Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
– Повсюду тревожно, господин везир.
Вступление советских войск на территорию Ирана создало много хлопот и для мистера Томаса. Так же, как и его собеседники, он искал средства для подавления масс.
– Правительство его величества стоит за мир и спокойствие в Иране. Беспорядки, которые создаются всевозможными темными элементами, совершенно нетерпимы, господин серхенг, – обратился он к Сефаи.
– Чем все это кончится, мистер Томас? – в тревоге спросил Хикмат Исфагани. – Раз эта голь пришла в движение, мы не удержим на голове даже шапок... Да и вы тоже!
Но Хакимульмульк, указав на запад, где советские войска героически сдерживали натиск озверелых фашистских орд, заметил успокоительно:
– Слава аллаху, немцы сковывают их там, тяжело нам придется, если Советам удастся отбросить Гитлера.
– Пока что немцы идут вперед, – добавил Хикмат Исфагани ободряюще. Скажите, мистер Томас, чем это может кончиться?
– Трудно предсказать, кто победит, – большевики или нацисты, – сказал мистер Томас медленно, не выпуская трубки изо рта. – Одно ясно – они пока что неплохо бьют друг друга. А для будущего Ирана это имеет немаловажное значение.
– Конечно, – согласился Хакимульмульк. – Чем слабее сосед, тем спокойнее живется. Хорошо, если бы Советы вышли из этой войны едва живыми.
– А это зависит от наших друзей американцев, – сказал Хикмат Исфагани, повернувшись к мистеру Гарольду. – Клянусь аллахом, мистер Гарольд, единственная надежда на вас – на Америку и Англию. Ради всех святых, спасите нас от красной опасности!
– Не беспокойтесь, господа! – торжественно проговорил мистер Гарольд. Большевикам не выйти из этой войны невредимыми. Во всяком случае, чтобы залечить раны, нанесенные войной, им понадобятся десятки лет. За это время Америка и Англия успеют взять под свое покровительство все нации мира.
– Да не лишит нас аллах вашей тени! – молитвенно произнес Хикмат Исфагани.
Увидя появление новой группы гостей в сопровождении Шамсии, Хикмат Исфагани занялся прибывшими.
Не обращая внимания на серхенга Сефаи, Шамсия то и дело поглядывала на ворота, ожидая Шахпура.
Она, правда, дала согласие стать женой серхенга, но ему нелегко было хотя бы на минуту привлечь к себе внимание девушки.
– Как приятна осень! – вкрадчиво произнес Сефаи.
– Ничего приятного в ней я не вижу, – не глядя на него, ответила Шамсия. – Все замирает, листья опадают, – апатия, сонливость!
– Не так давно ты сама восторгалась осенью. Всеобщее оживление положило конец их спору.
– Ах, Шахпур! – взволнованно проговорила Шамсия, и глаза ее сверкнули.
Хикмат Исфагани торопливо шел с протянутыми руками к дверям, в которых показался Шахпур в сопровождении нескольких военных.
– Он без жены! – заметил серхенг Сефаи, почувствовав тяжесть на сердце.
– На рауты он всегда ездит без жены, – небрежно сказала Шамсия.
Серхенг не ответил. Он почтительно склонился перед Шахпуром, но тот гордо прошел мимо, не обратив на него внимания, пожал руку Шамсии и спросил о ее здоровье. Та слегка наклонила голову, и на лице ее расцвела улыбка удовлетворенного тщеславия.
Затем Шахпур пошел навстречу мистеру Гарольду и мистеру Томасу.
– Ханум, вы бы лучше, хоть на мгновение, посмотрели в эту сторону, проговорил серхенг, взяв девушку за руку. Шамсия окинула его холодным взглядом.
– Как? Вы еще и ревнивы? – проговорила она. – Могу вас поздравить, поводов к проявлению этого качества вы будете иметь более чем достаточно.
