Текст книги "Год тумана"

Автор книги: Мишель Ричмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Глава 75

Для Х.М. остановилось время.

Когда ему исполнилось двадцать семь, доктор Уильям Сковилл решил, что лучший способ излечить больного от эпилепсии – удалить некоторые доли головного мозга, включая большую часть гиппокампа и мозжечковую миндалину – маленький придаток, хранящий эмоциональные воспоминания. Страшная ошибка. Х.М. не только не перестал страдать от эпилепсии, но и утратил способность к запоминанию.

В течение почти тридцати лет доктор Бренда Милнер ежемесячно навещала Х.М. И на протяжении всего этого времени пациент немедленно забывал ее, если она покидала его больше чем на несколько минут. «Пациент живет прошлым, – отметила Милнер. – Можно сказать, жизнь больного остановилась в момент операции».

Большинство ранних воспоминаний Х.М. остались нетронутыми. Он помнил, как в детстве учился плавать в закрытом бассейне и как гостил в деревне. Помнил расположение комнат в загородном доме и цвет обоев на кухне. Сохранил в памяти даже то, какими духами пользовалась его мать. Зато немедленно забывал, где только что был и с кем разговаривал.

Х.М. как-то попытался объяснить доктору Милнер, на что это похоже – быть лишенным памяти. «Каждый мой день – это разомкнутое звено, какую бы радость и какое бы горе я ни испытал».

Какая беда – и одновременно какое счастье! Оставить скорбь в прошлом. Пережить страшнейшие муки совести, а потом забыть о них. Просыпаться каждый день с незамутненным сознанием, не помня о собственных ошибках.

Глава 76

День триста тридцать второй. Рано утром захожу в бар. Сами делает коктейль, и мы идем пить на пляж. Наблюдаем за тем, как солнце поднимается и озаряет синюю воду ослепительно белым светом. Сами провожает меня на автобусную остановку.

– И это все, что у тебя есть? – Она окидывает взглядом мой рюкзак.

– Путешествую налегке. Кое-что вообще выбросила.

Подруга зарывается каблуками в песок и жмурится, глядя на солнце.

– Мы еще увидимся?

– Конечно. Позвони, если будешь в Сан-Франциско.

– Обязательно.

– Когда собираешься вернуться в Техас?

– Куда? – переспрашивает Сами и улыбается.

Когда приезжает автобус, город только-только начинает просыпаться. На пляже один за другим появляются серфингисты. Завидую простоте жизни и незамутненности существования этих людей, подчиненного ритму приливов и отливов. Завидую их универсальной способности забывать. Головы парней и девушек настолько заняты серфингом, что для остального просто не находится места.

Если бы не Аннабель и ее ребенок, осталась бы здесь. Вернулась в свой домик, распаковала вещи и занялась серфингом. Здесь легко жить, оставив мир позади. Разве не этим я занималась до сих пор, сбежав от Джейка с его болью и покинув город, с которым связано столько воспоминаний?

Через час после начала путешествия автобус ломается. Водитель полчаса с руганью ковыряется под капотом, после чего приказывает пассажирам вылезать. Два часа сидим на обочине и жаримся на солнце. Когда наконец подъезжает другой автобус, футболка на мне уже мокра насквозь. Наверное, следовало сразу ехать домой. Если бы я отправилась прямо в Сан-Хосе, то сегодня вечером уже спала бы в собственной постели. Пытаюсь представить себе, как войду в квартиру, положу вещи, приму душ и поужинаю. Зайду в фотолабораторию. Начну все сначала. Хочу это представить, но воображение подводит. Разве теперь можно вернуться и снова стать прежней?

Ночь провожу в Куэпосе, а утром еду на местном автобусе по извилистой дороге, ведущей в Национальный парк Мануэль-Антонио. Выхожу на Плайя-Эспадилья – длинный песчаный пляж, переполненный туристами. Иду в сторону от ресторанов и отелей, в самый дальний конец пляжа, примыкающий к вечнозеленому лесу. В непосредственном соседстве ослепительно синего неба и темно-зеленой листвы есть нечто пугающее – они так близки друг к другу, что почти соприкасаются. Обширное пространство океана расстилается перед спутанной, темной массой мангровых деревьев и пальм.

