Текст книги "Год тумана"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 21

День тридцать третий.

Ее зовут Аманда Дарнелл. Она велит расслабиться и предлагает кофе и пончики. Пончики еще теплые, и сладкий запах, витающий в комнате, напоминает субботние утра детства в Алабаме. Тогда мама отвозила нас с Аннабель в кафе «Криспи», где можно было полюбоваться тем, как ряды пончиков поливают глазурью, стекающей между большими серебристыми валиками.

– Недавно рядом с моим домом, в Дэли-Сити, открылось «Криспи», – говорит Аманда. – За два месяца я набрала пять фунтов. Теперь они собираются открыть там еще одно кафе. Прямо не знаю, что и делать…

На ней джинсы и красный свитер с высоким воротом. Сережки свисают до самых плеч. Аманда начинает с того, что расспрашивает, чем занимаюсь, откуда родом и люблю ли готовить.

– На шеф-повара, конечно, не потяну, – признаюсь, – но умею печь мясное печенье, которое обычно всем очень нравится. Весь фокус в том, чтобы мелко нарезать бекон и добавить его прямо в тесто.

– Пожалуй, попробую.

Сидим в удобных креслах; на столе перед Амандой лежит альбом, открытый на чистой странице, и пластмассовая коробка, полная мелков, карандашей и ластиков. Комната в полицейском участке выкрашена светло-зеленым, тут много раскидистых растений в керамических горшках, а вот на стенах нет ни одной фотографии.

– Сами готовите? – спрашиваю.

– У меня вполне прилично получается пирог с курицей.

Очень приятно говорить о таких будничных вещах, как кулинария; очень приятно, когда с тобой обращаются как с обычным человеком, а не как с жертвой или преступником. И все-таки не стоит забывать, зачем я здесь. Ловлю себя на том, что все время рассматриваю руки художницы, ее длинные розовые ногти и кольца с бирюзой.

– Итак, – пытаюсь выдержать спокойствие, – что будем делать?

– Сыграем в одну игру. – Аманда кладет на стол книгу в мягкой обложке. – Это специальный каталог ФБР. – В книге сотни фотографий подбородков, скул, глаз, носов, ушей и лбов. – Сначала составим портрет женщины, потом займемся мужчиной. Давайте начнем с овала лица. Если увидите что-нибудь похожее, покажите.

Переворачиваю несколько страниц, рассматривая квадратные челюсти и низкие лбы, круглые, квадратные и вытянутые лица.

– Вот, – указываю на узкое лицо с высоким лбом.

Аманда начинает рисовать.

– Остановите, если что-нибудь сделаю не так.

От формы лица переходим к глазам. Помню их глубоко посаженными, а уголки – слегка опущенными.

– Такие?

– Форма правильная, но у блондинки они сидели чуть дальше друг от друга.

Потом ищем скулы (не слишком выдающиеся) и нос – прямой, с округлым кончиком. Аманда рисует быстро и каждые несколько секунд смотрит на меня, ожидая реакции. Рисует и стирает, растушевывает линии пальцем, наклоняется над бумагой и сдувает крошки с ластика. Лицо незнакомки становится узнаваемым, и по мере того как идет работа, моя память проясняется. Вспоминаю мелкие детали, не относящиеся к делу: пустая детская коляска возле стола справок в «Шале»; коробка из-под сандвичей; маленькая модель парка Голден-Гейт.

Когда переходим к ушам, теряюсь. Не могу вспомнить, были они большими или маленькими, прилегающими или оттопыренными, с сережками или без.

– Ничего страшного, – успокаивает Аманда. – Мало кто вспоминает уши.

С волосами проще – светлые, прямые, жесткие. Художница подрисовывает тени.

– Скажите, что здесь неправильно. И не спешите.

Через два часа получаем законченный набросок.

– Она. – Я поражена сходством. – Отлично получилось. Учились этому в колледже?

– Занималась рисованием в школе, но основная профессия – психолог. Главное здесь не рисовать, а слушать и задавать правильные вопросы. Ведь работаем не с воображением, а с памятью.

