Текст книги "Сержант Каро"

Автор книги: Мкртич Саркисян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Мкртич Саркисян
Сержант Каро
Повести и рассказы

Рассказы

На рассвете

В тот день я совершил дисциплинарный проступок. Ночью, вместо того чтобы спать, мне полагалось мыть полы в казарме и подметать двор. Проштрафившихся было шестеро. Когда все заснули, мы приступили к делу. Нас одолевала усталость. Весь день мы плутали по лесу, но тщетно. Нам так и не удалось обнаружить немецких парашютистов. Не удалось также обнаружить никаких вещественных доказательств того, что неприятель приземлился в лесу. Сон, будто гиря, тянул книзу наши веки, и нам недоставало сил покончить с работой. Мы с завистью поглядывали на безмятежно-сладко спящих солдат.

В полночь в казарму нежданно-негаданно явился командир полка и проследовал к командиру батальона. Минут через пять-десять они вышли и приказали дневальному по нашей роте срочно разбудить командира второго взвода Золотова. Они были явно чем-то встревожены. Переговаривались шепотом. Полковник даже не позволил Золотову отдать рапорт.

– Не надо, лейтенант. Прежде чем получить задание, отберите человек пять или шесть. – И кивнул в нашу сторону: – Что они здесь делают?

Вася Краснов, как всегда, не полез за словом в карман:

– Искупаем свои грехи, товарищ полковник!

– Великолепно! – сказал полковник. – Значит, мы вам поможем полностью избавиться от ваших прегрешений. Сколько вас?

– Шестеро.

– Великолепно! Крепкие ребята?

– Устали.

– Не робкого десятка?

– Трусов не испугаемся, товарищ полковник!

– Не болтайте глупостей, солдат! А смельчаков, выходит, испугаетесь?

– Не могу знать.

Полковник пожал плечами: «Бог вам судья, солдат».

– Орлы! – и повернулся к лейтенанту. – Так вот, товарищ лейтенант, час или два назад фашистские диверсанты у излучины реки обстреляли машину командующего армией. Водитель убит, адъютант ранен, а генерал, слава богу, отделался царапинами. Машина сорвалась с обрыва и перевернулась. Задача у вас нетрудная. Отправляйтесь к месту происшествия, поставьте машину на колеса и дожидайтесь, пока мы разыщем и пришлем трактор. Пойдете вооруженные, непременно с автоматами. Патронов захватите как можно больше. Не исключено, что столкнетесь с диверсантами. А если хотите знать, основная ваша задача как раз в этом и состоит – обнаружить их. Я полагаю, они вряд ли ушли далеко. Выполняйте!

– Есть, товарищ полковник!

– Моя машина вас подвезет.

Через пятнадцать – двадцать минут мы были на месте. По дну неглубокого оврага серебряной лентой извивалась в лунном свете речка. Сорвавшаяся машина лежала у воды колесами вверх. На противоположном берегу чернела толща леса. «Виллис» полковника без промедления повернул обратно, и мы остались у кромки обрыва под загадочным, пронзающим насквозь взором леса. Молчание прервал все тот же Краснов.

– Диверсанты там, – он указал на лес.

Ему не ответили. Мы стояли как зачарованные. Лес казался тысячеоким. Он видел нас, а мы его – нет. Он слышал нас, а мы его – нет. Он мог причинить нам зло, а мы ему – нет. Кругом царило безмолвие. Речка – и та онемела.

– Хорошая из нас мишень, – продолжал Краснов, – даже слепой не промахнется.

– Замолчи! – страшным шепотом произнес лейтенант. – Тихо!

И шагнул вперед. Он спускался так осторожно, точно под ногами у него были разбросаны яйца, точно боялся нарушить безмолвие. Нам чудилось, что тишина вот-вот взорвется собачьим лаем и воем.

Мы спустились к машине. Она почти не пострадала. Разве что побились стекла да крест-накрест была прошита автоматной очередью правая дверца. Лейтенант внимательно рассматривал машину.

– Эти сукины дети устроили засаду справа от дороги, там, откуда мы спустились. Поразительно, что генерал остался невредим. Не иначе он сидел на заднем сиденье, по левую руку. Да, так оно и есть, – сам себе говорил лейтенант, не отводя взгляда от леса. Один из ребят – он заглянул внутрь машины – вскрикнул:

– Шофер!

