Текст книги "Год тумана"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 28

На следующий день, по пути на съемку, начинаю сомневаться в своих силах. Особенно сейчас, когда в сознании запечатлен образ Лизбет и ежесекундно проигрываются слова: «В конце концов, я ее мать».

В ресторане к моему приезду уже полно гостей. За работой всегда поражалась тому, сколько в Сан-Франциско молодых, красивых, богатых, беззаботных, безукоризненно причесанных и со вкусом одетых людей. Когда я переехала сюда, в начале девяностых, город был грязным и довольно бедным – словом, настоящий западный форпост Америки, где художники и писатели снимают убогие квартирки, спят по двое в комнате и пьют в дешевых кабаках. Если честно, он мне нравился таким – до того как в барах появились карты вин, а юнцы поголовно принялись играть на бирже.

Пробираясь через толпу, вспоминаю свои грандиозные планы. Собиралась запечатлевать на пленке жизнь без прикрас – фотографировать нелегальных иммигрантов и городских бедняков, немолодых проституток и матерей-одиночек, перебивающихся жалкими грошами. Окончив отделение документальной фотографии в Университете Теннесси, приехала в Сан-Франциско и сняла квартиру с отваливающейся штукатуркой и неисправной канализацией. Я превратила ванную в фотолабораторию, устроилась официанткой в бар, а свободное время проводила, бродя по улицам с фотоаппаратом. Думала, снимки что-то изменят, помогут людям увидеть друг друга. Если бы кто-нибудь в те дни сказал мне, что в итоге буду снимать званые ужины и рождественские вечеринки, ей-богу, рассмеялась бы. Впрочем, не так уж много времени ушло, чтобы понять: жанр, в котором я хотела работать, нерентабелен.

Первые несколько снимков делаю с трудом, а потом наконец вхожу в ритм. Действую как машина: выбираю подходящие сцены, нахожу нужное место с правильным освещением, нажимаю на кнопку. Возвращаясь домой, сквозь пелену тумана задумываюсь, простит ли Эмма меня за то, что занимаюсь приземленными вещами и фотографирую гостей на вечеринке, в то время как она по-прежнему где-то там и ждет…

Глава 29

День семидесятый. Яркое солнце и высокие мощные волны. Шоссе временно перекрыто. Все четыре полосы присыпаны песком, светофоры горят красным светом. Джейк однажды рассказал, что во времена его детства это шоссе было всего лишь участком прибрежной дороги, где подростки любили устраивать гонки. Теперь же, когда полотно изошло трещинами, а разметку не видно из-за песка, шоссе кажется покинутым. Вечер пятницы, крупнейший американский город – и на его западной окраине, словно старая змеиная кожа, лежит заброшенная дорога, ничейная земля.

Оставляю машину неподалеку от Сутро-парка и выбираюсь на смотровую площадку – все, что осталось от величественного Сутро-Хауса. Отсюда открывается великолепный вид на Ошен-Бич. Ничего похожего на тот день, когда исчезла Эмма. Тогда висел белый туман, густой и непроницаемый. А сегодня пляж виден во всю длину – целых три километра тянется он по направлению к Дэли-Сити. В то время как вся страна готовится к наступлению осени, Сан-Франциско изнемогает от жары. Это и есть наше лето – с сентября по октябрь. В воде скользят по волнам черные точки – серфингисты в гидрокостюмах. Вскоре после переезда в Сан-Франциско у меня завязался роман с серфингистом. Иногда я увязывалась вместе с ним в Пасифико или Болинас, где волны не такие высокие, так что даже новичок может попытать счастья; или же мы покупали сандвичи, отправлялись на Ошен-Бич, сидели на покрывале и наблюдали за тем, как бесстрашные серфингисты сражаются с прибоем в бухте Келли.

– С ума сойти! – Мой друг не скрывал восторга, наблюдая, как опытный спортсмен ловит гигантскую волну. – Я бы все отдал, чтобы так кататься.

Каждый раз, когда в Ред-Вик проходили соревнования по серфингу, он разживался билетами; у него дома грудами лежали кассеты с записями, «зажеванные» от частых просмотров. Примерно через год после того, как мы познакомились, ему пришлось уехать на Восточное побережье, но до того я успела заразиться любовью к серфингу. Самой никогда не хватало смелости попробовать – боюсь акул, скорости и холодной воды. Мне всегда казалось, что океан красив, но опасен.

