Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
– Прекрасно сказали, – одобрил мистер Гарольд. – Но выгоднее было бы эксплуатировать именно южную иранскую нефть силами трех государств. Почему южной нефтью должны владеть одни англичане? Это же прямой ущерб и Ирану и Америке. Вы должны понимать это.
– Не сомневайтесь, мистер Гарольд, мы давно это поняли. Если и не все деловые люди Ирана, то уж девяносто девять процентов их являются сторонниками Америки. Я берусь провести ваши пожелания и в меджлисе и в правительстве. Только не лишайте меня вашего доброго расположения.
Вдруг, как бы вспомнив о чем-то, Исфагани полез в карман и вытащил оттуда несколько сложенных вчетверо листов:
– Я составил для себя кое-какие заметки, мистер Гарольд. Собираюсь выступить в меджлисе. Хочу вам прочитать, не упустил ли я чего. Ведь в вопросах политики вы куда опытнее меня!..
Мистер Гарольд лукаво посмотрел на Хикмата Исфагани я улыбнулся.
– Я бы очень желал, господин Исфагани, обладать таким политическим чутьем, каким обладаете Вы.
После обмена любезностями Хикмат Исфагани стал читать тезисы своей антисоветской речи, с которой он собирался выступить в меджлисе в субботу.
Мистер Гарольд слушал его внимательно, некоторые места заставил повторить и наконец сказал:
– Политика требует тонкости, мистер Исфагани, а этого у вас более чем достаточно. Не мешало бы многим западным парламентариям поучиться у вас этому искусству.
– Благодарю, благодарю вас за похвалу, мистер Гарольд! – И Хикмат Исфагани даже зарделся от удовольствия.
Увидев, что Хикмат Исфагани поверил в искренность его похвалы, мистер Гарольд продолжал:
– Но все же не мешало бы кое-что и подправить. Прежде всего поменьше брани и крика. Постройте свою речь в таких выражениях, чтобы люди не усомнились в вашей объективности! Потоньше! Потоньше!
– Одним словом, – прервал его Хикмат Исфагани, желая показать, что он хорошо понял мысль мистера Гарольда, – снять голову ваткой! Ваткой, мистер Гарольд! Все будет по-вашему, мистер Гарольд! Только не лишайте меня вашего доброго расположения!
Затем Хикмат Исфагани рассказал мистеру Гарольду об аудиенции у Реза-шаха и выразил свою тревогу. Он не забыл упомянуть и о том, что его величество непостоянен и, будучи рабом минутных страстей, часто меняет свои решения.
– Если бы господин полномочный посол пожелал повлиять на него, достаточно было бы одного намека на то, что американское правительство считает меня своим другом и благожелательно ко мне относится. Вот все, о чем я просил бы вас, мистер Гарольд.
Мистер Гарольд обнадежил его:
– Вы можете вполне положиться на нас и чувствовать себя под защитой американского флага.
Эти слова тронули Хикмата Исфагани до слез.
– Пусть не будет в нашей жизни ни одного дня без этого благословенного флага! – проговорил он, низко поклонившись.
Хикмат Исфагани был в восторге от сегодняшних успехов и наслаждался душевным равновесием, которое обрел после посещения двух иностранных посольств.
– Поезжай на Стамбульскую, – весело бросил он шоферу, садясь в машину. – Потом проедем на Лалезар. Мне хочется покататься.
Он снова смотрел на бежавшие мимо него дома и магазины, на пешеходов, которые казались ему ничего не стоящими пылинками и, развалившись на мягком сиденье, вытянув ноги, предавался радостным размышлениям. Но мысль о германском посольстве не давала ему покоя. Он чувствовал непреодолимую потребность повидаться и с фон Вальтером.
"Не будь наивным, – сказал он себе. – Загляни и сюда. Ведь, в сущности говоря, американцы мало чем отличаются от англичан. Все они одной породы. Полагаться на них нельзя. Только в одном Тегеране они связаны с сотней таких коммерсантов, как я. С сотней таких же, как и я, ведут они подобные любезные разговоры. Хотят показать себя благородными. А на самом деле они еще худшие разбойники, чем англичане. Только и думают о том, как бы получше общипать Иран. Иначе какая им польза говорить с шахом обо мне? Вот немцы – совсем другое дело. Это – народ решительный, напористый. К тому же сейчас сила в их руках. И Англию и Америку загнали в ореховую скорлупу. На глазах у этих стран захватили Францию, Бельгию, Польшу и сидят там, как в своих родовых имениях. Его величеству будет вполне достаточно одного их грозного взгляда".
