Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
– Я очень рад, что ты так весело настроен, мой дорогой. К сожалению, мне надо спешить. Отвечу тебе вечером.
– Когда выходит брошюра? – спросил Гахрамани серьезно. – Рабочие ждут. Я уже наметил и людей для распространения.
– Скоро, скоро она бомбой взорвется в Тегеране. А теперь до скорого свидания!
Фридун взял рукопись и направился к Керимхану Азади, у которого было много друзей среди типографских рабочих и который вызвался организовать печатание брошюры.
Керимхану Азади еще не было и тридцати лет, а голова его уже была седа. Он прошел тяжелый жизненный путь. Трудности и лишения выковали в нем стальную волю и стойкость.
Еще ребенком он лишился родителей. Ему было шесть лет, когда отец его, рабочий мыловаренного завода, угодил в котел, где варилось мыло. Ребенок остался на попечении матери. Одинокая, беспомощная женщина долго ходила по домам в поисках работы и в конце концов, обреченная на нищенство, так и умерла на улице.
Керимхана взял к себе один из товарищей отца, рабочий того же мыловаренного завода.
Достигнув десяти лет, Керимхан также стал работать на этом заводе. Способный, трудолюбивый, он уже в ранней юности стал квалифицированным рабочим. У товарищей отца он научился грамоте и много читал.
Старые рабочие любили его, как родного сына, отдавали должное его уму и считались с ним. Они часто обращались к нему за советом и без стеснения, как близкому человеку, рассказывали о всех своих горестях.
Это повлияло на формирование сознания юноши, натолкнуло на серьезные размышления об обществе и жизни; эти мысли, вначале самому ему казавшиеся странными, идущие вразрез с окружающей действительностью, привели его наконец к революционной борьбе. Постепенно он нашел единомышленников и включился в революционное движение.
Ему было около двадцати двух лет, когда он женился на такой же, как и сам, бедной, но привлекательной и умной девушке по имени Хавер. Она также росла сиротой. С Хавер он чувствовал себя обладателем бесценного богатства и счастья.
На второй год их совместной жизни Хавер родила мальчика, который внес в их тесную каморку свет и радость. Но вскоре налетевшая буря разметала их благополучие.
Во время массовых арестов 1933 года был взят и Керимхан Азади. Продержав два месяца в тюрьме, власти выслали его на юг.
Эта ссылка, продолжавшаяся шесть лет, и тревога за семью преждевременно состарили Керимхана, наложив на его лицо отпечаток непроходящей скорби.
Думая о Хавер и маленьком сыне, он вспоминал свои детские годы, отца, мать, и нередко ему казалось, что его маленький Азад также останется на улице.
Вернувшись из ссылки, он, к счастью, нашел Хавер и Азада живыми и здоровыми.
После ареста мужа Хавер не растерялась и не пали духом. Оставшиеся на свободе товарищи Керимхана поддержали ее, а один из них – Арам Симонян взял ее к себе в дом помогать отцу. С этого дня Хавер ощутила твердую почву под ногами.
По возвращении Керимхан снова соединился со своей семьей, с любимой женщиной, сохранившей ему верность. Он поступил работать на табачную фабрику.
Ссылка не убила в нем воли к революционной борьбе, наоборот, еще больше утвердила его на этом пути.
Идя домой из типографии, где должна была печататься брошюра, Керимхан, охваченный радостью за начатое ими большое дело, старался представить себе будущий успех брошюры.
Вдруг кто-то схватил его за руку. Обернувшись, Керимхан воскликнул:
– Ах, господин Махбуси! Какими судьбами?..
Махбуси бросился ему на шею.
– Слава аллаху, дорогой мой брат, что пришлось еще раз встретиться! Сколько лет, как мы расстались, но я всегда носил в сердце твой образ. Как часто я рассказывал о тебе другим заключенным! Но никогда не рассчитывал, что снова увижу тебя, что живым выскочу из того ада.
Говоря это, Махбуси настолько растрогался, что не смог удержать слезы, а это в свою очередь растрогало Керимхана.
– Когда ты приехал?