Тем временем Хикмат Исфагани пригласил гостей к роскошно убранному столу. Во главе стола находился Шахпур. По обе стороны от него расположились мистер Томас и мистер Гарольд.
Гости угощались не по иранскому обычаю – сидя, а по английскому – стоя. Это должно было свидетельствовать о том, что здесь собрались люди современные и вполне европейцы.
Хикмат Исфагани наполнил бокал и опорожнил его за здоровье Шахпура. Вслед за ним выпили мистер Томас и мистер Гарольд. Последний сказал при этом, что Иран, переживающий наиболее сложный и ответственный период своей истории, выйдет благодаря Шахпуру на надежный, верный путь.
Наконец заговорил и сам Шахпур.
Поглядывая то на мистера Томаса, то на мистера Гарольда, он, держа в руке бокал, произнес небольшую речь.
– Мы уверены, – сказал он, – что Иран с честью выйдет и из этой бури и впишет в свою историю еще одну исполненную мудрости страницу. Но Иран никогда не забудет помощи, которую в эти трудные дни оказывают ему английские друзья, – при этих словах он протянул бокал к мистеру Томасу, – и американские друзья, – он протянул бокал к мистеру Гарольду.
И угощение продолжалось.
Шахский дворец, как всегда, был окружен могильной тишиной. В его дверях все еще покорно, точно рабы, стояли часовые в высоких папахах со значком "Льва и солнца". Казалось, землетрясение, сотрясавшее всю страну, не коснулось этих стен.
В самом дворце тишина нарушалась лишь испуганным шепотом и едва слышными шагами придворных.
Перемена замечалась только в поведении самого его величества. Реза-шаха терзали страх и неуверенность. Он не мог примириться с мыслью, что приходится расстаться с короной и троном. Ведь он надеялся вписать свое имя в историю Ирана рядом с именами легендарных шахов, надеялся стать властителем дум будущих поколений и вдруг в пятнадцать дней доведен до невиданного в истории позора. Он должен потерять все!
И все же деспот не терял надежды снова вернуться к власти. Он полагал, что если Германия и потерпит поражение в войне с Советами, то Англия и Америка воспрепятствуют расширению народного движения в Иране.
Приход везира оторвал шаха от мрачных размышлений.
– Что с сертибом? Покончено? – нетерпеливо спросил он у Хакимульмулька.
Вместо ответа тот обернулся и указал на вошедшего вслед за ним серхенга Сефаи. Серхенг торжественно, точно свадебный подарок, поставил на стол шкатулку в шелковом зеленом платке.
Резким движением Реза-шах открыл шкатулку и развернул акт о смерти сертиба.
– Этот Селими был бы очень опасен для Ирана, – проговорил шах. – И я завещаю будущим поколениям династии Пехлеви, чтобы они всегда помнили твою заслугу, серхенг.
Серхенг почтительно поклонился.
– Ваш покорный раб, ваше величество.
Шах набросил на шкатулку шелковый платок и движением руки отпустил серхенга.
– Серхенг Сефаи – верный трону человек, везир, – после долгого раздумья сказал Реза-шах, обращаясь к Хакимульмульку.
Вместо ответа Хакимульмульк, развернул газету "Седа", положил ее перед шахом и указал на одну из статей. В ней содержалась критика пехлевийской деспотии.
– Как? – взревел шах. – Разве этот проклятый Исфагани еще не уничтожен?
– Нет, ваше величество. По ходатайству мистера Гарольда, его высочество принц-наследник дал распоряжение о немедленном освобождении Исфагани. А серхенг Сефаи, к которому вы питаете такое доверие, помолвлен с его дочерью.
– Изменники! Негодяи! – И Реза-шах отшвырнул газету. Он заметался по комнате, но скоро успокоился и заговорил о предмете, который считал сейчас для себя наиболее важным.
– Ты слыхал, везир, – начал он примирительно, – что в древней Вавилонии перед останками усопшего правителя собирали все население и начинали перечислять добрые и злые деяния покойного. Скажи мне, что бы в такой момент ты мог сказать обо мне?