Спускаюсь пешком к закусочной Луиса и Клифф-Хаусу, несколько минут стою перед пустой витриной здания, где некогда располагался Музей механики. В нем выставлялся замысловатый игровой аппарат, сделанный в 1880 году. Несколько раз Эмма здесь была. Ей нравились миниатюрные фигурки участников карнавала, которые начинали двигаться, когда в прорезь бросаешь монетки. И электроорган, имитирующий звуки фортепиано, мандолины, барабана и флейты. Но любимицей Эммы оставалась Смеющаяся Салли – рыжеволосая кукла в человеческий рост, стоящая за стеклом. Эмма опускала в прорезь монетку и с открытым ртом наблюдала, как Салли, закатывая глаза и кивая, тасует колоду разноцветных карт, а потом просовывает листок с предсказанием судьбы в маленькую щель. Девочка наклеивала листки на стенку в своей комнате. Они все еще висят там. «Ты поедешь в дальние страны». «Красивый незнакомец сообщит удивительные новости».

Из закусочной доносится запах гамбургеров, я со вчерашнего дня ничего не ела. С крутого холма спускаюсь к бухте Келли и шагаю на юг, поражаясь каждодневным изменениям, что происходят с полосой песка, по которой мы сотни раз ходили с Эммой. Сегодня вижу на песке мертвую рыбу, мужской носок, пустой тюбик из-под зубной пасты, комки водорослей, сломанную теннисную ракетку и гнилые ветки. В сотне шагов – пятно от костра. Угли еще дымятся. Это еженощный ритуал – зажигать огромные костры, словно языческие скопища, вокруг которых подростки пьют пиво, девушки танцуют, а бродяги на открытом огне варят себе ужин в жестянках. В округе Ричмонд полно русских, в Миссии – мексиканцев, в Бернал-Хейс – итальянцев, а Ошен-Бич будто стирает все границы. Сюда может прийти кто угодно и сидеть в тумане, толкаясь локтями с соседями.

Сегодня посреди природного и урбанистического мусора нет ни единого морского ежа. Песок покрыт липкими черными пятнами, в воздухе пахнет гудроном.

Примерно в полумиле ниже по пляжу замечаю двух девочек, сестер, примерно десяти и одиннадцати лет. Обе босы, в закатанных до лодыжек джинсах, собирают ракушки у кромки воды.

– Где ваши родители? – спрашиваю. – Вы ведь не одни?

Старшая девочка берет младшую за руку. Они перестают смеяться и идут прочь, глядя на меня с недоверием. Озираюсь, но не вижу поблизости взрослых. Кто позволил детям гулять здесь одним?

Перехожу двухполосное шоссе и захожу в общественную уборную – ту самую, которую так неистово обыскивала в день исчезновения Эммы. У раковины приводит себя в порядок бездомная женщина. Рядом на полу – предметы туалета: пластмассовая расческа, кусок мыла, новая губная помада и маленькая коробочка пудры. Движимая силой привычки, вытаскиваю из кармана фотографию.

– Я ищу маленькую девочку.

Женщина быстро смотрит на снимок и возвращает.

– Все мы кого-нибудь ищем.

Пересекаю Ла-Плайя, держа курс на поворотный круг, где, наподобие гигантской сороконожки, стоят автобусы, вернувшиеся из рейсов. Ветер с океана заносит мне за шиворот песок. Слышу грохот волн, чувствую соленый запах, предвещающий дождь. Столики уличного кафе на Ява-Бич пусты, не считая пожилого седобородого мужчины, читающего книгу в потрепанной обложке. Зайдя внутрь, заказываю кофе. Заказ исполняет рослый официант по имени Дарвин. Он лыс и носит на запястье желтую шерстяную нить – в память о брате, воюющем в Ираке. Дарвин всегда на месте, и я даже начинаю задумываться – а не живет ли он на Ява-Бич?

– Есть хорошие новости?

Качаю головой.

– Вот несколько листовок, – выкладываю тонкую пачку на прилавок. Уже в девятый раз снабжаю ими Ява-Бич – каждую неделю в течение последних двух с половиной месяцев.

