Текст книги "Год тумана"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава 46

– А вот и я. – Сейчас сочельник, и Джейк стоит на пороге с билетами на концерт мужского хора в Театре Кастро. – Ты со мной?

– Разумеется. Подожди несколько минут, только переоденусь.

Так было и в прошлом году; Болфаур поддерживает эту традицию на протяжении последних десяти лет. Я знаю, сейчас он изо всех сил старается жить, словно ничего не случилось, и делает вид, будто у нас есть повод веселиться. Как будто Рождество для него по-прежнему что-то значит. Но мы плохо умеем притворяться и потому уходим во время антракта. В прошлом году перед концертом мы отвезли Эмму в кафе к Джо и угостили любимыми лакомствами – гамбургер, луковые колечки и молочный коктейль. Бывали там очень часто, и Джо знал Эмму по имени. Когда уже собрались уходить, хозяин преподнес девочке подарок – плюшевого медвежонка в футболке с логотипом кафе.

В этом году берем два сандвича в закусочной напротив Театра Кастро, возвращаемся к Джейку и съедаем их, сидя в гостиной и глядя на елку, на которой горят фонарики, но нет игрушек.

– У меня просто душа ни к чему не лежит, – говорит Джейк.

Он поставил елку лишь потому, что ее принесли друзья по работе. Вместе водрузили елку на подставку, вытащили из гаража несколько коробок с украшениями и развесили гирлянды.

Под елкой пусто.

– По крайней мере можно положить туда несколько подарков, – говорю я.

– Благодарю покорно. В день ее рождения просто сердце разрывалось, когда смотрел на подарки, которые малышке не суждено открыть.

Не говорю ему о своей поездке по магазинам и о десятках подарков, которые лежат у меня в чулане. Все они предназначены Эмме: пара новых коньков (обещала свозить маленькую мисс Болфаур на открытый каток в Эмбаркадеро); вязаный розовый шарф и шапочка в тон; фарфоровая кукла с зонтиком и корзинкой… Подарочное изобилие куплено в кредит – иначе никак – и сразу: я металась по магазинам и сметала с полок все, что, на мой взгляд, понравилось бы девочке. Покупая для нее подарки, чувствовала себя счастливой – возможно, это внушало нелепую надежду на возвращение Эммы под Рождество. Когда привезла покупки домой и разложила их на полу, радость отчего-то ушла. Все убрала в чулан, клятвенно пообещав вытащить подарки на следующий день. Но прошло уже две недели, а сил заглянуть в чулан по-прежнему недостает.

– Ничего, если я переночую у тебя?

– Конечно, – отзывается Джейк, не двигаясь с места. Даже тугодум понял бы – он охотнее побудет один.

– Может быть, завтра… – говорю и невольно спрашиваю: – А Лизбет, она не…

– Ее нет в городе. Уехала на Рождество к друзьям.

Будто камень с души упал.

Джейк берет меня за руку:

– Можешь ни о чем не беспокоиться.

– Хорошо.

Так приятно слышать это от него, так приятно понять по глазам, что это правда.

Звоню ему утром – уже довольно поздно, но Джейк еще в постели.

– Сегодня я лучше побуду один, – говорит он. – У меня есть дела.

– Но сегодня Рождество.

– Будет лучше, если сделаю вид, будто это не так.

Дэвид, отец Джонатана, пригласил меня к себе на рождественскую вечеринку, но я отговорилась под каким-то предлогом. Большинство приглашенных – родители пропавших детей. Не вынесу неизбежных слез и рассказов о минувших радостях. Вместо этого провожу день с Нелл. К ней то и дело заходят друзья ее покойного сына и желают счастливого Рождества. Она угощает их глинтвейном и сладким печеньем, а ей вручают маленькие подарки, аккуратно завернутые в пеструю бумагу. В десять часов вечера уходит последний гость.

– Не хочу идти домой, – говорю я. – Не смогу провести эту ночь в одиночестве.

– И не надо, – отвечает Нелл. – Оставайся у меня. Ты не представляешь себе, какая это удобная кушетка.

Соседка приносит одеяло и подушку; мы сидим допоздна и играем в карты. Я веду счет на листке блокнота, безуспешно пытаясь сосредоточиться на игре. Потом в ручке заканчиваются чернила; Нелл достает карандаш из глиняного кувшина, что стоит на кухонном столе. Карандаш широкий и плоский, рассеянно грызу его, и меня вдруг посещает давнее воспоминание.