Она достает из сумки другой альбом и кладет на стол – еще один каталог, на этот раз заполненный мужскими лицами. Через полтора часа готов и второй портрет. В тот день на пляже серфингист казался самым обычным человеком, неотличимым среди десятков других. Таков ли эффект рисунка или виноваты бесконечные недели страха, гнева и ожидания, но теперь лицо загорелого красавчика кажется менее дружелюбным. Те его черты, что раньше выглядели привлекательно – томный взгляд и растрепанные волосы, высокие скулы и полные губы, – стали подозрительными. Смотрю на лицо и немедленно вспоминаю тот самый день – холодный песок, белый туман и надежду, которую ощутила, шагая за руку с Эммой. И панику. Ощущение, будто весь мир перевернулся.

– Что теперь?

– Отдам рисунки детективу Шербурну, он их размножит и разошлет по отделениям ФБР. Вы, конечно, тоже получите свой экземпляр.

Ночью, дома, не в силах уснуть, вынимаю фотографию Эммы из альбома, сажусь на кушетку и пытаюсь рисовать. Начинаю с лица – широкого и круглого, затем принимаюсь рисовать большие глаза с длинными темными ресницами, вздернутый нос, маленький рот. Перехожу к бровям, а потом вдруг останавливаюсь и понимаю, что больше не в силах сделать ни одного штриха. В два часа ночи принимаю снотворное, а утром просыпаюсь на кушетке с затекшими ногами и больной головой. Рисунок лежит на коленях; контуры настолько невнятны, что невозможно понять, мальчик это или девочка. Ребенок вообще не похож на Эмму. Интересно, сколько нужно времени, чтобы лицо девчушки исчезло из моей памяти; сколько нужно времени, чтобы, взглянув на неумелый рисунок, не найти ошибки.

Глава 22

– Расскажи что-нибудь, – однажды попросила Джейка.

Мы встречались уже три месяца, я была влюблена без памяти, но еще не сказала об этом. В тот вечер ужинали в ресторане «Синема», сидя под большим белым навесом; ели устриц, запивая их шардонне, над нашим столом гудела лампа. На задней стене, превращенной в экран, показывали «Последнее танго в Париже» – молодой самоуверенный Марлон Брандо танцевал в переполненном баре. Эмма осталась дома с няней.

– Задолго до «Гигантов» в Сан-Франциско гремели «Тюлени». Как-то раз, в 1914 году, играли на стадионе «Юинг-Филд». Стоял такой туман, что во время первого тайма пришлось послать мальчишку в дальнюю часть поля, передать Элмеру Закару, что подача принята.

– Интересно. Однако предпочитаю послушать о тебе.

– Уже труднее.

– Думай.

– Я получил второе место в национальном чемпионате по кубику Рубика в 1984 году.

– Шутишь?!

– Нет.

– Почему раньше не рассказывал?

– А чего ты ожидала? Привет, меня зовут Джейк, двадцать лет назад мы с кубиком Рубика составляли одно целое?

– А я бы только и делала, что хвалилась.

– Кубик Рубика требует лишь терпения и системы. Знаешь, сколько в нем вероятных комбинаций? – Болфаур написал на салфетке число 43252003274489856000. Цифры все уменьшались в размерах, по мере того как приближался край салфетки.

– Неужели это число можно озвучить?

– Да ни за что.

– А как ты его запомнил?

– Не запоминал как нечто целое. Помню составляющие, каждая из которых несет какую-то значимую ассоциацию. Например, 43 – это возраст, в котором умер мой отец. 252 – число подач, взятых Бобби Марсером. Ну и так далее.

– У меня никогда не получалось собрать кубик Рубика.

– Если бы я запер тебя в комнате, оставив кубик и немного еды, неизбежно, рано или поздно, собрала бы его. Вопрос математических вероятностей, только и всего.

– А с каким результатом ты занял в тот год второе место?

– Двадцать шесть и девять десятых секунды. Нынешний мировой рекорд – тринадцать и двадцать две – принадлежит финскому мальчику по имени Ансси Ванхала. – Джейк наколол на вилку кусочек кальмара и протянул через стол.

