Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Реза-шах обернулся в сторону своих министров и коротко приказал:
– В трехдневный срок выработать и согласовать с представителями господина посла пункты расположения интересующих его военных объектов!
Везиры почтительно склонили головы.
– Я хочу привлечь внимание вашего величества еще к одному вопросу, снова начал мистер Томас, – который имеет весьма важное значение для поддержания правопорядка и развития вашего государства.
И мистер Томас указал на усиление коммунистической пропаганды в Иране.
– Против этой опасности надо усиленно бороться, – продолжал он. – А между тем как в тегеранской, так и в провинциальной печати не обращается на это должного внимания. Я считаю своим долгом от имени моего правительства обратить внимание вашего величества на этот важнейший вопрос.
Реза-шах окинул своих везиров гневным взглядом.
– Мистер Томас вполне прав, – резко сказал Реза-шах. – Уши иранских газетчиков оглохли, глаза их ослепли. Они не видят опасности, грозящей независимости страны. Или видят, но молчат. Начиная с завтрашнего дня, открыть в газетах кампанию против вмешательства русских в наши внутренние дела, против их стремлений к захвату нашей северной нефти, а еще лучше – к захвату всех наших северных провинций... Мистер Томас вынул из портфеля книжку. – Ваше величество, – сказал он, показав ее Реза-шаху, – не может быть сомнения, что эту книжку напечатали и распространили в вашей стране русские.
– Разумеется, – подтвердил Реза-шах и снова обернулся к министрам. Поднимите крик о русской опасности! Бейте в барабаны, призывайте к борьбе с ними всю страну! Везиры подобострастно склонили головы.
* * *
Получив приглашение во дворец, Хикмат Исфагани задумался: "К добру ли?"
После долгих размышлений он пришел к выводу, что его зовут во дворец, желая получить от него совет в области политики или же торговли.
"Не иначе, как его величество хочет узнать мое мнение об условиях сдачи американцам концессии на северную нефть, – думал он. – Или хочет поговорить со мной насчет предложения англичан о заключении воздушного пакта и о постройке аэродромов?"
Решив, что дворец нуждается в его совете именно по этим вопросам, польщенный Хикмат Исфагани принялся расхаживать по кабинету, заложив пальцы в карманы жилета.
За пятнадцать минут до назначенного срока он с тем же довольным видом вышел из дома и, сев в подаренный ему фирмой Форда автомобиль, коротко приказал шоферу:
– Во дворец!
Военные, дежурившие у дворца и знавшие Хикмата Исфагани, пропустили его.
Выйдя из машины, Хикмат Исфагани вошел в просторный парк, окружавший дворец, и направился к Хакимульмульку.
Он хорошо знал, что пройти прямо к Реза-шаху, минуя министра двора, которого он называл про себя "дворцовой крысой", ему не удастся. Так было установлено во дворце, и это приняло характер неписаного закона. К тому же Хикмат Исфагани мог заранее узнать у Хакимульмулька об общей ситуации и соответственно нащупать линию своего поведения у шаха.
Эти два человека, знакомые с давних пор, научились с первого взгляда понимать друг друга. Вместе с тем их взаимная неприязнь ни для кого не была тайной.
И они оба знали это, но молчали, прекрасно понимая, что поддерживать друг друга – в их обоюдных интересах. Министр двора поспешил навстречу Хикмату Исфагани и, крепко пожимая ему руку, сказал:
– Сударь мой, ты стал недоступен нашему взору, точно пятнадцатидневная луна! Пожалел бы ты нас и хотя бы иногда показывал себя друзьям, которые счастливы видеть твое лицо.
В ответ на эту напыщенную тираду Хикмат Исфагани произнес известное двустишие:
Хотел бы родинкою быть я на груди у милой,
Тогда с возлюбленной меня ничто б не разлучило.
– Замечательные строки! – восторженно воскликнул Хакимульмульк.
Он придвинул Хикмату Исфагани кресло, а сам сел напротив. Слуга подал в двух маленьких чашечках крепкий душистый чай.