И он поехал в германское посольство.
При виде машины Хикмата Исфагани комендант велел открыть ворота и, поздоровавшись, сказал:
– Сегодня фон Вальтер справлялся о вас.
Хикмат Исфагани был на седьмом небе. Его нечаянное посещение оказалось весьма кстати. Фон Вальтер встретил его в дверях кабинета – очевидно, комендант успел доложить ему.
– Я очень рад вам, – сказал он, сажая гостя в мягкое кресло и садясь напротив. – Сегодня я с утра разыскиваю вас, но вы, очевидно, витаете в высших сферах.
При этих словах он улыбнулся.
– Где бы мы ни витали, – в тон фон Вальтеру ответил Хикмат Исфагани, мы в конце концов опустимся перед очами нашего друга. В этом не сомневайтесь.
– Я нисколько не сомневаюсь. Быть может, и неудобно говорить вам это в лицо, но я вынужден признаться, что считаю вас человеком со здравым смыслом, умеющим разбираться в тайнах большой политики. Об этих ваших высоких качествах мы писали даже фюреру. Как раз сегодня фон Риббентроп передал нам шифром указание фюрера относительно вас. Я так был рад этому!
– Каково же указание фюрера? – нетерпеливо спросил Хикмат Исфагани.
– Фюрер поручил установить с вами более тесные отношения. Фюрер имеет особые виды на вас в проведении прогерманской политики в Иране.
Уловив в глазах своего собеседника огоньки живого интереса, фон Вальтер продолжал:
– Политический мир напоминает сейчас бурное норе. Разумные и жизнеспособные нации передают в такие моменты руль государственного корабля в умелые руки. В своей прозорливой политике фюрер всегда отводил Ирану видное место. Вы не думайте, что, поглощенный европейскими делами, он забывает о Востоке. Дело, начатое нами в Европе, найдет свое завершение на Востоке. А Иран является его воротами. Поэтому, по мнению фюрера, у этих ворот должен стоять испытанный привратник.
Хикмат Исфагани провел языком по губам, пересохшим от столь неожиданных известий.
– Что бы ни говорили, мы, иранцы, крепко уверовали в фюрера. Верьте слову, будь фюрер мусульманин, я первый поднял бы знамя за него.
Он остановился, сообразив, что о различии вероисповеданий напомнил совершенно неуместно, и, заглядывая фон Вальтеру в глаза, поспешил исправить оплошность:
– Какую бы веру он ни исповедовал, мы в него верим!
– Фюрер относится к иранцам с особенной симпатией и причисляет их к арийской расе. По его мнению, на всем земном шаре достойными жизни нациями являются германская и иранская, потому что обе они сохранили в чистоте арийскую кровь. По плану фюрера, мир должен принадлежать этим двум нациям. На Западе – мы, на Востоке – вы! Неужели нашу ненависть к славянам вы считаете случайной?! Славяне принадлежат к низшей расе. Не придавайте значения нашему соглашению с ними. Это все дипломатия фюрера. Не сегодня-завтра мы расправимся с англо-саксами, раса которых, конечно, не лучше, и повернем оружие против русских. Тогда Кавказ, Баку, Ташкент перейдут к Ирану, и на небе огромной империи господин Хикмат Исфагани будет звездой первой величины.
Он раскатисто захохотал, весьма довольный своим толкованием расовой теории Гитлера в заманчивом для Хикмата Исфаганн свете.
Как мираж, встали перед глазами Хикмата Исфагани обширные территории будущей великой империи.
– Вот когда расцветет торговля! – воскликнул он и снова провел языком по губам. – Ни тебе границ, ни таможен! Аллаху ведомо, что я доволен вами... Да возвысит аллах ваше знамя, и да не лишит он вас своей благодатной сени!
После недолгой паузы фон Вальтер решил приступить к главному вопросу.