– Вице-чемпиону по сборке кубика Рубика предлагается подсчитать: сколько времени уйдет у нас на то, чтобы заплатить по счету и вернуться?

– Конечно, весьма приблизительно, но можно говорить о тридцати четырех минутах. Еще пять – на расчет с няней. – Джейк подозвал официанта.

Чем больше я узнавала Болфаура, тем отчетливее понимала, почему кубик Рубика не представлял для него трудностей. Буквально все в жизни он воспринимал как задачку, которую непременно нужно решить. События и явления управляются логикой и упорядочиваются определенной методой. Может быть, неизменное спокойствие Джейка проистекало из «железобетонной» веры в упорство и методичность, позволяющие разрешить любую проблему. Впрочем, на этот раз система подводит. Пять недель, двадцать тысяч листовок, полтора десятка интервью на радио, двести сорок семь волонтеров, два портрета подозреваемых – и все-таки мы ни на шаг не приблизились к Эмме. Продолжались поиски Лизбет, и Джейк не терял надежды на то, что девочка может быть у нее.

Вчера вечером приехала к Джейку, захватив кое-какие вещи для ночевки. Только что побывала в студии Четвертого канала, но продюсер сообщил, будто программа новостей и так забита битком. Моя третья попытка предложить им фотороботы, и снова безуспешная. Хотя продюсер и не сказал этого, но, видимо, история Эммы утратила для них актуальность.

– Что это? – спросил Джейк, разглядывая сумку.

– Я уже давно у тебя не ночевала, вот и подумала…

– Не самое удачное время.

– Согласна. – Сняла пальто и бросила на стул. – Но не хочу тебя потерять.

Как только прозвучали эти слова, мне вдруг стало стыдно за неуклюжую попытку выбить у Джейка из головы, хотя бы на насколько минут, мысль о себе как о разрушительнице его жизни.

– Я ухожу.

– Куда?

– Не знаю.

– Потом приедешь?

Промолчал. Надел куртку и открыл дверь.

– Поговори со мной. Как ты себя чувствуешь?

Он стоял на пороге.

– Чувствую себя так, будто моя жизнь кончена. – Болфаур даже не обернулся. – Сделал все, что нужно было, но ничто не помогло. Моя девочка страдает, если только вообще жива, а ее отец, черт возьми, ничего не может для нее сделать.

Наконец Джейк обернулся.

– Когда все только начиналось, у меня в голове крутилась лишь одна мысль: если найду того, кто это сделал, убью. Поклялся в том самыми страшными клятвами. Ярость помогала жить. Но прошло уже больше месяца, и у меня не осталось сил. Не следовало уезжать из города на выходные, не следовало отпускать Эмму с тобой на Ошен-Бич. Я сделал невероятную глупость – и зачем? Чтобы давний приятель, переживающий последствия развода, мог выплакаться на моем плече? А теперь продолжаю строить безумные предположения, удаляясь все дальше и дальше во времени и гадая, как этого можно было избежать. Сначала даже винил во всем Шона, изменившего жене, из-за чего она с ним и развелась. Но ведь именно я двадцать лет назад познакомил Шона с будущей женой. Какой-то порочный круг: размышляю о том, как надлежало поступить, и все сводится в одну точку – нельзя было уезжать из Сан-Франциско.

– Откуда ты мог знать? Никто не мог предвидеть…

Он делает шаг под лампу, и в глаза бросается загар Джейка – так же темны становятся рабочие на стройке. В вырезе рубашки видно, где кончается загар и начинается естественный цвет, который по контрасту кажется мертвенно-бледным. Какую-то долю секунды смотрю на него, не узнавая, и отмечаю, что загар делает его моложе, несмотря на усталость и недосып. Лишь потом я понимаю: Джейк потемнел от того, что проводит много времени под открытым небом. Часами бродит по улицам и ищет.

