Текст книги "Сержант Каро"
Автор книги: Мкртич Саркисян
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Сегодня хороший день.
На праздничном параде присутствовал заместитель командующего фронтом. Наш взвод понравился ему своим торжественным, чеканным маршем. Ребятам взвода подарили офицерские пилотки. Теперь интернациональный взвод отличается от всех, но самое главное то, что нам разрешили погулять по поселку или пойти в кино.
Сегодня хороший день.
Оборона Волги радует всех. По всему видно, что бои необычные, командир батальона с удовлетворением чмокает губами.
– Это мешок, западня, товарищи курсанты, вот увидите.
– Дай бог, – шепчет, вздыхая, Иван Медведев.
– Бог не даст, браток, обойдемся и без него, – снисходительно улыбается командир батальона.
– Дай бог, – тем же тоном повторяет Иван.
Да, теперь наше внимание приковано к Волге. Бои не обычные, они должны сказать миру новое слово.
После прихода Ноно Арташес не говорит со мной, обижен.
– Я дал ей твой адрес, я агитировал за тебя, а ты…
– Что я?..
– Ты ревнуешь…
И, распив со мной бочонок вина, перестает со мной говорить. Он по-своему прав, но и я не виноват. Хорошо, если бы Арташес понял, что третий – лишний, Напрасно ты обиделся, Арташес, напрасно!..
Вот уже неделя, как снег, развернув белый саван, расстилает его с гор к Манглису. Вот он дошел до казарменных ворот.
– У-у-у!.. – воет зловеще ветер.
– Черт бы тебя побрал! – дрожа, сплевывает Вардан.
Острая, жгучая зима. До колен зарываемся в снег, в беззащитные уши, руки и лицо кусает мороз. Кусает, как собака, с воем и повизгиванием.
Оник просит написать для него письмо на тему о любви и ненависти.
– Зачем это? – спрашиваю я.
– Ты знаешь, я слышал, что Маник ходит на танцевальные вечера.
– Что из этого? – равнодушно спрашиваю я.
– И ты стал футболистом, – говорит он обиженно и отходит.
Несмотря на холод и ветер, настроение у ребят хорошее, утешают и ободряют фронтовые известия. Врага гонят с Кавказа, волжские бои… Даже сомневающийся «Дай бог» Иван начал верить, что из дому скоро получит письмо.
– Дай бог, – шутят ребята…
Недавно перед строем прочитали приказ Верховного главнокомандующего о переименовании командного состава и об учреждении погон.
Новость эта на нас особого впечатления не произвела, но Арташес сияет от восторга.
– Какое прекрасное решение! Значит, я стану офицером!.. Погоны!.. Хорошо бы стать генералом.
Из юных кандидатов в офицеры многие еще не бреются, но Арташес находит, что без усов и бакенбард вряд ли разрешат носить погоны.
– Солидности не будет, – уверяет он.
– Это у тебя не будет солидности, представляю на твоем мерзком лице усы и бакенбарды, – раздражается Вардан.
Но никто не смеется. Ребята озабочены. Последнее время многие ходят в парикмахерскую по нескольку раз в неделю, а в казарме бритвы сдирают кожу с лица, и вместо волос на лице растет вата…
До свидания, Манглис!
Дорога вьется к Тбилиси. Звезды на погонах молодых офицеров сверкают под холодным зимним солнцем. Утро. Трескучий мороз. Бакенбарды и усы Арташеса серебрятся от инея. Бабушка моя говорила: «Молодость как ретивый конь. Не боится ни ям, ни кочек». Теперь я чувствую правду ее слов. Едем на фронт, но молодые офицеры, едва достигшие девятнадцатилетнего возраста, думают о будущем, о жизни, о любви, но о смерти – никогда!
– Вернусь с войны – женюсь, – говорит Оник.
– А я – нет, – добавляет Исаак. – Хочу учиться, погулять еще!..
Бывший старшина роты Воблев думает о другом.