– Где?

– Да вот же.

Убитый водитель лежал ничком, левая его рука запуталась в баранке, а голова очутилась под сиденьем.

– Пока не перевернем машину, его не вытащить.

Вид убитого подействовал на всех. Мы еще настороженнее принялись вглядываться во мрак леса.

– Они там, – опять сказал Краснов. И мы знали, что он говорит правду. – Куда им уйти, ночью-то?

– Заткнись, – страшным шепотом произнес лейтенант. – Тихо!

Он сел в тени машины и раскурил папиросу. Его руки подрагивали.

– Не хочу смотреть на лес, – сказал он. – Темнота коварна, а тишина и того пуще. По мне, лучше б они обстреливали нас из пушек, только бы не молчали. – Он поднялся и скомандовал: – Автоматы к бою!

– Зачем?..

– Дадим залп по лесу.

Мы взяли автоматы на изготовку.

– Огонь!

Автоматы извергли пламя. Тишина раскололась вдребезги. Темнота поколебалась. Лес задвигался, ощетинился. Мы стреляли по таинственности, по неизвестности. Мы были бы рады, если б прямо против нас – лицом к лицу – стоял враг, если б он ответил огнем на огонь – лишь бы округа стала понятной, лишь бы нас не подстерегало неведомое, не караулил в засаде случай.

– Отставить! А теперь перевернем машину.

Ребята исполнились прямо-таки львиной силы. Откуда она взялась? Бог весть. Машина медленно приподнялась и встала боком, затем с грохотом, эхо которого раскатисто пронеслось по лесу, упала на колеса и замерла. Мы бережно вынесли наружу тело шофера и уложили подле машины. Парень был молодой и красивый. В лунном свете мы долго смотрели на него. Пули угодили ему в правое ухо и шею. Смерть, судя по всему, наступила мгновенно. На лице парня застыла полуулыбка удивления. Верный признак внезапной смерти. Немного погодя мы почувствовали, что очень уж долго рассматриваем его. И еще почувствовали, что не смотреть – выше наших сил.

– Надо закрыть ему глаза, – сказал лейтенант, – такой порядок. Умерший не должен смотреть на мир открытыми глазами.

Никто не тронулся с места. Глаза убитого с удивлением взирали на холодный лик луны, а еще – на нас.

– Прикройте ему лицо, – сказал Золотов, – такой порядок. Лицо покойного надо прикрыть.

Один из ребят прикрыл носовым платком лицо шофера. А мы все равно продолжали на него смотреть. Внезапно лейтенант спросил Краснова:

– Ты любишь кого-нибудь, Вася?

– Люблю, товарищ лейтенант.

– Очень любишь?

– А почему вы спрашиваете, товарищ лейтенант, разве теперь время?

– Отвечай лучше на мой вопрос: очень любишь?

– Никого так не любил, товарищ лейтенант. Жизнь за нее отдам.

– Симпатичная?

– Очень. Красавица.

– Да как же она, красавица, любит такого вот веснушчатого, как ты?

– Ради меня она самым интересным ребятам скажет «нет».

– Стало быть, ты удалец, Вася.

– Эх, товарищ лейтенант, какой у девчат ум! А, простите, можно задать вам тот же вопрос?

– Можно.

– Есть у вас любимая девушка?

– Есть.

– Красивая?

– Нет, это моя жена.

– Жена не может быть красивой?

– Нет. Она красива до тех пор, пока не станет женой.

– Как это понимать?

– Как угодно. После замужества красавица куда-то исчезает, остается жена.

– Ну и ну! А как же красота?

– Красота остается. Впрочем, красота, которую познали, уже не красота. Я, честно говоря, потому и тоскую по жене, что на расстоянии, издалека, она опять становится красавицей.

– Красивые – изменницы, – вмешался вдруг в разговор узбек Ширалиев.

– Почему, товарищ боец?

– Так, товарищ лейтенант. Их очень любить, они не любить, – попытался, но так и не смог выразить свою мысль Ширалиев.

– Значит, чем больше ты любишь красавицу, тем меньше она любит тебя?

– Их весь мир любить.

– Значит, красавиц любит весь мир?

– Так точно, товарищ лейтенант.

