355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мкртич Саркисян » Сержант Каро » Текст книги (страница 18)
Сержант Каро
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 03:12

Текст книги "Сержант Каро"


Автор книги: Мкртич Саркисян


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

4

Сопровождавшие роту командир бригады и начальник штаба тепло простились с командирами роты.

– Верим вам, армянские орлы! Верим… – Они долгим взглядом провожали уходящую роту.

Дорога лениво выкатывает под ноги. Сурен смотрит на эту убегающую назад ленту. Считает шаги: «Раз, два, три, четыре… двадцать… пятьдесят… сто». Начинает считать снова и снова сбивается со счета. Считая, шагать легче. «Каждый шаг приближает к победе, а может, и к смерти, кто знает», – размышляет Сурен. А поскольку на марше невозможно писать стихи, он ведет счет шагам: «Один, два, три, четыре… двадцать… пятьдесят… сто…»

Вдоль дороги по обе стороны трава скошена. И такой дух стоит – преющей травы и медвяных цветов! Косарь наметал небольшие стога и так оставил, отдав траву беспощадному солнцу, которое вытянуло из нее весь аромат. Дьявольский ветер возводит на дороге башни из пыли и тут же их рушит.

Солдаты шагают в сторону фронта.

На лбу у Ваана сходятся и расходятся морщины. То ли от солнца, то ли от тягостных мыслей болит голова. Задание не из легких. Что и говорить: велено перейти за линию фронта – прорваться на советскую сторону, помочь боеприпасами обессилевшей бригаде.

«Осечки быть не должно. Ведь гибель армянской роты означает поражение, может, и гибельный конец. Обескровленной бригаде надо влить свежей крови. Надо!..»

До слуха долетает птичья трель. Ваан не видит птицы, но ищущий взгляд его выхватывает из рядов Варужана и Марину. «Воркуют. О своем, наверно, не о войне же».

Следом за Варужаном шагает карабахец Сурен и, глядя на Марину, прикидывает: а что, если одеть девушку в красивое платье? Тогда на нее смотреть будет невмоготу. «Хорошая пара!.. Варужан и Мари по-армянски – голубь и голубка… Хорошая пара!»

Завидев Марину, Сурен вспоминает Лусик. Чем Марина напомнила ему Лусик, сказать он не может. Напомнила, и все. Каждый день напоминает.

– Мари, у меня есть подруга, она… словом, вы с ней похожи.

Мари смеется:

– Никак любимая девушка, Сурен?

– Так точно, – откровенно признается парень.

– Ну раз так, почаще на меня смотри, меньше тосковать будешь.

Сурен смеется, а Марина дразнит взглядом Варужана. Тот бледнеет, да так, что Сурен начинает жалеть о своей минутной откровенности. «Ревнует, – думает, – напрасно ревнует. А какие из них супруги получатся!..» Сурен краем глаза наблюдает за насупившимся Варужаном и с трудом сдерживает улыбку.

Прохлада леса освежает. Дорога утомила бойцов. Лес зеленью своей и суженным горизонтом успокаивает. Идущая по траве рота почти не слышит своих шагов. Ступают, как по ковру, и апаранцу Адибеку кажется, что издалека слышно, как сбивают мясо в каменной ступе: мать готовит знаменитую баязетскую кюфту.

– Что-то ты тяжело вздыхаешь, Адибек, с чего бы?

– Да так, – отзывается он с неохотой.

Замолкают. Снова Адибек в строю, снова далеко от дома. Если вот так идти до заката, можно добраться до железной дороги Барановичи – Оленек. Коль успеют за полдня одолеть лес и проскочить за «железку», попадут прямиком в советский тыл. Надо лишь выведать слабину в обороне немцев.

– Честно говоря, не представляю себе, как будем прорываться через передний край, – говорит Авагян. – А прорваться надо, во что бы то ни стало.

– Только бы без жертв, – вздыхает командир.

