Текст книги "Сержант Каро"
Автор книги: Мкртич Саркисян
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
3–5 июля. Жестокие бои на нашем фронте и скупые сообщения на видных местах наших газет: «На таком-то направлении части противника, сопровождаемые тяжелыми танками типа «тигр», перешли в яростное наступление. На отдельных участках наши войска были вынуждены отступить на 3–5 км. Контратаки врага отбиты, наступление наших войск продолжается».
* * *
Кроме военных карт, названия этого хутора не упоминается нигде. Но он имеет название, в его хатах живут люди, сон которых этой ночью мучительней, чем солдатский, потому что вражеский снаряд угрожает спящим в люльках детям, пронзительный плач которых следует за смертельным воем снаряда.
На окраине села хата, в которой разместилось командование роты. Две смежные комнаты, в задней – хозяева, в проходной – мы. Хата в зоне неприятельского огня, расположение батальона примыкает к хутору, наши окопы прямо перед хатой.
Мы долго упрашиваем старую хозяйку перейти вместе с беременной снохой и шестилетней внучкой на другой конец села. Старуха не соглашается. Удивительно несговорчивая.
– Сначала немцы гнали, теперь вы…
Как мы ни бились с ней, ничего не вышло. Объясняю ей, что утром неприятель непременно обстреляет наши окопы, что хата может быть снесена вместе с обитателями.
– А вы на что? – упорствует старуха. – Вы-то что смотрите?
– Немцы нас не спрашивают.
– Посмотрите на этих вояк! Не считаются с вами, прячьтесь под юбки жен…
Старуха ничего не хочет понять. Угрозы не помогают. Попытались было вывести силой, но старуха подняла шум и крик.
– Вы немцам покажите свою храбрость, герои!.. Если бы вы были солдатами…
– Что тогда?
– Сынок мой, Саша, был бы жив. Он стал партизаном, чтобы вам дело облегчить. Месяц тому назад повесили…
Голос старухи стал строже, но слез не видно.
Ничего не поделаешь, пришлось уступить.
Перевалило за полночь. Сон, как надоедливая муха, никак не оторвется. Гнать бесполезно. Разбитое тело и усталые нервы просят покоя.
… Шумит сорвавшаяся с гор река. Скала босыми ногами вошла в воду и улеглась, как буйвол. Волны бьют в ее каменную грудь, а она от удовольствия словно фыркает.
Перч уверяет, что под скалой полно рыбы. Но стоит только рыбе подойти к удочке и потянуть пробку, Перч кричит, да так, что ущелье грохочет и эхо со скал камнем падает на голову.
Вот Перч напряженно смотрит на леску, от волнения он даже высунул язык и, тяжело дыша, следит за пробкой. Вдруг он пронзительно кричит. Нет, нет, это был не он. Кто же крикнул?
… Я вскакиваю с места. Перед глазами, как в тумане, сон и полутемная хата. Постепенно проясняются предметы и люди. Володя растерянно смотрит на дверь соседней комнаты. Крик повторяется, и в дверях показывается старуха.
– Схватки начались…
– Только этого не хватало!..
Сейчас же посылаю Володю на санитарный пункт за медсестрой. Целое отделение занято сейчас тем, что забивает окна, чтобы свет не проник наружу и не привлек внимания немцев.
– Горячей воды!
– Нет.
– Чистой простыни!
– Нет.
– Мыло и корыто!
– Нет.
Выхожу из хаты. Холодное и приятное дыхание приближающегося рассвета прикасается ко мне. Рассвело, а женщина еще не родила. А если опоздает и начнется бой…
Восток бледен, как бледна, наверное, и роженица. Прохлада освежает. Я еще на пороге, когда недалеко с ужасающим грохотом разрывается снаряд, и тревожная тишина вместе с темнотой начинает отступать. За грохотом следует острый, душераздирающий стон, и снова стонущая тишина. И потом ликующе раздается тонкий плач.