– Как я уже говорил, для вас, конечно, не секрет, что наше столкновение с большевиками неизбежно, – сказал он вкрадчиво.
– Безусловно, безусловно! – угодливо подтвердил Хикмат Исфагани.
– К этому надо готовиться... И вот нам нужна ваша помощь.
– Ради бога, только намекните!
– Скажите, есть у вас торговая контора в Мияне?
– А где у меня нет контор в пределах Ирана? Во всех городах имею отделения, конторы, агентов...
– В Мияне нам надо иметь надежное место для хранения некоторых запасов продовольствия. В трудную минуту оно может нам пригодиться.
Под продовольствием фон Вальтер подразумевал взрывчатые вещества, но пока скрывал это от Хикмата Исфагани.
– Продовольствие? – повторил тот и задумался. – А количество груза узнать можно, друг мой?.. Нет, нет, ради бога, не подумайте чего-нибудь. Я хочу узнать только количество, чтобы соответственно приготовить и место.
– На первое время всего пятьсот тонн. В дальнейшем возможно некоторое увеличение. Только надо, чтобы этот груз был отправлен туда под вашей маркой. Сопровождать его будет, конечно, мой человек.
– Пожалуйста, хоть тысячу тонн. В два дня я переправлю его в какое угодно место Мазандерана или Азербайджана, так что и птица не узнает. Хоть на самый берег Аракса! Пожалуйста!
Хикмат Исфагани нарочно говорил с подчеркнутой откровенностью, чтобы фон Вальтер не счел его за круглого дурака и был с ним доверительнее. Тот довольно улыбнулся.
– Благодарю вас, господин Исфагани. Мы сумеем оценить эту вашу услугу.
Тут Хикмат Исфагани решил приступить к тому делу, которое его беспокоило.
– Господин фон Вальтер, – начал он тихо, – я хочу воспользоваться вашей любезностью...
– Пожалуйста, пожалуйста...
Он рассказал о своем даре и приеме, оказанном ему, Хикмату Исфагани, Реза-шахом.
– У меня одна просьба к вам, – закончил он свою речь, – как-нибудь довести до сведения его величества то, что пишет обо мне фюрер.
Фон Вальтер разразился хохотом.
– Не будьте младенцем в политике, господин Хикмат Исфагани! Об этом нельзя говорить Реза-шаху. – Потом, понизив голос, добавил, положив руку ему на плечо: – Ведь фюрер ставит вас на один уровень с Реза-шахом!
– Я вас умоляю спасти меня от меча этого кровопийцы! – заговорил Хикмат Исфагани. – Для этого достаточно вашего легкого намека.
– Будьте покойны, господин Хикмат Исфагани, под крылом нашей дружбы вам не грозит никакая опасность.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Тегеран жил, раздираемый резкими противоречиями. Они его точили, как червь точит дерево. Нищета и роскошь были его порождением и его проклятьем.
Эта гнетущая атмосфера города еще более усиливала скорбь Фридуна. Он вглядывался в лица детей и женщин, протягивавших к прохожим исхудавшие руки, и надеялся найти среди них Гюльназ, дядю Мусу, тетю Сарию, детей.
Уже много недель Фридун ходил по улицам и рынкам города, расспрашивал друзей, знакомых, но все было тщетно.
Обычная жизнерадостность покидала его, уступая место мрачным мыслям. Но они еще сильнее разжигали в нем жажду мести, усиливали стремление к свободе.
Забвение находил он лишь в революционной работе и поэтому снова с головой ушел в нее.
Дела шли неплохо. Выпущенные листовки и брошюра произвели впечатление, которого не ожидали даже сами их авторы, и стали известны среди самых широких кругов общества. В городе не прекращались разговоры вокруг этого события.
В народе пробуждались светлые надежды. Голос правды воодушевлял на борьбу всех недовольных деспотическим режимом. К утверждениям официальных кругов и печати о том, что эта литература выпущена советским посольством, народ относился явно недоверчиво.
Но знаменательнее всего было то, что от организаторов этого дела народ ожидал еще более смелых выступлений.
