Текст книги "Сержант Каро"
Автор книги: Мкртич Саркисян
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Лилит уехала в Тбилиси, и я остался один. Несколько дней, как начались занятия. Я аккуратно посещаю школу, внимательно слушаю учителей и ничего не понимаю. Лилит заняла всю мою душу, заняла места всех предметов, и так как предметы не могут заменить мою тоску, перед моей фамилией появился длинный ряд двоек и троек. Пытаюсь взять себя в руки, хотя бы на время уроков забыть темные, влажные глаза Лилит, – не получается.
Учительница литературы хороший психолог. Я знаю литературу отлично, но на уроках рассеян.
– Послушай, уж не влюблен ли ты?..
Чувствую, как горячая волна приливает к лицу.
Я срываюсь с места – и выбегаю из класса и прихожу в себя только на опушке леса.
Две недели назад я и Лилит по этой тропинке вошли в лес.
– Завтра ты уедешь, и я останусь один.
– Мы оба будем одиноки, – грустит Лилит.
Я молчу. Молчит и она. Я обнимаю Лилит и целую.
– Довольно, – тихо говорит она.
Страстный солнечный луч проскользнул сквозь деревья и обнял белую шею Лилит. Большой сноп солнца лег у ее ног. С каким наслаждением падают к ее ногам листья травы, как нежно уступают дорогу. С каким умилением ласкает ветер ее волосы!..
Она оборачивается ко мне.
– Знаешь, мама заметила нашу близость…
– И что же?
– Не придает значения, говорит, ребячество, и больше ничего.
Я оскорблен до глубины души. Подумать только, я готов отдать жизнь за это счастье, за любовь этой девушки, а ее мать ни во что не ставит нашу любовь.
– Лучше бы рассердилась, избила тебя, Лилит.
– Ты прав, и я обиделась…
Тени удлиняются и обнимают друг друга. Солнце садится, и его лучи, задержавшись на верхушках деревьев, с тоской смотрят на нас.
Вечер. Серебристая лунная пыль садится на сгущающуюся темноту. В лесу тихо и таинственно. Осторожно, на цыпочках, чтобы не нарушить лесную тишь, скользит ветерок и прячется в кустах.
Извиваясь змеей, сверкая, открывается перед нами тропинка. Мы уходим из леса.
– Кончилась наша сказка, – заговаривает первой Лилит.
Сторожевые деревья на опушке беспокойны. Они хватают и проглатывают бродящие по полю голоса и шум, чтобы не нарушать дремоту леса, чтобы он уснул…
Голос Лилит приводит меня в себя.
– Сказка кончилась, останется печаль…
Лилит плачет, а я целую ее последний раз. Утром самолет увезет ее в Тбилиси.
Я на опушке.
Таким грустным и негостеприимным стал лес… На лоснящемся лице солнца нет даже улыбки. Душа моя словно ограблена. Да, в ее открытые двери вошла любовь, а самолет похитил и увез ее…
Я поворачиваюсь и иду домой…
* * *
– Почему вы не обедаете? Вы спали? – звенит надо мной нежный девичий голос.
– Я не спал, Шура…
– Значит, влюблены. Только влюбленные смотрят открытыми глазами и ничего не видят. Но обедать надо.
Действительность вновь возвращается ко мне.
Шестой день лежу в одной из палаток санбата с забинтованной головой. Самочувствие хорошее, но врач находит, что мне надо пролежать еще дня четыре, пока рана зарубцуется.
Это произошло 12-го числа.
Юго-восточная Украина не богата лесами, но в среднем поясе нашего фронта узкие полосы редких смешанных лесов сменяют друг друга и затрудняют наше продвижение. Вот на поляну осторожно выходит солдат и тут же падает, сраженный пулей. За деревьями и на деревьях засел враг и ловит бойцов. Мы вынуждены «прочесать» лес, что отнимает у нас время и дает неприятелю возможность собрать свои разбросанные силы и сопротивляться. Есть у леса и другие «пороки», осложняющие дело.
Причиной моего ранения на этот раз явился осевший в лесу молочный туман. Наши окопы на опушке леса находились во власти тумана.
Еще до рассвета доносился до нас глухой, непрерывный грохот. Мы были уверены, что танки через лес ползут к нашим позициям. Но получилось совершенно обратное. Шум продвижения неприятельских танков, отдающийся ясно в лесу, обманул нас. Темные силуэты вражеских танков, стоявших перед окопами, мы приняли за наши, а они – наши окопы за свои. Это недоразумение кончилось трагически и для нашей роты, и для немецких танков.