– Жертвы будут, Ваан, без этого не обойтись. Трудности у нас с повозками и фургонами, а их восемь десятков наберется. Как протащить обоз? Люди-то может, пройдут…

Кто-то затягивает песню. Ваан не останавливает лес глухой, недвижный – не выдаст. В этом густом бору по-иному звучит давно знакомая песня:

 
Невезучие дни, как зима, и придут, и уйдут,
Лишь бы вера – жила бы она! – дни придут и уйдут…
 

На лесной тропе, над пробирающейся меж могучих стволов ротой невидимым флагом полощется заветная песня. Как бы указывая путь: «Лишь бы вера-жила бы она! – дни придут и уйдут».

– Добрая песня, – говорит Авагян, – и поют хорошо.

– Грустная, – не соглашается с ним Ваан.

– Не время марши распевать. Пусть до победы потерпят, до лучших дней, – уточняет Авагян.

– С грустной песней не победишь, – как бы сам себе говорит Ваан, – не победишь, политрук!..

Лесная тишь притаилась по кустам, по низинам. Лучи солнца будто играют в прятки с тенями. Лес словно заполнился родными звуками. Потом песня кончается. Медленно угасает день. Постепенно растворяются тени, смешиваясь с теменью, льющейся с верхушек деревьев. Она давит на плечи солдат: «Присядь, отдохни!»

Рота располагается на поляне.

– Товарищ лейтенант, можно костер развести?

– Нельзя!

Аро из Ашнака поднимается на голос командира. Хоть и родился Аро в долине, но корни его в сасунском Талворике, в горах. Он умеет разжечь «слепой огонь».

– Товарищ лейтенант, дозвольте развести беженский огонь. В лесу сыро, а ребятам чай будет.

– Беженский, говоришь?

– Ну да, отец научил. На дорогах беженских, под носом у турок, костры разводили.

– Интересно! Покажи-ка…

Аро приступает к делу. Никто не видит, чем он занят. Не проходит и нескольких минут, он просит ребят наломать сухих веток. Ребята уходят, следом трещит тишина: несут охапки хвороста. Несмело мелькает отсвет огня и мигом исчезает: оказывается, огонь уже разведен.

– Как это у тебя получилось?

– А как в армянском тонире, – поясняет Аро. – Неглубокая ямка, сбоку дымоход. Сверху присыпаешь землей, оставляя кружок – чайник ставить или котелок. Вот и вся хитрость…

– Очаг с арестованным огнем, – обронил кто-то. – Какой же это очаг, если в лицо тебе не засмеется?

– Понимаешь, армянский…

– Тогда и партизанский.

Край родной перекочевывает в лес. Аро кипятит чай. Завен пьет, а Вардо рассказывает свою одиссею.

– Худо началась для нас война, ребята, худо…

– Не скули, Вардо, – перебивает кто-то, – война не может начаться хорошо. Таких войн не бывает.

– Я не о том. Вот для немцев началась она удачно, а для нас…

– Смеется тот, кто смеется последний, – снова прерывает кто-то его рассказ. – Поживем – увидим.

Вардо продолжает:

– Отступать начали мы с первого дня. И тут поняли, что противник загнал нас в «мешок». Война быстро катилась на восток, так быстро, что опередила даже нас, воюющие части. Много дней мы отступали, сошли с дороги – передохнуть на сеновале. Когда я проснулся, вокруг храпели измученные переходами люди, обросшие щетиной солдаты. Забившись в угол, девушка со страхом смотрела в открытую дверь: «Братец, немцы!..»

Через поле шли цепью гитлеровцы. Шли неспешно, не открывая огня. Вдали, на сельском тракте, виднелась танковая колонна. А у нас патронов мало и одни винтовки. К месту боя подоспел политрук.

«Смерть не страшна, сынок, страшен страх смерти».

Когда убили ординарца, в глазах политрука я увидел слезы. Я мысленно выругал его, грязно выругал: «Ну и политрук из тебя, трус ты, и все!» Гитлеровцы сужали круг. Опустели наши окопы. Немцы заметили политрука. «Ого! Офицер!» Несколько человек бросились к нему.

Я спустил курок. Один из автоматчиков, подпрыгнув, рухнул в окоп. Политрук принял бой. Двое были сражены наповал. Третий кинулся на него, подмял, но с пистолетной пулей в груди повалился на бок.