– Откуда у вас этот карандаш?

– Кажется, случайно стянула его в магазине.

– Забавно, но вкус и запах напомнили детство. Когда я была маленькой, отец работал строительным подрядчиком и иногда брал меня с собой на стройку. Он пользовался такими же огромными карандашами, как этот, и позволял мне рисовать ими на фанере.

– Феномен имеет свое название, – говорит Нелл. – Именуется «феномен Пруста», поскольку впервые его описал Пруст в романе «По направлению к Свану». Ученые считают обонятельные воспоминания одними из самых сильных, ведь обаяние – единственное из пяти наших чувств тесно связано с лимбической системой, то есть с частью мозга, отвечающей за эмоции. Когда умер Стивен, я начала крахмалить себе рубашки, хотя раньше никогда этого не делала, – просто потому, что запах крахмала напоминал о нем. Надевала рубашку, закрывала глаза и представляла, будто Стивен рядом со мной.

Соседка улыбается и берет карту.

– Глупо, да?

– Нет. На прошлой неделе я отправилась покупать подарки для Эммы. Купила даже лак для ногтей, которым она так любила пользоваться. Приехала домой, покрасила ногти в жуткий розовый цвет, нарядилась, выпила три бокала вина, а потом просто начала думать о ней. И знаете, что приятнее всего? В итоге приснилась Эмма. Она снилась мне десятки раз с тех пор, как исчезла, и всегда это были кошмары – я ее искала и не могла найти или же пыталась спасти от чудовища. Но этот сон оказался другим. Мы стояли у аквариума в парке – у того, который недавно закрылся, – смотрели на морских звезд и радовались. Просто лучший сон в моей жизни – все казалось, будто она и в самом деле рядом. А потом я проснулась.

– Это самое обидное, – говорит Нелл. – Всегда приходится просыпаться.

Глава 47

В тот день Эмма надела синие парусиновые туфельки с ее именем, вышитым красными буквами поперек язычка.

В субботу, третьего января, Шербурн звонит и сообщает новость – некий турист нашел туфлю среди камней на нудистском пляже Бейкер-Бич, в Президио, примерно в трех милях к северу от Ошен-Бич.

– Я, разумеется, был одет, – сказал турист в полиции. – И даже не знал, что это нудистский пляж, пока не зашел туда, а потом подумал – почему бы просто по нему не прогуляться. В конце концов, живешь один раз.

Бейкер-Бич невелик, прогулка по нему не займет много времени. Там можно посидеть с книжкой, сфотографировать мост Голден-Гейт и полюбоваться на нудистов, принимающих солнечные ванны. Если задаться такой целью, можно разглядеть пляж во всех деталях, включая детский башмачок среди камней. Представляю себе, как этот мужчина наклоняется и вытаскивает его – просто так, от нечего делать, чтобы не разглядывать обнаженных людей слишком уж открыто. Он уже собирается размахнуться и забросить туфлю в воду, когда замечает тщательно вышитое имя Эмма.

Оказалось, турист видел Джейка по телевизору и слышал описание одежды и обуви девочки. А еще сказал полиции, что это не врезалось бы ему в память, если бы у его внучки не оказалось точно таких же туфелек.

Что он почувствовал? Жалость к отцу – этому обезумевшему от горя человеку с растрепанными волосами? Или, возможно, прилив радости от обнаружения вещественного следа? Полицейские и волонтеры потратили столько времени на поиски, а он, обыкновенный сотрудник компьютерного салона в Далласе, взял да и нашел его! Вероятно, даже вообразил себе телевизионное интервью, во время которого расскажет о находке и получит свои пятнадцать минут славы.

Человек мог засмотреться на какого-нибудь пловца, или ракушку, или нудиста и не обратить внимания на груду камня. Мне даже хочется, чтобы это было так. Все время я старалась мысленно перевести часы назад и восстановить цепь событий, случившихся в прошлом.

Но туфельку нашли. Теперь у полиции есть улика, пусть даже косвенная, и они с еще большим жаром убеждают себя и остальных, будто Эмма утонула. Теперь у Джейка есть повод им поверить, а это очень плохо.

Когда Шербурн сообщает Джейку по телефону эти новости, первая реакция Болфаура – страх и изумление.