Пару недель назад в недорогом магазине в Тамариндо купила новый фотоаппарат. И теперь вытаскиваю его из сумки. Запечатлевать на пленке яркие цвета и удивительный свет – этот процесс больше похож на живопись, чем на фотографирование. Контуры нечеткие, краски сливаются. Я приехала сюда, чтобы найти Эмму, а вернусь всего лишь с несколькими фотографиями. Красивый пляж под летним солнцем. Аллигаторы, лениво плавающие в илистой воде. Кратер вулкана, окутанный туманом.

Пляж кишит девочками всех возрастов, начиная от «ползунков» и заканчивая полувзрослыми подростками. Темноволосые смуглые латиноамериканки и мои белокожие соотечественницы. Маленькие и высокие, полные и худые. Смеющиеся и молчаливые.

Загорелые девушки расхаживают по пляжу и пьют холодную минералку. Мальчишки шлепают по мелководью. Мужчины средних лет тащат свои доски к воде и гребут прочь от берега. Немедленно и без труда опознаю местных. Могу выбрать любого из толпы и безотчетно определить, здешний он или нет. Мой мозг настолько переполнен странной терминологией серфингистов, что можно лишь гадать о том, какие воспоминания были утрачены, дабы освободить место новой информации. Бесполезной информации. Всего лишь набор слов, который всю жизнь будет напоминать о неудаче с Эммой.

Солнце слишком яркое, оно слепит. Все блестит под его лучами. На ходу щелкаю затвором объектива и передвигаю пленку. Снова, и снова, и снова. Этот звук успокаивает меня. Щелк. Напоминание о прежней жизни. Если подумать – нужно так немного для превращения мимолетного мгновения в нечто постоянное. Щелчок – и сквозь линзы проникает свет. Потом – химикалии. Немного закрепителя. И на глянцевой бумаге появляется образ, виденный нами однажды и забытый навсегда.

Мы делаем фото, поскольку не желаем смириться с тем, что все преходяще и вернуть прошлое невозможно. Ведем постоянную войну с приближающейся смертью и временем, которое превращает детей во взрослых. Делаем фото, поскольку непременно забудем. Забудем день, неделю, час. Забудем, что когда-то были самыми счастливыми людьми на свете. Делаем фото из гордости, из желания сохранить лучшее в себе. Мы боимся забвения после смерти, что никто не вспомнит о том, что мы жили.

Щелк. Щелк. Щелк.

Фотографии прохожих. Идиллический пейзаж. Ясное небо. Красота тропического пляжа. Гладкие загорелые тела. Счастливые дети. Это я и привезу с собой в Сан-Франциско – всего лишь фотографии, изображающие бесхитростное счастье, сцены на пляже. Посторонний, который взглянет на эти снимки, никогда не узнает о том, как мне больно; он даже не заподозрит пустоту в моей душе.

А потом… Фигурка на песке примерно в двадцати шагах от меня. Яркое зеленое полотенце, на полотенце сидит девочка. Движение. Она откидывается на локти и поворачивается лицом к солнцу. Ее профиль.

Сердце, словно взбесившийся механизм, начинает бешено колотиться. Во рту пересыхает.

Желтое платьице, длинные волосы, собранные в хвост.

Девочка поднимает руку, чтобы смахнуть муху. Этот жест, ладонь с плотно сжатыми пальцами…

Невозможно, конечно. Мой несбыточный сон. «Она уже собиралась домой, была готова сдаться, а потом, вдруг, в последнюю минуту…»

Подхожу ближе, по-прежнему уверенная в неправдоподобности всего вокруг.

Когда оказываюсь примерно в десяти шагах, малышка оборачивается в мою сторону. Видит ли меня эта девочка, которая никак не может быть Эммой? Смотрит на меня или мимо?