Хикимульмульк исподлобья посмотрел на шаха.
– Слава аллаху, его величество находится в полном здравии! – уклончиво ответил он.
Тогда шах сам стал перечислять то, что считал своими заслугами:
– Я провел дороги. Я привез в страну автомобили. Я усмирил народы Азербайджана и Курдистана, представлявшие вечную опасность для Ирана, и они стали покорными, как овечки. Я уничтожил даже их язык, обычаи, традиции. Я укрепил северные границы Ирана. Я... Что ты скажешь на все это, везир?
По мере того как Реза-шах перечислял свои заслуги, перед глазами Хакимульмулька вставали те картины, о которых деспот умалчивал. Он вспомнил о том, как Реза-шах пришел к власти. Отправив путешествовать по Европе тогдашнего повелителя Ирана Ахмед-шаха, он ловко использовал его отсутствие и путем заигрывания с демократическими силами захватил трон. А затем приступил к кровавой расправе со своими противниками. Хакимульмульк вспоминал о своем унижении, о страхе, который сковывал его все эти пятнадцать лет. Этот человек, который сидел сейчас перед ним и явно прощался с властью, вносил отраву в его жизнь долгие пятнадцать лет. Зато теперь он имел возможность отомстить за бессчетные оскорбления. И всем своим существом Хакимульмульк ощутил желание воспользоваться удобным моментом.
– Все, что вы перечислили, верно, ваше величество, но далеко не полно.
– Что же ты можешь добавить? – высокомерно спросил Реза-шах.
Хакимульмульк стал в позу человека, готовящегося нанести врагу смертельный удар.
– Я могу только добавить, ваше величество, что за последние сто лет своей истории у Ирана не было более позорного периода, чем эти пятнадцать лет.
Ошарашенный этим неожиданным ударом, Реза-шах медленно поднялся с места.
– А не ты ли эти пятнадцать лет ежедневно раболепствовал и ползал передо мной на брюхе? – хрипло сказал он. – Не вы ли, хакимульмульки, хикматы исфагани, серхенги сефаи?!
И Реза-шах, пошатываясь, вышел из-за стола и потянулся руками к горлу Хакимульмулькз. Но везир, отодвинувшись на шаг, сказал с убийственным хладнокровием:
– Господин Реза-шах! Я уполномочен заявить вам, что союзники предоставили вам двадцать четыре часа для сборов. Завтра вы должны покинуть Тегеран. Лучше займитесь дорожными приготовлениями.
Как подсеченный упал Реза-шах в кресло.
– Вы еще подлее меня! – хрипло выговорил он. – Имей вы власть, которой был облечен я, вы бы никому не давали пощади. Меня утешает, что, уходя, я оставляю власть подобным вам людям.
Это было по иранскому солнечному летосчислению в двадцать пятый день месяца шахривера 1320 года, что соответствует шестнадцатому сентября 1941 года.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
В четверг, семнадцатого сентября, когда советские войска вступили в Тегеран, улицы были переполнены народом. Тысячи тысячи людей встречали советских бойцов и командиров рукоплесканиями и восторженными приветствиями. Стройные ряды советских воинов, двигавшихся по широкой Киреджской дороге, их строгая выправка, бодрый вид, загорелые вдумчивые лица олицетворяли собой мощь и духовную силу представляемой ими Советской страны.
В город входила не обычная армия. Эта армия несла народу весть о новом мире, новой жизни, которая до сих пор казалась миллионам трудящихся людей прекрасной, но далекой, неосуществимой мечтой.
Поэтому весь трудовой люд следил за могучим маршем этой армии. Десятки тысяч людей толпились на тротуарах, на балконах и крышах домов, взбирались на стены, на столбы, чтобы вдоволь налюбоваться армией свободной страны, поглядеть в лица советских воинов, в которых труженики столицы узнавали своих далеких, но родных братьев.