Иду по Сорок восьмой авеню, минуя улицы, названные в алфавитном порядке – Киркхэм, Лоутон, Морага, Норьега, Ортега, Пачеко, Ривера, Сантьяго. Мне всегда нравился район Сансет, с его красивыми названиями, которые будто сами скатываются с языка. Сворачиваю налево, иду по направлению к спортивному магазину, ощупывая лежащий во внутреннем кармане куртки конверт. Я частенько бывала здесь со своим серфингистом – с тех пор, кажется, прошла целая вечность. Он заходил в магазин лишь затем, чтобы поболтать, пощупать доски, поглазеть на ветеранов серфинга и послушать их байки о том, как ловили волну в пятидесятых – шестидесятых – никаких гидрокостюмов, только плавки. А в парнях помоложе, что слонялись по магазину в джинсах и шлепанцах, было нечто пугающее. Они говорили на сленге, не смотрели собеседнику в глаза и вообще как будто прилетели с другой планеты. Даже в этом городе туманов ребята умудрялись оставаться подтянутыми и загорелыми, а их волосы стали жесткими от морской воды. Половина «инопланетян» смахивала на неудавшихся манекенщиков, и все они, по первому впечатлению, вели беспорядочную половую жизнь.

За прилавком в магазине стоит миниатюрная девушка с длинными каштановыми волосами, собранными в хвост. На ней футболка с растянутым воротом, в носу – крошечная голубая сережка. Она улыбается, когда я подхожу.

– Привет.

Интересно, сколько ей лет. Восемнадцать? Девятнадцать? Не умею определять возраст на глаз и почти всегда ошибаюсь – возможно, потому, что сужу скорее по размерам.

– Привет.

Вытаскиваю из кармана конверт, вынимаю два рисунка и кладу рядышком на прилавок.

– Вы не видели этих людей?

– Ого! А вы из полиции?

– В общем, нет. Так что эти двое?

Девушка несколько секунд рассматривает рисунки.

– Нет. А кто это?

– Парень – серфингист. Чуть больше двух месяцев назад его видели на Ошен-Бич. Путешествует вместе с женщиной. Может быть, повесите портреты здесь и поспрашиваете у покупателей?

– Ладно.

Я понимаю, что ей не восемнадцать. Двадцать три или двадцать четыре как минимум. Когда она улыбается, от глаз разбегаются едва заметные лучики. На безымянном пальце, чуть выше ногтя, крошечная вмятинка.

– Я Тина, – представилась продавщица. – Но друзья называют меня Гуфи[7]7
  В серфинге, сноуборде и скейтборде выделяются два типа: гуфи и регуляры. У гуфи (при нормальном движении вперед) стоит впереди правая нога, у регуляров – левая.


[Закрыть].

Улыбаюсь, как будто все ясно, но Тина понимает, что это не так.

– Это потому, что у меня стойка гуфи.

Я киваю, она смеется.

– Вы не поняли, да?

Тина раскидывает руки, будто стоит на доске, правая нога впереди.

– Ну видите? Я – гуфи. Как Фрида Замба. Она мой кумир.

– О…

Гуфи по-своему привлекательна, даже несмотря на то что верхний резец растет неровно, под углом к остальным.

– Играете в детективов?

– Пропала маленькая девочка.

Рассказываю про Эмму и тот день на пляже, когда ненадолго посмотрела в сторону – но этого оказалось достаточно.

– О Господи! – говорит Тина. – Ужас какой.

Продавщица ненадолго замолкает, а потом продолжает:

– Как же, помню этот день.

– Простите?

– Помню этот день. Я смотрела вечером «Новости». И еще подумала, как все странно.

– Почему странно?

– Море было совсем спокойное, волны очень маленькие. Такое на Ошен-Бич редкость, а передавали, будто девочка утонула.

– Как это понимать?