Между нами проходит многочисленное семейство, с переносным холодильником и несколькими досками для серфинга. На мгновение теряю девочку из виду. Потом люди уходят. Она сидит на прежнем месте и смотрит прямо в глаза.

Солнце светит в лицо. Сотни девочек. Тысячи, миллионы. Мир полон девочками, похожими на Эмму. Девочками ее возраста и роста. Девочками, которые выглядят так же, как наша. Я клялась себе, что никогда не забуду ее лица, но теперь уже ни в чем не уверена.

Облачко заслоняет солнце; девочка по-прежнему смотрит на меня. Поднимает руку к глазам. Смотрит не сквозь меня, а на меня, как будто мы знакомы.

Сознание играет странные шутки. Оно убеждает в твоей невиновности: ты не делала ошибки, не портила жизнь мужчины, которого любишь, и дорогого тебе ребенка, ты не могла потерять Эмму.

Уголки губ приподнимаются – это не улыбка, просто девочка застигнута врасплох, она всегда так делает в минуты замешательства. Совсем как ее отец. Позволяю себе эту мысль, позволяю себе поверить в то, что вижу лицо Эммы, а привычки Джейка каким-то образом передались ей…

Девочка снова вскидывает руку, отгоняя мух, и заслоняет глаза. Она смотрит на меня, прямо на меня. Не отворачиваясь.

Я уже близко, всего в пяти шагах. В трех. Яркое зеленое полотенце. Девочка одна и слишком мала, чтобы быть на пляже одной.

Два шага разделяют меня и ее.

Снова показывается солнце, и я на секунду слепну. Сознание скверно шутит, не забываю об этом ни на секунду. Ему нельзя доверять.

Стою рядом и смотрю сверху вниз. Ее зеленые глаза обращены ко мне, и я говорю себе: Эмма. Никто другой. Не чудо, не плод воображения. Ноги у меня подкашиваются, сердце бешено бьется.

Солнце ослепительно яркое.

– Эмма?

Это даже не шепот, а сдавленный писк.

Она не отвечает. Подтягивает колени к груди, обхватывает руками и смотрит на меня.

Оборачиваюсь, взглядом ища взрослых, сопровождающих ее, но вокруг никого. Только Эмма в одиночестве сидит на большом зеленом полотенце.

Это действительно она.

Рядом лежат еще два полотенца, пустая пивная бутылка, пластмассовое ведерко и лопатка, красный переносной холодильник. Сверху на нем – английский рок-журнал.

Опускаюсь на колени.

– Эмма?

Молчание.

– Эмма!

Снова тишина.

– Ты меня помнишь? – спрашиваю.

Несколько секунд девочка не двигается. Потом медленно кивает и хмурится.

Облегчение, испуг, неимоверная радость. Земля уходит из-под ног. Больше всего на свете хочется прикоснуться к малышке, провести рукой по нежной щеке и убедиться в ее реальности. Осторожно касаюсь ее лица. Она вздрагивает.

Сердце рвется из груди. Я не в силах выразить собственные мысли. Не в силах поверить глазам.

Исхудала, скулы сильно выпирают, но кожа покрыта здоровым загаром и приобрела золотистый оттенок. В Эмме, в чертах лица, появилось нечто незнакомое, чего я не помню. Пытаюсь определить, что именно. И где? В глазах, в складке губ? Волосы отросли, струятся по спине, спускаясь почти до земли. Стали светлее, местами выгорели до каштанового цвета. На Эмме желтый сарафан с белым рисунком, слишком короткий для нее и не очень чистый.

– Мы тебя искали, – говорю.

Я пытаюсь контролировать голос, сохранять спокойствие, не пугать ее, но слезы подступают – чувствую, как они текут по лицу, смешиваясь с лосьоном от загара. Глаза щиплет.

Эмма сжимает губы. В ее взгляде – удивление и замешательство. И слезы на щеках.

– Я ждала…

– Что?