Автоматной очередью политруку перебило правую руку, и он выронил пистолет. Нагнулся, поднял левой… Фашистский офицер отдал приказ – взять живым. Политрук понял это и приставил дуло к виску. Он умер как герой. Я плакал и просил у него прощения: откуда мне было знать, что слезы и геройство могут уживаться в одном человеке?

Со связанными руками, окровавленный и избитый, смотрел я на этих собак. Офицер, качая головой, держал на ладони пистолет политрука: обойма была пуста. Потом свершилось самое ужасное. Из сарая выволокли девушку и надругались над ней: не нарушая очереди, без споров. Полуживую затащили ее в сарай и ушли, гоня нас, пленных, перед собой.

Теперь я знал врага: знакомство состоялось.

Вардо умолк.

– А дальше?

– Дальше… рассказывать нечего. Вот вы у Завена лучше спросите, как его немцы в вечные коммунисты посвятили.

– И вовсе не немцы, а эсэсовцы, фашисты, – уточняет Завен негодуя. – Давайте оставим…

– А это правда, Завен? – не унимался кто-то.

– Правда, правда… Командира нашего расстреляли тут же, политрука повесили, потом принялись за рядовых. Связали мне руки-ноги, а офицер достал из полевой сумки хирургический нож и стал спокойно вырезать у меня на груди звезду. Рана жгла пятиконечной болью. Беспартийный я был, а скажите, может человек с такой звездой на груди быть беспартийным? Дураки эти фашисты.

– Эх, ребята, да я бы за такую звезду!..

Ночь вскрывает старые раны. Ночь тревожит память.

Внезапно небо ширится гулом – и голос говорящего тонет в этом давящем звуке. Неподалеку от расположения роты летят вражеские самолеты. За первой волной следует вторая, за второй – третья. К утру итальянские истребители лениво постреливают из пулеметов, кружа над верхушками деревьев, и с первыми лучами солнца исчезают.

Разбуженный взрывами лес выглядит настороженно. Ушами побитой собаки повисли листья. «Куда же девался их обычный зеленый цвет? Может, глаза наши стали хуже видеть? Устали, устали люди – ни прилечь, ни отдохнуть. А сейчас надо проверить все вдоль и поперек, выслать вперед разведчиков…»

– Группа ушла, товарищ лейтенант, – докладывает начальник разведки Виген Саруханян, словно предугадывая вопрос командира.

Несколько бойцов разглядывают «слепой очаг». Остальные дремлют. Марина и Варужан заснули под большим деревом, положив ранцы под голову. Рука девушки лежит на его шапке, на ее губах блуждает улыбка. Лицо Варужана строже, сосредоточенней – он спит чутким сном горца.

Ваан долго смотрит на спящих и неслышно отходит. Где-то в закоулках памяти просыпаются родные картины и тут же исчезают, оставив чувство не то зависти, не то ревности. Если бы удалось заснуть, вот так же заснуть!..

Идущий навстречу Аро отдает честь.

– Здравствуй, Аро!..

– Здравия желаю, товарищ командир!

– Ты женат?

– Женат, товарищ командир.

– И дети есть?

– Двое…

– Счастливый ты человек, Аро, храни их судьба!

– Спасибо, командир, только лучше, если они со мной вырастут. Что притворяться, так было бы лучше…

– Пусть вырастут с отцом и с матерью, – соглашается с ним Ваан.

– Спасибо! – Аро провожает командира долгим взглядом. Потом, завидев спящих чуть поодаль Марину и Варужана, на цыпочках обходит дерево: «Ах, вот оно что!»

* * *

Разведчики вернулись с тревожными вестями:

– Товарищ лейтенант, в двух километрах к югу железная дорога, передний край. Мы находимся в глубине обороны противника, в центре радиуса обстрела советской полевой артиллерии.

– Так вот почему ночью было так шумно. Это фрицы бомбили.

– Дорогой политрук, но фронт отсюда должен отстоять самое меньшее на пятнадцать километров. Значит, наши без дела не сидели, а прорвали оборону противника и продвинулись примерно на пятнадцать километров.

– Вполне логично. Объявить по роте боевую готовность! Движемся к переднему краю.