– Вы уверены, что это ее?

Стою на кухне, помешивая суп в большой кастрюле. Слышны только реплики Джейка.

– Что ее? – переспрашиваю я.

Джейк прикрывает трубку.

– Они нашли туфельку Эммы.

Нажимает кнопку громкой связи, и голос Шербурна раскатывается по всей кухне.

– Мы абсолютно уверены, – говорит детектив. – Конечно, вы сами можете взглянуть и убедиться. Сейчас привезу.

– Может быть, сами приедем?

– Не стоит беспокоиться, я буквально на соседней улице. Буду через десять минут.

– Спасибо, – отвечает Джейк, а потом вдруг неловко добавляет: – Вы не голодны? Эбби готовит луковый суп. Пообедайте с нами.

Как это странно – сохранять отменные манеры даже в самых сложных обстоятельствах. Все это время Джейк ведет себя в высшей мере сдержанно и этикетски, хотя его мир разлетается на части. Еще ни разу не видела, чтобы он вышел из себя на публике. Лишь когда мы вдвоем, и то крайне редко, горе прорывается наружу.

– Спасибо, – отзывается Шербурн.

Джейк вешает трубку, подходит к серванту и достает три самые красивые суповые тарелки. Таков Болфаур – всегда ставит на стол фарфор, когда мы обедаем не одни, и не важно, насколько значителен повод. Одна из тарелок летит на пол. Джейк чертыхается, становится на колени и начинает собирать осколки голыми руками.

– Ты поранился, – наклоняюсь помочь.

Он продолжает подбирать осколки, не обращая внимания на кровь.

– Это ведь не ее туфелька, правда?

– Посмотрим. Иди и промой ранку, а я здесь все приберу.

Джейк не двигается. Просто стоит на коленях с осколками в руках и недоверчиво смотрит на меня.

– Но если туфелька Эммы, что тогда?

– Это вообще может ничего не значить, – пытаюсь говорить спокойно. Ситуация должна остаться под контролем, пусть даже в душе нарастает паника.

Едва успеваю убрать последние осколки, как раздается звонок в дверь.

– Я открою, – говорит Джейк.

Тягостная пауза. Представляю себе Шербурна в коридоре с несомненной уликой в руках – первой с тех самых пор, как начался весь этот кошмар.

Из кухни слышно, как Джейк открывает дверь и говорит:

– Входите.

Шербурн разыгрывает вежливого гостя:

– М-м, пахнет замечательно!

Иду в гостиную, коротко целую детектива в щеку и начинаю болтать, принимая участие в какой-то странной игре.

– Ничего особенно, всего лишь суп. Единственное мое кулинарное умение, не считая мясного печенья.

Верхняя пуговица белой рубашки Шербурна расстегнута, галстук слегка ослаблен. Этот же галстук был на нем в тот вечер, когда с нами беседовали в участке. Шербурн прослеживает направление моего взгляда.

– Подарок. – Он приподнимает кончик галстука. – От дочери. Попросила сегодня утром его надеть, и я не смог отказать. Просто веревки из меня вьет. Эти малышки…

Последняя фраза повисает в воздухе, и мы смущенно смотрим друг на друга, не зная, что сказать.

– Прошу прощения, – говорит Шербурн, краснеет и откашливается. – Давайте сядем.

– Конечно, – отзывается Джейк. Мы садимся на диван, а Шербурн – в кресло напротив нас. Джейк берет меня за руку и крепко ее сжимает.

Детектив достает из кармана полиэтиленовый пакет с белой наклейкой, на которой черными чернилами выведены какие-то цифры и фамилия «Болфаур». Вынимает из пакета маленькую туфельку и кладет на кофейный столик перед нами.

Туфелька потрепанная и пахнет солью, совсем как ракушки, которые Эмма приносила с Ошен-Бич. Однажды я нашла целую банку под ее кроватью. В некоторых ракушках были моллюски, все они сдохли, и стоило открыть банку, комнату наполнил запах тухлой рыбы.

Смотрю на язычок, где вышито имя Эммы. Сохранились фрагменты букв «э», «м» и «а». Красный цвет вылинял до розового. Сбоку на туфельке дырка.

Джейк несколько секунд неподвижно смотрит на туфельку. Потом дотрагивается до нее, проводит дрожащими пальцами по загрубевшей ткани. Начинает тихо плакать, прижимает туфельку к груди и укачивает.