Рассветает. Сергей по своему обыкновению поднимается и разглядывает окрестность. Он резко поворачивается ко мне.
– Остерегайтесь!..
– Чего? Что случилось?
– Немецкие танки насели на нас…
Поднимаюсь и я. Немецкие танки так близко от нас, что даже туман не может скрыть их когтистую свастику. Что делать?
В окопах тревожно. Ясно, что бойцы уже заметили присутствие «соседей». Самый близкий танк смотрит на наш окоп левым боком. Я хочу соединиться с противотанковой батареей. Но тут же отказываюсь от своего намерения, так как, если артиллерия откроет огонь на таком близком расстоянии, наши бойцы погибнут от своих же пушек. Что делать?
Ясно чувствую одно, что сражение должно идти «голыми руками», и сердце стонет от перспективы ужасающей битвы.
Танки также беспокойны. Не поняли ли они своей ошибки? Вдруг открывается люк ближайшего танка и оттуда выскакивает тонкий, худой офицер. Он внимательно оглядывается вокруг и осторожно вытаскивает из кобуры парабеллум:
– Рус? Здесь рус? Сдавайся!..
Руки Сергея ищут ружейный затвор.
– Не стреляй, – шепчу ему.
Тут-то и происходит неожиданное. Сергей прицеливается – звук выстрела нарушает утреннюю тишину.
– На, вот тебе!..
Офицер взмахивает длинными руками и падает.
– Что ты сделал, дурак! – кричу я.
Уже поздно. Башня танка начала кружиться, и хлынул пулеметный ливень. С деревьев падают сломанные ветки и листья. Бой завязывается нос к носу. Как вести этот бой? Танк медленно ползет к нашему окопу. Если бы противотанковые гранаты…
– Сергей, отодвинься! Быстрей!..
Выскакиваю из окопа, Сергей за мной. Раздается пулеметная очередь.
Пули со свистом пролетают мимо моего уха.
Оборачиваюсь назад. Танк кружится на месте и топчет, разрушает пустой окоп. А Сергей лежит неподвижно под кустом шиповника. Что с ним? Бегу назад, чтобы обойти и снова вбежать в наши окопы. Но танк продолжает ползти. Неужели у ребят нет гранат? Почему молчат противотанковые пушки? Конечно, я не мог предположить, что у окопов завязался яростный рукопашный бой, что несколько танков уже горят. Вот танк идет за мной, он не стреляет, пыхтя, звеня гусеницами, нагоняет. Я слышу его дыхание…
Чудо!.. Глубокая яма раскрывает свою спасительную пасть, и я бросаюсь туда, ударившись головой о что-то острое. Конец.
Прихожу в себя. Голова словно в клещах, кровь засохла и стягивает лицо, во рту горький вкус крови, рана на груди горит и ноет. Я упал в противотанковую яму, ударившись о лежащий на дне стальной еж.
Я слаб, разбит, истекаю кровью. Выйти отсюда самому невозможно. Вокруг тихо. Думаю, что мне делать. Жажда мучает больше всего. Вдруг до меня доносятся голоса. Наши!..
– Братцы, ребята, помогите!.. – кричу я.
Тишина. Снова зову, с трудом сдерживая крик от ужасающей головной боли. Тишина. Потом слышится шепот, и над ямой свисают две головы.
– Помогите!..
– Командир роты!.. Ваня, слышь, командир роты!.. Неси скорей ремни! Скорей!..
Немного погодя я уже 8 санбате. Там промывают и перевязывают мне рану. Да, я легко отделался. Остаюсь в санбате, рана не тяжелая. Уже шестой день лежу в палатке.
Прибежал Оник и, увидев меня, прослезился.
– Вчера, когда тебя искали и не нашли, мы решили, что танк растоптал тебя.
– Расскажи о других.
– Тяжелый был день. Танки вывели из строя почти полроты. Ребята подожгли несколько танков. Остальные повернули назад. Бой ничего хорошего им не обещал. Танк, что гнался за тобой, ребята подожгли. А связной твой, Сергей, убит…
– Сергей?.. Убит?..
Боль сжимает горло, глаза словно застилает горьким дымом…
– Эх, Сергей, Сергей…
Всю ночь я видел окровавленные, помятые подснежники. Какое-то сложенное треугольником письмо кружилось в воздухе над окопами и не находило адресата. Письмо плакало, а на окоп все падали и падали лепестки подснежников.