– Разрушили, должно быть, наш дом… Как только кончится война, построю новый, посажу большой яблоневый сад… и еще хотел бы я иметь человек десять детей…
– А генерал, – подмигивает Вардан, – о чем мечтает?
– Разве не ясно? – смеется Грицай. – Он уже стал офицером, а плох тот офицер, который не хочет стать маршалом, не так ли, Арташес Суренович?
– Военная академия! – торжественно отвечает Арташес.
– А кто же падет на фронте, а? – вдруг восклицает Сержант.
– Ты!.. – кричат сердито ребята.
Дорога вьется. Реплика Сержанта задела нас глубоко. Словно стало еще холоднее. «А на фронте кто должен пасть?»
Почему пасть, быть убитым, если мир так прекрасен, если есть Назик и Ноно, если я молод… Я буду бороться со смертью, с врагами, ведь я же вооружен не только оружием, но и любовью, жизнью, мечтой…
После той встречи я больше не видел Ноно, однако не забываю ее ни на день, ни на час.
Любит ли она меня? Сердце мое говорит, что любит. Такая девушка, не любя, не поцеловала бы…
Если любит, почему же не пришла снова? «А ты, ты почему не пошел, не поискал ее?» – упрекает меня сердце.
Наши дороги разошлись, Ноно, и вряд ли снова столкнутся. Ты хорошо знаешь, куда я иду. Мы теряем друг друга, но нашу любовь никогда, поверь, Ноно!.. Никогда – и прости, прости мою молодость!..
До свидания, Манглис!
До свидания, Ноно!..
Глава втораяПод огнем
– Удивительно…
– Что?..
– Все ранены в ногу или в руку.
– Ох… – стонет раненый.
Удивление лейтенанта Врублевского не по душе тяжело раненному в ногу сержанту, который поднимается с помощью солдат и, кривя лицо от боли, взбирается в фургон.
– Ох… Все ранены в ногу или в руку, – с трудом выговаривает он. – Раненых в голову и в грудь нет. Ты, братишка, поищи их в братских могилах…
– Береги себя, лейтенант, – бросает из фургона раненый, – не посоветовал бы получить рану в сердце или в голову…
Молчание…
Фронт близко, его жадная пасть поглощает колонну за колонной, перемалывая и жуя, выбрасывает обломки железа, убитых и раненых людей, а больше всего убитых мечтаний…
Вот вправо от дороги чернеют холмы.
– Ребята, здесь было село… – грустно восклицает синеглазый лейтенант.
Здесь было село… но над ним прошла стая бомбардировщиков, оставя за собой только чернеющие холмы, ропщущие скелеты дымовых труб и ужасающие раны в сердце земли. «Так вот ты какая, война!..»
– Что, взгрустнулось?
– Оставь, Оник…
Оник умолкает.
В полуразрушенном селе разместился штаб нашего полка.
Представляемся командованию и немедленно получаем назначение.
На складе интендант принимает нас чрезвычайно «любезно».
– Пистолетов дать не могу. Нет.
– Нам пистолеты не нужны, – говорю я. – Лучше автоматы.
Но Онику хочется пощеголять, он смотрит на свою пустую кобуру.
– Дайте нам автоматы, – повторяю я.
Интендант улыбается.
– Автоматов тоже нет.
– Да вы что издеваетесь? Что это такое?
Интендант пожимает плечами.
– Нет, ей-богу, нет.
– Послушайте, мы же офицеры, – не унимается Оник.
– Товарищи, без шума, оружия скоро будет сколько угодно…
Оник возмущенно сплевывает.
– Что же нам, воевать с немцем безоружными?
Интендант косится на него.
Вскоре в замасленном от ружей обмундировании мы двигаемся к передовой линии.
Зима. Бескрайняя ослепительная степь. Окопы и траншеи. За ними целый лес пушек холодной пастью стволов угрожающе смотрит на вражеские окопы. Еще дальше столб густого черного дыма.
– Подбили вражескую птицу, горит уже больше часа, – говорят зенитчики.