Шербурн молчит. Таращусь на его галстук – только бы не смотреть на Джейка и туфельку Эммы.

У меня есть одно детское воспоминание. Воскресный день в Алабаме. Белые сандалии с крошечными каблучками. Первые в жизни туфли с каблуками. Наверное, мне было лет одиннадцать. Только что пообедали, я помогала маме мыть посуду и одновременно думала о вещи, услышанной во время проповеди. Священник сказал, что все люди делают выбор, и этот выбор определяет, куда мы попадем после смерти – в рай или в ад. Мама протягивала мне вилки и ложки, одну за другой.

– По-моему, лучше вообще не рождаться, – изрекла я.

Мама отложила вилку и вопросительно посмотрела, ожидая продолжения.

– Если родишься, то можешь после смерти попасть в ад. А это самое плохое, что только бывает.

– Но можешь попасть и в рай, – сказала мама. – А это самое лучшее, что только бывает.

– Но если человек не родится, – настаивала я, – то уже не важно, рай или ад, ведь он вообще не будет знать, что это такое. Вот бы никогда не рождаться!

Со временем ад перестал быть для меня олицетворением ужаса. А теперь, едва ли не впервые за много лет, главный вопрос человеческого бытия снова встает передо мной и я с завистью воображаю себе иное развитие событий – при котором я бы так и не появилась на свет.

Сидим на кушетке, голова Джейка покоится на моих коленях. Свет в гостиной выключен, играет тихая музыка. В доме пахнет супом. После того как Шербурн ушел, мы провели несколько часов, плача и разговаривая. Перебрали все возможности. С десяток раз возвращались к одному и тому же. Давно стемнело, на улицах сгущается туман. В какой-то момент Джейк озвучивает мысль о прекращении работы поискового штаба.

– По крайней мере она не страдает. – Джейк долгое время исподволь приучал себя к этой мысли, и теперь настаивает на этой версии, как будто ему предъявили неопровержимое доказательство. – По крайней мере ее не мучают ни страх, ни боль.

За месяцы, миновавшие со дня исчезновения Эммы, Болфаур очень помрачнел и перестал походить на человека, за которого я некогда собиралась выйти замуж. Но сегодня он словно оживает – разглаживается лоб, расслабляются мускулы. Теперь выражение его лица граничит с умиротворенностью.

Я не в силах разделить его странную радость. Мне плохо. Джейк внушил себе, что Эмма мертва, дабы сохранить рассудок. Ему проще поверить в смерть дочери, нежели думать о ее страданиях на этом свете.

Примерно в десять часов Джейк встает, идет на кухню и убирает суп в холодильник. Потом поднимается наверх, принимает душ и спускается уже в халате. Стоит на нижней ступеньке лестницы и смотрит на меня.

– Останься.

Впервые после поездки в морг он предлагает мне свою кровать. Мы не занимаемся любовью. Даже не разговариваем. Но так приятно вместе лежать в постели, соприкасаясь щиколотками. Даже ничего не имею против его храпа.

Лежу без сна и размышляю, не в силах поверить в туфельку как в последний довод. Находку туфельки на Бейкер-Бич можно объяснить сотней причин. Например, Эмма захотела разуться. Я не позволяла ей этого делать, потому что на Ошен-Бич полно битого стекла, но, может быть, убежав далеко вперед, она все-таки нарушила мой запрет. Или же похититель завоевал доверие девочки, разрешив сделать то, что запрещала я. А возможно, похищение продумали до мелочей и преступник переодел малышку, а потом выбросил прежнюю одежду.

Почему только одна туфелька, а не две? И где тело? Пока его не найдут, ничего нельзя сказать наверняка. Плюс тысячи звонков в штаб и сотни писем на сайт. Всего два дня назад жительница Сан-Франциско, проводящая отпуск во Флориде, сообщила, будто видела девочку, похожую на Эмму, в Форт-Уолтон-Бич. След ни к чему не привел, но по крайней мере нам не перестают звонить и писать. Если хоть кто-то из этих людей окажется прав – Эмма, возможно, жива.