– Нет, все равно мне бы следовало остаться дома. Скажи, что теперь мне делать? Покончить с собой? Или прожить еще лет пятьдесят, ненавидя себя самого и завидуя каждому родителю с ребенком, встреченному на улице? Ты знаешь, о чем я думаю, когда вижу девочку ее возраста? Думаю: «Лучше бы это случилось с ней, а не с Эммой». Ненавижу себя за эту мысль, мне больно, но ничего не могу поделать. Каждый раз мечтаю, чтобы на месте Эммы оказался другой ребенок.

Вздрагиваю, когда он повышает голос, и чувствую, как в животе стягивается тугой узел. Человек, которого я знала, никогда такого не говорил. Но тот Джейк исчез, и эта чудовищная перемена целиком на моей совести.

– Мне все время страшно, – продолжает Болфаур. – Дети в школе, дети друзей, дети на улицах, дети в парках… Хожу в церковь и молюсь, но даже во время молитвы мысли заняты подсчетами. Прошу о чуде, пусть бы на месте моей девочки оказался другой ребенок, даже десять детей, но только не Эмма. Господи, кем я стал?!

Какое-то время Джейк смотрит на меня, потом разворачивается и уходит, хлопнув дверью. В доме тихо и холодно; из кухни попахивает мусором. Отдергиваю занавески и наблюдаю, как Джейк уезжает. Смотрю до тех пор, пока машина не сворачивает за угол, затем иду в комнату Эммы. Мы с ней часто играли в одну игру – забирались в шкаф и представляли, будто это космический корабль. Вместе выработали сложные правила жизни на корабле: как только закрывается дверь, время останавливается. Перестаем расти, не нуждаемся в еде, воде и воздухе; закрывая глаза, приобретаем способность видеть будущее. Таким образом две отважные исследовательницы разгадывали великие тайны и становились всемирно знаменитыми. Я залезаю в шкаф, надеясь на чудо. Закрываю глаза и сосредоточиваюсь, воображая себе будущее, в котором рядом со мной сидит Эмма. В этом будущем ей столько же лет, сколько и в день исчезновения. В этом будущем ни она, ни Джейк не изменяются, все прекрасно и мы счастливая семья, которая живет самой обычной жизнью.

Глава 23

День сорок второй.

Уже поздно. Сижу за компьютером и отвечаю на письма, что приходят на findemma.com, когда раздается стук в дверь. Уверена, что это Джейк решил провести ночь со мной. Но вижу в глазок всего лишь Нелл.

Открываю дверь. Соседка в халате, с мокрыми волосами, от нее пахнет мятой.

– Знаю, что уже поздно, но я тут нашла одну статью и подумала, что тебя заинтересует. Ты, наверное, слышала, что в некоторых случаях следователи прибегают к гипнозу, чтобы вызвать у человека необходимые воспоминания.

– Кофе? – предлагаю.

– Спасибо.

Пока наливаю кофе – ей черного, а себе с капелькой молока (привычка, приобретенная в последние две недели), – Нелл открывает папку и достает ксерокопию статьи с фотографиями. Лицо мужчины на первом снимке очень знакомо, но вспомнить его не могу. Чуть ниже – лицо девочки, что улыбается и смотрит в правый угол объектива. У нее точно такая же прическа, какую носила я в детстве, в конце семидесятых, – густая челка, зачесанная назад.

– Тед Банди. Подтверждение или опровержение его причастности к похищению и убийству Кимберли Лич, – Нелл щелкает ногтем по фотографии девочки, – зависело от показаний единственного свидетеля – человека по имени Кларенс Андерсон. Следствие вышло на Андерсона спустя пять месяцев после случившегося, но он не мог припомнить ничего значительного. Тогда помощник окружного прокурора потребовал, чтобы Андерсона подвергли гипнозу. В состоянии гипноза Кларенс узнал и Банди, и девочку и даже описал, как они были одеты. Благодаря этим показаниям все фрагменты сложились воедино.

– Я не настаиваю, – Нелл достала из папки визитку, – но друзья посоветовали этого человека. У него офис на Норт-Бич.