Линия обороны тянется далеко, далеко…
С первого взгляда все как-то обычно, буднично. На потемневших от холода, покрытых сажей лицах ни страха, ни напряжения. У каждого здесь своя работа, каждый делает, что ему приказано.
– Мне казалось, – тихо говорит Оник, – здесь люди иные…
Оник пошел в первую роту, я – в четвертую. Новеньких принимают охотно.
Я командир первого взвода. Принимаю взвод ночью, не различая в темноте лица бойцов. Ребят у меня семнадцать.
– Поторопитесь найти себе связного, и с богом. Завтра увидимся.
Командир роты уходит.
Рассвет наступил дружным грохотом пушек. Начали «они» ровно в восемь часов. Ребята говорят, что «они» очень точны: не раньше и не позже восьми. И так каждый день.
Вызывают к командиру роты, и я получаю первое боевое задание. Взвод должен атаковать с правого крыла роты ровно в десять часов.
И вдруг раздается оглушительный грохот: одновременно гремят сотни орудий, словно целый лес пушек срывается с места. Наши начинают артиллерийскую подготовку. В небе показываются самолеты со звездами. Земля вздрагивает, бьет фонтаном, колеблется.
– Началось!..
Ребята смотрят в сторону вражеских позиций. Там уже выросла плотная стена огня и земли. Кажется, что наступил конец всему. Смерть шагает по полю, визжа, взрываясь, подстерегая неосторожных. Впрочем, никто не обращает на нее внимания, она потеряла цену, подешевела…
Смотрю на солдат: лица напряжены, словно по морю прошелся холодный ветер, покрыл его рябью. Так бывает перед бурей.
Я впервые должен подняться в атаку. Со мной происходит что-то странное. Взволнован я? Да, но не только это. Проверяю себя: готов ли я к бою. Только бы выдержать. Кажется, что в этой атаке я должен найти что-то дорогое – самого себя – или потерять самое дорогое – самого себя… Ровно в десять…
Скоро ряды поднимутся в атаку. Дневник продолжу после боя, если…
* * *
– Вы неосторожны, товарищ лейтенант, очень неосторожны. Не стесняйтесь продвигаться ползком. Здесь не бальный зал. Вот смотрите, левый рукав вашей шинели продырявлен: немного правее, и сердце было бы пробито, как ваш рукав. Неосторожно…
Я смотрю на левый рукав. Действительно, он продырявлен с двух сторон. Не знаю почему, мне кажется, что я ранен. Но командир роты продолжает:
– Вы не ранены, рана заявила б о себе, – и он отходит.
Я начинаю вспоминать все увиденное и пережитое за день. Наша атака была отбита. Когда артиллерия открыла огонь, мне казалось, что у немцев не останется ни одной живой души. Но я жестоко ошибся. Свинцовый ливень пулеметов и автоматов, взрывы снарядов прижали нас к земле. Все попытки возобновить атаку кончились неудачей. Только под прикрытием артиллерии удалось отойти к нашим позициям.
Голова трещит от боли и стыда. Словно я виновен за неудачу и смерть трех своих солдат…
Я видел, как бегущий передо мной солдат вдруг взмахнул руками и упал. Я думал, что он поднимется, но когда подошел, глаза его были уже безжизненны.
Свистят и воют пули, визжат снаряды, а на замерзшую землю надеяться нельзя. Не сон ли это?.. Чего бы только я не дал, чтобы это оказалось сном… Я видел, как убивают человека: я видел самое страшное.
… У ребят опять мирный вид, они даже шутят.
– Послушай, Сергей, – говорит сероглазый солдат, с засохшей на носу кровью. – Ты представляешь себе, если бы я остался без носа?.. Ведь моя Настенька умерла бы от страха, увидев меня.
Перед глазами все время тот мертвый солдат. Может быть, несколько часов назад он шутил так же, как эти парни. И кто знает, как тосковал и он по своей далекой Настеньке?..