Внезапно лес задвигался, застонал. Верхушки деревьев коснулись друг друга, и ночная прохлада, обласкав их, пропала в чащобе. Лейтенант Золотов снова вспомнил о лесном безмолвии и снова крикнул:

– Огонь!

Мы дали залп. Мы палили по нашей тревоге. Мы боялись собственного страха.

– Отставить!

– А все-таки они там, – сказал Краснов. – Куда им деваться, ночью-то?

– Помолчи! – страшным своим шепотом произнес лейтенант. – Тихо!

– А чего мне молчать? – ни с того ни с сего вскинулся Краснов. – Плевал я на все это! Пока они не дерутся с нами, я их боюсь. Хочу, чтобы они атаковали нас, хочу не бояться.

– Замолчи! – рассердился лейтенант. – Тихо!

– А чего мне молчать? – не унимался Краснов – Вот, гляньте, убили парня. Потому что он знать ничего не знал. Знал бы – сам их прикончил. Дознаюсь, где они, пойду на них, в одиночку пойду, а не пойду – последней сволочью буду. Они там…

Спустя минуту лейтенант обратился к Ширалиеву:

– Есть у тебя жена?

– Есть, два жена есть.

– Как так?

– Одна изменил, сбежал, другая пришел.

– Эта тоже красивая?

– Нет. На эту никто не смотреть.

– Значит, дурнушка.

– Детей рожает.

– Скольких родила?

– Шесть.

– Здорово! А ты жене изменяешь?

– Нет. Иногда.

Мы засмеялись. Вслед за нами засмеялся лес:

– Ха-ха-ха-ха…

Ширалиев обиделся:

– Я семейный человек. Я не изменять, но когда хороший женщина встретил, не любить грех, а вы насмехаться.

– Браво, Ширалиев!

Лес все еще смеялся, и Золотов вдруг вспомнил:

– Огонь!

Смех прекратился.

– Отставить!

Мы отставили.

– А знаете, ребята, я ведь поэт, – грустным голосом произнес лейтенант, – настоящий… Прежде писал только для себя да еще для жены, для Шуры. Настанет мир – буду писать для всех, для всего белого света.

– Блажь все это, товарищ лейтенант, – сказал Краснов. – Не будь этой самой поэзии, я бы в школе отличником стал. Как назло, не получалось у меня стихи наизусть выучивать.

– Дурак ты, Вася! Нельзя жить без поэзии. Ох, и дурак же ты…

– Дураки – поэты: нет бы говорить по-человечески, с то все в рифму да в рифму.

– Скоро рассвет, – сказал я.

– Не брани поэтов, Вася, – сказал Золотов. – Поклоняться надо богу и поэтам, а больше никому…

– Будь они неладны! – вспыхнул Краснов. – Я безбожник. Ни бога сроду не видывал, ни поэта.

– А я что же, не поэт? – обиделся лейтенант.

– Вы, товарищ лейтенант, командир взвода. Будь вы поэтом, чем угодно поклянусь, отколотил бы вас.

– Скоро рассвет, – повторил я.

– Товарищ солдат, вы забываетесь! – очнулся взводный. – Что вы городите?

– Вы хороший человек, товарищ лейтенант, чего вы себя равняете с этими лжебогами? – не отступал Вася.

– Вы меня оскорбили, – вскочил лейтенант на ноги.

– Я поэтов оскорбил, а вовсе не моего командира.

– Поэт – это великий человек, – сказал Золотов.

– Разрешите с вами не согласиться, – упрямился солдат.

– Так и быть, разрешаю, – не стал больше спорить лейтенант.

– Скоро рассвет, – опять повторил я.

– Что ты за человек? – спросил меня лейтенант.

– Солдат, – сказал я.

– А раньше кем был?

– Школьником, – сказал я.

– Стихи писал?

– Нет.

– Любишь кого-нибудь?

– Нет.

– Ну и зря, – сказал лейтенант.

– Вот-вот рассветет, – ответил я.

– Откуда тебе известно?

– Похолодало. Звезды поблекли.

Откуда-то из-за леса потихоньку разливался свет.

Поначалу воздух стал темнее и свежей. Затем посинел и размяк. Еще позже стал молочно-белым. Потеплело. Лес сонно проглядывал сквозь голубоватую дымку. Солнце было где-то неподалеку. Проснулись птицы. В изголовье убитого шофера улыбнулись кусту шиповника белые росистые розы. Мир пробуждался и, пробуждаясь, становился понятным. Ночной тьмы уже не было. Мы подошли к телу водителя.