Хакимульмульк сам взял с подноса чашки, одну поставил перед Хикматом Исфагани, а другую взял себе.
– Ну, что нового? – спросил Исфагани. – Англичане приходят, американцы уходят, немцев принимаете, а нами и не интересуетесь?
Хакимульмульк сообразил, что о переговорах с мистером Томасом и фон Вальтером его собеседнику все известно, и поэтому сам вкратце коснулся их.
– В настоящее время мы заняты составлением договора с Германией. Немцам разрешается проводить дороги, главным образом в северных районах. Им же дано право на открытие в Тебризе ковроткацкой фабрики и на эксплуатацию железной руды в Зенджане. Инициативу немцев, англичан и американцев его величество направляет в сторону севера. Посмотрим, что теперь будут делать русские.
– Умно, сударь мой! Действительно, что пользы нам от большевиков? Пока что они только вредят нам, поднимая против нас голь! Торговля там в руках государства. Совсем другое дело – Германия, Америка, Англия. С этой фирмой не полажу, к другой пойду... Да, начинание его величества заслуживает всяческого одобрения... Чем крепче держать наши северные границы на запоре, тем лучше будет для нас.
– Меня вызывал его величество? – спросил после некоторой паузы Хикмат Исфагани. – Хочет посоветоваться о делах?
Хакимульмульк заколебался. Ответить отрицательно – рискованно: как бы не обидеть Хикмата Исфагани, а это, чего доброго, может привести к тому, что он в раздражении осмелится отказать шаху в своем мазандеранском имении. Из этих соображений Хакимульмульк решил сыграть на самолюбии Исфагани.
– Да, его величество поручил мне сообщить тебе эти новости и спросить о твоем мнении. Слава аллаху, все сказанное, видно, тебе по душе.
– Я глубоко признателен его величеству за внимание...
Собираясь уходить, Хикмат Исфагани протянул руку Хакиыульмульку.
– До свидания, дорогой друг!
Задержав его руку, Хакимульмульк, как бы случайно вспомнив, проговорил вкрадчиво:
– Душа моя! Очи мои! У тебя есть имение в Мазандеране?
При этих словах Хикмат Исфагани нахмурился.
– Есть... Но...
– Его величеству оно так поправилось!.. Его величество даже выразил желание приобрести его.
Хикмат Исфагани, хорошо знавший подлинный смысл слова "приобрести", не мог сдержаться.
– Подлец ты этакий! Чего же ты мне голову морочил болтовней? Сразу так и сказал бы. Берите! Грабьте! Обдирайте!
Выпалив это, Исфагани выскочил вон, но, пройдя несколько шагов, остановился. Он понял, что негодованием и бранью мазандеранского имения не спасет, только даст лишний повод "дворцовой крысе" вооружить против себя шаха.
Он вернулся и, подавляя гнев, проговорил со смиренной улыбкой:
– И имущество наше и жизнь наша полностью принадлежит его величеству. Завтра же я пришлю формальный акт!..
И вихрем вылетел в дверь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Международные события развивались бурно. Все новые и новые неожиданности приносили они миру. Разгоревшийся на территории Восточной Европы пожар, поглотив Польшу, стал, казалось, затихать. На самом же деле он только разгорался.
Правящие круги Англии, бросившие поляков в огонь и в трудную минуту предавшие и покинувшие их, теперь готовы были принести в жертву Францию. Казалось, они искали новую жертву, чтобы бросить ее в пасть ненасытному чудовищу. Увидев, что их планы, рассчитанные на то, чтобы натравить ненасытного демона на великий Советский Союз, провалились, они не прочь были отдать ему по частям всю Европу.
Перед лицом этих исторических испытаний трещал во всем швам государственный режим, который в течение пятнадцати лет поддерживался деспотией Реза-шаха и казался многим иранцам незыблемым и постоянным. В сознании общества постепенно рождалась и крепла мысль о возможности скорого крушения прогнившего строя. И только страх, порождаемый во всех кругах иранского общества все более откровенным и безудержным террором, несколько задерживал внешние проявления этой уверенности.