Карточка белая, на ней стоит имя «Джеймс Рудольф», набранное печатными буквами. Чуть ниже – курсивом – написано «Гипнотерапия». Номер телефона и адрес электронной почты.

– Я охотно попробую.

– Почему бы не позвонить ему прямо сейчас?

Беру трубку.

– Если бы два месяца назад мне сказали, что я буду звонить гипнотизеру, ни за что бы не поверила.

Набираю номер, и после первого же гудка отвечает женский голос:

– Алло?

– Ой, кажется, ошиблась номером…

– Вам нужен Джимми? – спрашивает она с ощутимым бостонским акцентом.

– Простите?

– Рудольф? Джимми Рудольф?

– Да.

– Минуту.

Раздается какое-то шуршание, потом слышу мужской голос:

– Алло!

– Мне нужна ваша помощь.

– Конечно, – отвечает он. – Простите за неувязку. Я сегодня целый день дома, и секретарь каждый раз вынуждена перезванивать. Когда сможете приехать?

– А когда сможете меня принять?

– Ну, например, завтра. Скажем, в час.

– Хорошо.

– И наденьте что-нибудь удобное.

Связь обрывается.

– Ну как? – спрашивает Нелл.

– Не уверена…

Соседка пожимает плечами:

– Во всяком случае, попытка не пытка. Всем известно, что травма может заблокировать память. А гипноз позволяет человеку преодолеть психологический барьер и извлечь необходимый материал.

Она роется в папке и вытаскивает цветную репродукцию картины Джона Уильяма Уотерхауса. На ней двое мужчин сидят бок о бок, практически неотличимые друг от друга, если бы не цветовая гамма. Один – рыжеволосый, бледный, ярко освещенный – дремлет, опираясь на плечо соседа; второй – смуглый брюнет, полускрытый тенью, в траурном одеянии. У первого флейта, у второго лира.

– Гипнос, – объясняет Нелл, – древнегреческий бог сна. А рядом – его брат Танатос, бог смерти.

Библиотекарь многое может рассказать о гипнозе – судебные прецеденты, любопытные случаи, современные модные теории.

– Некоторые считают, что все пережитое человеком хранится в своеобразном банке памяти, а гипноз помогает добраться до этой информации. Другие, наоборот, думают, будто прошлое постоянно перерабатывается в интересах настоящего и воспоминания создаются под воздействием определенных факторов.

Который раз поражаюсь тяге Нелл к самообразованию, способности поглощать и усваивать огромные объемы информации по любой теме. Невольно задумываюсь, не связана ли жажда знаний со смертью сына; возможно, непрерывное поглощение фактов – это попытка заполнить зияющую пустоту. Ее скорбь представляется в виде неумолимой черной дыры, которая растет с угрожающей скоростью. Такая же черная дыра владеет моим умом и сердцем в течение долгих недель, миновавших со дня исчезновения Эммы. В то время как соседка заполняет досуг чтением, я занимаюсь бесконечными поисками.

Когда следующим вечером возвращаюсь домой, Нелл встречает меня у дверей и спрашивает:

– Ну как?

– Этот тип оказался просто шарлатаном. Усадил в кресло, видимо, приобретенное на дешевой распродаже, и расслабиться не удалось. В его кабинете воняло сигарным дымом. Когда закончили, Рудольф принялся рекламировать свой семинар, который состоится на следующей неделе в Тахо.

– Не повезло, – вздохнула добрая душа. – А казалось довольно многообещающим.

Не рассказываю Джейку о гипнозе. Альтернативная психология не вписывается в его картину мира, подозреваю, что все покажется ему чепухой, бессмысленным хватанием за соломинку. Но факт остается фактом: соглашусь принять участие в любой нелепице, если только впереди замаячит хотя бы малейший проблеск надежды. У меня просто нет выбора.

Глава 24

Однажды мы с Аннабель в глубоком детстве в течение месяца откладывали карманные деньги, а потом отправили в «Живые игрушки». Рекламу игрушек увидели на задней обложке журнала – миниатюрные морские коньки, всего за четыре доллара девяносто пять центов, включая расходы на доставку. Несколько недель две крохи сидели на крыльце, играли в карты и ждали прибытия фургона службы доставки.