– Пять дней, как я в этом проклятом городе. Ведь это все та же тюрьма!
– А где ты живешь?
– Где попало. Постоянного места пока не нашел. Но у меня есть родственники. У них и ночую.
Керимхану стало жаль его. Подумав немного, он решил приютить старого друга в своей крохотной комнатке.
– Пойдем ко мне, – предложил он. – Там ты кстати познакомишься и с моей семьей.
– Не побеспокою ли?
Керимхан взял старого знакомца под руку.
– Какое беспокойство? Чем богаты... – ласково проговорил он.
Продолжая разговаривать, они шли рядом.
С Гусейном Махбуси Керимхан Азади познакомился в тюрьме шесть лет тому назад.
На второй день после ареста отворилась дверь камеры, тюремщики швырнули в нее кого-то и снова заперли дверь. Новый арестант стонал, жалуясь на боль во всем теле. Он изрыгал проклятия полиции, изувечившей его, проклинал правительство, законы, не щадил даже самого Реза-шаха.
Не выдержав его стонов, Керимхан подсел к нему и стал успокаивать.
Темная и сырая камера, общие страдания быстро сблизили их. Они подружились, как товарищи по несчастью.
Спустя пятнадцать дней, Гусейна Махбуси увели из камеры Керимхана, а еще через две недели Керимхан узнал, что его сослали с первой партией осужденных на юг.
Второй раз Керимхан встретился с ним через два года на юге. Тогда истекал срок ссылки Гусейна Махбуси, и он готовился к возвращению в Тегеран. Они встретились как старые друзья и провели вместе еще несколько дней.
Отбыв срок ссылки, Махбуси уехал в Тегеран, и связь между ними оборвалась. Но через несколько лет Махбуси снова был сослан с партией новых осужденных на юг. Там состоялась третья его встреча с Керимханом, все еще отбывавшим свой срок.
– Я снова попался, дорогой брат мой! – сказал он тогда с отчаяньем.
Уезжая за истечением срока ссылки, Керимхан оставил Гусейна Махбуси: ему предстояло отбыть там еще целых пять лет.
– Иди, братец! – сквозь слезы сказал он тогда Керимхану. – Но на свободе вспоминай иногда несчастного Махбуси, даже могила которого никому не будет известна...
– Слава богу, что ты все же вышел живым из этого пекла! – радостно проговорил Керимхан. – Но как ты освободился? Тебя амнистировали?
– Таких, как мы, не амнистируют. Я бежал.
– Значит, ты проживаешь в городе нелегально? Надо быть очень осторожным. Попадешься еще раз, не избежишь веревки.
– Эх, мне все надоело... Я больше не выдержу ссылки. Однажды умереть и покончить все расчеты – куда легче. Буду бороться до последнего вздоха, А ты что поделываешь?
Керимхан рассказал ему о своей жизни, о работе, о политическом положении в Тегеране, о невыносимо тяжелой жизни рабочих и крестьян.
Они дошли уже до дома Керимхана, и разговор прервался. Керимхан постучал в дверь. На стук вышла Хавер.
– Где ты был так долго? – дрожащим от радости голосом проговорила она. – Почему так опоздал?
Как дорога, как знакома была Керимхану эта дрожь в голосе Хавер, дрожь, в которой выражались одновременно и радость и тревога.
– Я с товарищем, Хавер, – поспешил ответить Керимхан.
Они молча прошли в убогую маленькую комнату.
– Чай есть? – спросил Керимхан.
– Сейчас принесу, – ответила Хавер и, подняв глаза на гостя, с которым только что познакомилась, тотчас же отвела их в сторону. Глаза гостя пристальные и настороженные – сразу же ей не понравились.
Керимхан стоял у тахты и смотрел на спавшего Азада.
– Он долго ждал тебя, – повернулась к нему Хавер, – но было поздно, и я уложила его спать.
– И хорошо сделала, – ответил Керимхан и, нагнувшись, осторожно поцеловал мальчика.
Любящими глазами смотрела Хавер на мужа и сына. Повернувшись, чтобы идти, она снова столкнулась с острым взглядом гостя. "Спаси господи! Какие у него нехорошие глаза!" – подумала она.