– Знидебад эртеши сорх! Да здравствует Красная Армия! Ур-ра! раздавались со всех сторон радостные крики.
Кто-то, вырвавшись вперед, осыпал проходивших воинов цветами.
Стиснутые в толпе Фридун, Курд Ахмед, Арам, Риза Гахрамани, Ферида и Серхан молча, с любовью глядели на проходившие части, и сердца их учащенно бились. С восхищением вглядывались они, как и тысячи людей вокруг, в лица проходивших воинов, в их костюмы, знаки различия, стараясь не пропустить ни одной детали.
А советские воины все шли и шли мимо бесчисленных ликующих толп, и на их лицах играла улыбка, глаза выражали сочувствие к людям труда, дружелюбие к угнетенному народу.
Клевета, обман и ложь, которые изо дня в день распространялись правящими кругами в продолжение многих лет, оказались не в состоянии поколебать в сердце народа любовь и доверие к имени Ленина, к великой Стране Советов, расстроить торжественную, вылившуюся в стихийную демонстрацию встречу народа с Советской Армией.
Охваченные неудержимой радостью, люди бросались в объятия друг друга, целовались, иные плакали.
Фридун тихонько указал Курд Ахмеду на двух железнодорожных рабочих. Крепко обнявшись, они расцеловались.
– Дожили, братец, до светлого дня! Дожили!
– А мы чего стоим? – проговорил Фридун и заключил Курд Ахмеда в объятия.
– Да, это исторический день, который не будет забыт ни нынешним поколением, ни будущим. Его будут помнить и дети наши и внуки! – сказал задумчиво Курд Ахмед.
– Эй, дитя Шираза! – вдруг раздался недалеко от них восторженный возглас.
Они обернулись и увидели, как двое бедно одетых мужчин пробиваются навстречу друг другу.
– Здорово, сын Ардебиля! – ответил второй.
Встретившись наконец, они обнялись.
– Какой праздник! – воскликнул тот, кого назвали ширазцем. – Лучше, чем Новруз-байрам!
– Ты раньше найди себе хоть чувяки на ноги, а потом уже празднуй! процедил стоявший поблизости долговязый господин в коверкотовом костюме и с изящной тростью в руке.
– Не беспокойся, найду и чувяки, господин, – сказал ардебилец. – А что до праздника, так большего мне и не надо: ведь прогнали Реза-шаха! Этого мне до конца жизни хватит.
– Ну, гора впереди, ты ее еще не перевалил! Реза-шах ушел – его сын пришел. Посмотришь на эти улицы завтра! – прошипел господин со злобой. Ведь завтра пятница – хороший день. Выйди-ка на юг Тегерана и погляди, кто сюда двигается!
Ширазец угрожающе взглянул на господина.
– Значит можно поздравить тебя! – с ехидством сказал он. – Господа англичане спешат к тебе на помощь? Уж не шпион ли ты, сударь?!
Втянув голову в плечи, долговязый господин юркнул в толпу.
Фридун оглядел товарищей испытующим взглядом.
– Нам предстоит жестокая борьба, друзья! Она по-настоящему развернется только теперь...
С течением времени создавались и начинали действовать рабочие организации, выходили демократические газеты.
Фридун, Курд Ахмед, Риза Гахрамани, Серхан, Ферида и Арам Симонян работали без устали, поспевая всюду. Втянулись в работу Судаба и Хавер.
Курд Ахмед, Фридун и Риза Гахрамани вместе с несколькими видными общественными деятелями, вернувшимися из южной ссылки, были руководящими работниками организации.
Вместе с тем после первых минут растерянности и паники начали оживать и силы реакции. Видя опору в английских войсках, они усиливали свою деятельность, тем более что правительственный аппарат все еще находился в их руках.
Выйдя из дому, Курд Ахмед и Фридун отправились на один из больших народных митингов. Он был создан с целью оказать давление на правительство. С первого же шага они оказались в шумной, быстро движущейся толпе. Казалось, будто все население города стремится в одном направлении.