– Случись все в другой день, было бы не так странно, но тогда… Утром я ходила на пляж с Другой Тиной. Мы так и зовем ее – «Другая Тина», потому что меня тоже зовут Тина, пусть даже все говорят «Гуфи». Ну, не важно. Так вот, с Другой Тиной пошли покататься, и нам пришлось сидеть на досках и ждать волны. Наверное, часа два сидели. В наших краях лето не самый классный сезон для серфинга. Иногда приходишь на пляж и понимаешь – шансов поймать волну практически нет. Но вся суть в том, что такое обычно бывает в Рокэуэй и Аньон-Нуэво, но не на Ошен-Бич. Значит, сидели две Тины на досках и качались на волнах, вверх-вниз, и такой спокойный день выдался, даже удивительно. А потом услышала сирену, посмотрела на пляж и увидела патрульную машину. Так странно… Подумала, что кого-нибудь застукали на парковке с наркотой, следом появился спасательный катер, и тогда с Другой Тиной подплыли к берегу. Коп спросил нас, видели мы кого-нибудь подозрительного. Сказали правду – нет, не видели. И тогда он пригласил Другую Тину на свидание. Это уж вообще ни в какие ворота не лезло, учитывая ситуацию. – Гуфи поправляет волосы, заново собирает в хвост и говорит: – Хотя я, конечно, не спец.

– Но разбираетесь в воде.

Она смотрит на мои руки. Я расковыряла себе ноготь, и теперь палец кровоточит. Тина достает салфетку из-под прилавка и прижимает к ранке.

– Это нервы, – усмехаюсь.

– Да, я знаю воду, – говорит Гуфи. – И поэтому мне кажется, дело обернулось как-то иначе. То есть, конечно, Ошен-Бич – опасное место, и все такое, но обычно, если кто-нибудь тонет, виноваты волны. Так бывает почти всегда. Хорошо помню, как сидела тогда с Другой Тиной и думала: «Странно как-то».

– Это самые лучшие новости за долгое время, – говорю. – Я никогда не верила, что Эмма утонула, но никак не могла доказать свою правоту. Может быть, ваши слова убедят остальных.

– Надеюсь, вы ее найдете. – Тина улыбается, демонстрируя неровные зубы. – Куда теперь?

– В парк.

– Пойду с вами. Пять минут назад у меня начался перерыв, собираюсь перекусить в «Бэшфул». Бывали там когда-нибудь?

– Кажется, нет.

– Уж наверняка запомнили бы. Подождите на улице, только куртку возьму.

Так приятно не быть одной, просто ощущать кого-то рядом! Я сейчас все время провожу одна и, возможно, даже начала постепенно утрачивать способность к нормальному разговору. Ограниченность нынешних горизонтов превратила меня в человека, которого я ни за что не потерпела бы рядом с собой в обычной жизни.

– Давно занимаешься серфингом? – Очень приятно спрашивать, приятно вести легкую беседу с кем-нибудь вроде Тины, которая не осуждает, не видит во мне человека, на чьей совести фатальная, непростительная ошибка. Незаметно мы перешли на ты.

– С восьми лет. Отец учил, пока не смылся от нас.

Гуфи оглядывает меня с головы до ног.

– Могу научить, если хочешь. Научишься запросто. У тебя идеальное для серфингиста тело – сильные ноги и узкие плечи. Поэтому лучше не тяни, времени не так уж много – уезжаю в колледж.

– Когда?

– Ну, я, в общем, даже не решила, в какой именно… Но наверное, скоро решу. – Тина слегка пританцовывает, будто в ее голове играет музыка, неслышная остальным. – Просто несколько недель назад проснулась и вдруг вспомнила, что мне уже двадцать пять.

– И что хочешь изучать?

– Морскую фауну. Как-то даже планировала поступить в Гавайский университет. Хорошо ведь получать деньги, обучая туристов кататься на доске.

Доходим до Норьеги, и Тина хлопает меня по плечу со словами:

– Пришли. Может, пообедаем вместе?

– Боюсь, не выйдет – дел полно. Позвони, если узнаешь что-нибудь.

– Разумеется. А ты заходи. И лучше до двенадцати. В «Бэшфул» действует специальное утреннее предложение. Яичница, бекон, поджарка и кофе всего за три тридцать.

– Какая прелесть.

В парке бреду по извилистой дорожке мимо озера, на котором с Эммой часто кормили уток, мимо рыбных садков, загона с бизоном, лужайки для гольфа, мимо еще одного озера, где стоят деревья, поросшие мхом и окутанные противомоскитными сетками. Когда вновь выхожу на улицу, уже темнеет. Молодой человек за рулем черного «мерседеса» рвет с места на желтый свет, на противоположной стороне пожилой мужчина, опираясь на трость, ждет зеленого сигнала светофора. Сворачиваю на Бальбоа, к пляжу. Много лет мечтала прийти сюда с фотоаппаратом и снять забавные и странные вывески – «Приют лучника», «Ремонт пишущих машинок и пылесосов», «Хоккейный рай», «Ножи-ножницы». Как будто другой город – здесь нет модных ночных клубов и книжных магазинов, нет бутиков и шикарных ресторанов.