– Уа-аа-а-а-а!..
А на дворе уже ливень снарядов. Почему враг начал так рано? Гром взрывов обрушивается на крик новорожденного. Командиры спешно расходятся по взводам. Звонят из полка.
– На стороне неприятеля движение. Будьте готовы!
– Всегда готовы!
В трубке нервное дыхание.
– Вы что, пьяны?
– Просто пионерские воспоминания… А водки еще нет…
– Тьфу!.. – и снова молчание.
Иду на командный пункт. Зелень на полях еще голубая. Свет начинает разгонять и синеву. Мокрая от росы трава ласкает распухшие от бессонницы глаза.
Противотанковая батарея останавливается над окопами. Подхожу к командиру.
– Это зачем?
– Ожидается большая танковая атака.
Скоро то же сообщается и мне, а через несколько минут начинается стремительное наступление немцев в сопровождении танков.
Вот так началось грозное утро 5-го июля. Между тем в официальном сообщении нет ни слова о том, что в украинском небольшом селе, которое не значится нигде, кроме военных карт, под огнем родился советский гражданин, который отступил с нашими частями, отступил гораздо дальше, чем то было упомянуто в сводке. Там не упомянуто и то, что для спасения маленького свертка с младенцем осиротели несколько люлек и детей, что все, начиная от спасенного ребенка до суровой старухи, участвовали и в трудном отступлении и в победном наступлении, и не упомянуто, что чудом уцелевшая их хата снова дымит и полна резвого крика младенца.
Когда горящий хутор снова был занят нами, старуха, войдя в хату, стала креститься.
– Господи Иисусе Христе, спасибо тебе.
– Почему ему, мамаша, а не нам? – смеется Володя, который на время отступления взял на себя шефство над старухой.
– За сыновний долг спасибо детям не говорят. Вы не чужие. Еще чего, благодарить вас! – возмущается старуха.
– Уа-а-а!.. – кричит младенец.
Мы не чужие, и благодарности нам не надо. Это мы благодарны тебе, малыш, за твой крик – этот вечный гимн жизни и победе, которым несколько дней подряд летал над нашими отступающими, разбитыми, а потом наступающими частями.
Еще до рассвета над позициями монотонно и сонно гудит самолет. Никто не обращает на него внимания. Но и в самом сладком сновидении он напоминает о войне.
– Только приснится мне девушка, как этот паршивец начинает выть, и бедняжка, словно испугавшись, убегает, – недовольно говорит только что проснувшийся боец.
Все смеются.
– А мне звук самолета нипочем, сейчас во сне я трактор водил…
Для меня же вражеский самолет как будильник. С пяти часов появляются самолеты-агитаторы. А на рассвете наши окопы уже белеют от листовок, причиняющих беспокойство политрукам. Собрать все нет возможности. Потапов долго совещается со мной. Он боится, что «отдельные малодушные элементы могут поддаться вражеской агитации». Я с ним не согласен.
– Эти листовки до сих пор служили только для… отхожего места. Кто им верит?..
– Да ведь ученики читают их…
– Пусть читают. Не надо бояться даже этих, как ты говоришь, «малодушных элементов». Враг уже показал свое истинное лицо всему миру. Вот, смотри…
Показываю ему сегодняшнюю листовку, вернее, иллюстрированную брошюру: «Для них война уже кончилась».
– Для кого война кончилась? Для пленных. Вот они. Один обедает, другой читает, некоторые сидят за шахматной доской. Смотри, какие у них сытые, лоснящиеся лица. И это наши солдаты в плену!.. Кто поверит этой сказке? Не вчера ли наши бойцы своими глазами увидели в городе N. «рай» концентрационного лагеря?
– Да, конечно, но…
– Ну, значит, нечего поддаваться панике. Все знают, что это провокация.