Кто-то кладет мне на плечо руку. Вскакиваю с места.
– Да, товарищ лейтенант, вы умеете забывать о себе, это и хорошо и плохо. Но не умеете сражаться. Будьте осторожны и учитесь воевать. Нам это теперь нужнее всего.
Это был командир полка, подполковник Жданов.
Вчера мы прорвали оборону противника. После яростных атак повсюду разбросаны трупы, трупы и трупы. Замерзшие, почерневшие и окаменелые. Усталые от боев и ходьбы, бойцы лежат где попало и закручивают замерзшими пальцами самокрутки.
Пожилой солдат негромко говорит сидящему рядом молодому солдату:
– Брось ты это, Степан, чего доброго, пожалуется командиру, припекут тебя.
– За что?
– Силой можно только воевать, а любят по охоте.
– Что же она мне голову морочила?
– Таков уж бабий нрав.
– Учить легко, старик, а сердце-то горит…
Умолкают. Пар, идущий изо рта и носа, инеем садится на брови, ресницы и усы, словно в груди молодого солдата действительно пылает огонь.
Немного поодаль бойцы атакуют снежками полненькую шумливую медсестру. Она взвизгивает и хохочет, и кажется: от ее смеха вот-вот проснутся тысячи убитых.
– Ну и парни, – ха-ха-ха!..
* * *
От немецкой воинской части почти ничего не осталось. Мой связной Сергей говорит:
– Как же так, товарищ лейтенант, выходит, даже для захоронения земли не хватит.
– Не тужи, Сергей, – вставляет Захарченко, – земля наша велика, места хватит, а вот их она не выносит…
Я так потрясен всем увиденным за эти дни, что мне трудно говорить. Сергей это чувствует.
– Действует, знаю, я и сам был такой, товарищ лейтенант. Когда моего дружка убило, я чуть с ума не сошел. А теперь…
Входим в городок К. Обескровленный неприятель, видно, не хочет ввязываться в бой. Утренние атаки проучили его, и он стал менее самоуверенным.
На подступах к городу К. неожиданно завязываются горячие бои. На главной улице внезапно навстречу нам выходят два танка. Мы быстро вбегаем в двухэтажный дом, и начинается поединок между нами и танками.
Танки поливают огнем окна и двери нашего здания. Но целый сноп гранат с крыши дома падает и взрывается над задней частью первого танка. Он загорается и как вспугнутая лошадь начинает кружиться на месте.
– Эх, ну и парень же наш сержант! – восторгается Сергей. – Вот уже третий подбил…
Второй танк поворачивается к нам задом, и это становится причиной его гибели. Ребята стреляют из противотанкового ружья прямо по бензобаку. Танки горят, но и наших пять человек убито на месте прямым попаданием. Раненых еще больше.
Хочу подойти к первому танку, но Сергей хватает меня за рукав:
– Куда?.. Не подходите, вдруг еще взорвется…
Танк действительно взрывается с ужасным грохотом, рассыпая по улице стальные обломки. Башню отбрасывает в сторону, а сам танк оседает набок.
Личный состав пытается выйти из горящей машины. Немцы друг за другом выпрыгивают на землю и бегут к противоположному зданию. Но убежать нелегко. Последний немец головой вниз свисает с танка, остальные становятся жертвами автоматных очередей. Командир танка, молодой офицер, беспорядочным огнем из пистолета прокладывает себе дорогу к подъезду. Вот он стреляет – раз, два, три… восемь, и… пистолет пуст. Ребята молча, с угрожающим видом медленно подходят к нему.
– Офицеров прикладами! Не стрелять! Добивать, как собак!
Офицер нажимает курок. Напрасно. Он со страхом смотрит на приближающихся солдат. Ему не больше двадцати двух. Голова его не покрыта, кудрявые волосы падают на высокий лоб. Красив, проклятый, ничего не скажешь. Револьвер падает, и он отворачивается к стене. Трудно встречать смерть с открытыми глазами. И я отворачиваюсь, чтобы не видеть его мучений. Раздается сухой треск. Когда я снова смотрю на него, офицер уже на земле с проломленным черепом.