Как-то, встретив Фридуна, Гурбан Маранди радостно бросился к нему:
– Ну что, вышло по-моему! Народ не стадо бессловесных животных, чтобы молча терпеть такой гнет. Помнишь, я предлагал тебе объединиться и вместе начать одно славное дело. Ты не согласился, и вот начали другие.
– Интересно, знать, какой смельчак решился на это? – спросил Фридун, желая прощупать, что говорят об организаторах этого дела.
– Не смельчак, а смельчаки! – поправил его Гурбан Маранди. – Ты даже не представляешь, что тут творится. Оказывается они имеют своих людей повсюду, даже в министерстве внутренних дел и в армии. Только и ждут удобного момента, чтобы выступить с оружием в руках и снести прогнившее здание деспотии. Да, будь на чеку, – не сегодня-завтра выйдет и вторая брошюра. Если не достанешь, шепни мне. Я уж раздобуду.
Слова Гурбана обрадовали Фридуна, но одновременно заставили его и задуматься. Если они задержат выпуск второй брошюры, это убьет в людях пробудившуюся надежду на избавление, отдаст их, обезоруженных, снова во власть жандармерии и полиции. Нет! Это было бы жестокой изменой, беспримерным предательством!
И Фридун весь отдался работе по выпуску второй брошюры и одновременно стал готовить новую листовку, которая должна была дать отпор клевете и лжи, распространяемой правительственной кликой и реакционными кругами.
Риза Гахрамани купил последние номера всех столичных газет и сложил их целой пачкой на столе. Чтобы облегчить Фридуну работу, он ознакомился с большинством из них и подчеркнул нужные места.
– Все готово, дорогой мой! – воскликнул он, когда Фридун вернулся домой. – Только запомни: когда станешь министром в будущем правительстве, возьмешь меня к себе в секретари, – пошутил он.
– А ты знаешь, – серьезно ответил ему Фридун, – кажется, народ на это надеется и ждет от нас не более не менее, как нового правительства.
– А ты как думал? – сказал Риза Гахрамани. – Куда это годится пробудить сознание масс и потом бежать с поля боя? Пожелания народа всегда своевременны.
– Ты прав, но как мы еще далеки от осуществления этих пожеланий. Даже мысленно мы пока не разрешили для себя вопроса: чего мы хотим? За какую власть боремся? Пока мы говорили ведь только о разрушении существующего строя.
– Об этом не заботься, мой друг, – возразил Риза Гахраманн. – Когда старый строй будет уничтожен, форму правления найдет сам народ. – Лицо Гахрамани озарилось светом большой мысли. – Ты знаешь, Фридун, проникновенно сказал он, – народ – это могучая сила. Не отделяйся от него, живи его жизнью, думай его думами, чувствуй его чувствами и тогда ты ощутишь, какая в тебе мощь, как ты непобедим и даже прекрасен.
Просматривая газеты, Фридун слушал своего друга. Он понимал, что Риза Гахрамани силится выразить нечто очень важное и думает гораздо глубже, чем умеет сказать.
– Душа твоя куда богаче, мой друг, чем твой язык, – сказал Фридун. Пусть слова твои не совсем складны, но чувства твои благородны. К сожалению, в мире немало подлых людей. Вот послушай, что пишет один из продажных писак.
И он начал читать статью Софи Иранпереста в газете "Седа", озаглавленную: "Изменники родины попались". Автор сообщал, что органами министерства внутренних дел якобы задержан некий Рахман-заде и три его соучастника. Задержанный признался, что брошюра и листовки напечатаны в Баку, а сам он и его товарищи сброшены на территорию Ирана на парашюте.
В газете была помещена даже фотография: Рахман-заде с парашютом. В заключение Софи Иранперсст отмечал, что с любезного разрешения министерства внутренних дел он имел возможность лично побеседовать с Рахман-заде.
– Как все это смешно и гнусно! – отшвырнул Фридун газету. – Но можно ли ожидать иного от газеты, которая издается на грязные деньги Хикмата Исфагани!
– Ты несправедлив! От нее можно ожидать еще большего, – сказал Риза Гахрамани и, подняв газету, показал Фридуну другую страницу. – Почитай, какую речь произнес в меджлисе Хикмат Исфагани.