Идет дождь. Стучит по толстому брезенту палатки так, словно по ней рассыпают зерна овса. Фронт, вероятно, не ближе десяти километров, потому что, кроме разрывов дальнобойной артиллерии, ничего не слышно.
Около трех недель оставались мы в тылу у врага, в его железных клещах. Я так много видел и пережил, что когда пишешь о виденном, для пережитого остается мало места. Да и передать бумаге измученную, но живущую под огнем душу тоже трудно, тем более что письменным столом мне служит ружейный приклад, а пером – огрызок химического карандаша.
Из санбата я снова вернулся в свой полк. Командир первого взвода Николай Лесков, заменявший меня, очень мне обрадовался:
– А, брат! Прими, пожалуйста, свою роту, с меня хватит и взвода.
Оник и Потапов опять рядом со своими надоедливыми спорами. Из прежнего состава остался Папаша, который при встрече со мной говорит о своем «долголетии».
– Товарищ лейтенант, я в чудеса не верю, но то ли смерть обиделась на меня, то ли я неуязвим.
– Это почему же?
– В тот день, когда танк бросился за тобой, и я ведь выскочил из окопа и кинулся в кустарник. Но проклятый нагнал и меня. А я так и застыл, прижался к дереву. «Ну, думаю, Матвей, настал и твой конец». Танк сначала пополз прямо на меня, потом сердито зафыркал и так жарко дохнул, что у меня волосы стали дыбом. Но только он дошел до меня, словно кто-то натянул удила. Танк повернул назад и свернул в другую сторону… В бога я не верю, но тут перекрестился.
Вскоре после моего возвращения наша рота была переформирована, и мы стали автоматчиками.
У меня новый связной, Володя Водопьянов, веснушчатое лицо которого чем-то напоминает Сергея. Хороший парень, предупредительный и живой.
Сегодня меня вызвал к себе командир полка.
– Задание не легкое. Вдоль всего хутора Г. тянутся вражеские окопы. На расстоянии двухсот метров друг от друга неприятель расположил шесть огневых точек. Имейте в виду, что передовую линию должны пройти на рассвете, – подполковник подходит к карте. – Вот отсюда, – он показывает на южную сторону хутора, – далеко от поля зрения огневой точки. Из-под хлебов, с тыла автоматчики и танки будут обстреливать левое крыло неприятеля. Задание: вызвать замешательство противника, но не вступать с ним в бой; скорее быстрый и ловкий маневр, чем серьезный позиционный бой. Понятно?
– Понятно, товарищ подполковник!
– Если нам не удастся прорвать линию, то отступайте в лес, а танки, – лицо подполковника темнеет, – танки не должны попасть в руки неприятеля, надо взорвать… Да, – поворачивается он ко мне, – командиром танковой колонны назначен старший лейтенант Петухов. То же распоряжение получит и он.
– Слушаю.
Так началась вереница тяжелых и героических дней.
Ночью рота на танках стремительно прошла на передовую линию. Пока немцы успели осветить поля, пока загремели орудия, танки прошли село и вступили в лес, полностью раздавив по дороге одну артиллерийскую батарею. Начался страшный переполох. Задание – ударить неприятеля с тыла и вызвать панику – осуществить оказалось невозможно. Окруженная сильным огнем и танками, наша десантная рота была уничтожена наполовину, и чудом спасшиеся остатки ее вместе с двумя танками отступили в лес.
* * *
Усталые, обессиленные, страдая от голода и еще сильнее от жажды, мы, остатки нашей роты, скитаемся в лесах, избегая не только населенных пунктов, но и лесных полян. Итак, мы в тылу у врага, сжатые в его железные клещи.
Пытаемся оторваться от неприятеля и держаться ближе к передовой линии, чтобы в удобный момент перейти фронт и соединиться с нашими. Уйдя с одного места, заметая следы, мы снова возвращаемся туда же, кружась по определенной линии. Это дело не легкое. Неприятель не наивен и не глуп. Он жесток, упорен и опытен и изо дня в день изматывает роту.
В первый же день мы устроили своеобразное заседание военного совета, который принял решение немедленно взорвать танки. Ни горючего, ни возможности продвигаться по лесу.
… Когда взрывались танки, танкисты стояли с опущенными головами, как перед свежими могилами родных людей.