Потапов молчит, а «агитатор» продолжает сбрасывать свой бумажный груз. Но тут заговорил наш зенитный пулемет, и синие пуговицы пуль крупного калибра выстраиваются вокруг «агитатора». «Агитатор» хочет улизнуть и как мышь, попавшая в западню, мечется из стороны в сторону. А в воздухе мышиную нору и за сто золотых не купишь. «Агитатор», то ли чтобы успокоить себя, то ли желая играть в героя, продолжает сбрасывать листовки. Но черный дым и рыжее пламя, охватив, тащат его вниз, вслед за листовками.
Луна упала на прибрежные деревья и завязла в ветвях. Сейчас же справа и слева загремела артиллерия, и раненная снарядами луна шлепнулась в воду.
Добрый ветер, как «скорая помощь», бросился в реку вслед за ней и, подшлепывая, стал гнать ее к берегу. Напрасные усилия! Луна только окрасила воду расплавленным серебром и потекла в зеленых берегах.
Днепр так хорош, что его очарование не скроешь даже под грозовым огнем. Прекрасен!.. А каким он был бы чудесным, если бы его воды текли мирно, если бы вражеские снаряды не ранили луну, если бы… Но снова гремит артиллерия, угрожающе разрываются снаряды, взрываются, но все равно, Днепр прекрасен!..
Переправа началась утром 23 сентября. В каждую лодку садятся по десять бойцов. Река спокойна и гостеприимна. Под мощным прикрытием артиллерийского огня, по искусственным мостам к правому берегу передвигается весь фронт.
– Удобное время, – говорит Шуленко, – река маловодна и спокойна.
Неприятель словно спит, никакого движения, ни одного выстрела. Но я знаю, вряд ли он уступит Днепр без боя.
Там, где наша переправа, Днепр не широк, не больше полкилометра. Мы гребем быстро и напряженно. Гребем…
Больше половины реки уже пройдено, когда фашисты просыпаются. Между берегом и рекой завязывается жаркий бой. Неприятельские позиции удобны и безопасны. С береговых укреплений река как на ладони, бей, если можешь. Немецкое командование выработало очень интенсивный и умный план для «встречи». Позволило, чтобы прошли реку до половины и потом перевело весь огонь артиллерии в наш тыл, прервав связь с берегом.
Закрыв путь к отступлению, оно сосредоточило на нас ураганный пулеметный и артиллерийский огонь. Жизнь словно сжата между двух огней. Ни вперед, ни назад. Приказы не помогают, да и что прикажешь.
С нашего берега белая ракета. Сигнал к отступлению! Отступай, если можешь. Лодки одна за другой уходят на дно. Нет, я не опишу всего этого, не расскажу о людских страданиях. Люди сталкивались со смертью и снова шли на смерть.
Река бурлит, она полна людей. Люди утопающие, убитые, умирающие, борющиеся люди…
От непрерывных снарядных и минных взрывов река поднимается фонтанами. И словно насмехаясь над нами, сквозь стоящие в воздухе брызги нам улыбается радуга!
Наша лодка подходит к водяной стене. Радуга улыбается коварно и гибельно.
«Если пройти под радугой, то девочка станет мальчиком, а мальчик – девочкой», – говорила, бывало, бабушка. Надо попробовать, хотя то мирная радуга, а это радуга смерти… Та – прекрасная сказка-небылица, эта – грозная действительность! Лодка подходит к ней. Радуга, радуга!.. Но – бумм!.. Невдалеке взрывается тяжелый снаряд. Поднявшаяся горой река подхватывает лодку, как щепку, и ударяет об огненную стену. Остальное как во сне, лодка, сидя на высокой волне, переносится через огненную стену и недалеко от берега погибает. Борьба с водой, песчаный берег окопы…
Выясняется, что прошедших под радугой смерти немало. Вот они сидят усталые и разбитые, Потапов, Оник, Володя, Папаша и многие другие. Они выжимают одежду и дрожат от холодного осеннего ветра.