Выйдя во двор, Хавер передала свое впечатление Керимхану.
– Это сумрачное выражение глаз – результат вечных страданий, моя Хавер.
– Нет, в них не скорбь, а что-то другое... Ведь больше тебя никто не страдал, но глаза твои излучают свет и любовь.
– Этот свет моим глазам даешь ты своей любовью, моя родная.
Ни слова больше не говоря, Хавер стала приготовлять чай и ужин.
После ужина, когда гость вышел из комнаты, Хавер сказала Керимхану.
– Я не хотела говорить при госте. Приходил Фридун, Он очень хотел видеть тебя. Завтра будет тебя ждать у себя.
Хавер задумалась и добавила:
– Вот настоящий человек! И глаза, и голос, все, все у него полно доброты и искренности. А этот...
– Ничего, Хавер, – ответил Керимхан. – Приютим его на ночь, а утром уйдет. Я его больше не буду приводить к нам. – И он еще раз поцеловал жену в глаза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Реза-шах медленно поднимался по белым мраморным ступеням дворцовой лестницы; придворные застыли со сложенными на груди руками, военные вытянулись в струнку. Казалось, все эти люди, бледные от страха, превратились в изваяния.
На лице шаха постоянно лежала тень недовольства. Резкие морщины бороздили его темное лицо. В мрачных глазах светилось властолюбие.
Войдя в свой кабинет, шах опустился в кресло. После минутного молчания он приказал вызвать министра двора.
Не прошло и пяти минут, как в кабинет вошел маленький, тощий и позеленевший от злоупотребления опиумом человечек. Он склонился перед шахом до самого пола. Это и был министр двора Хакимульмульк.
С бьющимся от страха сердцем он ожидал приказаний своего властелина.
Реза-шах окинул везира пытливым взглядом.
– Поднимись! Подойди ближе!
Хакимульмульк подскочил и шагнул вперед.
– Докладывай о делах! – проговорил повелитель, глядя в сторону.
Это предложение поставило министра в тупик. Он покраснел, и губы его задрожали, когда он хрипло выговорил:
– Я не принес бумаг, ваше величество.
– Так зачем же вы побеспокоились и пожаловали сюда, господин Хакимульмульк? – ехидно спросил шах, впившись в везира глазами. – Или вы думаете, что мы скучаем по вашей благословенной физиономии?... Шестьдесят лет ослом прожил и все еще не выработал своей походки!
– Простите, ваше величество, виноват...
– "Простите, простите..." – передразнил его шах. – Второе ухо отрежу, тогда будешь знать.
Хакимульмульк, исподтишка наблюдавший за выражением лица шаха, заметил, как слегка дрогнули его губы в кривой улыбке. Реза-шах силился вспомнить двустишие, которое уже заставлял повторять своего везира по меньшей мере раз сто: "Осел... осел... осел..."
Убедившись, что не может восстановить двустишие в памяти, шах крикнул:
– Повтори же, как это сказано у поэта!..
Хакимульмульк быстро произнес двустишие:
Осел Иисуса побудет в Мекке
Останется тем же ослом навеки.
– Поэт посвятил эти слова ослам, подобным тебе, – сказал шах смеясь.
– Его величество изволит говорить сущую истину, – кланяясь снова ответил везнр.
– Ну, ступай за бумагами!
Хакимульмульк побежал за своей папкой.
Оставшись один, Реза-шах нервно прошелся по комнате.
Подавленное настроение общества, глухое недовольство, отголоски которого доходили до шаха сквозь толстые дворцовые стены, наконец бунтарские листовки – все это показывало, что продолжают существовать и действовать силы, которые Реза шах считал давно и окончательно подавленными.
Невежественные и тупые, по его мнению, народные массы он рассматривал как привыкшую к повиновению, слепую и бессмысленную силу: в руках настоящего правителя это лишь материал для свершения великих исторических дел. И вдруг оказалось, что эта слепая и бессмысленная сила не только проявляет себя, но и приводит в трепет "порядочных людей".
