Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
Гюльназ стала искать глазами мужа и наконец нашла его: Эрбаб сидел в другом конце стола, рядом с какой-то черноглазой молодой дамой, и ласково шептал ей что-то на ухо.
Вдруг Гюльназ услышала знакомый голос, и по ее телу прошла дрожь.
– Ханум и господа! – говорил этот голос. – Поднимите бокалы, выпьем за здоровье Гюльназ-ханум.
Это был помещичий приказчик Мамед.
– Пейте, господа! – говорил он. – За такую ханум можно выпить отраву, и та покажется сладкой. Это не простая, не обыкновенная девушка, а горная голубка, степной цветок. К тому же это цветок, выросший на азербайджанской равнине. Пейте же за ее здоровье!
Дама, сидевшая рядом с Гюльназ, протянула ей полный бокал.
– Я не умею, сестрица, – сказала смущенная девушка. Раздался общий хохот.
Затем началась безудержная попойка. Перед глазами Гюльназ развертывались глубоко оскорблявшие ее бесстыдные сцены. Не выдержав, Гюльназ встала и подошла к мужу.
– Я хочу домой, Эрбаб... От шума у меня болит голова, – едва выговорила она.
Уже пьяный, Эрбаб взял ее под руку и вывел из салона.
– Пойдем, мой ангел, пойдем, – ласково повторял он. Он ввел Гюльназ в небольшую комнату.
– Ты полежи здесь немного, отдохни, а я сейчас вернусь, – сказал он и вышел.
Гюльназ услышала голоса за дверью. Говорили Эрбаб и Мамед.
Томимая тягостным предчувствием, Гюльназ бросилась было из комнаты, но, столкнувшись в дверях с приказчиком, попятилась назад.
– Дай мне дорогу! Дай дорогу! – вскричала она вне себя.
– Отсюда нет дороги, – усмехнувшись, сказал приказчик. – Да и куда ты пойдешь, ханум? Брось дурачиться!
– Прочь, подлец! Не смей подходить ко мне!.. Я пойду к матери!..
– Не трудись, ханум! Твоя мать снова на улицах Тегерана. Тебе все равно ее не найти. Теперь этот дом – твой единственный приют. Если ты отвергнешь меня, придут другие. Не отталкивай же меня, Гюльназ! – И Мамед жадно схватил ее за руку.
– Бесчестный подлец! Я умру, но не подпущу тебя! – вскричала Гюльназ и выбежала в коридор.
Там она столкнулась лицом к лицу с пьяным Эрбабом.
– Куда ты привел меня? Уйдем отсюда сейчас же!
– Увы, нам некуда идти отсюда, – с пьяным смехом ответил тот.
– Как некуда идти? – с удивлением спросила Гюльназ, все еще ничего не понимая. – А наш дом? Моя мать...
– Ха-ха-ха... Наш дом! Какой наш дом? С этого дня мне и ночевать негде. А твоя мать... – Увидев показавшуюся в дверях салона Гамарбану, Эрбаб подтолкнул к ней Гюльназ. – Вот кто отныне твоя мать... – сказал он, и, пошатываясь, вышел.
Гюльназ стояла лицом к лицу к Гамарбану.
– Что все это значит, ханум? – проговорила она сурово.
Но вместо ответа Гамарбану схватила Гюльназ за волосы и поволокла к Мамеду.
– Ах ты, дура этакая, – начала причитать она. – За месяц я на тебя пятьсот туманов истратила! Я из тебя выжму эти деньги! Какого тебе еще мужчину нужно? Иди к нему, подлая!..
– Если даже на куски изрежешь, не пойду по твоей дорожке. – И Гюльназ вдруг вырвалась из цепких рук Гамарбану и, схватив ее за горло, изо всех сил ударила об стену.
У Гамарбану помутилось в голове, и одно мгновение она стояла, держась за стену. Придя в себя, она бросилась к растворенному окну, выходившему во двор, и крикнула:
– Эй, Вели! Скорее сюда! Возьми эту неблагодарную тварь, стащи во двор! – Потом она повернулась к Гюльназ и завизжала:
– С утра до ночи заставлю тебя горб гнуть, стирать белье девкам, убирать комнаты, чистить картошку. Чтобы оправдать мои пятьсот туманов, тебе придется пятьдесят лет работать на меня!