Хикмат Исфагани принадлежал к числу тех, кто желал уничтожения пехлевийского абсолютизма, но мысль, что это расшатает и основы того социального строя, на которых держался этот абсолютизм, приводила его в ужас.
Он чувствовал, что борьба против кровавого пехлевийского режима неизбежно примет форму социального возмущения, и инстинкт самосохранения толкал Хикмата не на борьбу с деспотизмом, а на всяческое сближение и поддержку Пехлеви. Он готов был смиренно переносить и унижения и обиды, готов был пожертвовать несколькими поместьями в пользу Пехлеви, нежели лишиться всех земель.
Убеждение это укреплялось в нем все сильнее и сильнее именно в последнее время. Размышляя о торжестве народного освободительного движения в Латвии, Литве и Эстонии, он приходил к выводу о необходимости всемерного укрепления деспотической власти Реза-шаха.
Брошюра "Работы, хлеба и свободы!" попала ему в руки в те самые дни, когда мировые события заставили его особенно встревожиться.
"Ах, черт возьми! – думал он. – Мы спим, а наводнение, оказывается, уже у наших дверей! Оно готово поглотить нас. Эти зловредные мысли, способные перевернуть вверх дном Иран, надо вырывать с корнем, выжигать раскаленным железом! Иного пути нет!.."
Он был еще во власти этих дум, когда к нему позвонил Хакимульмульк. Предупреждая министра двора, Исфагани сказал в трубку:
– Господин везир, докладываю твоей светлости, что у меня все готово. Ходатайствуйте перед его величеством, чтобы он не отказал в милости принять от меня ничтожный дар – мазандеранское поместье.
– Зачем такое беспокойство? Ты нас слишком обязываешь, господин Хикмат Исфагани, – схитрил Хакимульмульк. – Но сейчас вопрос идет о другом. Его величество имеет к тебе более важное поручение. Вчера я забыл передать тебе его.
"Интересно, что ему еще приглянулось!.." – мелькнуло в голове Хикмата Исфагани.
– Приказывай, мы – ничтожные рабы его величества, – проговорил он с внутренним волнением.
Когда Хакимульмульк рассказал о брошюре и передал поручение Реза-шаха о необходимости начать в печати кампанию против бунтарей, Хикмат Исфагани облегченно вздохнул.
– Что касается нас, будь спокоен! – проговорил он в ответ. – Напишем как надо. Быть может, уже сегодня выпустим экстренный выпуск. На этот счет не беспокойся.
Хикмат Исфагани едва успел опустить телефонную трубку и вызвать Софи Иранпереста, как доложили о прибытии мистера Гарольда.
Своего американского друга он встретил глубоким поклоном на лестнице.
– Вы осчастливили нас своим посещением, мистер Гарольд, Какая честь! Пожалуйте! Пожалуйте!
Мистер Гарольд привез Хикмату Исфагани приятные новости. Он сообщил, что из Америки выслана в его адрес партия машин, сахара и промышленных изделий и что предложенные им расценки на шерсть и сушеные фрукты американцами приняты.
– Наша страна щедра в торговле, – добавил мистер Гарольд. – Особенное благородство проявляет она в отношении таких нуждающихся в нашей помощи стран, как ваше отечество.
– Мы весьма благодарны, мистер Гарольд, – еще раз поклонившись, ответил Хикмат Исфагани. – Все наши надежды на будущее мы связываем с вашей страной. Такая слабая и бедная земля, как наша, не могла бы играть в прятки с нашими могущественными соседями, если бы не поддержка вашей великой страны.
– Не говорите со мной дипломатическим языком, господин Хикмат Исфагани, – улыбнулся мистер Гарольд. – Будем говорить прямо: не соседями, а соседом. Вас пугают Советы, не так ли?..
– Да благословит вас аллах, мистер Гарольд! Так оно и есть, если говорить прямо. От этой беды не спасешься ни бегством, ни переселением.