Копыта коней, колеса повозок и фургонов обмотаны войлоком, обильно смазаны оси и рессоры. В лесу, да еще прифронтовом, один неверный шаг может привести к непредвиденным трагедиям, стать причиной гибели многих жизней.

Разведчики доложили, что дорога усиленно охраняется, вдоль нее проходит мощная оборонительная линия.

– Как быть, Ваан?

– Надо искать лазейку, незащищенный проход. Надо искать.

Первый взвод поступает в распоряжение лейтенанта Саруханяна. Вечереет. Только не из тех Виген Саруханян, чтобы вернуться с пустыми руками. У дверей будки стрелочника он нарвался на немецкого ефрейтора и сгреб его в охапку.

Пленный оказался на редкость разговорчивым.

– Мы, немцы, сейчас готовы забиться в любую нору, лишь бы отсидеться там до лучших дней. Солдаты молят бога о милости, клянут на чем свет стоит Гитлера и не упускают случая дезертировать или сдаться в плен.

– Скажи, Ефрейтор, – Ваан переходит ближе к делу, – в обороне железной дороги нет участка, где можно прорваться малой кровью?

Пленный отвечает не сразу.

– Есть, герр лейтенант! – хлопает он себя по лбу. – Полустанок Вишкая. Там только одна пулеметная вышка. Двое солдат.

– А не врешь?!

– Нет, герр лейтенант, полустанок в низине и хорошо просматривается. Там заминировано на километр перерезающее дорогу шоссе.

– Ладно, – поднимается командир.

Ефрейтор, кажется, хочет продолжить разговор. Он посматривает на командира роты.

– Вы, большевики, – смелеет немец, – хороший народ…

– Что ты говоришь?! – смеется Ваан.

– Бога вот у вас только нет. А у нас целых два: один лживый, другой – душевнобольной.

– И давно вы поняли, что ваш земной бог псих?

– С того самого дня, как из бьющих превратились в битых.

– Поздно же вы спохватились!..

– Сами затянули. Начни вы наступление год назад, было бы лучше и вам и нам. – Остроумен ефрейтор. Оказалось, был клоуном в цирке.

– Не повезло. Гитлер сократил клоунов, направил на фронт, а сам занял все вакантные места.

Немец смеется, но, заметив, что никто не реагирует на его остроты, меняет тон.

– Видать, и вправду я бездарный. Да что мне терять? Не осталось у меня никого: отца в концентрационном лагере убили, жена и дети погибли под бомбами. Дорого обошлось нам безумие Гитлера.

С наступлением темноты саперы направляются на полустанок – разминировать проход. Рота медленно стягивается к полотну. Лениво идут часы: время нависло, затвердев камнем. И вдруг предательски выплывает луна. Солдаты замирают, вдавливая в землю собственную тень. Лес вздрагивает и начинает стенать. Гнутся на опушке одинокие деревья, схлестываясь кронами. Демонический танец их сменяется хлещущим дождем.

Небо превратилось в ристалище молний. В их резких вспышках видно, как бегут и падают, скользят и поднимаются бойцы. Кажется, приняв человеческий облик, это движутся языки огня. Озаренная молниями и светом ракет, вытянулась цепочка обоза. Душераздирающее ржание врывается в грохот разрывов. Падают кони, по ним бегут люди, мчатся повозки и фургоны.

– Без паники, ребята!

Поравнявшись с политруком, Ваан пытается заглянуть ему в лицо. В блеске молний он похож на раскрашенного индейца, и уже вблизи Ваан видит его одухотворенное лицо.

Рядом ухает взрыв. Политрукова коня невидимой силой подбрасывает, и он падающим самолетом зарывается головой в землю. Авагян тотчас вскакивает на ноги. «Слава богу, жив», – радуется Ваан. Натянув поводья, он протягивает руку, помогая политруку вскочить на круп своего коня.

– Спасибо, Ваан! – слышит он над ухом. Авагян тяжело дышит.

Над советскими окопами взлетают белые ракеты. Обойдя болото у опушки леса, не оставив на пути ни одного раненого, рота выходит в тыл советских войск.

* * *

Село напротив напоминает казарму. Шагают солдаты по советской земле, и кажется, что они воевали за это утро и вызволили из плена именно его.

