Текст книги "Наступит день"

Автор книги: Мирза Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

За его широкой спиной кто-то скрывался. Присутствующие называли разные имена, но выскочила Ферида:

– Здравствуйте, друзья!

Все радостно ее приветствовали.

Тем временем Серхан опустил мешок на пол и обратился к хозяйке:

– Сестрица Медина, тут немного масла, риса и мяса для твоих ребятишек.

А Ферида передала детям коробку с изюмом, очищенным миндалем и жареным горохом:

– Это азербайджанский подарок!

Медина и Рустам поблагодарили друзей.

– Ну как ты съездила, наша героиня? – спросил Фридун.

– Знаешь, сестра, – обратился Серхан к Медине, – как начнет женщина говорить, не скоро кончит. Дай-ка сначала стаканчик бархатистого чаю.

– Как мулла без плова, так ты без чая не можешь обойтись! – с ласковым упреком сказала мужу Ферида. – Да чтобы последний, десятый, стакан был такого же цвета и так же ароматен, как первый!

– Я и пятнадцатый стакан подам ему такой же душистый, как первый, и того же цвета! – ответила Медина.

Ферида стала торопливо рассказывать о своей поездке и о впечатлении, которое произвела в Тебризе брошюра:

– Рабочим кожвенного завода и спичечной фабрики отнесла я сама... Ухитрилась даже всунуть рабочим германской ковроткацкой фабрики.

Медина подала гостям чай. Серхан отлил его в блюдце и тут же стал пить.

– Душой отдыхаю за чаем, – проговорил он довольно. – Сестрица, потрудись, пожалуйста, налей еще!

Наконец, утолив жажду, он тоже стал рассказывать о результатах своей поездки.

Все брошюры он передал по назначению, а в городе Мазандеране и окрестных селах распространил через надежных людей. Он сообщил также о встрече с руководителями ячеек и о вопросах, которые их волнуют.

– На местах идут аресты среди рабочих, но, к счастью, в числе задержанных нет ни одного из наших товарищей. Власти арестовали тех, кто возбуждал подозрение. Особенно много среди них азербайджанцев. Бесприютные, бездомные, они страдают больше всех, поэтому и свое недовольство выражают открыто.

– Неужели и там есть азербайджанцы? – спросил Фридун.

– А где их нет? Я бывал повсюду от Эхваза до Бендершаха и всюду встречал азербайджанских крестьян и бедняков, скитающихся по стране в поисках работы. На каждую сотню рабочих железнодорожников приходится не меньше семидесяти азербайджанцев. Это не преувеличение. Но к ним относятся особенно бесчеловечно.

– Значит, аресты продолжаются?

– Беспрерывно! Я поручил нашим товарищам добиваться освобождения задержанных.

– При условии, чтобы все это делалось с чрезвычайной осторожностью. Самое главное для нас в данный момент – осторожность и еще раз осторожность! Мы должны не растрачивать, а накапливать силы к решительным выступлениям.

– Ради этого я и побеспокоил вас. Большинство мазандеранских товарищей выразило желание, чтобы мы устроили либо в Тегеране, либо в каком-нибудь другом месте встречу представителей провинциальных организаций со столичными товарищами. Хорошо бы обсудить наши общие задачи и методы дальнейшей работы.

Фридун задумался. В данных условиях такое предложение показалось ему и трудно осуществимым и весьма опасным.

– Сейчас такая встреча невозможна, – сказал он. – Власти насторожились, и нам сейчас нельзя идти на такой большой риск. Но надо усилить живую связь с местными организациями, укрепить их, повести дело так, чтобы правительство не знало, где вспыхнет пожар. Для этого нам надо иметь своих людей в каждой провинции, в каждом городке; людей умных, трезвых, волевых, умеющих самостоятельно разбираться в обстановке и находить применительно к условиям наиболее подходящие методы работы. Судьба нашего движения зависит от этого...

Товарищи сидели допоздна.

– Я хочу посоветоваться с вами по одному дельцу, – сказал, обращаясь к Фридуну, Серхан, когда было покончено с общими вопросами. – Что, если мы устроим эту госпожу, – он кивнул на Фериду, – на какую-нибудь работу? Как вы думаете? По-моему, она была бы полезна среди работниц. Что ты скажешь, Ферида?