Фонари на улицах, разрывая спустившуюся на город тьму, как бы открывали неширокие проходы моросившему мелкому дождю. Все вокруг тонуло в необычном для южного города тумане.
Холодные дождевые капли падали на голову Сарии, а она, обняв колени, все так же неподвижно сидела на тротуаре... Хотелось кричать, вопить, изойти слезами, но не было голоса, не было слез. Отчаянье овладело всем ее существом. Она уже была не в силах сопротивляться и теперь старалась уверить себя, что все случившееся – от бога и что идти против его воли невозможно.
Аяз и Нияз молча жались к матери. Они промокли до нитки, но терпели без жалоб.
Наконец, стуча зубами от холода, Нияз невольно взял мать за руку.
– Холодно, мама. Пойдем!..
Сария накинула на мальчиков одеяло, истрепавшееся за долгие дни скитаний.
– Подождите, детки! Нас найдет Гюльназ, тогда и пойдем!.. По простоте своей она все еще до конца не понимала всей глубины своего несчастья. Она надеялась, что Гюльназ вернется и они спасутся бегством из этого страшного города.
Так она просидела до глубокой ночи, пока не прекратилось движение пешеходов по улице. Ей захотелось рассказать хоть кому-нибудь о своем горе. Быть может, найдется добрый человек, поможет чем-либо, посоветует.
Вдали показались двое прохожих.
– Братцы, выслушайте, помогите! – жалобно простонала она, когда те поравнялись с ней. – Укажите, кому я могу все рассказать, пожаловаться.
Поняв по тону, что женщина просит не денег, прохожие остановились и выслушали ее, но до смысла ее речи не добрались.
– Мы плохо понимаем по-азербайджански, – сказал один из них.
Видя, что эти люди хотят уйти, Сария снова преградила им дорогу и еще раз, быстро-быстро, повторила спою просьбу. В эту минуту к ним подошел третий прохожий.
– Чего тебе надо, сестра? – спросил он.
Сария рассказала ему все, что с ней приключилось, и добавила:
– Помоги мне найти дочь! Больше ничего мне не надо, братец!
– С дурными людьми свела тебя судьба, сестрица, – сказал прохожий. Вероятно, они скрыли от тебя свои настоящие имена. Где ты их найдешь? Спасай лучше свою голову, не держи детишек под дождем. Пройди прямо по этой улице до конца, потом сверни налево. Шагах в ста от угла там есть гостиница. В ней можешь переночевать. Иди, не задерживайся. Я и сам живу по милости у родственника, не то не оставил бы тебя на улице!
– Спасибо, братец. Да благословит тебя аллах! Перекинув одеяло через плечо, она взяла мальчиков за руки, и, пошатываясь, пошла к гостинице. Служитель гостиницы разрешил ей переночевать под лестницей.
На другое утро Сария, всю ночь не сомкнувшая глаз, взяла мальчиков и вышла на улицу. Лучи солнца, предвещая весну, приятно грели и бодрили.
Сария, достав один из двадцати спрятанных на груди туманов, купила на половину этой суммы хлеба и, поделив на три части, одну отдала детям, а две остальные положила в хурджин – на обед и ужин. Кроме хлеба, она ни о чем другом теперь не мечтала, предчувствуя, что скоро у нее не будет и этого.
Они вышли на незнакомую большую улицу. По мостовой бесконечной вереницей проносились машины и фаэтоны, по тротуару спешили люди.
Боясь в городской сутолоке растерять детей, Сария, крепко ухватив их за руки, неустанно искала среди прохожих Гюльназ.
Проходили дни, а о Гюльназ не было ни слуху ни духу.
Ночи Сария проводила где-нибудь под лестницей или у дверей какой-нибудь лавки. Каждый ушедший день уносил с собой часть ее надежды на спасение. И каждый день она с болью извлекала из заветного мешочка по полтумана. Наконец у нее осталось только семь туманов.
От недоедания и холода дети исхудали и поблекли. Одежда на них изодралась и висела лохмотьями. Не дай боже... они напоминали нищих! О себе она и не думала. Все ее заботы были об Аязе и Ниязе.