У штаба обоз замедляет ход. Ваан командует разойтись, а сам направляется в штаб дивизии.

Завен наблюдает за играющими у стены щенками.

Из хаты выходит бородатый мужик. Оторопев, он крестится:

– Опять пришли эти ироды, господи Иисусе!

– Ты о чем это, отец? – говорит Завен.

– Где русскому-то научился, проклятый? – негодует он. – И запомни, я тебе не отец…

– Да не фашист я, – пытается убедить его Завен. Старик слушает недоверчиво.

– Мог бы фашист у нашего штаба так расхаживать?

– Пожалуй, правда, – соглашается он.

– Да не фашист я, – повторяет Завен.

– Поймешь вас во вражьей шкуре, – бурчит старик. – Оденься по-человечески, чтоб и тебе и словам твоим верилось.

– В тылу врага так удобней, отец!..

– Конечно, «удобней». Что и говорить! Растолкуй мне тогда, а отступали наши тоже ради удобства? Воюй вы так с самого начала, и отступлению бы не бывать.

– Так ведь и нам надо было научиться, – отвечает Завен, – враг-то был лучше нас вооружен.

– А сейчас что, хуже? Вот тебе вся правда: вначале мы были малость близоруки. Думали, дунь – и полетит фашист вверх тормашками. А он напал, отнял нашу землю, теперь остается бить его здесь, на своей земле. Так я говорю?

– Так.

– Как увидели мы, что отступать уже некуда, позади Москва да матушка-Волга, тогда и повернулись к врагу лицом. Враг всегда боится, когда ему в глаза смотрят. А то: оружие, мол, вооружен!.. Главное, что с армией теперь весь народ воюет, весь как есть. А народ привычки отступать не имеет. Куда он с родной земли денется? Он этой земли частица, и никакая сила не оторвет его от нее.

Завен слушал и разглядывал винтовку. Точно такая же была у него в первый день войны. Но не было у того дня теперешней уверенности. «Если в нас и изменилось что, – думал Завен, – то раньше оружия, раньше опыта ведения войны душа, наше отношение к войне. Что там ни говори, а я со стариком согласен».

* * *

– Учитесь воевать, полковник! – трубка полевого телефона готова была хрустнуть в руке у генерала, – во-е-вать!.. Понятно! Скажите, кто отступает во второй половине сорок третьего года, а? Вечером доложите о плане контрнаступления. Или будете отвечать перед военным трибуналом. – Генерал дышал тяжело и прерывисто. Потом повернулся к Ваану – В трудный час явились вы, лейтенант! Придется несколько дней подождать, пока подвезут боеприпасы для бригады Каратова.

– Товарищ генерал, разрешите ввести пленного? – доложил ординарец.

– Давай, – махнул рукой генерал. Ваан поднялся. – Вы оставайтесь. Кажется, вы хорошо владеете немецким. Вот и побеседуем.

Эсэсовский офицер выдавал все известные ему секреты. А тут вдруг принял высокомерный вид.

– Больше я ничего не скажу.

– А вам и нечего, вы сказали куда больше, чем нужно, и напрасно пыжитесь.

– Вот увидите, войне еще быть и быть.

– Почему?

– Гитлер не позволит вам ступить на землю Германии.

– А мы у него не спросим. Вот вы же позволили взять вас в плен?

– Просто не оставалось другого выхода.

– Поверьте, что и у Гитлера его нет, он обречен. Нынешняя Германия не должна существовать. Надо создать иную, совершенную Германию. Надо оперировать, вырезать ей язву и вылечить. Вам это ясно, штурмбанфюрер?..

… Вопрос о повторном переходе ротой линии фронта детально изучался в штабе дивизии. Зондировались боевые порядки немецких войск, слабые места в обороне. Фургоны и повозки загрузили до предела, и рота стала менее маневренной.

– Как быть? – размышлял начальник штаба.

– Товарищ полковник, – обратился начальник разведки. – В ближайшие дни на вашем участке ожидаются наступательные действия?

– Они у нас каждый день.

– И завтра?

– И завтра.

– Наша рота смешается с отступающими немецкими частями и с ними переберется за линию фронта.