Развести огонь невозможно. Мокрая одежда просохнет от тепла человеческого тела. Между тем вместе с темнотой начинается и дождь.
Срывается и вторая атака. Подробности те же.
Сентябрьский ветер не такой уж теплый, он хочет охладить горящие лица и души бойцов, но сырость присоединяется к нему, и человек мерзнет.
У телефона.
– В четыре часа ночи!
– Что?..
– Повторить атаку! Переправитесь первыми!
– Слушаю…
Уже за полночь. Темнота скрыта, а река – наш друг и соотечественник. Ее шум тщательно проглатывает звуки и не дает им добраться на правый берег, к врагу. Переправа начинается. Бесшумно плывут лодки. Нас не заметили, только бы предательские ракеты не взорвались, только бы ветер не проговорился, только бы луна не показалась…
У вражеского огня адреса нет. Скоро замолкают и одиночные выстрелы. Последние дни, полные боев и крови, измотали и врага. В этот предрассветный час ночь крепко смыкает веки, а значит, и неприятель тоже подвластен сну. Он спит, убаюканный ароматным ветерком и шумом Днепра. Пусть Днепр-отец не обижается за это неудачное выражение. Ему, конечно, не хотелось бы баюкать врага, не хотелось!.. Но ему не хотелось бы видеть врага и наяву, стонать от страшных взрывов снарядов и мин. Пусть лучше убаюкивает…
Показывается правый берег, поднимается над свинцовыми волнами и свисает над рекой. Шепотом раздается приказ:
– Готовься!..
Над рекой взвивается ракета. Ракеты и огневые очереди. Уже поздно, мы достигли берега. Сонный враг не в силах развернуть серьезных действий. Он не ждал нас. Начинается бой.
– Сейчас очередь наша, не щадить никого!..
– Вперед, ребята!..
Ночь бледнеет. Наш небольшой плацдарм прочен. Земля надежнее воды. Враг потерял голову. Тут и там короткий рукопашный бой, и повсюду паника, переполох, крики. Ужасающий разгром!.. Наше «ура» гремит так, что наглый гром неприятельской артиллерии задыхается от страха.
– К батареям!..
– Заставить замолчать артиллерию, мешает переправе!..
Днепр словно переменил русло и остервенело бросился на врага. Светает. От света и нашей атаки отступают темнота и неприятель. Над рекой зелеными поясами уже тянутся искусственные мосты. Начинается переход танковых колонн и артиллерии.
– Молодцы, орлы!..
Вслед за неприятельскими отступающими частями и мы движемся на запад. Днепродзержинск просыпается от сна. Какая самоуверенность! Немецкие офицеры ночуют в городе, совсем не подозревая, что мы можем прервать их сон. Вот они в нижнем белье выскакивают на улицу и убегают. Короткий бой вспыхивает в городском парке. Большая группа офицеров, вооруженная пулеметами и пистолетами, скрылась за кустами, деревьями и статуями и пытается беспорядочной стрельбой остановить наш натиск. Тщетные, но яростные усилия! Вот показывается командир полка. Он входит в сад и тут же падает от пистолетного выстрела.
Командира похоронили на том месте, где он пал, у самого входа в парк. У могилы стоит весь полк. Над могилой гремит последний ружейный залп.
Спускается мирный вечер 26 сентября.
Теперь в Москве салют. Днепр свободен!
Он герой, и никто этому не верит. Кто мог подумать, что этот худенький, ничем в глаза не бросающийся парень с изумленными глазами станет героем. Но подвиг свершен, и я один из тех, кто подписался под рапортом.