Однако морские коньки прибыли не машиной. Без всяких церемоний их прислали почтой, в пухлом конверте. Когда открыли посылку, с разочарованием узнали в «морских коньках» всего лишь «морских чертиков», причем не живых – прислали каких-то бледных зародышей в целлофановом мешочке. Аквариум представлял собой неуклюжую пластмассовую конструкцию – двадцать пять на пятнадцать сантиметров. К нему прилагался маленький пакетик разноцветной гальки для декорирования. Мы с Аннабель не теряли надежды – бросили морских чертиков в воду, рассыпали по дну гальку и стали ждать чуда.

Наконец, пару часов спустя, один из зародышей выпрямился, а потом начал шевелиться. Даже имя ему давать не стали, поскольку немедленно стало ясно, что это не морской конек и даже не морской чертик, а какая-то дефективная креветка. Через неделю все они сдохли. Мама вылила грязную воду в унитаз и сказала: «Хватит, девочки».

И только несколько лет спустя, во время поездки в «Подводный мир» с Рамоном, я увидела настоящих морских коньков.

– Гиппокамп. – Рамон озвучил надпись на табличке. – От греческих слов «гиппо» – «лошадь» и «камп» – «морское чудовище».

Во все глаза мы смотрели, как два морских конька меняют цвет и причудливо танцуют. Большинство видов морских коньков – однообразные создания; об этом и многом другом поведала информационная табличка. В период вынашивания мужские и женские особи танцуют друг перед другом в знак приветствия, а после этого вновь разлучаются на целые сутки.

– Как мило, – улыбнулся Рамон. За стеклом коньки переливались, как жемчуг на солнце, исполняя при этом замысловатые пируэты.

Интересно, что детенышей вынашивает не самка, а самец – икринки оплодотворяются в специальной камере в брюшной полости мужской особи и носятся, пока не появятся морские «жеребцы». Рамон игриво прижал меня к прозрачной стенке аквариума.

– А я не против, – прошептал он, – если только ты выйдешь за меня замуж.

– Лет через десять обращайся.

– Тогда будет уже слишком поздно.

Судя по всему, мой парень остался разочарован, так как отпустил меня и поджал губы. Он хотел, чтобы наши отношения развивались быстрее и шли тем путем, на который, по моему мнению, нам не следовало вступать. Я понимала, что Рамон для меня слишком взрослый; и в том образе жизни, который заманчиво виделся в недалеком будущем, для него не было места. Меньше чем через год Рамона не станет.

Листаю одну из книг Нелл, и внимание привлекает яркий рисунок – сине-зеленый морской конек. Глава называется «Функции гиппокампа». Гиппокампом называется отдел головного мозга, расположенный в средней части височной доли, прямо над ухом. Свое название получил благодаря средневековым анатомам, решившим, что его форма напоминает морского конька. Хотя назначение гиппокампа по большей части остается загадкой до сих пор, специалисты по нейропсихологии утверждают, что он ответствен за усвоение новой информации, припоминание недавних событий, а также за функционирование долговременной памяти. Если этот отдел мозга поврежден, старые воспоминания никуда не деваются, но и новых не формируется.

Кажется, мое сознание разделено невидимой демаркационной линией: непреодолимая пропасть легла между двумя отрезками времени – до исчезновения Эммы и после. В одном отсеке памяти – огромное количество воспоминаний, сложный конгломерат эмоциональной и интеллектуальной информации: впечатления, голоса, важные и незначительные события. То, из чего состоит жизнь. Там есть и Эмма, и Джейк, и Рамон, и Аннабель, и мама, и детство. Чтобы воскресить счастливое воспоминание о тех, кого я люблю, нужно всего лишь вызвать один из тысяч образов, хранящихся в памяти. И неизменно удивительно, почему она хранит лишь самые скудные воспоминания о том дне, когда исчезла Эмма. Что это за импульс, который сохраняет одно и безжалостно удаляет другое?