Казалось, городской поток, захватив, несет их по своему капризу. Наконец течением людской толпы их прибило на южную окраину города, где стояли кирпичные заводы и где тысячи бездомных и голодных семей ютились в вырытых в земле норах или прозябали под открытым небом.
Однажды, когда в воздухе уже ясно ощущалось теплое дыхание весны, Сария почувствовала сильный жар в теле и ломоту в костях. Болезнь застигла ее врасплох. Прижавшись к углу на шумной Таможенной площади, где неумолчно галдела толпа мелких торговцев, Сария, почти теряя сознание, вынула последние пять кранов и протянула их Аязу.
– Купи, сынок, хлеба! Покушайте с братом! – И, прижав к себе Нияза, она закрыла глаза.
Когда, очнувшись после беспамятства, она осмотрелась вокруг, уже спускались сумерки.
– А где же Аяз? Он еще не принес хлеба?
– Не знаю. Аяз не пришел, – плаксиво ответил Нияз, Женщина приподнялась и села.
– Как не пришел? Ой, пепел мне на голову!.. Неужели этот ад поглотит и его?..
– Мама, есть хочу! Хле-ба! – протянул мальчик еще жалобнее.
Женщина сделала движение, чтобы подняться, но со стоном снова опустилась на землю.
В это время проходил мимо какой-то мужчина с двумя свежими, очевидно только что вынутыми из печи хлебцами.
Сария машинально протянула руку:
– Ради аллаха, господин!.. Дай кусочек хлеба ребенку!.. Мужчина молча оторвал кусок хлеба и с раздражением бросил в ее сторону.
Так началась для Сарии жизнь нищенки, та самая жизнь, которой она даже мысленно для себя не допускала.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Распространить вторую брошюру оказалось намного труднее, чем первую. За подозрительными повсюду следили, люди теперь всего боялись. Даже книготорговцы и букинисты проявляли величайшую осторожность. Все, что бы они ни покупали, подвергалось тщательному осмотру. Они разворачивали газеты, перетряхивали книги и журналы, с ног до головы изучали забредшего к ним человека. Даже старые книги Фирдоуси или Саади, в пожелтевших от времени переплетах, с засаленными и истлевшими листами, они брали не иначе, как только тщательно обследовав.
И все-таки Фридун и его товарищи сумели распространить сто брошюр среди студентов университета, школьников и учителей и триста – среди рабочих, ремесленников и мелких торговцев.
Курд Ахмед и Ферида, взяв с собой по сотне брошюр, еще на прошлой неделе выехали в Азербайджан, пристроившись на какой-то машине, которые сотнями сновали между Тегераном и Тебризом. В дороге они держались как незнакомые люди. По приезде в Тебриз, удостоверившись окончательно, что у Фериды все в порядке, Курд Ахмед двинулся дальше.
Ризван с Серханом должны были ехать в Гилян и Мазандеран. На южные, нефтяные промыслы, по совету Керимхана Азади, решили послать с брошюрами Гусейна Махбуси, который был из Эхваза и хорошо знал южные провинции. Это было первое серьезное поручение, которое они давали Гусейну Махбуси. Он был уже предупрежден о поездке в Эхваз, но о цели поездки еще ничего не знал.
Они решили собраться вечером и посовещаться вместе. Вернувшись из университета, Фридун сидел после обеда в своей комнате и думал о работе организации, о будущем, о том, как много еще надо сделать, и перед его мысленным взором открывалась картина предстоящих боев. Ему казалось, что начатое дело должно непременно завершиться успехом. На общественной арене все более и более резко размежевывались две силы. Одна из них несла на своем знамени свободу и труд, другая – насилие и гнет.
Фридун ни минуты не сомневался, что в Иране борьба между этими двумя лагерями увенчается победой лагеря труда и свободы... Тогда-то наконец для родной земли начнется прекрасная веска подлинно свободной жизни!
Каждый раз, отдаваясь этим мечтам, Фридун восторженно думал о великой Советской державе: "Оттуда по всей земле распространяется свет немеркнущего солнца, озаряя самые темные ее уголки.." При этом он чувствовал, как укрепляется его воля, как вливаются новые силы в его грудь, как радостно бьется сердце.