В начале восьмого возвращаюсь к машине. На дороге перед парком почти никого нет, не считая парочки, которая занимается сексом на заднем сиденье, и парня, что одиноко сидит в джипе, ест сандвич и слушает радио. Передают песню Криса Кристофферсона – «На сонных улицах большого города».

На пути домой звоню Джейку и передаю слова Тины.

– Ты не знаешь, что такое Ошен-Бич, – возражает он. – И я упорно пытаюсь это объяснить. Даже в самый спокойный день Ошен-Бич опасен. Когда отец отдыхал там с друзьями, один из парней зашел слишком далеко в воду, и его смыла волна. Счастливчик выжил только потому, что сумел проплыть три мили, прежде чем подоспела помощь – рыбацкая лодка оказалась неподалеку.

– А тебе не кажется, что это хорошие новости?

– Я пытаюсь смотреть на вещи трезво.

Звоню детективу Шербурну, но его реакция еще менее оптимистична.

– Давайте не будем делать поспешных выводов, – заявляет он. – Состояние воды на тот день нам известно. Мы с самого начала связались с береговой охраной.

– Почему вы мне не сказали?

– Это ложный след, Эбби. Вам придется смириться с фактами. Ведь по-прежнему нет никаких доказательств в пользу версии о похищении.

Он уверен, что его версия правильна. Эмма утонула. Плюс ко всему Лизбет прошла обследование на детекторе лжи, и все ее слова подтвердились.

– Большинство похищений совершаются членами семьи; как правило – матерями, лишенными прав опеки, – сообщил Шербурн, когда были получены результаты теста. – Лизбет была нашей последней надеждой.

Детектив никогда этого не признает – впрочем, как и Джейк, – но я знаю: оба готовы сдаться.

Глава 30

Нелл заходит через пару дней с новой стопкой книг. Останавливается на пороге и, заглядывая мне через плечо, не отводит глаз от виолончели, что по-прежнему стоит на подставке в центре комнаты. Роскошное красное дерево отполировано до ослепительного блеска.

– Эмма успела взять только четыре урока.

– О, – отзывается соседка и осматривает меня с головы до ног. Должно быть, поражена: я надела синее платье, расшитое блестками, драгоценности, соорудила высокую прическу. Время – десять часов вечера, понедельник; наверное, добрая тетка подозревает меня в сумасшествии. Может быть, Нелл права. Сплю мало, ем ровно столько, чтобы держаться на ногах. Провожу долгие часы в одиночестве, день за днем, неделю за неделей, шатаясь по улицам как бродяга и приставая к прохожим с расспросами. Порой ловлю себя на разговоре вслух сама с собой.

До того как все это случилось, полагала себя готовой к экстремальной ситуации. Не сомневалась в существовании где-то глубоко источника внутренней силы, некоего кладезя здравомыслия, откуда можно черпать и черпать. Когда случались проблемы в личной жизни, я неизменно обращалась к работе. Но теперь не могу сосредоточиться на делах. Пусть в конце концов и получила несколько новых заказов, денег отчаянно не хватает и за квартиру по-прежнему платит Аннабель.

– Сегодня вечером Эмма собиралась дать концерт в мою честь, – поясняю соседке. – Очень хотела выступать в черном бархатном платье и лучших туфельках и настояла, чтобы я сама была вот в этом. Купила его давным-давно, на Пасху.

Нелл заходит в комнату, кладет книжки на стол и по-матерински раскрывает объятия. Падаю ей на грудь и начинаю рыдать.

– Ты справишься, – говорит она и поправляет бретельки нелепого наряда, как будто мне не все равно. – Действительно замечательное платье.

Нелл постукивает розовым ногтем по стопке книг:

– Прочти это, милая. Никогда не знаешь, чего ждать…

– Спасибо, Нелл.

– Можешь позвать в любое время дня и ночи, слышишь?

– Конечно.