Это все мое воображение, твержу. Я внушила себе, будто девочка на зеленом полотенце – Эмма. И ее слова – тоже плод воображения.

– Что ты сказала?

– Я ждала. Эбби, где ты была? И где папа?

Шок. Это Эмма, она сидит на песке рядом со мной. Обнимаю и крепко прижимаю найденыша к себе. Всхлипываю, заглядываю в лицо и по-прежнему не верю. Маленькая девочка послушно лежит в моих объятиях. На пляже, в тысячах миль от дома. Не могу поверить в реальность случившегося, подобное просто невозможно. Пропавшие дети не возвращаются. Так сказал детектив Шербурн. Так сказал Джейк. Так говорили все, но я им не верила. Родители получают лишь останки пропавшего ребенка, найденные спустя много месяцев или лет. Дети не возвращаются – по крайней мере не возвращаются живыми или стопроцентно прежними. У них не может быть красивых длинных волос и здорового загара. Они не смотрят вам в лицо, не произносят ваше имя.

В жизни не так уж много внезапных поворотов судьбы. Конечно, есть внезапные смерти и внезапные везения. Но сюрпризы таких масштабов… Чудеса все-таки случаются – вот доказательство. Эмма на пляже в Коста-Рике. Эмма жива.

Откидываюсь назад и снова гляжу ей в лицо. Хочу увериться. Это она, никаких сомнений. Невероятно, но это Эмма.

Пытаюсь успокоиться и продумать дальнейшие действия. Вокруг не видно ни одного знакомого лица. Узнаю ли я людей из желтого «фольксвагена», если увижу сейчас? И не ошиблась ли предметом поисков?

– Кто за тобой присматривает, детка?

– Тедди и Джейн.

– Кто это?

Девочка указывает в сторону воды, на группу серфингистов вдалеке.

– С тобой хорошо обращались? Не делали больно? – спрашиваю я, не успевая подумать. Не уверена, что хочу услышать ответы. И потом, у нас мало времени.

Эмма жмет плечами, вытягивает худые загорелые ножки и зарывает ступни в песок.

– Мы ездили на ферму бабочек. – Она поднимает руку и показывает растопыренную пятерню. – Я видела вот такую бабочку.

Так много хочется узнать, задать столько вопросов. Где жила? Что эти люди говорили о нас? Как ее похитили? Что сказали в тот день на Ошен-Бич, как убедили отправиться с ними? Но все расспросы будут потом. Сейчас нужно просто увести Эмму отсюда.

Она отводит с лица прядь волос.

– Где папа?

– Ждет тебя. Нам пора.

Девочка смотрит в сторону воды и говорит:

– Хорошо.

И начинает беззвучно плакать.

Глажу ее по голове.

– Все в порядке, милая. Я здесь.

Она тянется ко мне, чтобы взять за руку. Ногти обкусаны до мяса и покрашены светло-голубым лаком, уже облупившимся по краям. В течение долгих месяцев я рисовала себе наше воссоединение. Искала особые слова, но теперь все вылетело из головы и мы просто сидим и смотрим на голубой океан, который сливается с небом, и на палящее солнце. По шейке Эммы, вдоль позвоночника, ползет капелька пота и скрывается в вырезе платья.

Волоски на ее руках выгорели добела. Снова обнимаю Эмму и чувствую, какая она теплая. На этот раз ребенок слабенько прижимается ко мне, и я понимаю – Эмма обняла меня в ответ. Чувствую, как ее маленькие руки цепляются за мою шею.

Время дорого, нужно увести ее отсюда. Кроме радости, ощущаю страх. Нужно избрать правильный образ действий.

– Ты готова?

Она вытирает нос предплечьем. Что-то в этом жесте, таком беспомощном и детском, буквально пронзает мне сердце, ничего не вижу из-за слез. Встаю и протягиваю ей руку; Эмма покоряется. Ого, малышка выросла на целых три дюйма. На плечах и на ногах появились заметные мышцы.