– Вот теперь я закрою ему глаза, – безбоязненно склонился над убитым лейтенант, – такой порядок. Умерший не должен смотреть на мир открытыми глазами.

И осторожно сомкнул пальцем веки покойного. И мертвый водитель словно заснул. Он больше не угнетал нас, не тревожил.

Лес ожил. Он не был уже прежним, ночным лесом. Он опять стал нашим давним знакомцем, тем самым лесом, который мы исходили, вдоль и поперек исколесили во время тактических занятий, в котором знали каждое деревце, каждый куст.

Лейтенант встретил солнце с непокрытой головой. Голубые его глаза были устремлены вверх, он будто разговаривал сам с собой, а потом в полный голос прокричал:

– Доброго тебе утра, мир! Принеси нам добро, солнце! Привет тебе…

И, смолкнув на полуслове, схватился за грудь. Тут же раздался звук выстрела. Лейтенант медленно опустился на колени, посмотрел на предательскую, заговорщицкую красоту леса и упал на траву.

Застрекотали автоматы.

Диверсанты

Истребительный батальон в боевом порядке двигается по направлению к деревне Сараландж. Командир первой роты лейтенант Корюн Севян шагает обок колонны и, время от времени раскрывая полевую сумку, заглядывает в карту. В его жестах – деланное величие и неподдельная озабоченность. Оглядывая ряды, он покачивает головой, и смысл этого покачивания нетрудно разгадать: «Удастся ли мне с интеллигентами вроде вас, никогда не нюхавшими пороху, решить столь сложную задачу – поймать восьмерых до зубов вооруженных диверсантов?» Потом приставляет руку ко рту, намереваясь, видимо, сделать очередное замечание или отдать очередной приказ, однако передумывает и лишь цедит сквозь зубы:

– Диверсанты…

Заметно, что молодежь воодушевлена перспективой отыскать и обезвредить диверсантов, а вот бойцы постарше обеспокоены. Асо поглаживает приклад тяжелой иранской винтовки. Толкает меня:

– Диверсанты…

– Диверсанты, – отзываюсь я.

– Не миновать боя, – говорит Асо, – настоящего боя.

– Да, – отвечаю я, – не миновать настоящего боя.

Командир роты смотрит на нас, приложив палец к губам: «Тихо!..»

Нашим нагорьем завладел июнь. Жарко. По прикладу Асо ползет пестрая, сплошь в пятнышках, божья коровка. Я долго слежу за ней взглядом, а она преспокойно, неспешно измеряет приклад из конца в конец. Божья коровка – хорошая примета. Она сулит удачу нашему делу. Толкаю Асо. Тот берет божью коровку и кладет на ладонь.

– Божья коровка, божья коровка, – обращается он к ней, – найди мне невесту, найди мне невесту…

Кто-то фыркает. И сразу же раздается дружный смех.

– Что такое? – подходит к нам командир роты.

– Найди мне невесту… – твердит свое Асо.

– Я тебе покажу невесту! – задыхается от ярости командир роты. – Да-да, покажу!

Левая его рука на перевязи. Правая сжата, стиснута в кулак. Он воевал с фашистами, а теперь вернулся, чтобы научить воевать нас. «Лечь! Встать! Лечь! Встать! Ползком марш! Бегом марш!» Мы жалуемся, мы ведь все-таки не солдаты. Наша одежда рвется, ветшает. А в магазинах ни одежды, ни тканей днем с огнем не сыщешь: война. Наши брюки залатаны, наши локти ободраны о камни. Командир батальона отклоняет любые наши жалобы, обвиняя нас в мещанстве, симуляции и еще тысяче смертных грехов, а Севян по-прежнему не дает нам поблажек. Удивительно ли, что наша рота неизменно берет первые места в батальоне и по строевой, и по огневой, и по тактической подготовке, принося строжайшему нашему командиру славу и почет. А он, когда доволен нами, становится перед строем и, подавшись вперед тоненьким своим телом и донельзя скривив и без того кислую физиономию, мягко цедит сквозь зубы:

– Эх вы, щенки… Смирно!

А тут еще эта божья коровка! Асо вышагивает с опущенной головой, командир же прямо-таки впился глазами в его затылок, прямо-таки пронзает его взглядом.