– Я сама давно думаю об этом, – ответила Ферида, благодарно взглянув на мужа. – Только боялась сказать тебе.

– Не бойся, жена! Это наши общие интересы, наши общие стремления.

Предложение Серхана понравилось Фридуну. Через Фериду можно было установить крепкую связь с работницами.

– Идея хорошая, но удастся ли ей найти работу?

– Мы все будем искать, – сказал Риза Гахрамани, вставая.

– Постой, – удержал его Фридун. – Есть у меня еще одно небольшое предложение. Оно связано с тем, что полицейские ищейки буквально рыщут по городу. Я хочу, хотя бы временно, перейти жить в другое место.

– Фридун прав. Помогу ему завтра же найти новую комнату, – серьезно сказал Серхан.

Товарищи поддержали его.

Дети уже спали. Во время беседы Фридун изредка поглядывал на них. Несмотря на деловые, волнующие вопросы, мысль о счастливом, светлом будущем этих истощенных малышей не покидала его. Порой ему все же казалось, что на беспросветно мрачном горизонте пробивается яркий, победоносный блеск зари.

Когда после очередного свидания с Курд Ахмедом и Арамом Фридун вернулся домой, Риза Гахрамани встретил его обеспокоенный:

– Идем скорее! Только что была Судаба-ханум. Она так расстроена!.. Тяжело заболела мать. У нее воспаление легких, бредит... Хочет нас видеть...

Их встретила сама Судаба, бледная и похудевшая. Она провела Фридуна и Гахрамани прямо в спальню матери. При их появлении в глазах больной сверкнула радость.

Они спросили о ее самочувствии.

– Стара я! – слабым голосом ответила женщина. – Пора и на покой, дети мои...

При этих словах Судаба припала головой к ее изголовью и заплакала. Мать вынула из-под одеяла худую руку и провела ею по пышным волосам дочери.

Затем больная перевела взгляд на Фридуна.

– Сын мой Фридун, сейчас там, у нас цветет миндаль, – заговорила она. А скоро расцветут абрикосы и яблони. И ивам теперь время зеленеть... Сколько лет я не видела родных мест. Тогда Судабе было всего один год. И тогда зацветал миндаль... А мы приехали сюда...

Голос ее прервался.

– Сын мой, – отдышавшись, продолжала больная, опять обращаясь к одному Фридуну, – почему ты молчишь? Расскажи что-нибудь о родных местах... Разве не слышал ты поговорку: "Обрел родину – обрел веру"? Есть хорошая баяты. Ее напевал мой покойный отец. Давно!.. Очень давно. Тогда мне было лет шесть или семь. – Больная силилась вспомнить слова баяты. Вдруг глаза ее затеплились, и она прочла нараспев:

Жить в отчизне, мой любимый, хорошо!

Быть с ней век неразлучимой хорошо!

Для прогулки краткой лишь иные страны,

Умереть в стране родимой хорошо!

– Дочь моя Судаба! Сын мой Фридун! Увезите меня на родину! Спасите меня из этой темницы! – взволнованно продолжала она. – Дайте умереть там, где глаза мне закроют родные люди! Увезите меня отсюда!..

И женщина со стоном упала на подушки и потеряла сознание.

Судаба закрыла лицо руками.

Через некоторое время, придя в себя, больная нежно взяла дочь за руку.

– Поди, моя красавица, к себе, отдохни немного! – проговорила она ласково. – А я скажу им несколько слов... Иди!

Судаба встала и, пошатываясь, вышла из комнаты.

– Сын мой Фридун! – начала больная слабым голосом, когда дочь вышла. Я тебя считаю своим сыном, потому что ты, как я посмотрю, вскормлен чистым молоком. Я благодарю аллаха, что он свел мое единственное дитя с таким, как ты, честным юношей, рожденным от благородной матери. Что до него, – она кивнула на Ризу Гахрамани, – он тоже мне сын. Я больше не встану. Поэтому слушайте, дети мои...

Больная глубоко вздохнула.

– Вы, наверно, знаете, что Судаба не дочь Хакимульмулька. Отец ее азербайджанец, наш земляк. Это был статный, здоровый, добрый человек. Не чета этому курильщику опиума, чье лицо источает яд. Еще в ранней юности отец Судабы увидел меня и полюбил на всю жизнь. Мне было восемнадцать лет, когда я бежала с ним из дому. Вскоре родилась Судаба. В Тебризе тогда было восстание под руководством Шейха. Отец Судабы тоже присоединился к повстанцам, и вскоре стал первым помощником, правой рукой Шейха. В Тебризе была объявлена свобода. Но из Тегерана – этого проклятого города – послали против восставших войска. Хакимульмульк был в шахских войсках. Как-то этот Хакимульмульк попал в руки моему мужу. Муж отрезал ему левое ухо, остриг усы и отпустил. "Отправляйся в Тегеран и передай привет тем, кто послал тебя", сказал он Хакимульмульку. Вскоре богачи убили Шейха. Муж мой был схвачен ими. Эта старая лиса Хакимульмульк приказал обезглавить его. И труп моего мужа вместе с трупом Шейха волочили по улицам Тебриза. Этого им показалось мало. Тогда каждый из них захватил себе жену муджахида. С тех пор я и стала пленницей этого развратника. Теперь, дети мои, он зарится на мою дочь... Эта старая гиена мечтает о Судабе. Я рассказываю вам все это для того, дети мои, чтобы вы ее защитили. Она совсем одна на белом свете!..

Взволнованный ее рассказом, Фридун молча кивнул головой, а Гахрамани торжественно сказал:

– Обещаем! Пока мы живы, как зеницу ока будем оберегать Судабу-ханум.

Судаба приоткрыла дверь. Почувствовав это, мать позвала ее:

– Заходи, дочка, заходи!

Девушка подошла и села возле больной.

– Я доживаю последние минуты, – с трудом сказала женщина.

– Больше не буду вас беспокоить... Увезите хотя бы мои кости в Азершехр. Похороните там. Я буду лежать спокойно в родной земле.

И больная закрыла глаза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Сажав в ладони монету, Аяз, весь дрожа от холода и страха, подбежал, шлепая босыми ногами по грязи, к одной из базарных пекарен и, взяв на два крана хлеба, сунул его под мышку и поспешил обратно к матери.

Неожиданно за какой-то сколоченной из досок лавкой он увидел гревшихся на солнце одетых в лохмотья таких же, как и он, ребятишек. Наблюдая издали за ними, Аяз заметил вдруг мальчугана, который, ловко сплетая пальцы, мастерил то верблюжью голову, то зайца, то собаку. Это было так забавно, что Аяз остановился поглядеть на фокусника. Тот продолжал делать фигуры, одновременно изображая тех зверей, которых показывал; он лаял, пищал, мяукал, ржал, блеял. Вокруг него столпились и взрослые.

Вдруг раздался истошный крик какой-то женщины:

– Держи вора!

Все обернулись. Оказалось, что кто-то из компании мальчишек утащил у зазевавшейся торговки пару носков и юркнул в толпу. Женщина продолжала вопить, покрывая своим голосом шум базара.

Подоспел здоровенный жандарм и схватил мальчишку за шиворот. Пытаясь вырваться, мальчишка впился жандарму в руку. Тот вскрикнул от боли, а ребята скопом кинулись на выручку к товарищу. Поднялся невероятный шум, все перемешалось.

С помощью подошедшего полицейского жандарм все же забрал сорванцов, прихватил за компанию и Аяза, и погнал их с базара.

Аяз грустно и растерянно ковылял вместе со всеми на своих худых ножках. Дойдя до каких-то развалин на окраине города, жандарм оставил детей, пригрозил им:

– Если увижу кого-нибудь на базаре, придушу!

Привыкшие ко всему, ребята быстро освоились на новом месте. Одни, привалясь к развалинам, повертывались к солнцу то одним, то другим боком, другие карабкались на стены, третьи, как куры, копошились в земле. Лишь Аяз одиноко стоял в стороне. К нему подошли двое: тот, что выделывал пальцами всякие-фигуры, и тот, что стащил у женщины носки.

– Умеешь в карман лазить? – спросил один из них.

Аяз молча покачал головой.

– А перевалить через стену на чужой двор можешь?

Аяз снова отрицательно покачал головой. Тогда тот, что стащил носки, ударил Аяза кулаком по голове.

– Чего головой мотаешь? Немой, что ли?

– Чего дерешься? – оттолкнул Аяз мальчишку.

Тогда второй оборванец с размаху ударил Аяза по лицу. Рот Аяза наполнился теплой кровью. В отчаянии он ухватил мальчишку за ноги. Началась потасовка. Но двое одолели одного и, оставив Аяза лежать на земле, бросились бежать. Убежали и остальные ребята, унося хлеб и деньги Аяза. Весь измазанный в крови и грязи, Аяз поднялся и сел. Наступили сумерки. С ужасом думал он о том, как ему теперь найти мать и братишку.

Плача, Аяз брел по незнакомым улицам, озираясь на большие и маленькие дома. Ночь он провел с другими бесприютными детьми в каком-то подъезде. Чтобы согреться, они спали там, тесно обнявшись с такими же, как они, бездомными собаками.

Странное дело – наутро Аяз не ощущал никакого голода, как будто и желудка у него не было, и чувствовал себя отдохнувшим и бодрым.

Он снова пошел бродить по городу в надежде найти мать. Открывались лавки. Моросил мелкий дождь. Побродив по городу несколько часов, Аяз почувствовал, как что-то, точно проснувшись, зашевелилось в нем и овладело всем его существом. Это был голод, нестерпимый голод.

Проходя по рядам магазинов, он почуял запах свежего хлеба. Пекарь раскладывал только что вынутые из печи хлебцы по полкам. Аяз еле удержался, чтобы не броситься на эти заманчивые хлебцы. Застыв на месте, он не сводил с них горящих глаз.

Пекарь окинул его пытливым взглядом. Аязу почудилось в его глазах какое-то участие, он сделал шаг вперед.

– Что ты хочешь, малыш? – спросил пекарь по-персидски.

– Я не понимаю, – слабым голосом ответил Аяз по-азербайджански.

Пекарь улыбнулся.

– Ты из Тебриза? – спросил он на ломаном азербайджанском языке.

– Нет, дяденька, я из Ардебиля, – ответил Аяз.

– Ты – сирота?

Аяз рассказал, что потерял мать в городе и не может ее найти.

– Пройди сюда, – сказал пекарь и поднял доску, которая загораживала вход в лавку и в то же время служила стойкой. – Будешь помогать мне.

Так Аяз остался у пекаря. Днем он помогал своему хозяину в торговле, а ночью таскал воду и, чисто помыв ноги, месил ими тесто. Теперь Аяз был сыт, но ни на одну минуту не забывал об отце и матери.

Однажды, горько плача, он рассказал своему хлебопеку о своем горе.

– Я хочу, к своим родителям, дядя!

Старик выслушал его и, по-видимому, пожалел.

– Ладно, малыш, ты работал честно, и я отправлю тебя в Ардебиль, сказал он мягко. – Дам тебе даже немного денег, и ты сам доберешься до своей деревни.

Не прошло и недели, как осуществилась мечта Аяза: пекарь посадил его в кабину шофера огромной красной машины. Она была переполнена людьми и нагружена багажом.

– Помоги ему в Ардебиле проехать в родную деревню, жалко парнишку, сказал пекарь шоферу, которого хорошо знал.

Этот старый хлебопек был первый добрый человек, которого встретил Аяз на все то время, что они с матерью вышли из родного дома. Вглядываясь в его старое лицо, чтобы навсегда запечатлеть его в своей памяти, Аяз невольно вспомнил об отце.

Черные тучи обволокли небо над Тегераном. Ветер, пригнавший их с Каспийского моря через Гилянские леса, к вечеру стих, и тучи, еще больше сгустившись, зловеще повисли над городом. Началась гроза. С каждой вспышкой молнии, точно огненным кинжалом прорезавшей небо, Сария сильнее прижимала Нияза к груди и в страхе шептала:

– Аллах разгневался на людей за их зло и хочет сжечь землю!

Она искренне верила, что гроза предостерегает людей от дурных поступков. Если люди забыли возвещенные пророками указания бога, то провидению ничего не осталось, как напомнить о себе людям через молнии и громы.

Но в то же время надо было защитить горевшее в жару тело сына от ливня и молнии.

Взявши Нияза за руку, она притаилась в укрытии возле базара.

– Ма-ма, хле-ба!, – плакал Нияз.

– Проклятье дню, в который ты явился на свет! – не выдержала Сария.

Мальчик, впервые услышавший от матери такие злые слова, зарыдал во весь голос. И это словно встряхнуло Сарию.

– Не плачь, дитя мое! – проговорила она, прижимая мальчика к груди и едва сдерживая рыдания. – Пойдем... Может, отыщем корку хлеба.

Гроза прошла, и Сария покинула укрытие. Пройдя по базару, она вдруг увидела мужчину, который опорожнял у канавы ведро. Это были обычно не употребляющиеся в пищу бараньи кишки.

Подождав, пока мужчина уйдет, Сария промыла в канаве выброшенные кишки и бережно завернула их в подол. На грязных улицах набрала она щепок и бумаги, взяла у какого-то лавочника, что грелся у жаровни, уголек и, уйдя в укромное место за базаром, развела небольшой костер. Нанизав кишки на тонкий прутик, она стала слегка поджаривать их.

– Ешь, сынок! – сказала она, подавая сыну. Соблазнившись запахом жареного мяса, Сария также проглотила несколько кусочков и сразу почувствовала себя бодрее. Но мысль об исчезновении Аяза и Гюльназ не переставала терзать ее. Эти мысли оставили ее только ночью, когда ей снились приятные сны: деревья, канун Новруз-байрама, семья готовится к светлому празднику весны, она моет рис для плова, Гюльназ жарит изюм на масле, а в стороне сидит старик Муса и посасывает чубук...

Наутро, к радости Сарии, горячее солнце залило все вокруг своим живительным светом.

Сария снова попыталась найти какую-нибудь работу. Она стремилась к этому прежде всего из-за Нияза. Мысль, что она может потерять мальчика, приводила ее в ужас. С его утратой оборвалась бы последняя нить, связывавшая ее с жизнью. После потери Гюльназ и Аяза она жила одной надеждой на Нияза и ни на шаг не отпускала его от себя, цепко держа за руку. Даже ночью, когда сон сковывал ее усталое лицо, она не выпускала его из своих объятий.

Но мальчик, которому только что исполнилось семь лет, не мог выдержать длившегося месяцами голода и холода. Нияз таял как свеча.

Жить дальше нищенством было невозможно. И Сария, собрав последние силы, отправилась на шелкомотальный завод. Первое, что бросилось ей в глаза на дворе завода, был большой навес шириной в два-три метра, тянувшийся во всю длину двора.

Под навесом работало до сотни женщин, которые, сидя за небольшими деревянными станками, приводили их в движение.

В глубине двора, где навес кончался, группа других женщин, засучив рукава до локтя, возилась около больших чанов, из которых поднимался пар, распространяя вокруг неприятный запах. Женщину кипятили коконы и мотали шелк.

Самой дерзкой мечтой Сарий было попасть в число этих женщин, работать, как они, и зарабатывать себе и сыну кусок хлеба. Еле волоча ноги, она подошла к стоявшей у чана смуглой женщине.

– Скажи, сестрица, где хозяин?

Смуглая женщина повернула к ней мокрое от пара лицо и, тяжело дыша, сердито огрызнулась:

– Почем я знаю, в какой он преисподней!

Застыв на месте, Сария уже раскаивалась, что обратилась к этой женщине. Такой ответ показался ей дурным предзнаменованием.

Но одна из работниц, девушка с голубыми глазами и пышными каштановыми волосами, подняла голову.

– Почему огрызаешься, Фатьма? У тебя ведь не денег просят? Спрашивают о хозяине, ты и отвечай. – Потом она повернулась к Сарии: – Хозяин в конторе, вон в том конце двора.

Сария поблагодарила и собралась уходить, но не сделала и двух шагов, как та же голубоглазая девушка догнала ее.

– Ты что, работы ищешь? – участливо спросила она.

– Да, дочка! Только бы на хлеб ребенку заработать!

– Если хозяин откажет, – зашептала она на ухо Сарии, – так повидай Гоар-ханум. Она добрая, поможет. Работает в конторе у хозяина. Она высокого роста, стройная, с черными глазами. Сразу узнаешь.

Растроганная участием незнакомой девушки, Сария улыбнулась ей:

– Какое у тебя доброе сердце, дочка! А как тебя звать? Лицо девушки озарилось улыбкой, но она не успела ответить, как грубый мужской голос крикнул:

– Не болтайся, Фируза! Иди на работу!

Это был начальник цеха, и Фируза поспешила к своему чану.

Направляясь к конторе, Сария обернулась, чтобы еще раз взглянуть на добрую девушку, но та уже склонилась над горячим чаном.

Сария шагнула в контору. Это была продолговатая комната, разделенная шелковой занавеской надвое. В первой половине были полки, на которых лежали куски желтого и белого шелка. Посреди комнаты стоял длинный узкий стол, заменявший прилавок.

За прилавком с аршином в руке стоял мужчина с длинным носом и глазами навыкате. Перед ним лежал кусок желтого шелка. Отложив аршин, он помял в пальцах шелковую материю и сказал стоявшему против него господину:

– Чем плохой шелк? Вы только поглядите, какая прочность! Десять лет носи, не износишь! Клянусь прахом пророка, материал мне самому дороже обходится.

– Не могу дать больше! – решительно сказал покупатель и двинулся к выходу, но хозяин остановил его.

– Да куда вы бежите! Гоар-ханум, – обернулся он к занавеске, принеси-ка господину стаканчик чаю.

Из-за занавески показалась высокая красивая женщина. Взглянув на нее, Сария нашла в ней все приметы, названные Фирузой.

– Подай господину стаканчик чаю! – с некоторой робостью в голосе сказал хозяин.

Гоар-ханум молча, ленивой походкой ушла за занавески. Хозяин вынужден был уступить покупателю:

– Ладно, берите, пусть обрушится мой дом!

Он отобрал куски материи и отложил их в сторону. Покупатель дал ему задаток.

– Когда приду за покупкой, уплачу остальное, – сказал он и вышел из конторы.

Хозяин тяжело вздохнул и, устало присев, спросил Сарию, которая стояла в дверях:

– Тебе что, старая?

Сария не успела ответить, как шелковая занавеска раздвинулась и оттуда вышла с самоваром в руках Гоар-ханум. Она шла во двор, чтобы опорожнить самовар, но Сария под влиянием внезапно вспыхнувшей мысли протянула к ней руки.

– Дай, ханум, я его вытрушу и почищу!

Гоар-ханум отдала ей самовар и, гордо подбоченясь, стала, как настоящая барыня, следить за ее движениями. Сария проворно опорожнила самовар, вытряхнула уголья, почистила и подала Гоар-ханум.

– Ты умеешь стегать одеяла, тетушка? – спросила Гоар-ханум.

– В этом деле я мастерица, – похвалилась Сария. – Такие одеяла стегаю, что только ханам ими укрываться.

– А стряпать умеешь?

– Конечно, умею, госпожа!

Гоар-ханум мельком взглянула на хозяина и снова обернулась к Сарии:

– Завтра придешь, я дам тебе шерсть и материю. Сделаешь мне два одеяла. Если понравится, награжу щедро, а нет, прогоню прочь. Где живешь?

Сария коротко рассказала, что пришла сюда из деревни и пристанища не имеет.

Гоар-ханум сказала повелительно:

– Ладно! Возьми своего мальчика и пройди в тот угол двора. Там, рядом с баней, есть землянка. Будешь жить там. Сейчас выкупайся, приведи себя в порядок, а завтра примешься за работу.

Фридун с группой товарищей прохаживался по солнечном стороне университетского двора и прислушивался к разговорам студентов.

– Опасную игру затеяли фашисты, – говорил один из студентов. – Захватив Болгарию, они теперь двигаются дальше.

– Кажется, война меняет свое направление и идет к Востоку.

– Захват Балкан Гитлером создает серьезную угрозу для Советов.

– Знаете, братцы, с Советами тоже шутить опасно, сильная держава!

– Что сильная держава, это верно. Но следует учесть, что у них и идеология совсем иная.

О Советском Союзе студенты говорили сдержанно, как бы опасаясь друг друга, и умолкали, если к ним приближался кто-нибудь, не внушавший доверия.

Здесь, в студенческой среде, Фридун, как и всюду, замечал два лагеря. Симпатии студентов, вышедших из простого народа, преданных идее независимости и прогресса Ирана, были безраздельно на стороне Советов. И наоборот, студенты из богатых семей, из реакционных кругов Ирана рассматривали усиление СССР как несчастье для себя и всячески восхваляли Германию, Англию и Америку.

Обострение политического положения на Балканах и приближение военных операций непосредственно к Ирану придавали этим спорам особенно острый характер.

Фридун систематически передавал товарищам разговоры среди студентов. Товарищи подтверждали, что те же разговоры они слышат и в рабочей среде.

– Сейчас не время сидеть сложа руки, – сказал как-то Риза Гахрамани. Необходимо выпустить хоть листовку, если не можем выпустить брошюру.

И они решили назвать листовку – "Надежда народов и оплот мира".

Вечером того же дня после захода солнца Фридун сидел в своей новой квартире на южной окраине города и обдумывал содержание листовки. Внезапно к нему постучались. Это был Явер Азими, переодевшийся в штатский костюм. Не садясь, он второпях передал Фридуну предупреждение сертиба Селими:

– Положение тяжелое. Заключенных ожидает казнь.

Поняв, что спасти Керимхана, доктора Симоняна и арестованных с ними товарищей не удастся, Фридун после долгого молчания сказал тихо, но внятно, подчеркивая каждое слово:

– Наш долг – продолжать их дело. А если погибнем и мы, придут другие товарищи.

– Сертиб просил передать, что и ему грозит опасность. Он окружен агентами жандармерии.

– Передайте сертибу, чтобы не падал духом. Когда нужно будет, мы его поддержим, как только сможем.

На вопрос Фридуна о настроении в воинских частях Явер Азими ответил:

– Нет ни одной части, где бы не было немецкого офицера. На занятиях солдат готовят к борьбе с русскими.

– А солдаты как?

– Девяносто девять процентов из них – дети крестьян и рабочих. Они не поднимут оружия против русских. А наши товарищи по возможности разъясняют им, что русские – друзья трудового народа.

Фридун попросил его наладить систематическую работу среди близких солдатам младших офицеров. Затем он пошел проводить товарища до калитки.

После ухода Явера Азими Фридун решил включить в листовку специальное обращение к солдатам и младшему офицерскому составу иранской армии. Он чувствовал приближение решающих боев; созданному ими отряду предстояло скоро пройти первое испытание. В день этого испытания они, организаторы и вдохновители, поведут народ в решающее наступление на кровавую деспотию. Но успех этой армии будет зависеть от качества той работы, которую они ведут сейчас в подполье, от степени политической сознательности ее рядовых и командиров.

И накануне решающих боев Фридун готовился пока начать наступление с пером в руках.

Мысли его были ясны и четки.

Фридун уже написал первое слово: "Товарищи" – как вдруг со двора послышался многоголосый человеческий говор.

Отложив перо, Фридун встал. Через замочную скважину он увидел приближавшихся к его дверям двух жандармов и человека в штатском, освещающего дорогу карманным фонарем.

Он распахнул окно, выходившее на задний двор, чтобы выпрыгнуть, но увидел, что оттуда на него направлены ружейные дула.

– Вы привыкли убегать через окно! – влетев в комнату, крикнул жандармский офицер. – На этот раз опоздали!..

Когда Фридун со связанными за спину руками выходил из комнаты, он был внутренне готов противостоять любым испытаниям.

Об аресте Фридуна Ризе Гахрамани сообщила Ферида. В первую минуту он так растерялся, что даже не сразу понял, что сказала ему плачущая Ферида. Он молча стоял, застыв на месте. Но, вспомнив о том, что такая же участь может постигнуть и других товарищей, особенно Курд Ахмеда, Риза начал действовать. Он назначил срочное собрание товарищей в доме старика Саркиса, где скрывался Арам Симонян. Об этом он поручил Фериде немедленно сообщить Курд Ахмеду и Серхану.

Первым на собрание, которое происходило в погребе, пришел сам Риза. Он сообщил Араму об аресте Фридуна. Это известие ошеломило Арама.

– Мы должны спасти его любой ценой! – воскликнул он. – Завтра я переоденусь и выйду в город. Надо действовать! Так, отсиживаясь по подвалам, мы можем потерять поодиночке всех товарищей!

– Выкинь эти бредни из головы! – резко прервал его Риза Гахрамани. Если арестуют тебя, заключенным в тюрьме не станет легче. Нужна сугубая осторожность.

– А как же быть? – нетерпеливо спросил Арам. – Сидеть и спокойно смотреть, как вешают наших товарищей?!

– Что поделаешь, – тихо, но решительно сказал Риза Гахрамани. Выходит, что без жертв не обойдешься.

Когда собрались Курд Ахмед, Ферида и Серхан, Риза Гахрамани сразу приступил к делу:

– Мне кажется, что некоторые товарищи, до сих пор шедшие впереди и руководившие нами, должны хотя бы временно укрыться. Я имею в виду в первую очередь Курд Ахмеда. Предлагаю ему выехать из Тегерана.

– Предложение разумное! – первым высказался Серхан.

– Хорошо! – сказал Курд Ахмед с усилием. – Я попрошу у Хикмата Исфагани разрешения и поеду на север. Кстати там у нас есть кое-какие дела. Руководство нашей организацией в Тегеране будет осуществлять Риза Гахрамани. Помните одно: наступление деспотии и реакции ни в коем случае не должно ослаблять пашу борьбу.

– Наоборот, – возбужденно заговорила Ферида. – Я чувствую себя так, будто сейчас должна идти в открытый бой.

– Но пока что – терпение и выдержка! – заключил Курд Ахмед.

Прощаясь, товарищи расцеловались.

Все мысли Ризы Гахрамани были с Фридуном. Надо было что-то делать, срочно принять меры, хотя бы для того, чтобы задержать следствие по его делу. Иначе оно будет рассматриваться вместе с делом первой партии арестованных, на спасение которых от смертной казни не было надежды. Всякий, кого вздумали бы судить с ними, заранее обречен.

Риза побежал искать сертиба Селими.

Узнав, что Селими находится в доме Хикмата Исфагани, Гахрамани поспешил туда. Привратнику он сказал, что по неотложному делу должен видеть Шамсию-ханум.

Выслушав Гахрамани, Шамсия сильно взволновалась.

– Хорошо! – после некоторого раздумья сказала она. – Дело ранее арестованных находится у серхенга Сефаи. Это близкий приятель моего отца. Я поговорю с отцом, постараюсь уговорить его повлиять на серхенга. Наконец, я сама отправлюсь к серхенгу.

– Как по-вашему, ханум, стоит ли сказать об этом и Селими? – спросил Риза. – Удастся ему что-нибудь сделать?

– Что может сделать господин Селими? – с горечью возразила Шамсия. – Он сам еле носит голову на плечах.

– Но что же нам делать, ханум? – с тревогой спросил он. – Значит, надежда только на вас?

– Я сделаю все, что в моих силах! – ответила сердечно девушка.

– Я рассчитываю на вас, ханум.

Прощаясь с ней, Гахрамани задержался на секунду.

– У меня к вам просьба, – сказал он. – Не говорите пока о происшедшем Судабе-ханум.

Проводив Гахрамани, Шамсия тотчас же направилась к отцу, который полулежал на оттоманке и о чем-то напряженно думал. По выражению его лица девушка поняла, что отец чем-то расстроен.

– О чем ты так задумался, папа? – спросила она, обняв отца, и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

– Я думаю о том, дочь моя, как бы не упустить из рук ста тысяч туманов, – просто ответил Хикмат Исфагани.

Шамсия, обычно не выносившая разговоров о торговле и деньгах, притворилась заинтересованной.

– Какие сто тысяч, папочка?

Хикмату Исфагани было приятно, что в его дочери наконец-то проснулся интерес к таким прозаическим вещам. Он объяснил себе эту перемену тем, что дочь взрослеет.

– При поддержке мистера Томаса я закупил в английском торговом представительстве сто тонн сахара. Я его запрятал и начал закупать весь сахар, какой только был на рынке, рассчитывая на каждой тонне заработать по нескольку сот туманов. Как раз в это время выяснилось, что советское торговое представительство получило большую партию сахара. Если этот сахар будет выпущен на рынок, я погиб. Я потеряю не только сто тысяч туманов прибыли, но еще понесу большой убыток.