– Туда, – указываю в сторону деревьев. Она колеблется и продолжает стоять. По-прежнему держимся за руки.

– А как же Тедди и Джейн?

Опускаюсь перед ней на колени.

– Мы с твоим папой так по тебе скучали…

– Они велели сидеть здесь. У меня будут проблемы.

– Не будет никаких проблем, – говорю. – Обещаю.

Стоя на коленях перед Эммой и уговаривая бежать, чувствую себя преступницей и немедленно задумываюсь о похитителях. Возможно, они ощущали то же самое – тошнотворное чувство нетерпения и страх: а вдруг что-то пойдет не так и кто-нибудь помешает бегству? Из пляжного ресторана доносится латиноамериканская музыка вперемешку с радостными возгласами детей. Солнце огромное и жаркое. Очки ничто против полдневного пекла Коста-Рики, когда все буквально белеет, а воздух дрожит и накатывает горячими волнами.

Осторожно тяну Эмму за руку. Она делает шаг, потом другой. Медленно. Перед нами – купа деревьев, путь к спасению. Позади – океан и опасность быть замеченными. Что делать, если сейчас прибегут Тедди и Джейн и начнут кричать, будто я увожу их ребенка? Кто мне поверит?

Шагаю вперед, крепко сжимая влажную ручонку Эммы, ноги погружаются в песок при каждом шаге, и все это похоже на замедленную киносъемку.

А потом просто исчезаем. Нас скрывают джунгли. Только что стояли на открытом месте, а в следующую минуту уже топаем по узкой дорожке, усыпанной галькой и разбитыми ракушками. Наконец замечаю, что Эмма босиком, а ее ноги сплошь покрыты царапинами. Пробую нести ее, но девочка стала слишком тяжелой – не получается идти быстро.

– Прости, детка, – ставлю ее наземь. – Тебе придется идти самой. Нам нужно торопиться.

Отдаю ей свои шлепанцы; они слишком велики, но Эмма не возражает.

Переходим через маленький ручей, а потом начинается крутой подъем, ведущий к дороге. По-прежнему сжимаю маленькую ладошку. В какой-то момент чувствую, что она начинает сопротивляться, и слегка ослабляю хватку. Не свожу с нее глаз, не могу насладиться чудом ее присутствия. А ведь были дни, когда у меня опускались руки. Я, как и Джейк, начинала верить в то, что Эмма мертва, и подумывала о возвращении домой. Могла бы сесть на самолет двумя днями раньше и не увидеть ее.

В листве над головой слышится шелест. Эмма останавливается и крепко стискивает мои пальцы.

– Смотри, – шепчет она, указывая наверх. – Обезьяна.

Их целая дюжина, животные быстро перемешаются по деревьям. Крошечные тела жилисты и покрыты серой шерстью. Смотрю на Эмму, устремившую взгляд в толщу листвы. Она изменилась. Изменились волосы, вес и рост. И тут меня постигает окончательно осознание того, что случилось. Ребенок здесь, со мной. Мы спасаемся бегством. Может быть, я сплю? Может быть, это галлюцинации? Но запах океана, пение птиц и рука Эммы в моей – все служит доказательством того, что происходящее не плод воображения. Не сказка, не сон; лес настоящий, ребенок настоящий.

Сначала она пропала. А потом нашлась.

Сердце бешено колотится больше от радости и страха, чем от усталости. Опускаюсь на колени и заглядываю ей в лицо, все еще не в силах поверить.

– Эмма…

– Что?

– Это правда ты?

– Да. Это я.

В том, как произносится «я», есть что-то порывистое и страстное, на грани дерзости, как и все у Эммы. Она смотрит через плечо, как будто тоже боится быть пойманной.

– Пойдем. – Девочка тянет меня дальше.

Через пять минут мы выходим из леса на узкую асфальтированную дорогу, вдоль которой стоят красивые особняки. Отсюда примерно полмили до шоссе. Ждем такси или автобус. В придорожном магазинчике покупаю широкополую соломенную шляпу и солнечные очки.