Советы были в его представлении другом, верным и непоколебимым другом всех угнетенных наций. И красное знамя было для него вечным символом будущего счастья всех угнетенных людей земли. Путь к светлому будущему родины, к счастливой жизни родного народа проходил под живительными лучами этого великого стяга.
Так думал не один Фридун. Так думали и Курд Ахмед, и Риза Гахрамани, и Арам Симонян, и тысячи, сотни тысяч тех, кто стремился к свободе, кто хотел избавиться от голода и нищеты, от произвола и насилия.
В этом – и именно в этом – видел Фридун причину лютой ненависти реза-шахов, хикматов исфагани, хакимульмульков к Стране Советов, к этой могущественной и несокрушимой крепости свободы...
Стук в дверь оторвал его от заветных мечтаний. Шофер Шамсии привез от нее письмо. Девушка просила его к восьми часам быть обязательно в Шимране. Фридун заколебался – в девять часов они должны были собраться у Арама Симоняна. В конце концов он решил ненадолго заехать к Шамсии, а уже оттуда отправиться на собрание.
В Шимране его встретила сама Шамсия. Фридун сразу обратил внимание, что в девушке не было и следа обычной для нее почти детской резвости и веселого лукавства. На ее красивом лице лежала на этот раз печать глубокого раздумья.
Шамсия усадила Фридуна на скамью под большой чинарой и ушла, сказав:
– Подождите здесь минутку, с вами хочет говорить сертиб Селими.
В голове Фридуна мелькали, сменяя друг друга, сотни разных мыслей. Он старался угадать – смогли ли Шамсия и сертиб Селими найти общий язык, миновала ли опасность, грозившая сертибу.
– Вы, вероятно, не ожидали встретиться со мной? – сказал, подходя, сертиб и, не дожидаясь ответа, перешел к волновавшему его вопросу. – Вы оказались правы, дорогой Фридун, – горячо заговорил он. – Я понял, что деспотический строй глубоко враждебен народу и нашей родине. Я смог убедиться, что он – злокачественная язва на теле народа. А единственное средство избавления – вырезать эту язву.
И сертиб Селими коротко рассказал Фридуну о своем свидании с Реза-шахом.
– Питаясь вредной иллюзией, я бесплодно растратил лучшие годы своей жизни. Теперь раскаяние грызет меня. Кто в силах вернуть мне хотя бы один из тех дней, когда я возлагал всю свою надежду на якобы обманутого придворными монарха?! – произнес сертиб с горечью.
Фридун почувствовал всю силу отчаяния, охватившего сертиба Селими.
– Нет, нет! – поймав его взгляд, продолжал сертиб Селими. – Вы не думайте, что я бесплодно справляю тризну по ушедшим дням. Что может быть глупее – совершив ошибку, лить слезы раскаяния? Именно потому, что я понимаю всю глубину моих заблуждений, я хочу перейти к решительным действиям.
– В чем же будут заключаться эти действия?
– Я решил, объединив всех честных людей, поднять, их против гнилого шахского режима. У меня одна цель – пусть ценой.своей гибели, но добиться свободы и независимости родины. У меня много преданных и смелых друзей среди военных и интеллигенции. А вы близки к низам, к людям труда. Отныне наш с вами долг – объединить эти две силы.
– Приветствую ваше решение, – сказал Фридун и протянул руку сертибу Селими. – Пора, давно пора!
Это была первая честная и сильная рука, которая была протянута сертибу Селими на избранном им новом пути. Он крепко пожал эту руку.
– Да, пора! Шахский режим привел Иран на край пропасти. Спасение страны в объявлении демократической республики. К этому мы и должны готовиться. Ясно и то, что мы не одиноки в своих стремлениях. Нашлись даже люди, которые уже приступили к действию. Брошюры, которые переполошили всю дворцовую камарилью и шаха, выпускаются какой-то сильной организацией. – Он помолчал с минуту и добавил: – Но боюсь, что такая организация недолго просуществует.
При этих словах Фридун насторожился.
– Почему вы так думаете? – спросил он, стараясь не выдать своего волнения.
– Потому что какой-то предатель помог напасть на ее след. Не сегодня-завтра начнутся аресты. Помните, некогда в Азербайджане, на Тегеранском шоссе, в чайной, вы видели Гусейна Махбуси. Этому матерому провокатору, который служит трем державам и иранской тайной полиции одновременно, удалось проникнуть в организацию. Так-то, мой друг, иностранный капитал не ограничивается ограблением наших естественных богатств. Он разлагает и людей, превращая их в подлецов и негодяев.