– Ни бежать, пи переселяться не надо. Надо стоять крепко и бороться. Видели эту бунтарскую брошюрку?
– Видел.
– Так действуйте и вы! Поднимайте крик на весь мир, на всю планету! Взывайте о помощи! Всюду трубите о том, что большевики хотят уничтожить маленькое, слабое, беззащитное государство! Вы дадите нам повод поспешить к вам на помощь.
Хикмат Исфагани, привыкший с одного слова понимать мистера Гарольда, поспешил с ответом:
– Мы сделаем все, что можем, мистер Гарольд, На первом же заседании меджлиса я выступлю с такой речью, что она потрясет всю страну, и весь народ поднимется на ноги. Я призову моих единоверцев к джихаду – священной войне: "Поднимитесь, о мусульмане, русские хотят осквернить нашу религию!" Я подниму зеленое знамя пророка! "Спасите нас, американские друзья, от безбожников – большевиков!.."
В этот момент в дверях показалась голова Софи Иранпереста. Увидев мистера Гарольда, Софи Иранперест хотел было скрыться, но Хикмат Исфагани окликнул его.
– Войди, войди! – презрительно сказал он. – Лучше послушай, что говорит наш друг: стоишь ли ты хлеба, который жрешь?
– На что намекает господин? – почтительно склонив голову, спросил Софи Иранперест.
– На что еще я могу намекать, жалкий человек? Ты не видишь этой книжонки? Не видишь, что она написана в советском посольстве? Слеп к тому, что Москва вмешивается в наши дела? А если видишь, как же можешь сидеть спокойно, точно набравши воды в рот. Ведь я трачу на газету целый мешок денег в месяц! Где же твои мысли? Где умные статьи?
Слушая своего господина, Софи Иранперест смиренно вытягивал шею и только моргал глазами и поддакивал.
Вмешательство в разговор мистера Гарольда спасло Софи Иранпереста от дальнейших попреков.
Посовещавшись, друзья пришли к единодушному мнению, что выпускать экстренный выпуск не стоит, так как это может вызвать кривотолки в обществе. Они сочли более целесообразным опубликовать в завтрашнем номере "Седа" специальную статью, где была бы разгромлена и брошюра и ее авторы.
Таким образом, Софи Иранперест временно был помилован. Когда он, смущенный и взмокший от пота, направился в свой кабинет, ему встретился Курд Ахмед.
– Опять господин разругал меня на чем свет стоит, – проговорил он сокрушенно, – вылил на меня целый ушат грязи.
Почувствовав, что Софи Иранперест стремится облегчить свое сердце, Курд Ахмед взял его под руку и потащил к себе.
– Здесь тысячи ушей и не место для подобных разговоров. Пойдем ко мне...
Войдя в кабинет, Курд Ахмед запер дверь на ключ и спросил:
– За что же хозяин так напал на тебя?
– Вся эта кампания затеяна американцами и англичанами. У наших господ на это не хватило бы ума! – проговорил Софи Иранперест, рассказав Курд Ахмеду о визите мистера Гарольда. Испугавшись собственных слов, он быстро оглянулся вокруг: – Сударь мой! Эти слова я говорю только вам, надеюсь, что все это останется между нами.
– Разве вы не уверены в этом? Вы же знаете меня!..
– Во всем городе нет ни одного настоящего мужчины, кроме вас. Все знают, что вы не обрушите чужого дома, чтобы устроить себе местечко потеплее.
– Можете в этом не сомневаться, – твердо сказал Курд Ахмед.
Когда Фридун вернулся из университета домой, хозяйка сообщила, что его ждет Курд Ахмед.
– Какими судьбами? – входя в комнату, взволнованно спросил Фридун, обеспокоенный этим неожиданным посещением. – Не случилось ли чего-нибудь плохого?
– Наоборот, все хорошо! Наша листовка и брошюра взбудоражили все общество. Повсюду только и разговору, что об этом. Наши призывы возбудили в народе надежды, а правящие круги охвачены тревогой и смятением.