Удивительное дело, у Оника совсем не плохое настроение. В минуты отчаяния, когда теряешь голову, не зная, что делать, не находя выхода из создавшегося положения, Оник даже утешает меня:
– Выше голову, не волнуйся, найдется выход, а если должны будем умереть, умрем, как мужчины.
Из-за кустов показывается Потапов. Его небритое лицо бледно и напряженно.
– Товарищ лейтенант, убили наших любимых учеников… бойцов наших…
– Как? Кто?..
– Тех бойцов, которых посылали за продуктами и для связи… У села их настиг карательный отряд, хотели взять живыми, ребята сопротивлялись и все пали…
Значит, погибла и эта надежда!..
Появился радостный Володя.
– Что случилось, Володя?
– Ребята нашли в лесу раненую лошадь…
– Ясно…
От сильного удара лопаты лошадь падает, и сверкают ножи.
Вечером ребята сыты и оживленны.
Голубой лунный свет опустился на деревья и поет вместе с бойцами.
Не подумай, что это другая,
Это значит – сырая земля!
Лес молчит.
Зловещее это молчание. Оно вдруг нарушается, как погода в горах, когда черная тучка, величиной с кулак, со сказочной быстротой растет и закрывает небо, а гром и молния начинают грохотать в горах.
Враг знает, что мы здесь, в лесу. Враг не спит, враг следит за нами. Но почему он не переходит в наступление?
Изнуренные солдаты нашей роты, которых осталось уже меньше шести десятков, вряд ли будут в состоянии серьезно сопротивляться, и прежде всего из-за отсутствия боеприпасов. У нас восемь человек раненых, которых переносим или на спине, или на деревянных носилках.
Враг избегает решительного сражения. Осторожно обнюхивает наши следы, подстерегает неосторожных, хочет голодом и мучениями сломить наш дух. Но напрасно. Вот доносится до меня голос солдата, который рассказывает товар ищу что-то интересное. Я слышу только конец.
– Видно, я в своего дядю пошел. Как вспомню Валю, так с ума схожу. А ее письма остаются без ответа…
Кто знает, а вдруг послали ей похоронную: твой Ленька, мол, геройски пал в боях за Родину. Эх, Митя, чтобы выйти из этого окружения, я готов один идти против немцев. Только бы она знала, что я жив… Дальше я не слушал: боец подсказал, что мне надо сделать. Может, действительно прорваться и выйти из окружения? Я лихорадочно цепляюсь за эту мысль. Но не поведу ли я на смерть своих бойцов? А разве геройская смерть не лучше этого медленного умирания? Наши запаздывают, значит, на этом участке враг силен, значит, мы сами должны распорядиться своей судьбой – и медлить нельзя…
Пистолетный выстрел… И снова лес молчит.
– Что случилось?
Потапов бледный бежит ко мне.
– Ужасное несчастье. Командир первого взвода Лесков застрелился!..
* * *
Бегу с Потаповым на место происшествия.
Лесков лежит на боку, прижав голову к траве.
– В правый висок, – говорит Володя.
«Почему он застрелился, почему?..» Солдаты застыли у изголовья мертвого лейтенанта. Оторвавшись от ветки, лист, кружась в воздухе, падает на убитого и, испугавшись, скатывается на траву. Лес молчит.
В кармане Лескова вместе с партийным билетом и командирской книжкой, фотографиями жены и сына находим письмо.
«Дорогой Николай Васильевич!
Не удивляйтесь, что на ваше письмо отвечаю я, ваша соседка Софья. Аня, ваша и наша дорогая Аня, покинула этот мир год тому назад. Случилось это так. Когда немцы, будь они прокляты, вошли в наш город, солдат разместили по домам. Одну комнату в вашей квартире занял оберштурмбанфюрер со своим ординарцем. Аня не хотела оставаться дома, боялась и решила перейти к нам, но офицер не пустил. Короче говоря, однажды ночью пьяный офицер вошел к Ане. От ее криков и слез проснулся ваш Вася и, схватив топор, ворвался в комнату и на месте уложил немца. Заспанный ординарец, вбежав в комнату, убил из автомата мать и сына. Их даже не разрешили похоронить, несколько дней тела оставались на улице. После освобождения города мы узнали, что партизаны похитили трупы и похоронили в роще, недалеко от кладбища. Дорогой Николай Васильевич! Сначала я не хотела писать вам обо всем этом, не хотела причинять вам горя, но не смогла скрыть истины. Мужайтесь, мой дорогой, мы почти все потеряли наших близких и родных. Сражайтесь во имя всех нас и наших страданий.