– Надень, – говорю Эмме.

Она не задает вопросов, словно уже привыкла маскироваться. Выпускаю ее руку лишь затем, чтобы расплатиться с продавцом.

Из-за поворота показываются только машины и мотоциклы. Ни автобуса, ни такси. Почему так долго?

– Детка, – спрашиваю, пока мы ждем, – как ты попала из Сан-Франциско в Коста-Рику?

– Ехали. – Эмма хмурится. – Очень долго ехали, и в машине было жарко.

– А какая у Тедди и Джейн машина?

– Желтая. И все время ломалась. А когда видели полицейского, я должна была прятаться под одеяло. Было страшно.

– Больше ничего не нужно бояться. Едем домой.

Вспоминаю о самом первом дне, когда желтый «фольксваген» меньше всего казался похожим на улику, а больше – на ложный след. Теперь я тоже его высматриваю, как делала все эти месяцы на Ошен-Бич. Представляю себе тот момент, когда Тедди и Джейн вернутся к своим полотенцам и обнаружат, что Эммы нет. Их чувства? То же замешательство, которое охватило меня долгих одиннадцать месяцев назад? Растущая паника? Будут ли они проклинать минуту, когда отвлеклись, ловя приближающуюся волну, и забыли о самом главном: Эмма одна на пляже?

Конечно, сейчас они уже заметили ее отсутствие. Воображаю, как оба мечутся по пляжу, выкрикивая ее имя. Как подбегают к незнакомым людям со словами: «Мы потеряли девочку».

Ни одного такси. Проходит целая вечность, прежде чем останавливается автобус на Куэпос, но по часам ожидание заняло всего лишь пять минут. Стеклянная дверь открывается, и Эмма забирается в автобус, таща меня за собой.

– Buenos dias, – говорит она водителю.

– Bueno, – отвечает тот.

– В Куэпос? – спрашиваю.

– Да.

Бросаю деньги в прорезь. Можем сойти за мать и дочь, которые возвращаются домой после дня, проведенного на пляже. Эмма садится на первое же свободное сиденье, опускаюсь рядом с ней. Сердце неистово колотится, когда пытаюсь выработать план. В Куэпосе мы сядем на автобус до Сан-Хосе. В Сан-Хосе снимем номер в гостинице, и я позвоню Джейку. Готова поклясться, Болфаур мне не поверит. Подумает, будто звонит кто-то другой и все это чья-то жестокая шутка.

В салон входят еще несколько пассажиров, дверь закрывается, и автобус трогается с места. Запах моря и мангровых деревьев. Запах Эммы – кокосовый лосьон и детский пот, соль в волосах. Возможно, она не мылась пару дней. Девочка высвобождает руку – оказывается, я стиснула ее ладошку очень крепко, даже костяшки заныли. Малышка несколько секунд смотрит в окно, а потом снимает солнечные очки и оборачивается ко мне.

– Эбби…

– Да?

Эмма прикусывает нижнюю губу, точь-в-точь как Джейк. Не помню, чтобы раньше она так делала.

– Где ты была?

Это не обвинение, всего лишь вопрос. Пытаюсь придумать достойный ответ. Хочу рассказать, как страстно мы желали ее возвращения, как думали о ней каждую минуту, но трудно объяснить все словами.

– Всюду тебя искала. – Притягиваю ребенка к себе.

– Я думала, вы с папой обо мне забыли.

– Что ты, детка, как мы могли. Все время тебя искали.

Приезжаем в Куэпос как раз вовремя, чтобы купить билеты на автобус до Сан-Хосе. Некогда звонить Джейку. Думаю только о том, чтобы увезти ее из города. С каждым нашим шагом район поисков для Тедди и Джейн увеличивается. С каждой минутой шансы найти нас все меньше.