Фридун рассказал о впечатлении, которое произвела книжка в студенческой среде.
– У нас там много единомышленников. У них не закрыты глаза на правду, о которой говорится в нашей книжке, они верят в чистые побуждения ее авторов. Клеветнические выпады печати вызывают в них лишь негодование. Один студент из Фарса во время перерыва подошел ко мне и, показав газету "Седа", шепнул на ухо: "Почему наши господа пишут такое, чему не поверит и сумасшедший?"
Вошла хозяйка и сообщила о приходе Керимхана Азади и Арама Симоняна. Они были взволнованы и возбуждены не менее Фридуна и Курд Ахмеда. Это была радость люден, увидевших результат своих трудов.
– Вот что, друзья, – проговорил Фридун, – нам надо теперь же начать борьбу против подлой клеветы. Холуи деспотии берутся за испытанное оружие. Каждого человека, говорящего о свободе, называют русским шпионом; вопят, что наша брошюра выпущена русским посольством. Как ни смешны эти наглые утверждения, они все же могут кое-кого смутить.
– Это верно, – подтвердил Курд Ахмед. – Мы должны ответить правящим кругам на их клеветнические измышления словами Саади: "Разве можно восставать против солнца только потому, что летучая мышь не любит его?"
Искры радости сверкнули даже в обычно светившихся грустью глазах Керимхана Азади.
– Как-то в ссылке встретился я с одним старым борцом за освобождение народа. Он навеки закрыл глаза со словами: "Раз существует на земле Советы, – все народы добьются и узрят свет этого солнца!.." Вот в чем кроется источник злобы и ненависти деспотов и реакционеров к Советам!
Курд Ахмед рассказал товарищам все, что знал о встрече Реза-шаха с английским и германским послами.
– Ни для кого не секрет, что правители Англии, Германии и Америки являются врагами свободы и независимости Ирана. Я предлагаю вторую нашу брошюру посвятить этому вопросу. Пока иранские власти пляшут под дудку немцев, англичан и американцев, безработица, нужда и бесправие будут у нас обычными явлениями. Пока подлинными хозяевами Ирана остаются англо-иранская нефтяная компания, американское посольство и их торговое представительство, мы по-человечски жить не будем.
Друзья тут же наметили содержание второй брошюры.
Керимхан Азади взялся написать статью о том, как и какими путями направляет политику правительства англо-иранская нефтяная компания. Курд Ахмеду была поручена статья о полной зависимости высших должностных лиц правительственного аппарата от иноземного капитала.
– Начиная от самого шаха, все более или менее видные сановники, феодалы и купцы зависят от американских, английских и немецких капиталистов, развивал основные мысли своей будущей статьи Курд Ахмед. – Торговля, кредиты, займы, сырье, машины – все это связывает их друг с другом, как мясо связано с костями. Представители этих иностранных государств при желании могут в один день пустить по миру самого богатого купца нашей страны... И нашим богатеям это отлично известно.
Говорили друзья и о создании крепкой и действенной организации.
– Мы должны повсюду иметь своих людей, испытанных и бесстрашных, говорил Фридун. – Мы должны бить постоянно среди крестьян, рабочих, среди бедного люда, черпать в их среде новые силы для нашей организации.
Организацию рабочих взял на себя Керимхан Азади, работу среди крестьян возложили на Курд Ахмеда.
Попутно Керимхан Азади рассказал им о своем товарище по тюрьме и ссылке Гусейне Махбуси, пообещав привести его на следующее собрание.
– С расширением организации надо усилить и осторожность, – после некоторого раздумья заметил Фридун.
– Насчет Махбуси можете быть покойны, – возразил Керимхан Азади. – Мы оба томились в тюрьме и ссылке. Это до конца проверенный человек.
Постучались в дверь. Фридун открыл и остановился удивленный: шофер Шамсии привез ему записку.
– Ханум ждет вашего ответа, – сказал шофер, передавая ему конверт.