Фридун уже не слушал сертиба. Перед его глазами проносились образы товарищей, которые в эту самую минуту находились у Арама Симоняна, он видел виселицы, которые, готовились для них. Ему хотелось вскочить и, не медля ни минуты, помчаться туда, чтобы предупредить их, принять какие-то срочные меры. Но сертиб Селими ждал ответа, и ответ надо было дать. Фридун не сомневался, что в его лице организация приобретет ценного человека, но не считал себя вправе, не посоветовавшись с товарищами, не получив их согласия, открывать сертибу Селими существование такой организации.
– Я затрудняюсь сразу принять какое-нибудь решение, – ответил он спокойно, – но я подумаю над вашим предложением. Во всяком случае трудно что-нибудь возразить против вашего вывода – что так продолжаться дольше не может. Можете быть уверены, сертиб, что все сказанное здесь останется между нами...
Произнеся последнюю фразу, он заметил как облегченно вздохнул сертиб.
Затем Фридун извинился и торопливо поднялся. Сертиб Селими пошел проводить его до ворот.
– Как ваши отношения с Шамсией-ханум? – несмотря на глубокое волнение, спросил Фридун.
– Вы и сами знаете, что она порядочная девушка и не похожа на своего продажного отца. Она не лишена способности постигать правду жизни. Поэтому я открыл ей, что мы с ней жертвы дворцовых интриг и шахского произвола. Мы договорились о том, что если даже нам и придется формально вступить в брак, мы никогда не будем мужем и женой. А когда будут разбиты ненавистные цепи, каждый пойдет своей дорогой и найдет свое счастье.
На прощание Фридун крепко пожал сертибу руку и, сев в машину, бросил шоферу:
– Быстрей в город!..
Вернувшись с работы, Керимхан Азади пообедал и, по обыкновению, принялся за газеты. Хавер убирала и мыла посуду. Маленький Азад строил в углу домик из кубиков и то и дело поглядывал на отца. Видимо, ему очень хотелось что-то сказать отцу, но он не решался.
– Подойди ко мне, сынок! – сказал Керимхан, наблюдавший за ним из-за газеты. – Принеси свои кубики, я помогу тебе построить хороший домик.
Азад собрал в охапку кубики и перетащил к отцу.
– Кем ты будешь у меня, сынок, когда вырастешь?
– Я буду доктором, папа. Я хочу быть, как дядя Симон, – ответил мальчик и перевел взгляд на мать.
Хавер, нежно улыбаясь, кивнула ему головой. Увидя одобрение матери, Азад воодушевился.
– Папа, а почему ты не доктор, а? – спросил он. – Почему, папа?
Хавер подбежала к нему и, обняв, поцеловала.
– Папу некому было учить, сынок. А ты будешь учиться и станешь доктором.
В половине девятого Хавер стала укладывать мальчика, а Керимхан начал собираться к Араму Симоняну.
– Ты скоро вернешься? – спросила Хавер, провожая Керимхана.
– Через час буду дома.
В это время послышался голос мальчика, звавшего отца. Керимхан подошел к постельке сына, поцеловал его в лоб, поправил на нем одеяло и, когда мальчик закрыл глаза, вышел из комнаты.
– Не опаздывай, Керимхан! Пожалуйста, – умоляюще сказала Хавер, провожая мужа через двор до калитки.
– Хорошо, моя Хавер. Я приду скоро, – обещал он и поцеловал ее в глаза.
И долго, пока Керимхан шагал по затихшим улицам Тегерана, не выходил у него из головы беспокойный и полный любви взгляд Хавер.
Дойдя до конца переулка, он свернул налево, где в кафе "Нобахар" его должен был ждать Гусейн Махбуси. Ему хотелось бы, сказал приятель, пойти к Араму Симоняну вместе с Керимханом.
– В первый раз мне одному как-то неудобно, я их не знаю – объяснил он.
Керимхан не успел дойти до кафе, как Махбуси вышел ему навстречу.
– Мы не опоздали? – с лихорадочной поспешностью спросил он.