Входим в автобус последними, у нас за спиной с грохотом закрывается дверь. Автобус переполнен, но, к счастью, в дальнем конце салона есть два свободных места через проход. Даже это маленькое расстояние кажется мне огромным. Сижу боком, свесив ноги в проход, и держу Эмму за руки. Боюсь, она опять исчезнет, если я ее выпущу хотя бы на секунду. Растворится как туман.

– Когда я поговорю с папой? – спрашивает Эмма.

– Как только приедем в Сан-Хосе.

– А когда это будет?

– Через два часа.

– Папа в Сан-Хосе?

– Нет, в Сан-Франциско. Мы позвоним ему, чтобы поскорее приехал.

Она смотрит на своего соседа – спящего подростка, – потом снова оборачивается ко мне.

– А где мама?

– Что?

– Мама. Тоже в Сан-Франциско?

– Детка, ты имеешь в виду Джейн?

– Нет, – нетерпеливо говорит Эмма. – Маму.

– Ты видела маму?

Малышка кивает.

– Мы ездили к ней в мотель. – Девочка поднимает левую руку и демонстрирует мне указательный палец, на котором блестит дешевое колечко – такие можно купить за пять долларов в любом магазине. – Она подарила мне это.

Сглатываю, не в силах поверить своим ушам.

– А откуда ты знаешь, что это была твоя мама?

Эмма лезет в карман и достает выцветшую фотографию.

– Вот. – Я вижу молодую и стройную Лизбет. Она стоит у ворот парка Голден-Гейт, рядом с ней Джейк с младенцем на руках. Болфаур улыбается. Лизбет – нет. Оба щурятся от солнца.

Из моих легких как будто внезапно выдавили весь воздух.

– Где ты это взяла?

– Мама дала. – Она отнимает у меня фотографию и прячет обратно в карман.

– Когда?

Эмма жмет плечами – видимо, разговор ей наскучил.

– Не помню…

Пытаюсь понять смысл всего этого. Помню слова Джейка, сказанные в тот вечер, когда его бывшая сначала с такой помпой появилась на пресс-конференции, а потом у него дома. «Она спросила, что будет, если Эмма найдется… нельзя ли нам сделать еще одну попытку и создать семью».

– Ты виделась с ней несколько раз?

– Да. Но недолго. – Эмма прикусывает губу, как будто пытается решить, говорить или нет. – Сказала, папа скоро приедет и все будем жить вместе. Но он так и не приехал.

Столько вопросов. Была ли в тот день Лизбет на Ошен-Бич? При чем тут Тедди и Джейн? Каковы были их планы? Как они обращались с Эммой?

– Помнишь, когда мы с тобой в последний раз гуляли вместе? – спрашиваю. – Помнишь, как искала на пляже морских ежей?

– Ну да, – отвечает Эмма, отворачивается и прижимается лбом к стеклу.

– Ты можешь рассказать, что случилось в тот день?

– А можно мне гамбургер на ленч?

– Конечно.

Я многое хочу узнать, пытаюсь сложить все фрагменты воедино, но Эмма устала от разговора. Что-то в том равнодушии, с которым малышка пропускает вопросы мимо ушей, вселяет в меня надежду. Исследования показывают, как быстро дети адаптируются. У них есть удивительная способность восстанавливаться после травмы. Несмотря на длительное приключение, Эмма осталась прежней – упрямой девчонкой, которая беззастенчиво выражает свои пожелания. Болтает ногами, а потом замирает, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой. На ее лице слегка удивленное выражение. Автобус трогается с места. Раздается дребезжание стекла: пассажиры открывают окна, пытаясь спастись от жары.

– Хочу пить, – говорит Эмма через несколько минут.

Достаю из сумки бутылку с водой. Вода теплая, но ребенок выпивает ее в один присест.

– Мне надо в туалет.

Туалет всего в паре шагов от нас, но я иду вместе с ней и стою за дверцей. Капризница выходит и делает гримасу, зажимая пальцами нос. Это ничего не значащий жест, очень распространенный среди детей, и тем не менее меня захлестывают эмоции. С Эммой все в порядке. Она жива.