Записка состояла из двух строчек:
"Учитель, прошу извинить за беспокойство. Приезжайте на один часок. Жду. Шамсия".
Фридун задумался. В первую минуту он решил было не ехать и совсем порвать отношения с Шамсией, но это могло вызвать ненужные разговоры и подозрения.
Попросив шофера подождать внизу, Фридун переоделся и, попрощавшись с товарищами, вышел. На лестнице он столкнулся с Ризой Гахрамани, который видел у крыльца знакомую ему машину Исфагани.
Здороваясь, Гахрамани окинул Фридуна пытливым взглядом:
– Опять туда? Кажется, здорово тебя захватила дочка Хикмата?
– Не беспокойся, милый друг! – возразил Фридун и прочитал двустишие Саади:
Противники не знают сами, что надо им,
А те, что ведают, – подобны глухонемым...
– Мы не принадлежим к числу таких неприятелей, – продолжал Фридун. Нам хорошо известно и то, чего мы требуем, и то, какими путями добиваться этого.
Он крепко пожал руку Гахрамани и выбежал на улицу.
Иранская нефть оставалась для американского посла и для мистера Гарольда орехом, который они никакие могли разгрызть. Южная нефть была в руках англичан. Они отбивали все попытки американцев подобраться к ней. Не отказываясь от мыслей когда-нибудь вытеснить англичан и прибрать эту нефть к рукам, американцы в то же время отдавали себе отчет в том, что для этого потребуется немалый срок. Поэтому они все чаще обращали свой взор на север, к нефтяным районам, расположенным на границе с Советским Союзом.
Лично мистер Гарольд придерживался такого мнения, что, заняв нефтяные участки на севере Ирана, Америка одним выстрелом убьет даже не двух, а трех зайцев. Во-первых, она приобретет богатые нефтяные участки; во-вторых, это позволит ей строить военные базы вдоль всей советской границы, почти на подступах к Баку. В-третьих, начав эксплуатацию нефти на севере, она составит мощную конкуренцию англо-иранской нефтяной компании. Это поможет ей впоследствии овладеть и южной нефтью.
Посол полностью разделял мнение мистера Гарольда.
– Конечно, Россия и Англия еще имеют сферы влияния в Иране, – как-то сказал посол, выслушав эти соображения мистера Гарольда. – Но главенствовать должна только Америка.
Эти слова в точности выражали взгляд мистера Гарольда, который непоколебимо верил в призвание Америки управлять не только Ираном, но и всем миром. Политику же президента США мистера Рузвельта он считал недопустимо "мягкой", а самого президента – впавшим в старческий сентиментализм, беспочвенным идеалистом.
Мистер Гарольд не сомневался, что такая "идеалистическая", как он выражался, гнилая политика не устоит перед мощным влиянием американских банков и монополий. Близок час, когда она будет заменена "настоящей" политикой. И тогда весь мир вынужден будет подчиниться воле Америки.
Притязания же Гитлера на мировое господство мистер Гарольд считал лишенной всякой материальной основы затеей и пустым донкихотством. Впрочем, эта бредовая затея имела с точки зрения мистера Гарольда и положительную сторону: Гитлер как бы подготовлял почву для грядущего американского мирового господства.
Пока же, изучая материалы о северо-иранской нефти, мистер Гарольд все время натыкался на одно препятствие, стоявшее поперек дороги американским стремлениям: это был советско-иранский договор 1921 года.
В 1921 году американская компания "Стандарт ойл" заключила с иранским правительством концессионный договор о разработке и эксплуатации нефти в Хорасане, Горгане, Мазандеране, Гиляне и Азербайджане. Однако не прошло и года, как иранскому правительству пришлось в соответствии с советско-иранским договором отменить эту концессию. Но американцы на этом не успокоились.
В 1923 году американская компания "Синклер" добилась у иранского правительства заключения нового соглашения об эксплуатации тех же нефтяных районов, но осуществлению этого соглашения снова помешал советско-иранской договор 1921 года.