Фридун снова принялся читать. Хикмат Исфагани говорил о черных тучах, нависших над севером Ирана, об оживлении деятельности безбожников и вероотступников, о приближении судного дня и скором появлении имама Сахибаззамана с Запада.
– Ты только подумай, – возмущенно заговорил Риза Гахрамани, – этот подлец не признает никакой религии, не совершает намаза, а болтает о Сахибаззамане! Ну и здорово же одурачивают эти негодяи народ!
Фридун отложил "Седу" и взял газету "Феркд". Там информация была несколько иная. Газета сообщала, что и листовки и брошюра, выпущены в Иране тайными агентами Коминтерна, проживающими в Тегеране нелегально. Газета уверяла своих читателей, что число этих агентов превышает несколько тысяч человек. Попались же многие из них потому, что, не зная персидских обычаев, в чайных заведениях пили чай из больших стаканов, на что было обращено внимание. А будучи задержаны, они сознались, что прибыли с Кавказа.
И газета требовала немедленной казни этих людей.
– Интересно, кого же собираются под этим предлогом предать казни? невесело проговорил Фридун, отбросив и эту газету.
– Можно подумать, что они лишились последних остатков рассудка, – с негодованием сказал Риза Гахрамани, вставая. – Ну, я пойду... Меня ждут Ферида и Керимхан. Надо распространить оставшиеся брошюры. Вечером собираемся у Серхана, ты помнишь?
– Разве такие вещи забываются? Желаю тебе успеха! Иди! Скоро увидишь, какой неожиданный сюрприз я преподнесу всем вам, – загадочно ответил Фридун.
И Риза Гахрамани вышел, затаив надежду, что скоро настанет час, когда он узнает радостную для всех товарищей весть. Ведь Фридун был не из тех, кто бросает слова на ветер.
Со времени знакомства с Фридуном и Курд Ахмедом Серхан почувствовал себя так, точно луч света проник к нему в душу. Жизнь его стала осмысленной и целеустремленной. Всегда озабоченный и хмурый, Серхан стал теперь общительным, веселым
Первым, кто заметил эту перемену в Серхане, были его мать и Ферида. Изменилось и его отношение к людям, прежнее равнодушие, а часто недоверие уступили место теплому вниманию и сердечности. А Ферида становилась для него с каждым днем все милее и дороже.
В четверг вечером, вернувшись с работы, Серхан застал мать сидящей у порога за веретеном. Фериды дома не оказалось.
Мать отодвинула веретено и, с трудом выпрямив спину, пошла наливать воду в рукомойник.
– А где Ферида, мама? – спросил Серхан.
– Пошла туда, сынок. Вот-вот должна прийти. Велела передать тебе, если придешь раньше нее, что она принесет новую порцию для господ. За тем и пошла.
– А славная у тебя невестка, мать! Умная и хорошая! – весело сказал Серхан.
– Это не женщина, сынок, а огонь, – подтвердила мать. – Если поручить ей целое государство, и то справится. А сердце у нее прямо-таки золотое: отзывчивая, добрая, ласковая!
В это время в калитку вошла Ферида, неся на плече большую, набитую доверху зеленью, корзину.
– Ну и тяжесть! Плечи оттянуло! – И Ферида, отирая пот с лица, передала корзину мужу.
Серхан отнес корзину в комнату и, разворошив зелень, вытащил из-под нее книжонку в белой обложке. Он с детской радостью прижал ее к груди и обернулся к жене.
– Я жизнь готов отдать за твое плечо, – на нем ты приносишь радость для народа.
В калитке показался Риза Гахрамани.
– А что же ты, мастер, с пустыми руками? – пошутил Серхан, подмигнув ему.
– Весь твой товар отправил в Исфаган, там цены стоят высокие.
– В Мазандеране тоже большой спрос на твой товар. Ждут не дождутся.
– Не бойся, на всех хватит.
Мать позвала их пить чай. Риза Гахрамани оглядел весело кипевший на столе самовар с помятыми боками:
– Обожаю чай из этого самовара, мамаша. Ты послушай только, как он пыхтит. Получше, чем паровоз Серхана!
Посмеявшись, они сели за стол. Раздался стук в калитку.
Вошел Ризван.