Полковник взвешивал шансы. Обвел пристальным взглядом присутствующих.

– Блестящая идея! – сказал он, помедлив. – Просто великолепная!..

Груженный боеприпасами и продуктами обоз, примкнув к отступающим под ударами советских войск немецким частям, под покровом ночи пересек линию фронта и, незаметно оторвавшись от противника, соединился с партизанской бригадой. Это была самая важная, если не самая трудная часть задания, которая требовала душевной уравновешенности и беспрекословной дисциплины.

* * *

К утру разведчики донесли, что пути перекрыты: бронетанковые соединения продвигаются к фронту. Пришлось вновь втянуться в лес. И здесь тревога: с трех сторон рота окружена противником, а позади – трясина. Что делать? На разведку болота ушло одно из отделений. Оно во что бы то ни стало должно было добраться до села Солнечное и привести с собой проводников.

Ваан знал, что до вечера противник ждать не станет.

– Не буду обманывать вас, – начал он, – Мы окружены, связь с бригадой прервана. Знайте: теперь мы один против десяти. Будем биться, ребята!

Настороженная тишина опустилась на лес. Потом прошуршала ракета, и артиллерия стала месить огнем боевые порядки роты. За кустами и деревьями уже видны были первые цепи нападавших.

Серо-зеленая лава, перекатываясь по упавшим, разливалась впереди. Безостановочно стучали пулеметы и строчили автоматы. Смерть гуляла по поляне и по окопам. Вардо подполз к командиру.

– Разрешите доложить… – Шум боя заглушил его голос.

Ваан нагнулся к нему:

– Громче!..

– Разведал командный пункт противника. Можно уничтожить…

– Действуй!..

Затаив дыхание, Ваан следил за Вардо. Вот он уже за бруствером. Боже, как он медленно ползет! На линии атаки он, поднявшись, смешался с солдатами противника. Несколько наших солдат, заметив «вражеского связного», стали стрелять по нему.

«Убьют, – стучит сердце Ваана, – почем зря убьют, наши редко мажут». Но Вардо проскакивает через невидимую стену огня и исчезает. Больше Ваан уже ничего не видит.

Зажав в каждой руке по паре противотанковых гранат, Вардо бежит к командному пункту. Двое офицеров (он не успевает разглядеть знаки различия на погонах) и несколько штабистов следят за ходом боя. Приняв бегущего за своего, они не обращают на него внимания. Но когда он с гранатами бросается вперед, помешать они ему уже не в силах. На месте командного пункта остается лишь черная зияющая воронка.

Ваан видит высокий столб земли и дыма, который клочьями повисает на деревьях.

– Товарищ лейтенант, Вардо выполнил боевую задачу…

– Знаю, – Ваан поднес к глазам бинокль, чтобы скрыть от связного набежавшие слезы.

Ряды противника дрогнули. Что-то паническое заметил Ваан в отходивших цепях противника. Атака захлебнулась. Через несколько минут немцы обратились к осажденным. Громкоговоритель усиливал хриплый голос:

– Слушайте, партизаны! Вы выкрали наших командиров. Верните их, и мы снимем осаду. Даем десять минут на размышление.

Ваан велел принести мегафон. По лесу разлился его мягкий баритон.

– Слушайте! Слушайте! Мы уничтожили ваш командный пункт. Наш конфликт разрешит только сражение.

Бойцы ждали агонии отпущенных минут, знали, как пунктуальны немцы. Тишина готова была взорваться в любую минуту. И она лопнула, как воздушный шар. Разом. Застенали деревья. Вражеская артиллерия била по большому радиусу.

– Марина, ты умеешь стрелять? – спросил Варужан.

– Умею, хочешь, покажу?

– Не хочу, – сказал он, – не стреляй.

Она посмотрела на него с удивлением.

– Ты девушка, Марина, не убивай…

– Но идет война, Варужан.

– Все равно, – сказал он, – не убивай, хотя бы при мне не надо…

Взвизгнул осколок, и они прижались друг к другу.

Бой длился недолго. Противник неожиданно отступил. Отступил средь бела дня. Раненых оказалось немало, много было и убитых. Роте вскрыли вену.