В 1937 году американская компания "Делавер" опять получила разрешение иранского правительства на эксплуатацию этой нефти, и снова по настоянию советского правительства, ссылавшегося на тот же договор 1921 года, это разрешение осталось только на бумаге.
Но теперь, казалось мистеру Гарольду, наступил момент, когда вопрос о северной нефти в Иране найдет именно то разрешение, которое поставит Иран в полную зависимость от Америки.
И вот те же министры с тем же раболепием, с каким недавно встречали английского посла и мистера Томаса, в субботу в три часа пополудни приветствовали в том же дворце американского посла и мистера Гарольда.
Американцы обращались с министрами так, как, наверно, обращался бы современный человек с вынырнувшим из глуби веков пещерным прародителем.
Они нисколько не сомневались, что все без исключения иранцы переживают младенческий период умственного развития. Поэтому, сталкиваясь с ними, они вели себя как учителя, призванные обучать малышей азбуке и счету.
Они полагали, что точно так же, как школьник, изучивший четыре правила арифметики, никогда самостоятельно не постигнет законов алгебры и геометрии, так и иранцы не в состоянии без помощи Америки управлять государством, пользоваться достижениями науки и техники и вообще создать достойные человека условия существования. Между собой они так и называли иранцев "взрослыми детьми".
Этим взглядам соответствовало и их обращение с министром иностранных дел и министром двора иранского падишаха.
Везиры, приученные к преклонению перед англо-саксами, со знаками глубокого уважения проводили их до гостиной Реза-шаха.
Реза-шах с исключительной почтительностью встал навстречу гостям, стараясь улыбкой сгладить присущее его пергаментно-желтому лицу мрачное выражение. Он любезно осведомился о самочувствии посла.
– Под высоким покровительством его величества ни один американец не может чувствовать себя в Иране плохо, – с улыбкой ответил посол.
– К американцам мы питаем особое уважение и любовь. Можете в этом не сомневаться.
После обмена любезностями посол перешел к делу.
– Не сомневаясь в этом, ваше величество, мы и предлагаем вам тесный союз и дружбу в тот момент, когда политическая жизнь в вашей стране и во всем мире чрезвычайно осложнилась. Но ценой за союз и дружбу будет представление нам всех возможностей для великих целей нашей страны. Можем ли мы поэтому примириться хотя бы с тем, что несметные богатства Ирана пропадают под землей? Какую ценность они представляли бы в умелых, опытных руках! Я имею в виду вашу северную нефть.
Реза-шах задумался.
– Но, господин посол, вы знаете, что...
Мистер Гарольд прервал его:
– Конечно, знаем... Ваше величество имеет в виду русско-иранский договор тысяча девятьсот двадцать первого года. Надо ли говорить о чисто формальном характере этого договора, об условности его в настоящей обстановке? Мы знаем, как часто требования времени, обстановка сегодняшнего дня сводят на нет международные соглашения, хотя бы формально и не отмененные...
Реза-шах поднялся. За ним поднялись министры и гости. Подойдя к другому столу, шах развернул лежавшую на нем географическую карту. Он выразительно обвел территорию Советского Союза, простершуюся от Каспийского моря до Северного Ледовитого океана, от Дальнего Востока до Балтийского моря, и, наконец, палец его остановился на Иране.
– Может ли так поступить с подобной великой державой наш маленький Иран? – удрученно сказал он.
Посол заранее ожидал этого. Но также знал он и то, что у него есть доводы, услышав которые шах пойдет на все предложения.
– Имейте в виду, ваше величество, что, если потребуется, вся мощь Америки будет на вашей стороне, – сказал он, глядя на Реза-шаха, который все еще держал руку на карте. – Мощь военная и экономическая... А пока я должен сообщить вашему величеству так же и то, что государственный департамент дал разрешение на закупку в Иране по предложенным вами ценам изюма, кожи, шерсти и табака на один миллион долларов.