– Вовремя подоспел, злодеев сын! – рассмеялся Риза Гахрамани.
Мать указала новому гостю место:
– Садись, сынок. Значит, теща будет крепко любить тебя.
– Ты слышишь, приятель, – повернулся к нему Риза Гахрамани, – не о жене говорят, а о теще.
– Ясное дело, если теща полюбит, то и жена души чаять не будет, отшутился Ризван.
Мать сполоснула стаканы и разлила душистый, крепкий чай. Серхан начал рассказывать о происшедших недавно столкновениях между крестьянами и землевладельцами в Мазандеране:
– Помещики забрали у крестьян все их пожитки, а те скорей поступятся верой, чем своим добром. В двух деревнях избили помещиков, в третьей убили приказчика.
– А иные наши господа хорошие ни во что не ставят крестьян, – заметил Риза, Гахрамани, выразительно взглянув на Ризвана. – Как черепаха, которая вылезла из своего панциря и его же стала хулить!
– Во-первых, изволь выражаться яснее, – ответил Ризван, выдержав взгляд товарища. – Нечего мутить, называй имя: кто это – господа хорошие? Во-вторых, я очень высоко ставлю крестьян, только утверждаю, что нельзя смести целое правительство, опираясь на одних крестьян.
– В этом-то и главная твоя ошибка! – сказал Риза Гахрамани.
Старый спор снова разгорелся.
Вскоре пришел к Серхану и Фридун, которому Ферида поспешила сообщить радостную весть.
– Все уже вынесли!.. – радостно прошептала она.
– Молодчина, Ферида! – похвалил Фридун, пожимая ей руку.
Риза Гахрамани и Ризван сразу же вовлекли Фридуна в свой спор. Тот вместо ответа сунул руку за пазуху и вытащил оттуда небольшую книжку.
– Вот здесь мы найдем точный ответ на ваш вопрос, – сказал он, поглаживая обложку. – Как только удалось достать! Читаю и поражаюсь, – до чего же мы с вами еще невежественны!.. Давно разрешенные вопросы вызывают у нас спор. Нам казалось, что вопрос о рабочих и крестьянах впервые в истории поставил и пытается разрешить наш милейший Ризван, а он, оказывается, давно уже разрешен.
Ризван потянулся за книжкой.
– Что это?..
Фридун остановил его:
– Не торопись... Скажу...
Встав, он поднял книжку над головой и сказал торжественно:
– Друзья мои! Это "Государство и революция" Ленина. Читаешь ее, и кажется, что учение Ленина излучает солнечный свет и освещает нам путь. До сих пор мы двигались ощупью, впотьмах.
Не отрывая глаз от руки Фридуна, в которой, как им казалось, действительно сняло само солнце, все присутствующие слушали затаив дыхание.
Серхан отодвинул стакан с крепким чаем. Забыв о недавнем ожесточенном споре, Риза Гахрамани и Ризван сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Мать застыла, прижав руку к подбородку. Добрые глаза ее были внимательно прищурены.
Ферида, только что открывшая калитку Араму, стояла словно завороженная. Боясь нарушить торжественность минуты, Арам приостановился в дверях.
– Друзья! – обвел Фридун товарищей горящим взглядом. – Великая истина открылась мне! Всякая политическая партия, поднимающая в наше время знамя победы за свободу и прогресс, должна освещать свой путь солнцем ленинизма, иначе она будет слепа, будет спотыкаться и падать. В наш век единственное знамя свободы всех народов – это ленинское учение!
Стук в калитку заставил всех насторожиться. Ферида побежала открывать. Пришли Курд Ахмед и Керимхан Азади со своей женой Хавер.
Узнав, в чем дело, Курд Ахмед даже расцеловал Фридуна.
– Спасибо тебе, брат! Я сам давно искал эту книгу, но никак не мог раздобыть. – Курд Ахмед повернулся к товарищам. – Одна мысль за последнее время не дает мне покоя. Я считаю, что наряду с выпуском листовок и брошюр, наряду с организационной и агитационной работой в массах мы должны серьезно заняться и теоретическим воспитанием товарищей. Люди, вступающие на путь революционной борьбы, обязаны хорошо изучить и теорию этой борьбы. Я предлагаю раз в десять дней собираться на специальные теоретические занятия.