Подходит ротный командир Попов.
– У вас мягкое сердце. С таким сердцем вам с ними не справиться. – Он смотрит на мертвого офицера и качает головой. – Красив, сукин сын… – Попов умолкает и больше не смотрит на убитого. – Пойдем, – глухим голосом обращается он ко мне.
Наступление продолжается.
… По небольшой площади разрушенного города тяжело двигается отряд пленных. Впереди шагает командир фашистского полка. Во взгляде презрение, походка парадная.
Его вид раздражает ребят, провожающих офицера крепкой руганью. Внезапно офицер бросается к разбитому танку и как драчливый бык ударяется головой о сталь машины. Безжизненное тело медленно сползает к ногам растерянных солдат. Каменное молчание.
Надо мной раздается глухой взрыв. Я бросаюсь в окоп, а через мгновение взрывается граната. Никто не пострадал, но Сергей испугался за меня.
– Товарищ лейтенант!.. – кричит он рядом, не замечая меня.
– Успокойся, – говорю я.
Недалеко от окопа лежит толстомордый офицер и собирается бросить вторую гранату. Я нажимаю курок автомата, раздается короткая очередь.
– Вот так, – радуется Сергей.
Я начинаю сражаться…
Из-за изгороди летит камень. Я бегу в сад. Лилит стоит на стене.
– Зачем ты бросила камень?
– Хорошо сделала… Бросила, чтобы ты вышел.
– Что тебе надо?
– Помоги спуститься, хочу нарвать роз…
Обняв ее, спускаю со стены. В моих руках ее тонкий стан, прикосновение ее груди волнует.
– Лилит, милая…
– Что?
У меня захватывает дыхание, и я молчу.
– Пойдем, нарви мне роз, а то «милая»… – насмешливо тянет она.
Я прохожу вперед.
Лилит приехала из Тбилиси. Летом их семья снимает дачу у наших соседей.
В этом году Лилит как-то сразу выросла и вошла в мои бессонные ночи и беспокойные дни.
Сегодня она не хочет уходить из нашего сада. Она тащит меня за кусты сирени. Я молча повинуюсь. Трава мягкая и теплая. Я обнимаю Лилит.
– Ты ведь любишь меня, да? – шепотом спрашивает она.
Вместо ответа я целую ее, обезумевший от счастья, лицо, губы, плечи…
Не знаю, как долго остаемся мы с ней под охраной сиреневого куста, но вот из соседнего сада доносится голос ее матери:
– Ли-лит!..
Лилит отряхивает платье, приводит в порядок растрепанные волосы и собирает помятые розы.
– Пострадали бедные наши розы, – с сожалением говорит она.
– Розы счастливы, – добавляю я.
– Ли-лит!.. – беспокоится мать.
Глаза Лилит подернуты туманом.
– Через три дня мы уезжаем, – грустно шепчет она.
– Опустеют и наш сад и мое сердце, – так же тихо добавляю я.
– Лилит!.. – голос матери звучит строже.
– Иду, мама! – звенит серебром голос Лилит. – Помоги подняться…
Я поддерживаю ее, и она легко взбирается на стену.
Бабушка моя входит в сад и останавливается, как ужаленная.
– Ослепни я на этом месте! Негодник! Что ты обнимаешь эту шалую девчонку? – И потом к ней: – Чтоб ты сдохла, бесстыжая!..
Лилит бросается вниз. Со стены срывается камень и падает прямо на меня… Бум!..
Бум!.. С ужасающим грохотом рвется на краю окопа снаряд, осыпая нас комьями холодной, заснеженной земли. Я не спал, но снова пережил этот далекий, невозвратный сон…
Солдаты беседуют.