Морщины на лбу шаха слегка сгладились. На желтом лице проступило выражение удовлетворения. Заметив эту перемену в настроении его величества, посол продолжал:
– Кроме того, Америка выражает полную готовность предоставить вам на самых облегченных условиях значительный заем. Что же касается советско-иранского договора тысяча девятьсот двадцать первого года, то я бы считал...
Посол остановился, как бы подыскивая подходящее выражение. Но в речь его вмешался сам Реза-шах:
– Конечно, господин посол, при обоюдном добром намерении можно найти выход.
Мистер Гарольд улыбнулся. Посол продолжал:
– И я так же думаю, ваше величество! А пока к разведочным работам в северных районах мы приступим, как к операциям научно-исследовательского характера. Мне думается, что ни одно государство в мире не будет иметь основания возражать против научной работы.
– Конечно, это миролюбивое и приемлемое для всех разрешение вопроса. Для нас же с вами, господин посол, самое глазное – полное взаимопонимание.
– Прошу еще раз учесть, ваше величество, что каждая американская скважина, пробуренная в северных районах, каждая воздвигнутая нами буровая вышка будут защищать вас от иноземного вмешательства в дела вашей страны и сделают незыблемо прочными наши политические и экономические связи.
Внимательно выслушав посла, Реза-шах величественно повернулся к своим министрам.
– В пятидневный срок выработать с представителями господина посла основные соглашения об изысканиях нефти в северных районах...
И опять министры, выслушав своего государя, застыли в покорном почтительном поклоне.
Шамсия встретила Фридуна в том же саду, где так недавно происходило празднество. На этот раз в тенистом парке никого не было. Не видно было даже слуг. Казалось, Шамсия нарочно отослала их. Это показалось Фридуну странным, и он тщетно старался разгадать намерения Шамсии.
Тем временем девушка, доверчиво взяв его под руку, медленно пошла к дому.
– Вы, конечно, раздумываете над тем, зачем я вас позвала, не так ли? спросила она, заглядывая ему в глаза. – Если хотите, могу вам это сказать.
– Чем скорее вы это сделаете, ханум, тем лучше... – ответил Фридун.
– Вы так нетерпеливы, точно ждете, что перед вами раскроются врата рая! – кокетливо проговорила девушка, улыбнувшись, и подняла на учителя глаза.
Казалось, она хотела вызвать в сердце Фридуна те чувства, которые были обычной данью ее красоте.
– Ханум, – ответил Фридун, от которого не ускользнуло это стремление, неужели недостаточно вам любви трех человек? Зачем же вам воспламенять еще одно, четвертое сердце?
Не отвечая, Шамсия поднялась по мраморным ступенькам крыльца, отворила одну из дверей и ввела Фридуна в гостиную. На огромных окнах висели тяжелые шелковые занавеси, пол от стены до стены был покрыт дорогим ковром. Перед мягкими креслами вишневого бархата стояли гладко отполированные орехового дерева столики. В глубине гостиной Фридун заметил раскрытое пианино.
Шамсия небрежно опустилась в одно из кресел и указала Фридуну на кресло рядом. Со смутным чувством неловкости и тревоги Фридун приготовился слушать.
– Как бы ни любила женщина и как бы ни была она любима, – вздохнув, продолжала Шамсия прерванный разговор, – ей все-таки приятно, когда она привлекает внимание. На то дана ей красота... Не верьте, Фридун, ни одной женщине, которая стала бы отрицать это.
– И все-таки я вам не верю! Ни одна девушка не станет откровенно подчеркивать свои чувства к человеку, которого она хоть сколько-нибудь действительно любит... Тем более не будет она заигрывать с тем, к кому она равнодушна.
– А как же разговаривают между собой влюбленные?
– Не знаю, ханум. Этого я еще не испытал. Но мне кажется, что по-настоящему любящие друг друга люди внешне сдержанны в проявлениях своих чувств.
– Значит, при встрече они молчат, вздыхают, а оставшись одни, отдаются мечтам и, может быть, плачут, да? – насмешливо перебила его Шамсия.