– Замечательная идея! – послышалось со всех сторон. Первое занятие взялся провести Фридун. Он собирался осветить вопрос о взаимоотношениях рабочих и крестьян в революционном движении.
Затем перешли к вопросу о распространении брошюры. В Тегеране это дело было поручено Ризе Гахрамани, Керимхану Азади и Хавер. В Мазандеране эту работу должен был провести Серхан, водивший туда поезда. Когда речь зашла о Курдистане, Курд Ахмед сказал:
– Мой хозяин посылает меня в Курдистан. Я возьму с собою сто экземпляров.
Распространение брошюры в Тебризе и других районах Азербайджана Фридун хотел взять на себя, но это предложение не нашло сторонников. Первой возразила против него Ферида.
– Брату Фридуну ехать в Азербайджан опасно, к тому же сейчас он здесь нужнее. Если согласитесь, в Азербайджан поеду я, – неожиданно закончила она.
Все с удивлением повернулись к женщине.
– А ты не боишься? – спросил Фридун.
– Чего мне бояться? – смело ответила Ферида. – Я так провезу, что ни один шпик не пронюхает!
Заметив колебание товарищей, в разговор вмешалась мать:
– А вы не сомневайтесь! Это не женщина, а богатырь. Не сомневайтесь!
Вопрос был решен единогласно. Курд Ахмед научил Фериду, как найти в Тебризе Азер-оглы.
Поздно ночью они поодиночке разошлись по домам. Оставшись наедине с Феридой, Серхан привлек ее к себе.
– Береги себя, Ферида! – сказал он дрогнувшим голосом. Ферида молча, с любовью, прижалась к мужу.
– Теперь уж я ничего не боюсь, Серхан, милый. Клянусь тебе, что я никогда не сверну с нашего пути!.. Не сверну даже под угрозой смерти!..
Ее волнение передалось Серхану.
Он понимал, что Ферида произнесла свою клятву неспроста: она догадывается о страданиях, которые могут встретиться ей на этом поприще, и клятвой хочет укрепить свою волю. Он только собрался ответить ей, как его перебила мать, которая сидела у порога и слышала их разговор:
– Да настанет светлый день и для вас, мои дети!..
После этих проникновенных, прозвучавших, как молитва, слов матери Серхан ничего не сказал, только прижал голову Фериды к груди.
Фридун избегал общества Гурбана Маранди, при случайных же встречах во дворе или в коридорах университета перекидывался с ним лишь незначительными фразами.
Сторонился студентов и сам Гурбан Маранди. Он чувствовал, что за ним установлен полицейский надзор, но ходил по университету с высоко поднятой головой.
Сегодня Фридун пришел в университет задумчивый и расстроенный. Напрасно он старался сосредоточиться на своих учебных занятиях.
Выйдя во время перерыва из аудитории, он заметил у окна группу студентов третьего курса. Среди них был и тот плотный, низкорослый студент, у которого не так давно вышел спор с Гурбаном Маранди.
Гурбан Маранди, который стоял вблизи, поздоровавшись с Фридуном, произнес по-азербайджански двустишие:
К чему желать, чтоб виночерпий подал тебе вина,
Коль солнце поднесло, сияя, чашу свою сполна?
Низенький и плотный студент поспешил к Маранди.
– Здесь Иран, сударь, и язык у нас персидский, а не азербайджанский!
– Знаю, – слегка смутившись, ответил Гурбан Маранди. – Но это двустишие принадлежит Саибу Тебризи и напечатано в книге "Поэты Азербайджана"!
– Учить меня не надо. Я считаю это изменой и преступлением.
Гурбан Маранди при этих словах вспыхнул:
– Измена родине к лицу негодяям! Вы лучше подумайте о себе!
И, все больше горячась, Гурбан Маранди наговорил своему противнику немало оскорбительных слов, не замечая, что к ним подошел декан литературного факультета.
Декан строго подтвердил, что говорить по-азербайджански или читать стихи на этом языке равносильно измене родины.
– Господин декан, это стихотворение Саиба! Прекрасное поэтическое стихотворение! – ответил Гурбан декану.