Шербурн много раз повторял свою версию, но детектив говорит так лишь по незнанию. Мысленно я бесчисленное множество раз прокручивала в голове этот вариант. Может быть, Эмма неверно оценила расстояние до воды из-за тумана? Может быть, увидела морского ежа и на минуту забыла свой страх? Снова возвращаюсь к одному и тому же ответу, и это в меньшей мере статистическая вероятность, нежели слепая вера: Эмма не могла утонуть, поскольку это значило бы, что она мертва и нет причин продолжать поиски.

Как-то читала статью о слонихе, у которой родился мертвый детеныш, и она толкала безжизненное тельце в течение трех часов. И случилось чудо: слоненок ожил. Мать буквально силой заставила сердце новорожденного работать. Животное действовало, побуждаемое исключительно инстинктом.

В то время как память – лишь хранилище воспоминаний, подверженных влиянию извне, инстинкт заложен глубоко внутри. Память может обмануть, направить по ложному пути, загнать в тупик. Я готова признать, что память иногда подводит, но инстинкт – надежный и непоколебимый – твердит, что Эмма жива. Не «возможно, жива». Не «я надеюсь, жива». Бывают случаи, когда инстинкт не сомневается. Эмма жива и ждет меня.

Глава 48

На следующее утро еду на Бейкер-Бич. В тумане виднеются арки моста Голден-Гейт. Сегодня никто не загорает – слишком холодно; только двое подростков, расположившись на скамейке, едят рогалики и пьют кофе. Парень сидит лицом к столу, а девушка – лицом к молодому человеку, обвив ногами его талию. Смотрю на эту парочку, которая не замечает ничего вокруг себя, и вспоминаю первые дни с Рамоном, когда я с нетерпением дожидалась большой перемены. Звенел звонок, я вскидывала рюкзак на плечо и неслась на улицу, где ждал Рамон в потрепанном джипе. Иногда мы ехали в кафе и обедали рыбными котлетами, но чаще отправлялись прямо к нему. Там спешно раздевались и забирались в постель, памятуя о том, что мне никак нельзя опоздать на урок французского. Секс был очень хорош, и я вспоминаю о нем до сих пор. Впрочем, иногда гадаю, не смотрю ли на свое прошлое сквозь розовые очки. Возможно, Рамон лишь казался мне тогда феноменальным любовником – ведь сравнивать было не с кем.

Бреду вдоль пляжа, среди скал и высматриваю то, что мог не заметить турист. Увы, нахожу только мусор – пустые банки из-под пива, старую кепку, стертый голландский гульден, совершенно здесь неуместный, как будто его вымыло на берег после кораблекрушения. Представляю себе Эмму, которую тащат за скалы. Не могу выбросить эту картину из головы. Может быть, Джейк и прав.

По пути домой заезжаю к нему, но Болфаура нет. Звоню в штаб и дожидаюсь двенадцатого гудка; не отвечает даже автоответчик. Поднявшись к себе, несколько часов отвечаю на письма и, как обычно, обзваниваю больницы. У меня есть список всех больниц в стране. В течение последних месяцев я позвонила в каждую из них по крайней мере однажды, и теперь звоню по второму разу. Всегда одно и то же – трубку берут врачи, которым вечно некогда, я диктую описание Эммы и слышу в ответ нетерпеливое: «Здесь нет этой девочки».

Уже почти полдень, когда выхожу из дому. На улице солнечно. Это главный плюс жизни на шумном Потреро-Хилл. Когда мы с Джейком впервые решили пожениться, то немедленно условились продать его дом в туманном районе Сансет и купить новый где-нибудь здесь, но с тех пор цены на недвижимость взлетели буквально до небес. Прежде чем Эмма пропала, я частенько задумывалась о том, буду ли скучать по своей улице с ее своеобразным обаянием, по викторианским особнячкам с облупленными фасадами, аккуратными клумбами и миниатюрными садиками, по круглосуточному гулу машин. Мне нравилось гулять по этому району пешком – порой целые дни просиживала в кофейне «Фэрли», бродила вдоль книжных полок в магазине «Кристофер» или ела барбекю. Теперь витрины моих любимых забегаловок украшены фотографиями Эммы, и я уже не помню их оформление до того, как кошмарное неведение стало единственным содержанием всей моей жизни.

Когда дохожу до Кастро, джинсы и футболка буквально мокры от пота. Я заглядываю в окно штаба и оказываюсь нос к носу с Брайаном, который сдирает со стекла остатки клейкой ленты. Фотографии Эммы исчезли. Телефоны, столы, стулья и рация – тоже. В штабе, вместо полудюжины добровольцев, теперь один Брайан.

