родителей, ставила банки, компрессы и уколы, смеясь, говорила, что вот только зубы лечить не умеет.

Местный народ с большим уважением звал её 'Дохтурка Лиза'. Куда бы она не заехала – везде её ждал лучший кусок и лучшее место. Она строго спрашивала за грязь и антисанитарию, частенько заезжала без предупреждения, для проверки – жизнь пошла трудная, но интересная. Она привыкла к монотонному пейзажу тундры, дальним большим переходам между стойбищами, привыкла ездить на оленях, не боялась собак, лихо научилась стрелять из ружья, подаренного ей благодарными жителями дальнего совхоза. Она смогла справиться с эпидемией среди оленей – не вылезала сутками от заболевшего молодняка, ругалась, материлась, плакала, но все олешки выжили. Искренне и всем сердцем она полюбила этих таких красивых душой людей, и на всех буровых и малых аэродромах она была желанной гостьей.

Находились поклонники, но никто не волновал её, казалось, навсегда замерзшее сердце.

Одно только отравляло ей жизнь – незаживающая рана от обиды. Ладно бы она сделала этой Скворцовой что-то действительно подлое... И все симпатичные высокие мужчины вызывали у неё конкретную неприязнь, вот она и обидела симпатичного стажера у Никитича глупыми словами.

А навестив в конце мая своего названного отца-Никитича (У меня вас аж три штуки! – смеялась она. -Ты, Левыч и Виктор Федорович – я такая богатая. – Ишь, ты,богатая она, – ворчал Никитич, – отцов на штуки считает!!), – увидела незабываемое зрелище: на полянке возле домика шла борьба. Олег, Антон и Вовка пытались побороть Мишу, тот ловко уворачивался от них и все трое оказались поверженными... ещё трое, раздевшись, полезли на него, и опять он уложил всех.