– Если ты любишь поэзию, – возразил тот, – заучи стихи Саади и Хафиза. А стихи на топорном языке лучше и не произносить.
– Я имел честь доложить вам, что это стихи Саиба и написаны на красивом, звучном языке.
– Не будьте наглым! – вскипел декан. – Делайте, что вам говорят!
– Разве читать стихи на родном языке – наглость, господин декан?
Эти слова окончательно вывели из себя декана.
– Правильно сказал Мустофи, что вас надо кормить ячменем! – крикнул он.
Инцидент этот стал известен дирекции. Директор вызвал азербайджанца к себе и, обвинив его в потере патриотического чувства и в попытке вызвать смуту, объявил, что изгоняет его из университета.
Студенты взволнованно обсуждали это событие. Особенно удручены были студенты-азербайджанцы, курды и армяне, которые чувствовали себя во враждебной среде.
Вечером Фридун рассказал об этой истории Ризе Гахрамани:
– Этим господам шовинистам мало того, что они выжали из народа все соки, они еще разжигают национальную рознь. Какое им дело до того, что счастье человечества во взаимном уважении и дружбе наций?!
Слова эти сильно подействовали на Ризу Гахрамани.
– Ведь и я перс, – грубо проговорил он, – но я стыжусь позорного поведения тех, кто творит зло от имени моей нации. Я горд тем, что пользуюсь вашей дружбой и доверием – твоим, Курд Ахмеда, Арама... Мы – братья, и пусть это наше братство будет залогом единения наших народов! – заключил он убежденно.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Хафиз Билури и Явер Азими в тягостном ожидании сидели в кабинете сертиба Селими. Красные и белые шашки в беспорядке лежали на раскрытой доске. Игра прервалась в самом начале, – тревожные мысли, охватившие игроков, не давали им сосредоточиться. Остыл и чай в маленьких стаканах. Фрукты и сладости лежали в вазах нетронутыми.
Оба знали, что в эту минуту решается судьба их общего друга сертиба Селими.
– Неспокойно что-то у меня на душе... Не сделал бы сертиб непоправимого шага, – сказал Хафиз Билури.
– Мне тоже кажется, что сертиб пошел на слишком большой риск.
– Да, его положение трудное... Сертиб одинок, а противная сторона так сильна.
– Как вы думаете, – решился Явер Азими высказать давно уже мучившую его мысль, – если бы сторонников Селими было больше, чем его противников, принял бы государь его предложения?
– Трудно сказать, – помолчав немного, ответил Хафиз Билури.
– Одно ясно: если предложения Селими будут отвергнуты, значит, нет никакой правды в нашей стране и то, что пишут, и то, что говорят, – все ложь...
Когда раздался стук в калитку, оба друга, вскочив, поспешили навстречу Селими. Тот показался им бледным и осунувшимся.
– Ну как, сертиб? – не утерпел Явер Азими.
Сертиб молча опустился в кресло. Почувствовав недоброе, друзья больше не задавали вопросов.
Сертиб Селими не находил в себе теперь ни желаний, ли стремлений, ни надежд. Все было смято и уничтожено. Он впал в состояние полного отчаяния. Сознание бесполезно прожитой жизни мучило его, а слово "шпион" все еще звучало в его ушах, как ничем не заслуженное, невыносимое оскорбление.
Он вызвал слугу.
– Сними этот портрет! – приказал он.
Уставившись на портрет шаха, слуга на минуту опешил, потом поднялся на стул и осторожно снял портрет.
– Что прикажете с ним делать, сударь?
– Сожги в печке!.. С рамой!
Слуга вышел с портретом, и только тогда сертиб обратился к друзьям, которые продолжали сидеть молча, понурив головы.
– День этот для меня очень тяжелый, но и очень радостный... Сегодня я прощаюсь с моими иллюзиями и обращаюсь лицом к настоящей правде. До сих пор я искал ее не там, где надо...
– А где же ее надо искать, сертиб? – взволновано спросил Явер Азими.
Сертиб не ответил. Он снова погрузился в размышления.
– В науке, в просвещении! – ответил за него старый педагог. – Только просвещение приведет страну к подлинной истине и...