– Что случилось? Где все?

Парнишка слезает с табуретки.

– А вы не знаете?

– Не знаю – что?

– Мистер Болфаур позвонил сегодня утром и приказал закрываться.

– О чем ты?!

– Полиция официально прекратила расследование.

– Это невозможно. Джейк сказал бы мне.

Брайан жмет плечами:

– Я тоже в шоке.

– Невероятно! – Хватаю одну из фотографий, только что содранных с окна, и приклеиваю обратно.

– Эбби, – деликатно говорит Брайан, – их все равно снимут.

В памяти возникает один из любимых девизов Сэма Банго: «И ночью, и днем сохраняйте позитивный настрой!» Сэм свято верил во всемогущество позитивного настроя.

– А если мы уже близко? – говорю. – Вдруг мы всего лишь в нескольких шагах от того, чтобы ее найти?

– Понимаю, – отвечает Брайан. – Я и сам не думал, что так закончится. И ведь видел ее один раз. Мистер Болфаур как-то привел дочь в школу. Я рисовал плакаты для столовой и спросил Эмму, не хочет ли она помочь. Так девчушка умудрилась наступить в краску ногой и оставила следы по всему коридору. – Он скатывает клейкую ленту в клубок и швыряет в мусорное ведро. – Трудно увязать в голове такого замечательного ребенка и похищение. Мир совсем слетел с тормозов.

Меня охватывает отчаяние. Неужели я – единственный человек, все еще питающий надежду?

Выхожу на запруженную толпой улицу. Сегодня воскресенье, площадь переполнена туристами, приехавшими из Ист-Бэя и Антиоха, чтобы полюбоваться на излюбленное место сборищ гомосексуалистов. На Восемнадцатой улице, возле бара «Бэдлэнд», выстроилась целая очередь энергичных юнцов. Возле «Большого папочки» стоят седеющие мужчины в черных кожаных костюмах. В каждой забегаловке свои завсегдатаи. В воздухе носится запах дыма и чего-то еще. Одуряюще сладкий, чувственный аромат. Перед Театром Кастро стоит толпа. Новый фильм и конкурс двойников Джейн Фонды.

Кто-то дергает меня за штанину – вижу бездомного подростка, сидящего на тротуаре и смотрящего снизу вверх налитыми кровью глазами. На каждом пальце кольцо.

– Прочитаю стихи за четвертак.

Бросаю в его кружку какую-то мелочь, проталкиваюсь через толпу и выхожу на платформу в ту самую секунду, когда двери закрываются. Во втором вагоне, прижавшись носом к стеклу, сидит девочка с черными волосами, разбросанными по плечам. Когда поезд трогается, бегу следом и стучу кулаком в стекло. Девочка в ужасе отшатывается. По выражению ее лица и по тому, как она тянется к сидящей рядом женщине, понимаю, что ошиблась. Внутри разверзается пропасть, и в нее ухают все чувства.

– Вы в порядке? – спрашивает какой-то мужчина. Мы стоим на переполненной платформе, и все на меня глазеют.

– Ничего, – говорю. – Извините. Обозналась.

Выхожу на улицу, залитую ослепительным светом, и бреду вперед. Не знаю куда. Хожу по городу до самого вечера – по Маркет-стрит, Монтгомери, Коламбус, Бродвею. Когда солнце садится, понимаю, что стою на Саут-Бич, неподалеку от моста Бэй-Бридж, и смотрю на его стальные арки. По мосту несутся машины. Холодная серая вода залива омывает пляж. Надвигается туман, и очертания зданий теряют четкость. Фары машин похожи на желтые пятна в дымке. Количество автомобилей потрясает. В любом из них может сидеть похититель – а машин миллионы. Миллионы багажников, в которых можно спрятать ребенка. Десятки мостов, которые можно пересечь по пути бог весть куда.

Пропала девочка. Зовут Эмма. Она гуляла по пляжу. Девочка. Девочка. Чувствую тяжесть в голове, муть перед глазами. Воды залива темнеют и как будто приближаются ко мне. Ничего не стоит погрузиться в них и все забыть. Надо мной в тумане синим светом горят огни стадиона «Пакбелл-парк»; еще мгновение – и доносится рев толпы…