Софья Нилина
Гор. О., 10/V-43 г.».
Значит, причиной самоубийства Лескова явилось это письмо… Но ведь он получил его перед тем, как рота попала в окружение. Почему жизнерадостный Лесков никому ничего не говорил о своем горе и никто не заметил его душевного состояния?
Лесков был всегда бодр и спокоен. Какой душевной силой надо обладать, чтобы так тщательно скрывать страшное горе, чтобы задушить такую боль?.. Но… самоубийство!..
Ветерок играет прядью волос, спадающей на чистый, высокий лоб. Неужели кончают самоубийством только трусы и малодушные?
Никто не решается говорить.
Потапов созывает партийное собрание, и пять человек уединяются под толстым деревом. Я хоть и комсомолец, но тоже приглашен. Надо дать политическую оценку этому явлению. Потапов начинает первым:
– Факт сам по себе носит политический характер. В тяжелые дни спасения Родины самоубийство равносильно измене, – начинает он, но не успевает кончить, как самый старый коммунист, Папаша, вскакивает с места:
– Это не измена Родине, это измена самому себе!.. Нельзя заходить так далеко! Почему не говорите того, о чем думаете? Вы же знаете его, знаете, какой это был храбрый человек. Давая политическую оценку, вы забываете об этом. Нехорошо так. Он был честным человеком и коммунистом. Предлагаю похоронить его с воинскими почестями. Надо видеть в человеке не только руки меткого стрелка, но и понять его сердце, по приказу которого он спустил курок. Имейте в виду, что этот факт может произвести на бойцов угнетающее впечатление.
Такого же мнения и Петухов. Заседание длится недолго.
Когда грозное молчание леса было нарушено оружейным залпом и узкая щель наполнилась землей, я посмотрел на Оника. Смертельная бледность, казалось, растворила в себе даже блеск его темных глаз. Со смертью ты не можешь примириться, Оник, да и не надо…
Лес молчит…
* * *
… Тропинка змеей обвивается вокруг горы, уткнув жаждущую голову в родник. Над каменным бассейном нависла зеленая борода моха. За родником шумит лес, а большое раскидистое дерево словно сторожит источник.
Лилит пьет воду.
– Почему молчишь?
Я молчу не от смущения… боюсь сказать что-нибудь глупое.
– Ты очень скучал?..
– Весь год получал двойки, – отвечаю я.
– Почему?
Камень с шумом падает в воду. Лилит обдает брызгами. Я смотрю наверх. Чуть выше, на скале, стоит самый большой хулиган нашего городка, Булди, и презрительно улыбается. Я поднимаюсь. Лилит берет меня за руку.
– Не надо, – говорит она.
– Пойдем, Лилит.
– Стой! – приказывает Булди. – Нечего тебе делать с этой девушкой, оставь ее и убирайся!..
Лилит прижимается ко мне. Булди подходит ближе.
– Убирайся, не то!.. – следует отвратительная ругань.
Кровь бросается мне в голову, я отрываюсь от Лилит, и звонкая пощечина украшает лицо хулигана.
Сильный, яростный удар в голову оглушает меня. Я падаю на землю, но крик Лилит приводит меня в себя. Несмотря на энергичную защиту, второй удар снова бросает меня наземь. Чувствую, что мне трудно будет бороться с ним, Булди сильный и опытный противник. Но я изо всех сил ударяю его в живот, и Булди мешком падает на землю.
Воспользовавшись этим, я беру с земли большой камень. Булди поднимается и, угрожающе опустив голову, как бык, подходит ко мне. Следует резкое движение головы, но я отворачиваюсь, держа камень над его головой…
Слышен глухой удар, и Булди медленно садится, закрыв руками голову. Между пальцев показывается кровь…
– Пойдем, Лилит!..
Когда мы на повороте оглянулись, наказанный хулиган промывал рану под струей родника. Лилит улыбается.
– Милый…
– Милый… – раздается эхом в лесу.
* * *
Это был первый бой, в котором я защищал свою любовь и свое счастье. В этот день я впервые устыдился нечеловечности человека. Мне было стыдно смотреть в лицо Лилит, на которое таким нечистым взглядом смотрел Булди. К моему чувству примешалось что-то чужое и постороннее… Ржавый голос пилил мне ухо.
– … Оставь ее и убирайся!..