Когда мы в первый раз увидели этого худого, словно чем-то запуганного юнца, Папаша даже пожалел его:
– Мальчишку женить еще рано, а вот смотрите, куда его загнали, – на фронт…
Высокое кукурузное поле неожиданно прерывается. Наши окопы вырыты на его краю: идеальная маскировка. Кукуруза скрывает нас от врага, а перед окопами шириной в сто пятьдесят метров тянется гладкое жнивье. За ним опять кукурузные поля, которые так же любовно скрывают противника. Поле боя… там лежат убитые, и наши и их. Попробуй пренебречь защитой кукурузы, высунь голову. Пуля, задыхаясь, долетит до тебя.
Бой начался, неприятель отступает. Но сомнения мучают меня – почему он отступает влево, а не вправо?
Батальон преследует его по пятам, а он тянется и тянется налево. Соседний батальон отрывается от нас. Надо быть осторожным: неприятель может влиться в эту щель и пройти в тыл. И тогда будет поздно.
Вот противник останавливается и готовится принять бой. Нестройные ряды оборачиваются и переходят к контратаке. Сейчас мы смешаемся с ними, это я знаю, я уже вижу высокого офицера. У него в руке револьвер. Им он угрожает и подбадривает солдат. Между нами все теснее и меньше расстояние. Вот немецкий офицер увидел меня, я даже слышу вырывающийся из его уст громкий крик:
– Дас ист айн официр!..
Подлец указывает на меня, и в ту же минуту пуля жжет мне щеку. Нажимаю на курок. Пусто! Думать некогда. Изо всех сил бью пистолетом по лицу офицера. Он качается, разбитые очки падают на землю, и кровь льется из переносицы. Левая рука моя горит, попал, сукин сын!.. Бросаюсь на него. Удар острой лопатой выбивает из его рук оружие, и мои пальцы впиваются ему в горло. Чем бы кончилась борьба, не знаю, но Володя автоматной очередью валит его на землю.
Число падающих растет, рукопашный бой неизбежен, и я впервые вижу, как немцы не убегают от русских штыков. Ждут чего-то, может быть, чуда?..
Но «чудо» не заставляет себя ждать. У нас в тылу на правом крыле завязывается горячий бой. Немцы заполнили открытое пространство между нашими батальонами и теперь сражаются в глубине расположения. Мы жестоко ошиблись. В опасности и наша атака, и штаб полка. Вынести спешное решение невозможно. Невозможно и продолжать наступление и отступать. Враг пытается окружить нас, и кажется, это ему удается. Но подождите, кто-то у нас в тылу серьезно сопротивляется. Кто это? Мне твердо известно, что в тылу у нас никого нет, значит – надо с боем медленно отходить, дойти до наших окопов и создать там кулак. Но неожиданно проникшие в тыл немцы начинают в панике отступать. Между тем никто их не преследует. Невидимые бойцы, от которых бежит разбитый фашистский отряд?
– Убегают!..
– Убегают, – радуются ребята. Паника…
* * *
– Если бы я заметил их в начале атаки, я бы избил их, как собак, – говорит командир взвода Павлов без всякой злобы. – Заснули, отстали от нападения.
– Не верится даже! – удивляется Папаша.
Но Иван Голодный стоит перед нами с испуганной и счастливой улыбкой. У его окопа и на жнивье число убитых немцев доходит до восьмидесяти. Он рассказывает:
– Когда мы проснулись, испугались ужасно. И стыдно стало… Трусы и дезертиры, вот как бы назвали нас потом. Со мной был Миша Курягин. Решили догнать наших. Вылезли из окопа, смотрим – все поле перед нами полно немцев. Курягин говорит: «Ваня, я бегу, все равно бесполезно, убьют!» А я ему: «Убежишь – убьют скорее». Не послушался. Я взял и его автомат и патроны, замаскировался. Остальное вы знаете…
Да, остальное мы знаем: он истребил весь отряд немецких автоматчиков. Кроме единичных убежавших, остальные навсегда были пригвождены к земле. Они попытались было кое-как окопаться, но не успевала лопата коснуться земли, как пуля безошибочно настигала их. Труп Курягина валялся недалеко от окопа, немцы его убили первым же выстрелом. Иван Голодный герой, и никто этому не верит.