– А я все вижу во сне нашу соседку Нюрку, – словно продолжая мой сон, рассказывает туляк Коля Черняков. – И всегда в белом наряде. Летим с ней на тройке по лесу, и снег падает на нас с деревьев, как цветы. Колокольчики звенят… Нюрка улыбается мне и молчит. А тройка все летит, выезжает в поле… и вдруг пропасть как проглотит ее раскрытой пастью!.. Сани взрываются, и я просыпаюсь от грохота…
– Если человек каждый день на свадьбе, ясно, она ему и сниться будет, – с горечью замечает худощавый юноша.
– Таковы, браток, наши солдатские сны. То бомба взрывается над головой, то приказ…
– Товарищ лейтенант, к командиру батальона! – докладывает связной.
Лилит окончательно исчезает. Капитан Васильев с трубкой в руке ждет меня.
– Товарищ дорогой, – четко выговаривая каждое слово, говорит капитан. – Ночью ваш взвод должен раздобыть «языка». Будьте осторожны, берегите ребят и себя. Ну, желаю успеха…
* * *
Вчера ночью… Это была странная, необычная ночь, по крайней мере для меня. Короткий день тянулся долго. «Раздобыть «языка»… Ребята моего взвода выслушали это с каменным молчанием. Связной Сергей говорит, что ничего не может быть труднее. Немцы чересчур бдительны, и бывали случаи, когда целые взводы попадали под неприятельский огонь и были истреблены в несколько секунд.
– Осветят ракетой… Иди тогда и утащи живого фрица…
Молчание ребят действует на меня угнетающе.
– Ребята взгрустнули, ясно, трудно, товарищ лейтенант. Пусть немного сами себя подготовят…
«Сами себя» подготовят в лексиконе Сергея значит подготовиться мысленно к тяжелому испытанию.
День тянется нестерпимо долго. Мороз кусает, как собака. Холод для меня страшнее бомбы. Он коварен и вероломен: бросается на человека и щиплет ему лицо, руки и ноги, потом бесшумно отступает и… пропал. Ноги и руки начинают гореть, тело приятно немеет. Вот тут-то холод и уносит свою жертву.
Ночь перевалила за половину. Взвод медленно продвигается вперед. Трескучий мороз. Ребята ползут так тихо, словно не двигаются. Сердце бьется гулко, как колокол в пустынном поле. Секунды текут с медлительностью часов.
И вдруг… Глухой стук, и больше ничего. Немного погодя шуршат замерзшие кусты, ко мне ползет Сергей.
– Уже…
Вблизи слышится чиркание, и поле освещается ослепительным светом ракеты. Мы застываем. Вокруг темнеет, и начинает стучать пулемет крупного калибра. Привычное ухо сразу чувствует, что пулеметчик стреляет бесцельно, между прочим, чтобы заявить о своем существовании. Нас не заметили.
Но нет, кто-то из нас ранен, раздается короткий стон и снова замирает. Сергей ползет обратно.
– Заткните рот платком, заставьте замолчать, – шепчет он.
Раненому плохо, он не может молчать.
– Спросите командира, как быть? – доносится до меня быстрый шепот.
– Что делать? – тревожно спрашивает Сергей.
– Надо спешить, спешить… Быстрее!
… На рассвете, разбитые и усталые, вваливаемся в окопы. Ребята сияют от удовольствия.
– Товарищ лейтенант, вот это удача!.. За одного убитого целых два живых фрица!..
– Как убитого, разве наш раненый умер?
– Сам себя, понимаете, сам себя, – вздыхая, отвечает Черняков.
– Как это сам себя?
– Грудью – на нож и… спас нас, иначе мы все и фрицы с нами…
Еле сдерживаю крик. Как жестоки законы твои, война! Вот что делают в твоих нечеловеческих когтях эти человечные люди!..
Командир батальона доволен.
– Спасибо, лейтенант. Дичь жирная. Представьте ребят к награде.
А на сердце у меня…
Почему же ты так трудно привыкаешь к фронтовым законам, сердце? Слушайся разума, дорогое, иначе мы с тобой начнем спорить и можем даже рассориться.