* * *
Прорыв происходит на рассвете. Сонная синева медленно отрывается от темного леса, обесцвечивая блеск звезд. Тишина трепещет от дыхания зари: не слышны ли еще шаги восходящего солнца? Смущенный ветерок касается дула автомата и меняет свой путь. Тишина, далекий крик петухов, опять тишина.
Цепь медленно поднимается.
– Вперед!.. – Тс-с-с!..
Ветерок будит цветы…
Лица солдат словно плавают в синем море. Вот темные дула пушек вонзились в грудь неба и угрожают утру. Обойти! Вот и передовая линия. До неприятельских окопов надо продвигаться ползком. Прикосновение к горячему потному лицу ароматной росы приятно. Медлят, медлят… С востока намытыми глазами смотрит на редеющую темноту обрывок бледного света.
Из окопов слышится болезненный хрип губной гармошки, вспугнутая тишина убегает в лес. «Фу, сукин сын!»… Бойцы застывают на месте. Губная гармошка прочищает горло, и утро наполняется волшебными звуками штраусовского вальса, Хорошо играет негодяй, хорошо!.. Наши леса останутся довольны сказками Венского леса.
Неужели это играет немец?..
Володя прерывисто дышит.
– Что ты, Володя?
Потягивает носом, глаза у парня влажные. Штраус опасен для сердца, бойцы, казалось, забыли о задании. Поднимаю руку.
– Вперед!..
– Бегом в окопы!..
Несколько шагов – дело мгновения. Вот и окопы. Сильный прыжок, и слышится растерянный, испуганный голос.
– Хальт…
Очередь немецкого автомата топчет мелодию Штрауса. Фронт пробуждается мигом, в синем небе свисают ракеты. Немцы начинают прошивать синий саван поля светящимися пулями. Но железные клещи разбиты, сейчас уже не страшно умереть на свободе. Быстрей, быстрей!.. С диким воем взрываются мины, раз, два, три, бегущий передо мной солдат откидывает вдруг голову и, повернувшись ко мне лицом, падает… Старший лейтенант Петухов заходит вперед и, не пройдя нескольких шагов, начинает с криком бежать без обеих рук. Вот он падает и начинает барахтаться. Бросаюсь на помощь. Кровь бьет ключом из его ран. Тащу его в широкую воронку, на помощь мне подоспевает Володя. Мы все трое скатываемся на дно. Положение Петухова безнадежное, вместе с кровью уходит и жизнь. Но глаза еще сопротивляются, горят жаждой жизни.
– Лейтенант, дорогой, убей меня, убей…
– Стреляй, и конец.
Петухов пытается стать грудью к моему автомату.
– Убейте, родные…
Его страдания сводят меня с ума. Растерянный Володя не знает, что делать, пальцы боязливо трогают курок автомата и с ужасом отходят назад.
– Убейте же, скорей, бессовестные… садисты… убейте…
Вдруг последним усилием Петухов вскакивает с места, удивительно легко поднимается на скат воронки и становится во весь рост под яростный огонь неприятеля.
– У-бей-те!..
Враг не медлит. Петухов так же быстро, как поднялся, катится в яму.
Конец…
Солнце из-за леса неожиданно бросается в поле, торопливо зажигает цветы и, собрав росу с травы, удивленно смотрит на кровавое побоище.
Солнце такое мирное и спокойное, что кажется, все остальное ложь и бред, все, что произошло здесь.
Вступает наша артиллерия, и на немецкие окопы льется ливень снарядов. Под защитой ее огня бойцы бегут к нашим окопам.
Наконец!..
Всего одиннадцать человек… из прославленной роты автоматчиков. Сердце как-то оцепенело, окаменело.
… Командир батальона принимает меня тепло. Молодой, смуглый украинец.
– Шуленко, Максим Петрович, – протягивает руку. – Вам нужен отдых, вечером отправитесь в резерв. Возьмите и остальных.
– Слушаю.
Командир уехал. А где же прежний, Хохлов? Спрашиваю о нем командира третьей роты Петрова:
– Где твой приятель?
– Отправился на тот свет…
– Как?..
– В день вашего окружения, ты ведь знаешь, помнишь, какие были тяжелые бои, фрицы здорово нас поколотили. Вечером Хохлов попытался удрать к фашистам. Связной это заметил и стал следить за ним, короче говоря, был убит при бегстве своим же связным. Так кончилось это, братец… Сукин сын оказался изменником…