Но он настоящий!..
* * *
Через неделю член Военного Совета фронта вручил Ивану орден Ленина и Золотую Звезду. Выяснилось, что в соседнем батальоне находится отец Ивана – Федор Голодный. Отца торжественно привезли на свидание с сыном. Ну точь-в-точь сын, вернее, сын весь в отца. Приехал, посмотрели друг на друга и пошли навстречу. Обнялись и плачут…
Командир полка недоволен этой сценой. Писарь уходит и вскоре возвращается с фотокорреспондентом армейской газеты. К гимнастерке отца прикрепляют Красную Звезду. Их фотографируют в объятиях друг друга. А после заместитель начальника штаба подходит, чтобы снять орден с отца, но командир полка не разрешает.
– Оставьте и оформляйте документ.
– Это зачем? – бормочет начальник штаба.
– Действительно, зачем это? – подходит к подполковнику командир батальона. – Ведь рядовой Федор Голодный ничем не отличился…
– Чудак, – сердито шепчет подполковник. – Чудак, он отец Героя, понятно? А ты – «не отличился»!..
– А как оформить, просто как отца Героя?
– Хотя бы так.
Крупными пушистыми хлопьями торопливо идет снег. Вокруг, кроме белизны, ничего. Толстыми нитями спускаются хлопья, чья-то невидимая рука плетет из них саван и расстилает по земле.
– Саван для мертвецов, – говорит Володя. – Стольких убитых только снежный саван и укроет.
Вчера было 7 ноября. Праздник. У нас – семь вражеских атак. Семь атак! В окопах трупы, в поле трупы, наваленные один на другой, сваленные в кучу… Их трупы, наши трупы… После пятой атаки в окопах уже мало бойцов.
– Дайте людей, окопы пусты!
Стонут телефоны.
– Нет людей. Откуда их взять?..
– Атака может повториться, кто же будет сражаться?
Командир полка прибегает к последнему средству.
Прибывает пополнение, штабные, хозяйственные работники, санитары, словом, вся тыловая служба, все те, кто способен носить оружие. Боже мой, что нам с ними делать, на что нам эти неопытные, медлительные люди? Ходят, оглядываются вокруг и, конечно, бледнеют от страха. Не ясно разве, что убитых гораздо больше, чем живых?
– Идите, не бойтесь, – смеются над ними бойцы. – Убитые не лягаются.
– А живые?..
– Если плохо будете сражаться, – то станут.
Шестая атака не заставляет себя ждать. Враг безжалостно бросает в бой юношей, а мясорубка войны перемалывает их.
Нет, тыловики сражаются не плохо, правда, они пока растеряны и напуганы, но назад не оглядываются. Да, сказать правду, и оглянуться некуда. Куда им идти? Ведь тыл-то пуст…
Папаша замещает раненого пулеметчика. Капитан интендантской службы поставляет ему ленты, но очень медленно.
– Это тебе не консервы есть, быстрей!
Капитан молча, хоть и неловко, выполняет его приказы.
– Поработай больше – выйдешь из боя поздоровевшим.
Проваливается и седьмая вражеская атака. Ряды атакующих сильно поредели.
– Знают ведь, что будут разбиты, так нет, все лезут. Что это за сумасшествие!..
– Фашистская болезнь, – сержант Капица, с измазанным сажей лицом, показывает немцам кулак. – Подождите, мы вам покажем тридцатое января, боком выйдет ваш праздник!..
Тридцатое января – день прихода к власти фашизма.
А снег все идет. Торопливо, крупными хлопьями. Торопится он, торопимся и мы. Пусть поле покроется белым саваном, пусть скроет обезображенную от снарядов и трупов землю. Сегодня атак нет. Мы остаемся с глазу на глаз с трупами. А с ними ни воевать нельзя, ни жить. Так пусть же идет снег, пусть укроет, укроет…