– Я тебе покажу невесту!.. Знаешь, куда мы идем?

– Знаю. Ловить диверсантов.

– Промах, – говорит командир.

– А куда же?

– На свадьбу. Как только начнется пальба, спляшешь для нас на пару с невестой…

Миновав петляющую среди полей дорогу, рота вступает на шоссе. Грохочут сапоги, пыль вздымается и, оседая, мало-помалу окутывает колонну сероватой пеленой. Наш учитель математики тщательно протирает запыленные очки и невидящим взглядом смотрит под ноги – как бы не споткнуться. Без очков он совершенно слеп. Асо бросает:

– А товарища-то Айказяна мы куда ведем? Ну, скажем, появился диверсант, подошел и стал рядом. Ведь наш дорогой синус-косинус его не заметит.

Учитель идет словно ощупью, и Асо берет его под руку.

– Как же вы разглядите диверсантов, товарищ Айказян?

Учитель улыбается, пожимает плечами. Потом обращается к Асо:

– Значит, так. Близорукие глаза плюс соответствующие очки равняются нормальному зрению. Правда, есть и другое обстоятельство: если я их, этих самых диверсантов, хорошенько не разгляжу, то уж они меня, будьте покойны, из виду не упустят.

– А что, как нападут?

– Разве это исключено? Разве только мы бьем их? – добродушно улыбается учитель. – Понятно, что и они нас тоже…

В его голосе не различимы ни тревога, ни беспокойство, однако перспектива предстоящей схватки вдруг явственно ощущается всеми: бравые ряды как-то сникают, сбиваются с шага. Асо крепче сжимает руку математика, будто опасаясь, что его любимого учителя того гляди убьют.

– Где строй? Кто в лес, кто по дрова! – приближается к нам Севян. – Вам бы только языки почесать, балаболки!

– Извольте выбирать выражения! – вспыхивает Айказян. – Ведь я же был вашим учителем.

– Я не вам, – тушуется Севян, – а этим щенкам…

– Они люди, – гневается Айказян.

– Нет, они солдаты, – перечит ему лейтенант.

– Солдат – это человек! Че-ло-век.

– Ну, хорошо. Допустим, человек, дальше-то что? – нервничает Севян.

– Обращайтесь с человеком по-человечески, – выговаривает ему Айказян. – Почему вы с такой легкостью оскорбляете людей?

– Никого я не оскорбляю, – защищается Севян. – Я отдаю приказы.

– Оскорбление – это не приказ. Брань – это не приказ, товарищ лейтенант! В данном случае приказ – это голос родины, который из уст командира передается рядовым. Приказ – это высокая ответственность, Севян…

Однако лейтенант уже далеко; он идет во главе роты, размахивая здоровей правой рукой, а левая его рука висит, перехваченная черной перевязью, на груди. Вдали у склона горы видна деревня Сараландж. Куда-то сюда враг забросил парашютистов. Нашей роте приказано прочесать эти места с фронта, иными словами, добраться до ущелья, спуститься и пройти по нему и далее – подняться на холм позади Сараланджа, где расположено деревенское кладбище. Там мы должны ждать, как будут разворачиваться действия других рот, которым предписано, окружив эту местность, взять врага в клещи и, постепенно сжимая, подталкивать прямо на нас. В приказе есть тонкость: не убивать противника, а захватить в плен.

– Я убью, – говорит Асо.

– Брать в плен куда интереснее, – говорю я. – Любопытно все-таки взглянуть на этих диверсантов.

Наша цепь медленно продвигается к ущелью. Держа винтовки наперевес, ребята с трудом шагают среди высоких, в человеческий рост, колосьев, и перепела обращаются в бегство. А над этой долиной, над горами – мир чистоты и прозрачности. Цветы растущего в межах шиповника наливаются солнцем. Внизу, задыхаясь от зноя, опрокинулось на спину ущелье. Серебряной нитью висит над пропастью пенистый поток.

Перебравшись через поле, мы тотчас оказываемся в гуще овечьего стада. Нам навстречу, угрожающе рыча, летит тройка сторожевых псов.

– Эй, пастух, придержи собак, – пятясь, кричит лейтенант.

Пастух хриплым окриком отгоняет псов, и те недовольно усаживаются чуть поодаль, поминутно косясь на нас и на лучащиеся под солнцем кинжальные штыки наших винтовок.