Шаху всегда казалось, что созданный им аппарат умело подавляет всех его врагов. Его армия во главе с тысячами офицеров, полиция, жандармерия, органы юстиции, министерства служат этой цели. Помещики, купцы, промышленники также способствуют подавлению масс. Он, шах и повелитель, опирался во всех своих начинаниях на этих господ, которые в свою очередь видели в нем свою защиту. И над всем царит его воля – воля "сильного человека".
Реза-шах смутно чувствовал, что если он не сумеет до конца вытравить эту вновь дававшую себя знать неукротимую силу, то рано или поздно потеряет власть и влияние. Тогда те самые купцы, фабриканты, помещики, что сейчас благоговейно склоняются перед ним, первые восстанут против него: "Уйди! Нам нужен более сильный повелитель!"
Но нет! Этого он никогда не допустит!
Реза-шах был невежественный, полуграмотный человек, с юных лет влезший в солдатские сапоги и военный мундир, не прочитавший ни одной книги, кроме военного устава, написанного с единственной целью притуплять сознание солдат, не знавший ни одной науки, кроме военной муштры. Поэтому он был убежденным противником науки, искусства и литературы, – в них воспевались не насилие, не деспотическое подавление личности, а, наоборот, гуманистические идеи и любовь к человеку.
Всякий, кто выражал более или менее свежую; глубокую логически обоснованную мысль или выдвигал что-нибудь новое, неизменно вызывал в нем раздражение.
Любимыми изречениями шаха были: "Где нет силы, не может быть и правды", "Человек по природе подчиняется только силе".
Вероломством, хитростью, лицемерием, а где надо кровью и террором, преодолев все встречавшиеся на пути к власти препятствия, он подчинил себе весь Иран. Когда же он достиг трона, в нем с особенной силой проявились все его наихудшие черты; властолюбие, жестокость, самодурство, грубость, лицемерие. Дорвавшись до власти, этот мелкий восточный деспот возомнил себя великим человеком, государственным мужем, мудрецом.
Эта вера в свою исключительность толкала самодура на немедленное проведение в жизнь любых "начинаний" и затей, которые возникали в его затуманенной голове.
Шах любил предаваться воспоминаниям о годах своего детства в Мазандеране, о своем вступлении при содействии дяди Насрулла-хаыа, опекавшего его семью, в казачий отряд царского генерала Ляхова... Быстрое продвижение по служебной лестнице...
Неизбежно воспоминания приводили его к двадцатым годам.
Заигрывание с народно-демократическими силами страны в сообщничестве с англо-американскими разведывательными органами, связь с Сеидом Зия и совершенный совместное ним дворцовый переворот – все это казалось Реза-шаху доказательством его величия и исключительности. Но сейчас даже эти мысли и воспоминания не успокаивали его...
Возвращаясь к шаху с папкой, Хакимульмульк столкнулся в приемной с серхенгом Сефаи и министром финансов.
– Как настроение его величества? Не очень гневен? – не скрывая своего страха, спросили они шепотом.
Хакимульмульк уставился в их посеревшие от испуга лица и вместо ответа покачал головой.
Войдя в кабинет, все трое склонились до земли, боясь поднять лица.
– Похоронить бы вас всех! – заревел Реза-шах, вставая со своего места. – Ты что за директор такой выискался? – обратился он к министру.
Министр финансов только еще ниже согнулся перед повелителем.
– В чем я провинился, ваше величество? Я...
Реза-шах не дал ему договорить.
– Собачий ты сын! Кто тебе разрешил отпустить семь с половиной миллионов на постройку?
– Я подписал ассигнование по приказу вашего величества, едва овладел собой министр.
При этих словах Реза-шах изо всех сил ударил его по лицу.
– Болван! Ты думаешь, я не знаю о твоих проделках? Мне нужна армия, нужно вооружение, а ты на что, тратишь средства?
Министр финансов отступил назад. Но, тут же вспомнив о судьбе сердара Асада и Теймурташа, вспомнил о темнице, подавил вспыхнувшее было чувство протеста и смолчал.