Гусейну Махбуси не терпелось; он горел единственным желанием, чтобы все совершилось как можно скорее.
По обыкновению, на стук вышел Арам. Войдя во двор, Керимхан представил ему Гусейна Махбуси. На всю жизнь, запечатлелись в памяти Арама неприятные глаза, сверкнувшие на него в полумраке.
Уже собралось несколько рабочих с табачной фабрики, из типографии и один учитель. Керимхан вопросительно посмотрел на Арама, не видя среди собравшихся Фридуна и Гахрамани.
– Мы не будем больше ждать, – поспешил ответить Арам, поняв молчаливый вопрос Керимхана. – Можем начинать. Собственно говоря, нам сегодня и обсуждать нечего, – продолжал Арам. – Надо лишь дать определенные поручения каждому из собравшихся. Начнем с Гусейна Махбуси.
При этих словах Махбуси беспокойно заерзал на стуле. Не успел Арам выговорить еще слово, как до его слуха донесся необычно громкий раздраженный голос отца, а в след за тем послышался топот тяжелых сапог, и на пороге появились три жандарма с револьверами в руках.
– Руки вверх! – скомандовали они, подняв оружие.
Не теряя ни секунды, Арам с изумительной ловкостью выпрыгнул в окно.
Вслед ему раздались выстрелы и страшный, полный отчаяния и ужаса, крик женщины. Это кричала его мать, очевидно решившая, что выстрелы сразили сына.
Выбежав из переулка на большую улицу, Арам вскочил в первый попавшийся экипаж и назвал улицу, где проживал Фридун. Он торопился предупредить товарищей о провале.
Шофер Шамсии привез Фрпдуна прямо на улицу, где находилась квартира Снмоняна. Не доезжая до цели, Фридун остановил машину и отпустил шофера. Сейчас он был осмотрительнее, чем когда бы то ни было.
На углу, у дома Симоняна, Фридун заметил черный полицейский автомобиль. У него уже не оставалось сомнений в том, что предательство свершилось. Фридун вошел в ворота напротив дома Симоняна и, спрятавшись в тени, стал наблюдать.
Вскоре дверь дома отворилась, и оттуда вышла большая группа людей. При тусклом свете уличного фонаря Фридун различил среди них врача Симоняна и Керимхана Азади.
"Все кончено! – подумал он. – Погибло все!"
Точно человек, получивший внезапный удар по голове, он опустился на сырые кирпичи и в этот момент услышал шум отъезжавшей машины.
Но предаваться отчаянью было нельзя. Надо было немедленно что-то предпринять, – прежде всего предупредить остальных товарищей. И Фридун, вскочив, поспешил к себе домой.
Там он застал Арама Симоняна и Ризу Гахрамани.
– Как хорошо, что хоть ты спасся! – воскликнул Фридун, обнимая Арама. Я уже не надеялся увидеть тебя.
– А я очень боялся за тебя. Потому и поспешил прямо сюда.
– Сидеть здесь бесполезно, а может быть, даже опасно, – решительно сказал Фридун. – Пойдем предупредим товарищей. Но прежде всего надо скрыться тебе, Арам. Ты не должен показываться на улицах. Но кто бы мог тебя укрыть?
Арам назвал Курд Ахмеда, знакомую чайную и другие, по его мнению, безопасные места, но Фридун отвел их. Наконец они остановились на хорошо им известном старом Саркисе, стороже армянской церкви.
Проводив Арама до дома Саркиса и обеспечив ему там надежное убежище, Фридун и Гахрамани распрощались с товарищем.
– Никуда не выходи, мы каждый день будем сообщать тебе новости, обещал Гахрамани, прощаясь.
– Берегите себя, – с беспокойством ответил Арам. – Предупредите Курд Ахмеда!
– О нас не беспокойся!..
Выйдя от Саркиса, они взяли извозчика и поехали к Курд Ахмеду. Его сестра ответила им, что брат еще не вернулся.
Уходя, они попросили передать Курд Ахмеду, чтобы он, когда приедет, никуда не выходил и ждал их дома.
Так побывали они еще у нескольких товарищей, предупредив их о грозящей опасности.