Она уходит, и я остаюсь одна в своей квартире, которая некогда казалась просторной и полной воздуха, а теперь походит на пещеру. В центре, залитая светом, в окружении летающих пылинок, стоит виолончель. Очень хочется услышать те скрипучие милые нотки, что Эмма с таким старанием извлекала из инструмента, почти полностью за ним скрываясь. Из всех инструментов, что можно было выбрать, Эмма предпочла виолончель.

Прошлой весной мы с Джейком взяли ее с собой на симфонический концерт в Стерн-Гроув, на открытом воздухе. Сидели на большом желтом покрывале, прямо на траве; Эмма целый час пила колу и жевала сухарики, пока играла музыка. Возвращаясь, на пути к машине, она спросила:

– А как называется эта большая гитара?

– Ты имеешь в виду виолончель?

– Ну та, на которой играют палочкой.

– Да, виолончель.

– Хочу такую.

Через неделю Джейк раздобыл уменьшенный вариант виолончели – примерно в четверть обычного размера – в музыкальном магазине в Хейтс и взял абонемент на двадцать занятий. Он принес инструмент домой и положил на постель, в качестве сюрприза. Когда Эмма вошла в комнату и увидела подарок, то описалась от радости.

– Дети – удивительные создания. – Я прослушала всю историю по телефону. – Когда ты в последний раз так радовалась, чтобы описаться?

В Джейке меня привлекло многое, например, искренний восторг от отцовства. Способность смотреть на мир глазами Эммы придавала ему какую-то невинность, почти не свойственную мужчинам. Когда я рассказала Аннабель, как Болфаур здорово управляется с дочерью, та отозвалась: «Держись за него, Эбби. Счастливый ребенок – это равносильно знаку качества для мужчины».

Мне донельзя польстил тот факт, что Джейк охотно согласился разделить Эмму со мной; от этого его любовь показалась еще сильнее. Однажды он рассказал, как отчаялся найти женщину, которая после ухода Лизбет подойдет в равной степени и ему, и Эмме.

– А потом появилась ты. Я полюбил тебя по многим причинам, и в том числе потому, что ты поладила с Эммой.

– А какие еще причины?

– Ну, во-первых, классно целуешься, – пошутил Джейк. – Во-вторых, делаешь отличное мясное печенье. А остальные причины угадай сама.

Больше всего скучаю по тем беззаботным и веселым минутам – за них я люблю Джейка куда сильнее, чем за щедрость, любовь к бейсболу и золотое правило «Никогда не садись в автобусе, потому что другому придется стоять». Вспоминаю, как он поднимал меня на руки, бросал на подушки и рассказывал анекдоты, так что я смеялась до колик в боку. Болфаур с невозмутимым лицом передразнивал актеров и политиков. Теперь все это ушло, и больно думать о причине перемен.

Близится полночь, а я по-прежнему в платье с блестками. Листаю учебник Эммы «Моя первая виолончель». В книге полно рисунков, показывающих, как нужно держать инструмент. Поддергиваю платье до бедер, зажимаю виолончель коленями и пытаюсь найти ноту до. На столике стоит бутылка пива, и когда Нелл уходит, я выпиваю половину. Понятия не имею, как держать смычок и зажимать струны. Пытаюсь играть, но вместо этого извлекаю из виолончели кошмарные звуки, которые напоминают крики умирающего тюленя. Звонит телефон.

– Эбби? – спрашивает Джейк.

– Привет.

– У тебя странный голос. Ты пьяна?

– Нет. – В каком-то мультфильме герой так же яростно отрицал свою вину, будучи виноват во всех бедах.

– Ты пьяна.

– Я выпила совсем чуть-чуть.

Досадно из-за того, что меня застали в таком виде. Понимаю невозможность исправить ошибку; это еще один экзамен, проваленный мной.

– Прекрати, – говорит Джейк. – Не поможет.

– Немного помогает.

Длинная пауза – вовсе не то уютное молчание, в которое мы порой погружались на одну-две минуты, разговаривая по телефону, приятно было чувствовать Джейка там, на другом конце провода.

– Прости. – Сама понимаю всю неуместность объяснений. Очередное доказательство того, что я не та женщина, какой он меня считал, делая предложение. Кому интересно мое умение устраивать камерные концерты и делать тряпичные куклы из носков? Эбби Мейсон потеряла Эмму, проведя с ребенком лишь несколько минут на пляже, – вот что действительно важно. Материнство требует чего-то большего, нежели преданность. Большего, нежели любовь.