Повелительным жестом Реза-шах указал ему на дверь:
– Вон!..
Когда министр финансов вышел, шах резко повернулся к серхенгу Сефаи.
– И ты стал на путь предательства? Неужели тебя свело с ума твое высокое положение?
Серхенг молчал. Он знал, что на его голову посыплются все возможные оскорбления, и готов был проявить полную покорность. Впрочем, он давно привык к этому.
– Чего молчишь, как скала? Говори! Послушаем! В Ардебиле крестьяне взбунтовались, а ты что предпринял? В городе открыто призывают население к восстанию, распространяют листовки, а ты что сделал? Думаешь, я о себе беспокоюсь? Ошибаешься! На худой конец поселюсь в какой-нибудь европейской столице и буду жить себе припеваючи. Я о вас пекусь, господа министры, серхенги, везиры! Ведь без меня здесь камня на камне не оставят!..
Воспользовавшись наступившей паузой, серхенг Сефаи прибегнул к испытанному средству – лести.
– Мы хорошо знаем, – начал он с подобострастной улыбкой на глуповато-благодушном лице, – что и наше счастье и счастье всего Ирана зависит от вашего величества и...
– Все это ты отнеси на могилу твоего родителя, купца Сефаи, – с раздражением прервал его Реза-шах. – Ты отвечай мне на вопрос: что ты сделал с ардебильскими бунтовщиками и что творится в городе?
Серхенг Сефаи, хорошо изучивший нрав кровавого повелителя, решил прибегнуть и на сей раз ко лжи. Опытный в этом искусстве, он придал своему голосу интонацию уверенности и твердости.
– Ваше величество, в Ардебиле задержано тридцать человек. Производится следствие. С точностью установлено, что бежавший преступник не кто иной, как перешедший к нам с Кавказа большевик. Он и был зачинщиком бунта ардебильских крестьян. Мы его разыскиваем. А в Тегеране задержан человек, который признался на следствии, что листовку написал лично он...
– Заставить арестованных мужиков под пыткой указать место скрывшегося! Конфисковать имущество поднявшего этот бунт крестьянина Мусы, а самого его выслать из Азербайджана!..
– Слушаюсь! – проговорил серхенг, хотя и ничего не понял из сказанного Реза-шахом, и почтительно склонил голову.
– "Слушаюсь, слушаюсь"! – передразнил Реза-шах серхенга. – А предатели развелись по всей стране. Хорошая, нечего сказать верность!
– Ваше величество, мы истребляем предателей без пощады. Мы обнаружили, что Гамид Гамиди в Тебризе враждебно настроен против престола. Здесь мы держим сертиба Селими под надзором.
При имени Селими Реза-шах насторожился
– Собери всех везиров, видных купцов и помещиков, – повернулся он к Хакимульмульку, – пусть почитают поданную мне докладную записку этого Селими и задумаются, сохранят ли они шапки на голове без меня?
– Слушаюсь, ваше величество!
– Этот господин обвиняет все правительство, сверху донизу, во взяточничестве, казнокрадстве и измене родине, – сказал Реза-шах, обращаясь к серхенгу. – Предлагает учредить на местах органы самоуправления и дать им право контроля над правительственными учреждениями. Требует земельной реформы. Не хватает только этих... "колхозов"... Это открытое предательство!
Почувствовав, что гнев шаха направлен теперь в другую сторону, Сефаи осмелел. Он охотно рассказал шаху о заговоре, который якобы готовил против его величества Гамид Гамиди в Тебризе, и об антигосударственных высказываниях и настроениях сертиба Селими.
– Истребить надо их всех! Выкорчевать! – вскричал шах и спросил после минутной паузы: – Сертиба Селими уже выгнали из министерства внутренних дел?
– Да, ваше величество! – торопливо ответил серхенг, к которому постепенно уже возвращался естественный цвет лица. – Воля вашего величества исполнена!
Реза-шах поднял тяжелую руку: этим движением он давал серхенгу разрешение выйти. Сефаи, склонившись всем телом, вышел, пятясь назад. Хакимульмульк продолжал стоять недвижно. Пощечина, пришедшаяся на долю министра финансов, все еще звучала в его ушах.
Вдруг шах впился глазами в его зрачки,
– Скажи мне, сколько раз в день ты мечтаешь стать шахом? Говори правду!..
– Ваше величество, я ваш преданный раб! – выдавил из себя Хакимульмульк, которому все труднее становилось дышать.
– Преданный раб!.. Скажи мне, скольким властителям был ты преданным рабом за последние сорок лет? Ну!.. Молчишь? Значит, ты считаешь меня ослом! Но ничего! Даже будучи ослом, а расправлюсь со всеми вами!
На губах шаха появилась усмешка. Слово "осел" вновь напомнило ему двустишие.
– Как это сказано у поэта?
Хакимульмульк, знавший дворцовую жизнь и внутренний мир повелителей еще лучше, чем серхенг Сефаи, понял, что гроза миновала. Наступил момент, когда можно было спокойно говорить с падишахом. Повелитель излил весь свой гнев и успокоился.
И везир решил использовать этот благоприятный момент, чтобы сообщить Реза-шаху то, что мучило его последние дни.
– Ваше величество! – торжественно начал Хакимульмульк. – Полагая себя преданнейшим и вернейшим рабом украшения вселенной, оплота могущества и расцвета иранской земли, светлейшего Реза-шаха Пехлеви, не зная за собой не только сколько-нибудь больших грехов, но и мелких проступков перед благословенным нашим повелителем, я осмеливаюсь повергнуть к стопам вашего величества некоторые соображения, связанные с будущим славной династии Пехлеви...
Хакимульмульк, собравшись с духом, рассказал об отношениях, установившихся между Шахпуром и Шамсией-ханум, намекнув на далеко идущие политические расчеты, таящиеся в этой любовной интриге. Не забыл он упомянуть и о том, что в придворных кругах эта история рассматривается как тактический ход искусного в политиканстве господина Хикмата Исфагани, умеющего заранее предвидеть то, что должно случиться через десяток лет.
Реза-шах встал и прошелся, заложив руки за спину. Потом он остановился перед своим везиром.
Неожиданная мысль пришла ему в голову. Он подумал о двоякой выгоде брака сертиба Селими с дочерью Хикмата Исфагани. Во-первых, сертиб Селими попал бы под надзор преданного монархии Хикмата Исфагани; во-вторых, наследник престола был бы избавлен от Шамсии.
– Как ты думаешь, везир, насчет сертиба Селими? Он окончательно пропащий человек или Хикмату Исфагани удалось бы наставить его на верный путь?
Везир сразу сообразил, почему Реза-шах интересуется сертибом Селими.
– Ваша мысль прекрасна, ваше величество, но в данный момент сертиб Селими едва ли согласится на брак с Шамсией-ханум.
– Почему? – с удивлением посмотрел Реза-шах на везира. – Разве в свое время он не добивался этого брака?
– Простите, ваше величество, за смелость, – уже окрепшим голосом сказал Хакимульмульк, – теперь Шамсия-ханум не та, что была когда-то...
Реза-шах понял намек везира и прикрикнул на него:
– Тем более! Надо как можно скорее покончить с браком Шамсии и сертиба Селими!
– Слушаюсь, ваше величество!
Реза-шах стал расспрашивать о прочих делах. Везир раскрыл папку и достал из нее небольшую книжку.
– Ваше величество, – начал он, – в городе распространяют вот эту книжонку – "Работы, хлеба и свободы!" Это сплошная крамола и ересь.
Реза-шах гневно вырвал книжку из рук везира, посмотрел первую страницу и вернул обратно.
– Читай! – приказал он.
Хакимульмулька охватил ужас, но ему ничего не оставалось, как повиноваться, и он тихо начал:
– "Мы обращаемся к вам, о бедный трудящийся народ Ирана, о несчастные люди, что с первых дней жизни до конца ее мечтают о куске хлеба!.. Наша цель – открыть вам глаза, рассказать вам о страданиях, которые готовит вам кровавый режим, построенный на произволе деспота Пехлеви..."
В этом месте Реза-шах выхватил книжку у везира и швырнул ее ему в лицо.
– Ты должен был принести мне не эту книжонку, а приказ о казни ее авторов! Кто ее писал? – заревел шах.
– Ваше величество, тут несомненно замешаны русские. Советское посольство...
Реза-шах не дал ему договорить.
– Я знаю, что замешаны русские, но я тебя спрашиваю, кто ее писал? Уж не ты ли?
От этих неожиданных слов у везира пересохло в горле, и он уже почувствовал намыленную петлю на шее.
– Ваше величество, – начал он, – составлен подробный список всех, кто посещает русское посольство. Однако для их ареста пока нет никаких оснований.
Реза-шах снова прервал его:
– Ступай! И возвращайся со списком составителей этой книжонки!
Хакимульмульк, пятясь, засеменил к выходу, но голос повелителя остановил его на полдороге:
– Везир, есть у Хикмата Исфагани имение в Мазандеране?
– Так точно, ваше величество... Должно быть!..
– Хорошее имение... Надо купить его за счет доходов с Рамсера.
– Слушаюсь, ваше величество.
Везир снова начал пятиться к выходу, но у самого порога Реза-шах опять остановил его:
– Посол Великобритании просил аудиенции?
– Да, ваше величество.
– В субботу в Саадабадском дворце за два часа до полудня.
– Слушаюсь, ваше величество!..
– Ступай!...
Везир вышел наконец из зала и, остановившись, прислушался – не позовет ли его шах еще раз. Придворные испытующе наблюдали за ним. Хакимульмульк выпрямился и, высокомерно вздернул маленькую плешивую головку, пошел мимо них, размышляя о том, как разрешить вопрос о приобретении для падишаха мазандеранского имения господина Хикмата Исфагани.
Со свойственной дипломатам точностью посол Великобритании в сопровождении мистера Томаса в назначенную минуту был уже в Саадабаде, у дворца Реза-шаха, где их встретили министр иностранных дел и министр двора.
Посол держался с обычным для англосаксов в странах Востока высокомерием, а в поведении министров сквозила характерная для иранской знати слащавая учтивость.
– Этому изяществу стиля может позавидовать Европа, – сказал посол, разглядывая дворец. – У его величества тонкое понимание не только в области политики.
– Стараниями его величества Иран вступил на путь европейской цивилизации. – Мистер Томас произносил эти лестные слова монотонно и безжизненно. Слушателю предоставлялась полная возможность понять их как тонкую насмешку. – Иран в скором времени может стать образцом для всего мусульманского Востока, – продолжал мистер Томас тем же тоном.
Эти слова из уст англичанина оказали должное воздействие на министров, особенно на Хакимульмулька.
– При поддержке Великобритании и заботами его величества Иран пойдет еще дальше! – ответил Хакимульмульк почтительно.
Разговаривая, они медленно шли ко дворцу.
Пройдя через приемную, они вошли в зал, устланный коврами. Здесь навстречу им поднялся Реза-шах. Здороваясь с послом, а затем с мистером Томасом, он пытался осветить свое мрачное лицо улыбкой, но это плохо вязалось с его зловещей фигурой.
Затем Реза-шах предложил им сесть. Министр иностранных дел и министр двора придвинули послу одновременно два кресла. Тот сел в кресло, придвинутое министром иностранных дел. На другое кресло опустился мистер Томас.
Вопреки принятому в Иране обычаю подали не чай, а коньяк в золоченных графинчиках и сладости.
Разливая коньяк, Реза-шах справился о здоровье посла н мистера Томаса, спросил, не беспокоит ли их тегеранская жара, и добавил:
– Теперь уж скоро подоспеет прекрасная пора осени... Жаре приходит конец.
– Жара только еще начинается, ваше величество, – ответил мистер Томас, желая дать разговору нужное направление и одновременно блеснуть остроумием.
Реза-шах рассмеялся, за ним рассмеялись и везиры.
– Да, господин Томас, барометр предвещает сильнейшую жару! – подтвердил он.
И разговор перешел на политику.
Посол говорил о начавшейся в Европе войне, о взаимоотношениях великих держав, о невозможности для Востока остаться в стороне от происходящих событий и, наконец, о том, что в силу известных обстоятельств Великобритания проявляет исключительный интерес к Ирану.
– Представляемое мною правительство его величества ни в коем случае не допустит, чтобы Иран стал в руках какого бы то ни было государства оружием, направленным против интересов королевства. Мое правительство считает желательным во избежание всяких неожиданностей теперь же начать переговоры с вашим величеством. Англия издавна рассматривает вас как неизменного своего союзника и друга.
Реза-шах колебался. Он не мог с уверенностью сказать, кого имеет в виду посол, говоря о "каком бы то ни было государстве": Советский Союз или находящуюся с Англией в состоянии войны Германию? Поэтому он решил попросить посла устранить эту неясность.
– Кого имеет в виду мой любезный друг, говоря о государстве, которое может сделать Иран своим оружием?
Поняв сразу смысл вопроса Реза-шаха, посол поспешил с успокоительным ответом:
– По мнению правительства его величества, государственный строй, утвердившийся на севере от Ирана, держит Иран и все прочие восточные страны в состоянии неуверенности и беспокойства. Представьте себе на минуту карту Ирана. С этой стороны – Азербайджан, Курдистан, Гилян, Мазандеран и Каспийское море. А с другой – Советский Азербайджан, Баку, Армения, Туркмения и все то же Каспийское море. Вопрос не нуждается в особых комментариях.
Тут вмешался в разговор мистер Томас, которому речь посла показалась чересчур сухой и официальной,
– Все наши споры с Германией мы можем разрешить за круглым столом. Новый Мюнхен уладит дело. Но с большевиками никакое мирное урегулирование вопросов невозможно. Наша борьба с ними – это борьба двух взаимоисключающихся идеологий, и в этой борьбе Иран является для нас важнейшей позицией. Это мост, который лежит между Россией и жизненными источниками королевства.
– Да, мистер Томас, – прервал его Реза-шах, – в течение двадцати лет Иран надежно закрывает собой путь Советской России в Индию.
Этот козырь, которым не раз пользовались иранские государственные деятели, чтобы набить себе цену, вызвал раздражение у британских представителей. Но внешне посол и мистер Томас с традиционным английским хладнокровием пропустили эти слова мимо ушей.
– Мы сталкиваемся здесь с Россией не впервые, – как ни в чем не бывало продолжал свою мысль мистер Томас. – Но с царским правительством можно было так или иначе договориться Оно требовало только баз для своих войск и рынков для своих товаров, но, конечно, не сеяло смуты. Большевики же всюду начинают подкапываться под самый фундамент государства. Пока они не оттеснены к берегам Волги, ни вы, ни мы, не будем иметь покоя. Вот почему Кавказ должен войти в сферу влияния Ирана.
Это напоминание о Кавказе, который всегда служил предметом страстных мечтаний для наиболее сумасбродных иранских правителей, оживило Реза-шаха. Он уже видел в своих руках благоустроенные города, плодородные земли, богатые недра Советского Азербайджана, Армении и Грузии. А между тем мистер Томас мысленно представлял себе совсем иное – английские войска, пройдя через Иран, занимают Закавказье, захватывают бакинскую нефть, на Кавказе возникает еще один богатейший английский доминион.
По лицу Реза-шаха разлилось деланное спокойствие.
– Мы никогда не отказывались от помощи и советов Соединенного королевства. В борьбе против Севера маленький и слабый Иран готов поддержать все начинания великих держав и представить в их распоряжение все имеющиеся у него средства и возможности.
Посол довольно улыбнулся.
– Мы всегда высоко ценили редкие способности и великий разум вашего величества и возлагали на вас особые надежды во всех наших начинаниях. Теперь, когда черные тучи обволокли иранские горизонты и небо над Великобританией, надеюсь, ваше величество будет действовать с сугубой осмотрительностью. Общие наши интересы требуют постройки новых аэродромов и укреплений в северных провинциях Ирана, а также предоставления всех возможностей для плодотворной деятельности английских советников и консультантов.