Наиболее трудной, наиболее мучительной казалась им предстоящая встреча с Хавер. Как воспримет великое горе эта несчастная женщина? Найдет ли в себе силы мужественно встретить страшный удар? А маленький Азад?
И все же надо было пойти к ней, как бы тяжело это ни было. Но тут они вспомнили об опасности, которая, может быть, уже грозит им в этом доме, и вынуждены были отказаться от посещения Хавер. Надо было выждать. Иного выхода не было.
Лишь спустя два дня им удалось через одну нищенку назначить Хавер встречу в доме старика Саркиса, у которого скрывался Арам.
Когда Фридун увидел вошедшую Хавер, ему подумалось, что более тяжелой минуты в его жизни не было. Женщина пришла с маленьким Азадом, в испуганных глазах которого таился скорбный недетский вопрос.
Побледневшая и осунувшаяся за эти дни, Хавер устремила на Фридуна немой, напряженный взгляд.
Всю жизнь впоследствии Фридун вспоминал о том, как твердил он дрожащими губами слова, смысл которых сам в эту минуту не понимал.
– Керимхан жив и здоров, сестрица Хавер, ничего страшного. Не бойся! повторял он.
Фридун и товарищи ожидали, что Хавер начнет плакать и стенать. Но Хавер молчала.
– Сестрица Хавер, – сказал тогда Гахрамани, – мы братья Керимхану и тебе. Мы просим тебя набраться терпения, выдержать это испытание.
– Я это знала, – после долгого молчания разомкнула наконец губы Хавер. – Все это я заранее знала.
Хавер сидела, точно онемев от скорби. Обняв Азада, судорожно прижавшись щекой к его щеке, она молчала, и Фридуну трудно было понять, плачет ли она так беззвучно, или напряженно думает над тем, как уберечь своего сына от гибели.
Была уже ночь, когда они усадили дрожавшую всем телом Хавер в фаэтон и отвезли домой. Оттуда они поспешили к Курд Ахмеду, но тот все еще не вернулся с поездки.
Всю ночь они провели в поисках дальнейших, наиболее безопасных путей работы группы и решили собраться через два дня в доме Рустама, одного из самых верных товарищей.
– Отказаться от борьбы, отступить было бы подло, – сказал Риза Гахрамани. – Или кончу жизнь на виселице, или увижу день падения пехлевийского режима!
– Наступит этот день! – уверенно сказал Фридун и, пройдясь по комнате, остановился у окна.
Небо на востоке бледнело, а над Тегераном все еще стояла густая тьма. Это было покрывало ночи, доживавшей последние свои минуты. И вдруг Фридун увидел, что небо окрасилось в пурпурно-алый цвет. Рождался новый, прекрасный день, в торжество которого Фридун верил и которого ждал всей душой, всем сердцем. Казалось, это гигантский факел – факел свободы распространяет ликующий свет по лицу земли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Керимхану Азади казалось, что он переходит через реку, ширина которой не имеет предела. Борясь с течением, он идет и идет, а противоположного берега все не видно. И тогда он, объятый отчаяньем, бросается в ледяные волны реки, и от холода немеет все его тело.
Ну вот наконец страдания его окончились, и тело отдалось полному покою. Но нет! Это не полный покой. Где-то в самой глубине сердца продолжает ныть какая-то точка.
Когда после долгого беспамятства Керимхан пришел в себя, он с трудом восстановил в памяти все события последнего времени: как он был задержан, как перенес арест, пытки и, наконец, заточение в эту ледяную темную камеру, которая напоминала поставленную стоймя могилу.
Иногда в памяти Керимхана оживали и более отдаленные события его жизни: детские годы, каторжный труд, первый арест и ссылка. Но чаще всего перед его глазами возникала Хавер, и в эти минуты ему казалось, что сырая темница наполняется ароматом весны.
Но теперешнюю жизнь Хавер он боялся себе представить: это могло сломить его, ослабить силу сопротивления, поколебать волю.
И тогда он начинал думать о Фридуне, о Курд Ахмеде, радовался за Арама, которому удалось выскочить в окно и, очевидно, скрыться. Мысли о друзьях вливали в него новые силы и бодрость.
Лишь одного он не мог вспомнить и определить: сколько времени он находится здесь? И как было бы хорошо, если бы он установил хотя бы одно: ночь сейчас или день?