В эту ночь никто не сомкнул глаз. А враг продолжал воевать с темнотой: ракеты через равные промежутки рвали истерзанную темень леса. Они помогали бойцам в их печальной миссии. Малейшая неосторожность могла привести к напрасным потерям.

Трудились всю ночь. Хоронить армянских партизан оказалось делом сложным: приказано было снять с них фашистскую форму. Они должны были быть преданы земле как советские солдаты.

… Вышедшее за проводниками отделение как сквозь землю провалилось. На рассвете, на краю болота обнаружили труп связного. «Знать бы, с какой вестью он шел к нам? Спасение или…» – боялся даже подумать Ваан.

Рассвело. Сквозь деревья проступил бескровный край неба. Потом на верхушки будто кто-то плеснул розовой акварели. Ваан выглянул из окопа и не поверил своим глазам: всю поляну перед окопами устилали трупы солдат вермахта. Командир ласково взглянул на бойцов.

– Ну, как ты думаешь, отобьемся? – спросил Авагян.

– Знать об этом – твоя забота, политрук, – ответил Чобанян.

– Хотел бы услышать от тебя.

– Выстоим! – заверил Ваан. – Противник пока молчит.

– Ясное дело: прижал к болоту и не наступает на глотку. А нам вряд ли удастся прорваться через кольцо окружения. Боюсь, не под силу.

– У них нападать нет сил, у нас – на прорыв не наберется. Чем это кончится? А где сейчас бригада? Только она может вызволить нас из этой могилы.

– Да, – согласился Ваан. – Или бригада, или случай.

Не успел он договорить, как небо оглохло от гула моторов. Начались обстрел и бомбежка.

– Товарищ лейтенант, Захарченко убит!

Ваан бросился к первому взводу. Сверху полоснула длинная очередь. Ногу обожгло. Боли в первую минуту он не почувствовал. Пуля прошла сквозь мякоть бедра, и рана ритмично булькала.

– Передай политруку, чтобы взял командование на себя, – приказал Ваан. – Найдите санитара, пусть перевяжет…

Самолеты улетели. Окопы дымились. Дымил весь белый свет.

Противник снова ринулся в атаку, уверенный, что теперь-то в окопах ни одного живого партизана не осталось. Но стойко держались окопы. Накопившаяся месть выплеснулась яростным огнем.

– Стреляй, Марина, – крикнул Варужан, – стреляй!

– Как?

– Да, Марина, нас стало меньше. Теперь и ты на счету…

Бой продолжался.

– Ребята! – взвизгнул вдруг Патефон-Арсен, – теперь прямо в тартарары, ребята!..

– Что ты мелешь, чурбан?! – цыкнул кто-то на него.

– Не могу! Смерть в глаза смотрит…

– Да заткнешься ты или… – двое бойцов бросились к нему.

– Все ложь! Ложь! Одна смерть – правда. Умираю!

– Товарищ политрук, Арсен свихнулся, что делать?

Арсен поднялся, вырвался из рук, повел вокруг невидящими глазами и, гонимый неведомой силой, побежал в сторону противника.

– Ложь!..

Засвистели пули. Набрав полную грудь свинца, уже умирая, он повернулся лицом к своим и побежал обратно. Взбежал на бруствер и во весь рост рухнул в окоп.

В разгаре боя бойцы не сразу заметили замешательство врага. Немцы, как ошпаренные, отпрянули. Бригада пришла на помощь.

Выскочив из окопов, бойцы обнимались с братьями по оружию. Генерал Каратов пожал руку прихрамывающему командиру.

– Рад вас видеть! Очень рад!

– Спасибо, товарищ генерал, вовремя подоспели, – взволнованно благодарил Ваан, – а как вы узнали, где мы?

– Их авиация навела. Уж больно долго бомбили этот участок леса. Мы и решили, что своих они так молотить не станут. К слову, – добавил, помолчав, генерал, – восемь ваших бойцов сегодня утром были взяты в плен и расстреляны по ту сторону болота. В селе Солнечное.

– Они пошли за проводниками, – простонал Ваан. – Девятого смерть настигла близ наших окопов, когда он нес весть об их гибели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache