Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
– Ха-ха, хо-хо, фыс-фыс! – взмахивая кнутом, покрикивал извозчик то на лошадей, то на носильщиков, тащивших на спине громоздкую поклажу, то на аробщиков и дрогалей, что еле плелись за своими клячами или быками.
По дороге Фридун не без юмора рассказал Курд Ахмеду о своем первом квартирохозяине, который ежедневно по утрам ссорился и разводился с женой, а вечером снова мирился; о второй снятой им комнате, где молодые курильщики опиума звали его в свою компанию; наконец, о семье Серхана и даже о фарфоровой чаше матери Серхана с портретом Насреддин-шаха.
Услышав от Фридуна о братьях Сухейли, Курд Ахмед заметил:
– Скверные люди! Каждый вздох их пронизан ложью.
Фридун рассказал о двух счетных книгах, которые ему приходилось вести у своих хозяев, и попросил у Курд Ахмеда разъяснений.
– Это очень распространенный в торговом мире прием, – усмехнулся Курд Ахмед, дивясь неопытности Фридуна. – В официальной книге показывают уменьшенные доходы, чтобы избежать налогов. Надо будет подыскать вам более подходящее место, они вас могут запутать. Такие уж люди! Каждого своего служащего они стремятся сделать сообщником в незаконных сделках и махинациях... Откажетесь – вам житья не будет.
Фридун рассказал о встрече с сертибом Селими. Он передал Курд Ахмеду высказывания сертиба о населяющих Иран национальностях, о продажности представителей высшего света.
– Мне кажется, это честный и убежденный человек, – закончил Фридун свой рассказ.
– Знаю его! – сказал Курд Ахмед после некоторого раздумья. – Человек интересный. Безусловно честный, но несчастный: в силу низов не верит, а верхи ненавидят. Верит одному шаху, хотя тот очень подозрительно к нему относится. Врагов у сертиба много: хотя бы наш Хикмат Исфагани, да и большинство министров и придворных... Но наиболее опасный и сильный враг его – серхенг Сефаи, который, подкапывается под него терпеливо, медленно, но основательно.
– У них личная вражда?
– И личная и общественная. Сертиб человек честный, а серхенг лгун и лицемер. Сертиб любит свой народ, а серхенг готов ради карьеры поступиться чем угодно. К этому надо добавить, что оба любят дочь Хикмата Исфагани. Но Шамсия-ханум все свои надежды связывает с наследным принцем Шахпуром и одинаково равнодушна к ним обоим. Серхенг Сефаи не верит в серьезность намерений Шахпура и поэтому наиболее опасного соперника видит в сертибе Селими. Он не сомневается, что покинутая Шахпуром Шамсия-ханум из них двоих предпочтет сертиба.
Тем временем фаэтон остановился в переулке за проспектом Стамбули.
Курд Ахмед отпустил извозчика, пересек вместе с Фридуном небольшой, коридор и позвонил.
Дверь им открыла немолодая женщина, хозяйка квартиры. Курд Ахмед представил ей Фридуна.
– Будет вам сыном. А вы, я уверен, будете ему матерью!..
– Добро пожаловать! Готова к услугам!
Спустившийся со второго этажа среднего роста молодой мужчина с мускулатурой, выдававшей в нем человека тяжелого физического труда, прервал их разговор.
– Здравствуйте, сударь мой! Приятно видеть вас! – громко приветствовал он Курд Ахмеда.
Курд Ахмед пожал ему руку и обернулся к Фридуну.
– Знакомьтесь! Это Риза Гахрамани, железнодорожник. Будете жить вместе.
– Очень рад, – проговорил Фридун, протягивая руку. Гахрамани крепко сжал руку Фридуна в своей большой ладони.
– Добро пожаловать, дорогой друг! Прошу входить!
Они поднялись по лестнице и вошли в продолговатую комнату, которая всеми тремя окнами выходила на улицу. У крайних окон стояло по кровати, которые были накрыты красными клетчатыми покрывалами. Посреди комнаты стоял обеденный, а в углу письменный стол. На полу перед кроватями лежали небольшие коврики. Остальная часть земляного пола была обнажена, что придавало комнате убогий вид.
– Вот ваша постель! – сказал Гахрамани, указав Фридуну на одну из кроватей. – Чем богаты!.. – улыбнулся он.
Фридун обратил внимание на вдумчивые и добрые глаза своего соседа, глядевшие просто и открыто. Раз у человека такие глаза, с ним можно будет быстро сдружиться.
Когда Фридун сообщил, что он переезжает на другую квартиру, семья Серхана сильно огорчилась. Особенно была удручена этим Ферида. Она молчала, но в ее глазах светился упрек.
– Да вы не огорчайтесь! – проговорил Фридун, заметив, какое тягостное впечатление произвела его неожиданная новость. – Я до могилы не забуду вас. И где бы ни жил, буду всегда наведываться к вам.
Первой прервала молчание Ферида.
– Возьми хоть его новый адрес, – обратилась она к Серхану. – Иногда будешь навещать.
– Я буду жить в переулке за проспектом Стамбули с одним товарищем по имени Риза Гахрамани. Он тоже работает на железной дороге. Может быть, ты его знаешь, Серхан?
– Да что ты?! – радостно воскликнул Серхан. – Как не знать? Это ремонтный мастер. Несколько раз ремонтировал и мой паровоз. Замечательный парень!.. Откровенно говоря, если б не к нему, не отпустил бы тебя.
Когда Фридун, попрощавшись, собрался уходить, Ферида поднесла ему подарок.
– Первая пара – тебе, братец Фридун, – сказала она, протягивая только что связанную пару носков. – Носи на здоровье.
А мать Серхана, взяв из ниши фарфоровую чашу с портретом Насреддин-шаха, зачерпнула ею из ведра воды и, по обычаю, плеснула вслед Фридуну:
– Счастливого пути, сынок!
Курд Ахмед подробно разъяснил Фридуну, каким образом небольшая кучка коммерсантов, сговорившись с иностранными торговыми представительствами, вызвала экономический кризис по всей стране.
– Молчать нельзя! – сказал Курд Ахмед, ярко обрисовав перед Фридуном картину созданного кризисом всенародного бедствия. – Необходимо открыть народу глаза на истинное положение вещей. Надо выпустить листовку.
Это предложение обрадовало Фридуна, как первый шаг на пути к практической деятельности.
– А есть где напечатать?
– Нет! Пока не установим связи с какой-либо типографией, придется размножить листовку от руки...
Текст листовки Фридун составил за один вечер и прочитал Ризе Гахрамани. В листовке четко и ясно говорилось о непримиримой борьбе между угнетателями и угнетенными, о том, что трудовой народ добьется свободной и радостной жизни только тогда, когда свергнет власть угнетателей и грабителей. Затем они оба отправились к Курд Ахмеду. Курд Ахмед несколько раз с большим вниманием прочитал листовку. Четко выраженная в ней мысль о разделении общества на два непримиримо враждебных лагеря удовлетворила его, однако текст в целом, по его мнению, был составлен слишком отвлечённо и не касался жгучих практических вопросов действительности.
– Надо затронуть более животрепещущие темы, надо правильные мысли подкрепить близкими и понятными каждому читателю примерами. Далее, надо подчеркнуть, что угнетатели являются врагами не только неимущих слоев населения, но и всей нации, всей страны, всего государства в целом, так как они бессовестным образом предают национальные интересы. Замечания Курд Ахмеда были единодушно одобрены. Фридун и его товарищ уже собрались уходить, чтобы скорее сесть за переделку листовки, когда Курд Ахмеду сообщили, что пришел сертиб Селими.
– Простите! – после минутного колебания сказал он и, поручив своей хозяйке приготовить чай, вышел во двор навстречу гостю.
Фридун и Риза Гахрамани почтительно поднялись, и Курд Ахмед представил их Селими.
– Это мой друг из Азербайджана, учитель, – сказал он, указывая на Фридуна. – Приехал в Тегеран поступать в университет. А это, – продолжал он, повернувшись к Ризе Гахрамани, – мастер, работает на железной дороге, отлично знает паровозы.
– Это похвально, что вы приехали сюда учиться, – сказал сертиб Селими, обращаясь к Фридуну. – Путь к спасению каждой нации, да и не только нации, но и всего человечества, пролегает через стены университета. Если в этом деле у вас встретятся какие-нибудь затруднения, прошу без стеснений обращаться ко мне.
Фридун поблагодарил.
– Господин сертиб – просвещенный человек, – вставил Курд Ахмед. – Он помог многим учащимся университета.
– Я имел случай лично убедиться в благородстве помыслов господина сертиба, – сказал Фридун.
– Где это? – заинтересовался сертиб.
Фридун напомнил ему ночь в чайной и добавил, что он находился среди спавших там крестьян.
– Как азербайджанец, я считаю долгом принести вам свою признательность за сердечный отзыв о моей родине.
– А вы знаете, чем кончилось дело Гамида Гамиди? – спросил сертиб Селими, решив, что Фридун слышал весь разговор в чайной, и, встретив его вопросительный взгляд, сообщил: – Дан приказ об аресте большой группы людей... По всему видно, что Гамида Гамиди ожидает тяжелая участь.
– Может быть, на этот раз восторжествует справедливость? – спросил Фридун.
На губах сертиба Селими появилась горькая усмешка.
– Справедливость? Ха! Пока существуют все эти продажные серхенги, министры и придворные, справедливость живет лишь в мечтах... На каком же факультете вы собираетесь учиться?
– На юридическом.
– А что вы преподавали в школе?
– Мои предметы – история и литература.
Сертиб задумался, стараясь что-то вспомнить, потом повернулся к Курд Ахмеду.
– Вероятно, вас удивило мое посещение?
– Я всегда рад вас видеть. Двери наши открыты.
– Я хотел с вами кое о чем поговорить.
Не желая мешать их беседе, Фридун и Гахрамани поднялись. Сертиб также встал. Пожимая руку Фридуну, он спросил как бы вскользь:
– Не взяли бы вы на себя труд подготовить одну особу по литературе? Ведь вам, чтобы учиться, вероятно, нужна будет какая-то поддержка?
– Это было бы очень кстати, господин сертиб! – не дав Фридуну ответить, вмешался в разговор Курд Ахмед. – Мой друг как раз ищет подходящую работу.
– В таком случае прошу вас дня через два зайти ко мне.
– Слушаюсь! – ответил Фридун и вышел с Ризой Гахрамани.
После их ухода Курд Ахмед принес два стакана крепкого, душистого чаю.
– Вы знаете, – приступил к беседе сертиб Селими, помешивая ложечкой в стакане, – я ухожу из министерства. Недавно министр вызывал меня, и из его слов я понял, что надо подавать в отставку. В сущности я рад этому. А к вам привело меня другое дело.
В соответствии с этикетом Курд Ахмед приподнялся и снова сел.
– Извольте, я к вашим услугам, – сказал он почтительно.
– Я хочу подать докладную записку его величеству. Страна идет к гибели. Положение в Азербайджане и Курдистане, состояние рынка вы знаете не хуже меня. Я пришел к вам, чтобы с вашей помощью выяснить то, что мне еще не известно, – сказал сертиб Селими.
Выслушав сертиба, Курд Ахмед, не выражая собственного мнения, дал ему исчерпывающие сведения по интересовавшим его вопросам.
– Очень вам благодарен. Я отдохнул у вас душой, – сказал сертиб, уходя, и крепко пожал руку молодому человеку.
Фридун и Риза Гахрамани без устали размножали окончательно отредактированную листовку. Фридун, которому казалось, будто он пишет новый кодекс жизни и морали общества, каждую букву выводил с особенным старанием. Усердно работал и Риза Гахрамани.
Когда они сделали по тридцати копий, каждый из них уже знал текст листовки наизусть.
К трем часам ночи сто экземпляров листовки были готовы, и они наконец разогнули спины. Налили из термоса по стакану горячего крепкого чаю. Эта добровольная работа не только не утомила их, но, наоборот, вызвала особый прилив сил; ни тому, ни другому не хотелось спать.
Они разговорились.
Фридун рассказал о деревне, о семье дяди Мусы, о Гюльназ.
– Если б ты знал, какая это красавица, какая сердечная девушка! вздохнул он. – Но как они тяжело живут! Разве это можно назвать жизнью?
– Ничего, мой друг, не падай духом, – стал утешать его Гахрамани. – И они дождутся светлых дней. Все изменится.
– Ну, теперь расскажи о себе, – попросил его Фридун, – как у тебя в Мазандеране?
– Жизнь наша повсюду одинаково тяжела, – начал Риза Гахрамани.
Из своих двадцати шести лет двадцать он провел на работе. Ему было всего шесть лет, когда отец, мелкий торговец в Мазандеране, привел его в свою лавчонку. С этого времени он вместе с отцом каждый день отправлялся чуть свет на работу и с ним же к вечеру возвращался домой.
В лавке отец то и дело давал ему всяческие поручения: "Риза, сынок, сбегай к Мешади-Абасу, скажи, чтобы принес стакан чаю для покупателя!..", "Сынок, ну-ка, разменяй быстренько эти десять туманов!..", "Не стой зря, наполни мешок господина углем!.."
В лавочке всегда было достаточно работы для маленького Ризы, поэтому по возвращении домой он быстро проглатывал поданный матерью ужин и валился в постель. Не успевала голова его коснуться подушки, как он сразу засыпал. Часто и во сне слышались ему приказания отца, казалось, что он бегает по его поручениям.
Несмотря на это, он чувствовал себя счастливым в своей семье. У них была своя лавка, был обеспеченный кусок хлеба. Но неумолимый закон рынка быстро развеял по ветру их маленькое счастье.
В погоне за большим барышом отец Ризы поддался на уговоры одного торговца и впутался в рискованную сделку. В два месяца он разорился и вынужден был закрыть лавку. Чтобы поправить дела, отец решился распродать домашние вещи. Но снова стать на ноги ему так и не удалось. Тогда после долгих уговоров и просьб он определил сына учеником к кузнецу.
В кузнице Риза целый день раздувал мехи либо стучал молотом, получая за это два крана в день.
Сломленный банкротством и дальнейшими неудачами, отец слег.
– Все терпи, сын мой, но научись ремеслу. Без ремесла не проживешь в этой стране, – неустанно повторял он сыну.
Мальчику не было полных двенадцати лет, когда отец скончался, оставив семье в наследство лишь рваный коврик да изодранную постель.
Видя, что мальчик старается, мастер увеличил его жалованье, стал платить три крана в день. Денег этих хватало семье лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Но они и за это благодарила небо, потому что тысячи таких, как они, влачили еще более жалкое существование, будучи не в состоянии заработать не только три крана, но и три шая. Безработица, страшная безработица свирепствовала повсюду.
Страх остаться без дела заставлял Ризу не только выполнять обязанности подмастерья, но и всячески прислуживать мастеру, не гнушаясь никакой работой. Помня завет отца, он старательно перенимал от кузнеца его искусство и стал подлинным мастером своего дела. Теперь он получал уже пять кранов в день.
Когда ему стукнуло восемнадцать лет, мастер подозвал его и сказал:
– Вот что, сын мой! Ты мужчина, и рука у тебя крепкая. Открой свою кузницу или поступи на работу в другую мастерскую. Совесть не позволяет мне продолжать платить тебе пять кранов, а на большее у меня средств не хватает. А я найду себе какого-нибудь мальчика. И он получит кусок хлеба, и у меня работа не станет. Я посвящал тебя в ремесло, не жалея сил. Скажешь спасибо хорошо, – не скажешь – и то ладно. В обоих случаях пусть благословит аллах память твоего покойного родителя!..
Риза поблагодарил кузнеца:
– Спасибо, мастер. Ты был мне как отец, и ничего плохого я от тебя не видел. До смерти не забуду твоего добра...
Целый месяц метался Риза в поисках работы и наконец, затратив на взятки скопленные матерью в течение долгих лет двадцать туманов, сумел поступить чернорабочим в депо мазандеранской железнодорожной станции.
Здесь он работал без устали день и ночь и благодаря отличному знанию дела был вскоре назначен помощником мастера по ремонту. Он прослыл прекрасным работником. Все, кому приходилось работать с ним, были им довольны. Общительный, трудолюбивый, скромный, он вызывал в тех, кто его знал, любовь и уважение.
Положение Ризы уже достаточно упрочилось, но он остался совсем один мать умерла от язвы желудка. Тяжело было возвращаться после работы в пустую, холодную комнату, и он стал задерживаться в депо, работая по шестнадцать восемнадцать часов в сутки, до полного изнеможения.
Однажды Ризу вызвали к начальнику станции.
Начальник представил его высокому грузному господину в очках и сказал Ризе:
– Господин прибыл из Тегерана. Услышав, что ты слывешь у нас хорошим мастером, он решил перевести тебя в тегеранское депо. Что ты скажешь на это?
Предложение показалось Ризе заманчивым.
– Воля ваша! – ответил он начальнику.
Довольные таким ответом, начальник и тегеранец переглянулись.
Спустя месяц Риза Гахрамани работал уже ремонтным мастером в паровозном депо станции Тегеран.
Вначале он боялся, что ему будет трудно жить в незнакомом городе и он не вынесет одиночества в чужой ему среде. Но, войдя в работу, освоившись с большим городом, он обзавелся новыми друзьями, а вскоре через них познакомился и с Курд Ахмедом.
Жизнь Ризы Гахрамани напомнила Фридуну его собственную. Казалось, их оторвала от родной почвы одна и та же буря, закрутил один и тот же вихрь.
Фридуну опять вспомнилась книга Горького "Мать". Повсюду у рабочих одна и та же жизнь. Какая непреложная истина!
– Риза, – заговорил Фридун, – всех нас гнетет и губит один и тот же неумолимый закон. У нас у всех, и у индийских бедняков, и у китайских кули, и у парижских рабочих, одинаковая жизнь, и один у нас враг.
– Как подумаешь, сразу поймешь эту истину. А с виду кажется, каждый живет по-разному, – в Индии иначе, чем у нас, у нас не так, как во Франции. А заглянешь в корень, сразу видишь, что нашему брату рабочему везде одинаково трудно, всюду отравляют жизнь одной и той же отравой, – согласился Риза.
– Поэтому-то нам и надо объединиться, не обращая внимания ни на национальность, ни на вероисповедание. Чем нравится мне сертиб? Тем, что для него и перс, и азербайджанец, и курд совершенно одинаковы, как бы братья. Так же высоко ценю я и твое отношение к национальностям. Наш друг Курд Ахмед курд, ты – перс, теперь присоединился к вам азербайджанец. Разве мы не родные братья?
– А вот погоди, – прервал его Риза Гахрамани, – я познакомлю тебя с армянином Симоняном. Что тогда скажешь?
– О, тогда у нас будет полный интернационал! – улыбнулся Фридун и, схватив Ризу Гахрамани, слегка покружил по комнате.
Фридун в раздумье остановился на углу проспектов Лалезар и Стамбули. Куда идти – домой или к Серхану: узнать у Фериды, удалось ли ей распространить порученные ей листовки? А может, направиться к сертибу Селими, который приглашал его к себе? Помощь сертиба особенно нужна сейчас, когда дальнейшая работа у братьев Сухейли становится невозможной. Да, надо поскорее уходить от них. А в подыскании новой службы сертиб мог быть очень полезен. Кроме того, Фридун рассчитывал, что сертиб окажет ему содействие и при поступлении в университет.
Эти соображения перевесили, и Фридун, кликнув извозчика, поехал к сертибу. Тяжелые ворота со знаком льва и солнца открыл ему старый садовник и, впустив во двор, пошел доложить господину.
Двор-сад сертиба с высокими чинарами занимал обширную площадь. В середине сада вокруг четырехугольного бассейна был разбит небольшой цветник. Мощеная дорожка от ворот до небольшого кирпичного двухэтажного дома проходила в нише из зелени, сплошь увитой виноградными лозами. Тяжелые гроздья созревшего винограда висели над головой Фридуна.
Сертиб вышел ему навстречу.
– Пожалуйте, пожалуйте, господин Фридун! – радушно приветствовал его хозяин.
Они тепло поздоровались. Сертиб был в прекрасном настроении.
– Вы слышали о листовках? – шепотом спросил он. – Наши господа думали, что народ нечто вроде стада баранов. А вот нашлись герои!
Так услышал Фридун первую весть о результатах своего труда, и от захлестнувшей его радости едва не бросился в объятия сертиба. "Сертиб, это сделали мы!" – хотелось ему крикнуть. Но он спросил, как бы ничего не понимая:
– Какие листовки?
Сертиб не успел ответить, как послышался мелодичный женский голос:
– Вы нас совсем забыли, сертиб!
Фридун обернулся. К. ним приближались две женщины и трое мужчин. Сертиб представил Фридуна пожилому мужчине и молодой девушке.
– Уважаемый Билури! – обратился сертиб к пожилому господину. – Прошу познакомиться с моим новым другом господином Фридуном. Приехал поступать в университет, на ваш факультет.
Хафиз Билури окинул Фридуна довольным взглядом.
– Прекрасно, прекрасно! – похвалил он. – Я всегда говорил, что спасение нации только в просвещении...
– Надеюсь, вы окажете ему содействие в поступлении, – сказал сертиб Селими.
– Насчет университета не беспокойтесь, я вам в этом помогу. Заходите ко мне... А пока будем продолжать беседу. Прошу... вот Шамсия-ханум...
Фридун внимательно оглядел девушку. Ее почти детское лицо было свежо, во взгляде отражались простота и естественность. Легкое платье красиво облегало ее тонкую фигуру. Руки девушки были в ажурных перчатках того же цвета, что и платье. Рядом со статной фигурой сертиба она казалась хрупкой и изящной куколкой.
– Прошу познакомиться... – отрекомендовал ей сертиб Фридуна.
Шамсия с очаровательной улыбкой протянула ему руку. Фридун взял эту изящную руку в перчатке и неожиданно в ту же секунду вспомнил Гюльназ и Фериду. Какая пропасть отделяла их от этой надушенной аристократки! Фридуну не приходилось еще касаться такой нежной, мягкой ручки. Он вздрогнул и тут же выпустил ее. Точно почувствовав это, девушка снова улыбнулась, и взгляд ее с любопытством остановился на Фридуне.
– А чем вы занимаетесь, сударь? – спросила она.
– Господин Фридун – педагог, – поспешил ответить за него сертиб Селими. – Прекрасно знает историю персидской литературы. Это о нем я говорил, как о новом вашем учителе.
Улыбаясь, Шамсия спросила:
– А господин Фридун согласен?
– Мне кажется, да... не так ли, господин Фридун?
Фридун ответил двустишием:
Если б голову за друга ты не мог сложить в бою,
На плечах считай ненужным грузом голову свою...
– О, как хорошо сказано, сударь! – воскликнула Шамсия– ханум. – Итак, завтра буду ждать вас у себя днем от десяти до двенадцати. Помогите мне за год пройти курс средней школы, – И, быстро записав на листке свой адрес, она вручила его Фридуну.
Когда Фридун пришел к Серхану, мать сидела в большой светлой комнате на полу и пряла, а Ферида тут же вязала жакет. При виде дорогого гостя обе женщины бросили работу и поднялись ему навстречу.
Ферида побежала ставить самовар, а мать, открыв большой, обитый железом сундук, вытащила ситцевый мешочек с сахаром. Наполнив сахарницу, она положила мешочек обратно и заперла сундук на замок.
– Какой ты стала скупой, мама! – пошутил Фридун.
– Что поделаешь, сынок? Говорят, сахару не будет, приближается война. Вот я набрала немного про черный день и для таких дорогих гостей, как ты.
В это время в комнату вернулась Ферида и на вопрос Фридуна о листовках принялась с увлечением рассказывать:
– Я спрятала листовки за пазуху и вышла на базар. В аптекарском магазине купила золотник имбиря и одну листовку оставила на прилавке. Другую листовку подбросила в галантерейной лавке, где приценивалась к чулкам. А хорошие были чулки! Еще одну листовку оставила в мануфактурном магазине. А одну ухитрилась даже прилепить к дверям какого-то дома. На обратном пути смотрю: собралось около нее человек двадцать, толкаются, читают. "Читайте, читайте, авось найдете истинный путь!" – подумала я про себя. А что, братец Фридун, скажи, скоро от этого исправятся порядки? – спросила она наивно.
– Нет, Ферида! – улыбнулся Фридун. – Мир так испоганен, что одним этим его не переделаешь. Но все же листовки объяснят людям, что необходимо делать, чтобы исправить мир.
– Значит, путь еще длинен, – вставила мать. – Не скоро доберемся до светлых дней.
– Не спеши, мать! Как бы ни был долог путь, люди прошли уже большую его часть.
– Я не тороплюсь, сынок... И не о себе думаю. Одной ногой я уже в могиле. Моя забота о невестке, о сыне, о голых и босых детях. Хочется, чтобы скорее наступил этот день и избавил их от мучений.
Распространенные по городу листовки пробуждали надежду в сердцах, вносили радость в дома бедняков, высвечивая их жизнь, пусть на мгновение, лучами правды. В ожидании каких-то событий, которые должны в корне изменить жизнь, люди как-то насторожились. Такой результат первого же шага своей деятельности воодушевил Фридуна на дальнейшую бесстрашную борьбу.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Два часа Фридун отдавал теперь ежедневно занятиям с Шамсией. Он занимался с ней персидской литературой и всеобщей историей.
Девушка принимала его в своем городском особняке, в гостиной. Ей нравилось слушать вдохновенное чтение поэм Фирдоуси, газелей Хафиза, нравилась горячность, с которой разбирал Фридун поэтические произведения. Нередко она просила его:
– Прочтите еще одну газель!
В конце концов они стали друзьями. Девушка привязалась к нему настолько, что стала делиться с ним, как с верным товарищем, всеми радостями и горестями своей жизни.
Однажды, в свободный от работы день, Фридун вышел на Лалезар погулять. В этот час улица бывала полна народу. Еще издали заметил он Шамсию.
– Здравствуйте, ханум!
Она медленным шагом пошла рядом с Фридуном. Подчиняясь принятому в аристократических кругах и при дворе этикету, Шамсия старалась придать своим жестам и голосу изысканность. Эта манера неестественной утонченности создавала пропасть не только между аристократическим кругом и низшими слоями населения, но и между отдельными слоями того же светского общества.
Но даже сквозь эти светские манеры у девушки прорывалось обаяние юности и непосредственности характера.
Однако не это влекло к ней Фридуна.
Разумеется, для Шамсии, выросшей в семье такого видного аристократа и богача, как Хикмат Исфагани, не могло быть в Тегеране закрытых дверей. Ей был открыт доступ во все дома везиров, в министерства и даже во дворец.
Но необыкновенная простота отличала ее от девушек ее круга и давала ей возможность сохранять дружеские отношения со школьными подругами, стоявшими гораздо ниже ее по общественной лестнице.
Она ясно чувствовала и высоко ставила чистоту помыслов и естественную простоту людей из так называемых "низших" слоев общества. И особенно ценила она в этих людях искренность в отношениях к женщине. Всего этого она не встречала в своем кругу.
Качества эти она заметила в характере Фридуна еще в первый день встречи, и поэтому все больше ценила его общество.
– Как ваша семья? Были ли во дворце? Как там смотрят на войну? спросил девушку Фридун.
– Благодарю вас! В семье все благополучно. Путь во дворец пока не закрыт перед нами. Вопрос о войне сложнее. Каждый рассматривает его по-своему. Его величество ограничился одним твердым приказанием: убрать всех, кто возбуждает подозрение... Берегитесь, господин Фридун! Неосторожно сказанное слово может повлечь за собой ужасные последствия.
– Что вы, ханум!.. Мы принадлежим к числу самых верных подданных его величества. Мы желаем его величеству всяческого добра, иных пожеланий у нас нет. Как себя чувствует Шахпур? Встречаетесь ли вы с ним?
– Не бывает дня, чтобы принц не приезжал в наш сад Шимран. Но завтра у меня там большой прием. Не хотите ли присутствовать?
Задав этот вопрос, Шамсия задумалась, ее детское лицо стало серьезным.
– Так вот, завтра в шесть часов вечера я пошлю за вами машину. Дайте ваш адрес, но заранее условимся об одном. Я не смогу представить вас под вашим именем. Надо скрыть, во-первых, ваше крестьянское происхождение, во-вторых, то, что вы азербайджанец. Это может поставить вас в неловкое положение. Я дам вам новое имя – Джамшид Исфагани, мой двоюродный брат из Исфагана.
– А вдруг там будет господин Хикмат Исфагани? Вы поставите в затруднительное положение и себя и меня.
– Не беспокойтесь. Завтра с шести часов вечера отец будет занят по очереди в английском, американском и германском посольствах. В одном из них банкет, в другом коммерция, а в третьем еще что-то...
– Нет, ханум, – после минутного раздумья ответил Фридун. – Я не хочу появляться под чужим именем. К тому же я не привык к такому обществу.
– Ну что ж, оставайтесь самим собой. Я представлю вас как студента. Идет?
– Согласен.
– И прекрасно. Я представлю вас избранному женскому обществу столицы. Только боюсь, эти звезды настолько вас ослепят, что вы перестанете видеть меня.
– У нас есть мудрая пословица: все хорошо, что ново, а друг – когда стар...
– Итак, буду ждать! – сказала девушка и попрощалась. После того как она ушла, Фридун задумался над ее словами.
Они прозвучали как предостережение: "Берегитесь, господин Фридун!"
"Какой тайный смысл кроется в этих словах? – думал он и, вспомнив выражение ее лица, тут же отверг свои подозрения: – Нет, скорее всего это просто случайно вырвавшиеся слова!"
После захода солнца Фридун вышел из дому и направился к Араму Симоняну, который жил в двухэтажном доме на улице Лалезар.
В подъезде у нижней лестничной клетки помещался небольшой магазинчик, где продавались всевозможные вещи – от дорогих мехов до хрустальной посуды, золотых и серебряных изделий. Мимо этого магазинчика поднималась наверх неширокая лестница, которая приводила к квартире доктора Симона Симоняна, о чем гласила небольшая металлическая дощечка на двери.
Направо было помещение самого врача, состоящее из трех комнат. Первая, большая, продолговатая комната, служила доктору приемной и гостиной. Стены ее были увешаны древними иранскими миниатюрами. Во второй комнате помещался кабинет, третья служила спальней. На одной стене этой комнаты висел большой тебризский ковер с изображением четырех времен года; каждому времени соответствовало двустишие на кайме.
Левая дверь из передней вела в половину сына доктора – Арама Симоняна, состоявшую из двух комнат. В первой из них стоял письменный стол, несколько книжных шкафов, плетеные стулья и небольшой столик, на котором стоял радиоприемник. В этой комнате с выходящими на черный ход окнами Арам принимал своих друзей. Во второй была его спальня.
С этой семьей Фридуна познакомил Курд Ахмед. Здесь Фридун встретился с несколькими рабочими, собиравшимися у Симоняна для беседы.
Симон Симонян при царизме вынужден был эмигрировать из России в Тебриз, откуда переехал затем в Тегеран. Прекрасный, знающий врач, он вскоре завоевал здесь признание и всеобщие симпатии. Держал он себя свободно и независимо и пользовался глубоким уважением не только армянской интеллигенции и купечества, но и азербайджанцев и персов.
Арам учился на последнем курсе Тегеранского университета. Это был способный, энергичный молодой человек. Кроме персидского, азербайджанского и своего родного – армянского языка, он свободно владел английским и французским. Азербайджанский язык он изучил в повседневном общении с людьми, армянским языком занимался специально и даже читал древнеармянскую литературу.
С течением времени квартира Симоняна превратилась в постоянное место встреч Курд Ахмеда и Фридуна. К врачу приходили ежедневно десятки людей различных национальностей, профессий, классов. Все это создавало наиболее благоприятные условия для их встреч именно здесь.