– Доброго здоровья, – говорит подошедший пастух. – Зачем пожало…

Не успел он договорить, как лейтенант прерывает его:

– Это тайна, товарищ пастух, тайна…

– То, что вы здесь, что ли? – пастух смотрит из-под нависших бровей.

– Так точно, – лейтенант становится непроницаемым и жестами приказывает ребятам обойти отару и двигаться дальше. Потом, чуть поколебавшись, спрашивает пастуха: – Не замечал здесь посторонних?..

– Посторонних! – взгляд пастуха темнеет. – Ты, часом, не про диверсантов?

– Гм, гм… – ротный на какое-то мгновение теряет дар речи. – Так точно…

– Про парашютистов?

– Так точно…

– Они при автоматах?

– Так точно…

– Не видал.

Лейтенант, обескураженно взиравший на старика, теперь рассматривает его недобро и подозрительно, а затем взмахивает по своему обыкновению рукой:

– Вперед!

Сжатое, сдавленное скалами ущелье чрезвычайно узко. А там, где речка, словно привстав на колени, укрывает дорогу, скалы распахнули объятия, и в их тени притулился Затворнический монастырь. Перед монастырем в ласковом соседстве цветов и зелени раскинулась пасека. Пасечник молча, не отрываясь от дела, посматривает на нас; отгоняя дымящейся лучиной пчелиный рой, он кое-как умещает в улье медовые соты.

– Не видел здесь посторонних? – спрашивает лейтенант.

– Знакомых – и тех не видел, а ты про посторонних. Ни души не осталось, все на фронте.

– Мы диверсантов ищем.

– Кто это – диверсанты?

– Ну, парашютистов, – поясняет Севян.

– Кто это – парашютисты?

Лейтенант в явном замешательстве: он что, этот человек, не от мира сего? Но выход найден…

– Ну, словом, шпионы…

– Ага, – уразумел пасечник. – Так ведь, коли они настоящие шпионы, они, стало быть, должны меня видеть, а я их – нет…

– Верно, – соглашается лейтенант.

– Ну, а коли верно, нечего здесь цветы топтать. Шпион не дурак. Чего ради ему тащиться в эти сырые, травянистые места и оставлять следы на зелени?

– Мудрый ты человек, дед.

– Проживешь, вроде меня, восемьдесят годков – тоже поумнеешь, – укалывает лейтенанта старик, полагая, что над ним подшучивают. – В другой раз не приходи сюда шпионов искать. Из этого неприметного, укромного ущелья не то что шпион, сам господь бог не выберется. Шпионы… Сколько их, ваших шпионов?

– Восемь человек.

– Вот так так, – усмехается старик, – ввосьмером, стало быть, шпионят? Да кто ж их видел-то, кто считал?

Лейтенант молчит. И вправду – откуда они взялись, эти шпионы? Кто видел, как они спускались с парашютами? Кто их сосчитал? Почему эти люди не последовали за ними, чтобы потом безо всякой путаницы навести на врага?

– Не знаю, – говорит лейтенант.

– Ну, а не знаешь, так куда ж ты солдат-то по горам и долам ведешь? Ладно, ступайте, нечего попусту цветы топтать…

Двигаемся в путь. По оленьей тропе гуськом выбираемся из ущелья наверх. Устали, пот градом катит с наших лиц. Спина и подмышки на гимнастерке Асо взмокли и просолились. Ростом он не удался, а винтовка у него длинная. Приклад то и дело задевает о камни и с сухим стуком высекает искры. Всякий раз Асо подтягивает винтовочный ремень, поправляет винтовку на спине, однако все повторяется сызнова: винтовка-то длинная, а ростом Асо не удался.

Лейтенант посылает разведчиков осмотреть окрестности кладбища, а наша цепочка бесшумно и медленно карабкается по склону холма на макушку. Не проходит и получаса, как разведчики возвращаются, и лейтенант принимает у них рапорт. И, не дослушав его толком до конца, срывается с места со странно загоревшимся взглядом. В его глазах сменяют друг друга злость и решительность. Весь его вид, вся его осанка дышат воинственностью. Он готовится к бою.