Часто вставал перед его глазами и Гусейн Махбуси. Керимхан отгонял закрадывавшиеся в его душу сомнения. Ему страшно было подумать, что в провале организации виноват он сам со своей излишней доверчивостью. Эта мысль была для него мучительнее всех пыток и истязаний.
"Но ведь арестовали и Махбуси? – успокаивал он себя. – Ведь и этот несчастный, наверное, мучается теперь в такой же стоячей могиле, как я!"
И все же он радовался тому, что не успел познакомить с Гусейном Махбуси Фридуна и Курд Ахмеда. Если он даже честен, то мог под пытками выдать и их!
Это было единственное обстоятельство, которое немного утешало Керимхана.
В один из таких моментов, когда он обретал способность мыслить и вспоминать, неожиданно открылась дверь камеры. Чьи-то руки схватили его и выволокли в коридор.
Больно резанул по глазам свет фонаря.
Керимхана повели к серхенгу Сефаи. В коридоре он встретил согбенною старца, который шел под охраной жандармов. Поравнявшись, Керимхан узнал в нем доктора Симоняна. Симонян тоже узнал в нем его, и по лицу старика скользнула слабая улыбка.
Голова доктора была забинтована. По всему лицу проходила вспухшая красная полоса, очевидно, след от плети.
"Перенесет ли старик эти мученья?" – с болью подумал Керимхан.
Целых два часа пытал Керимхана серхенг, требуя, чтобы тот назвал сообщников, указал, где бы мог скрываться Арам. На все вопросы Керимхан отвечал, как и раньше:
– Не знаю.
– А Фридуна... тоже не знаешь? – вдруг спросил серхенг с расстановкой.
Керимхана первую минуту будто поразили в самое сердце.
"Неужели выдали? – подумал он, и тотчас же перед его глазами встал всегда улыбающийся, умный, добрый Фридун. – Если даже его приведут сюда и поставят перед моими глазами, у меня будет один ответ: "Не знаю" – твердо решил Керимхан про себя.
– Нет, не знаю, – не моргнув глазом, ответил Керимхан серхенгу.
– Послушай, – тоном сочувствия начал серхенг. – Ведь ты напрасно губишь себя. Ты стараешься отрицать ясные как день вещи. А это что?
Серхенг показал Керимхану небольшую записную книжку, отобранную у него при обыске, и прочитал: "Повидать Фридуна".
– Рассказывай теперь, что это за Фридун? Кто он такой? "Ага, значит, никто ничего не рассказал! – подумал Керимхан с радостью. – Они не знают даже, кто он такой".
Серхенг настойчиво повторил вопрос.
– Не знаю я, – ответил Керимхан. – Мало ли на свете людей по имени Фридун...
Серхенг наотмашь ударил его по лицу.
– Увести! – приказал он жандармам.
Керимхана потащили в соседнюю комнату. Два здоровенных жандарма раздели его и стали бить резиновыми дубинками. Керимхан собрал последние силы и, приподнявшись, бросился на жандармов. Один из них ударил Керимхана дубинкой по голове. У Керимхана потемнело в глазах, голова закружилась, и он упал без памяти.
Придя в сознание, Керимхан увидел себя в той же сырой и темной камере.
"Что это?" – почувствовав острую боль в левом глазу, подумал он...
Он пытался приподнять веко, повернуть глазом. Тщетно. Тогда он догадался, что ему выбили глаз. Не выдержав невыносимой боли, он снова впал в беспамятство.
Придя в себя, Керимхан услышал какие-то голоса. Открывали дверь. Его приволокли в другую камеру, которая была просторнее; в ней стояли даже две койки.
Вскоре пришел врач и наложил на вытекший глаз повязку.
"Наверное, следствие кончено и теперь будет суд", – решил Керимхан.
В этой камере он провел день и еще ночь. На другой день дверь открылась, и, как шесть-семь лет тому назад, к нему в камеру втолкнули кого-то. Новый узник упал ничком и принялся тяжко стонать.
Керимхан сразу узнал Гусейна Махбуси. Тот, как бы не подозревая присутствия в камере другого узника, все еще стонал, не подымая головы от пола.
– Не ной! – проговорил Керимхан сухо. – Встань, садись на койку.