– Наконец-то! – он утирает пот и обращается к нам: – Товарищи, наши разведчики уже обнаружили диверсантов. Они находятся в кладбищенской часовне. Приказываю действовать согласно уставу, бесшумно окружить часовню и ожидать моих приказаний. – Лицо и особенно голос нашего сурового лейтенанта внезапно смягчаются. – Будьте осторожны, чтобы обошлось без жертв. Диверсанты вооружены до зубов. Если не сдадутся, я эту сволоту сам возьму в плен. У меня есть опыт, а вы ведь еще совсем щенки…

Вскоре мы так окружаем кладбище, что никому и ни за что не выскользнуть из нашего кольца. Неподалеку от часовенки стоит мотоцикл с коляской, а в коляске – автомат. Владельцев нет, они в часовенке. Ребята бесшумно, короткими перебежками, прячась за надгробия и хачкары, продвигаются вперед. На замшелых надгробных камнях греются под солнцем трусливые ящерицы. Туда-сюда бродят по выгону пасущиеся ягнята. Колокольчик на шее одного из них беспрестанно звякает. Печальное безмолвие наполнено острым запахом тимьяна.

Наш взвод уже держит на мушке вход в часовню. Три десятка винтовок не отрывают холодных неподвижных взоров от ее узенькой двери. До часовни метров пятнадцать-двадцать, не больше. До мотоцикла не будет и десяти. Внезапно Асо в два прыжка оказывается у мотоцикла и, схватив автомат, устремляется обратно. Лейтенант тут как тут.

– За находчивость – благодарю. А за самовольные действия – три наряда вне очереди. Трижды вымоешь уборную в казарме, щенок!

Берет автомат и, покачивая головой, изучает его. Отводит затвор, проверяет магазин и ствол. Автомат заряжен.

– Вот сволочи! Нашими автоматами вооружились, чтобы никто ничего не заподозрил. Интересно, где они этот мотоцикл раздобыли, не с парашютом же спустили?

Поворачивается к нам и отрывисто приказывает:

– Приготовиться к бою!

Щелкают затворы. Тишина напрягается, как пружина. По прикладу моей винтовки путешествует муха. Я слышу каждое ее движение. Слышу и бурное круговращение крови в моих жилах.

– По часовне не стрелять: памятник старины, – говорит лейтенант. – Пока что – в воздух. – И громко командует: – Огонь!

Наши уши глохнут от страшного грохота. Округа наполняется запахом дыма и копоти. Огонь открывают и другие взводы. Еще не затих звук залпа, а из часовенки уже вылетает симпатичный сержант, волоча за собой до смерти перепуганную женщину в расстегнутой на груди кофточке. Мы в растерянности опускаем винтовки. Побелевший от бешенства лейтенант по обыкновению взмахивает рукой. Асо прыскает, его смешок передается всей роте, и гомерический хохот повисает над кладбищенской печалью и вселенской смутой. А влюбленные рука об руку застыли перед нами – сконфуженные, сгорающие со стыда. И – о диво! – в женщине я узнаю невестку нашего соседа, зовут ее Асмик. Две недели побыла она замужем, через две недели началась война. Муж отправился на фронт, а несколько месяцев спустя пришла похоронка. Асмик овдовела.

– Кто вы такие? – спрашивает лейтенант.

– Сержант Советской Армии, а это… это… – парень мнется. – А где мой автомат?

– У нас. – Лейтенант подходит к ним с автоматом в руке. – Чем вы тут занимались?

– Неуместный вопрос, – говорит сержант, – к тому же неприличный…

– Вы плохой солдат, сержант, – укоряет его лейтенант.

– Может быть, – отвечает сержант. – Я влюблен.

– Хоть бы постеснялись, – лейтенант в упор смотрит на полуобнаженную грудь Асмик.

– Ой, мамочки, как же я осрамилась! – кричит Асмик и падает перед лейтенантом наземь.

Мой взгляд блуждает по исчезающим в знойном мареве горам – только бы не видеть, как рушится перед десятками и десятками глаз ее честь и доброе имя, не видеть ее бесстыдно оголившейся груди.

Затем, словно из дальней дали, до меня доносится голос сержанта:

– Ну да, это я сказал председателю сельсовета, что в здешних местах объявились диверсанты… Да, да, именно восемь парашютистов… Пристал к нам, как банный лист, и никак, понимаете, не отвяжется… Вот и все.

– Тьфу, – сплевывает лейтенант Севян и командует: – Стано-в-и-ись!