Здесь можно было увидеть людей самых различных слоев – рабочих, крестьян, купцов, духовных лиц, интеллигентов, мелких торговцев, – но преобладающее большинство составлял трудящийся люд.
Слышались отдельные выкрики:
– Зиндебад азадеи Иран! Да здравствует свободный Иран!
– Мурдебад режимы истибдад! Долой деспотический режим!
– Долой Пехлеви!
– Долой правительство реакционеров!.. Затем раздавались громовые возгласы "ура".
Через каждые сто шагов можно было видеть новые группы демонстрантов, поднявших своего оратора на плечи.
Одна из таких групп несла высоко над собой оратора, в котором Фридун и Курд Ахмед узнали Ризу Гахрамани. Это шли железнодорожники. Среди них находился и машинист Серхан со своим кочегаром и старый стрелочник.
– Долой кровавую деспотию! Мы требуем хлеба! Мы требуем работы! Накормите наших детей! – отчетливо выкрикивал Риза Гахрамани, встречая всеобщее одобрение.
Потом он обратился с призывом:
– Кликнем трижды "ура" во славу свободы!
И по всей бесконечной толпе прокатилось троекратное громовое "ура".
На улице Фирдоуси толпа замедлила шаг, потом, уплотнившись до предела, остановилась.
Фридун и Курд Ахмед стали пробиваться к балкону двухэтажного дома, где была устроена трибуна. В это время послышался треск мотоциклов. Оказалось, это прибыл в сопровождении трех жандармов старший агент жандармерии.
Очутившись перед группой железнодорожников во главе с Ризой Гахрамани, старший агент предложил им разойтись, так как они "мешают уличному движению".
– Долой слуг деспотии! – вместо ответа крикнул Риза Гахрамани.
– Разойдись! Не нарушайте порядка!.. – И агент потянулся за револьвером.
Но Риза Гахрамани под одобрение толпы еще раз воскликнул:
– Долой слуг деспотии! Долой Пехлеви!
Внезапно раздался выстрел. Поднятая вверх рука Ризы Гахрамани упала. На его рубашке показались пятна крови.
– Разоружить этих собак! – раздались возмущенные голоса, и в то же мгновение старший агент был сбит с мотоцикла и брошен наземь.
Толпа принялась избивать жандармов.
Фридун и Курд Ахмед пробились к Ризе Гахрамани. Один из рабочих, разорвав свою сорочку, перевязал раненого. При виде друзей Риза Гахрамани радостно улыбнулся.
– Ведите меня наверх! На трибуну! – настойчиво просил он. Но он терял силы, бледнел, с трудом держался на ногах.
Рабочие отвели его в сторону. Поручив им срочно доставить раненого к врачу, Фридун и Курд Ахмед стали снова пробиваться к трибуне.
Неожиданно они столкнулись с большой группой демонстрантов, в большинстве состоявших из женщин. Впереди Фридун заметил Хавер, Фериду и Судабу. Они часто поворачивались к своей группе и провозглашали лозунги борьбы и свободы.
Сейчас Судаба показалась Фридуну совершенно иной. Даже красота девушки как бы приобрела новый оттенок, озарилась большой светлой мыслью. Фридун вспомнил о своей первой встрече с Судабой после освобождения из тюрьмы. Тогда, увидев его, девушка едва удержалась, чтобы не броситься ему на грудь.
Но почему Фридун затруднялся определить свое отношение к ней? Что заставляло его подавлять свое собственное чувство? И тотчас же вместо ответа перед его глазами возникал образ Гюльназ.
Священная клятва, молчаливо данная лунной ночью в деревне, до сих пор мешала его сердцу раскрыться для другой любви. Судаба ничего об этом не знала. Ей были непонятны затаенные страдания Фридуна. Она любила свободно и цельно.
Их глаза встретились. Девушка остановилась и крикнула своим подругам, точно приветствуя Фридуна:
– Да здравствует свобода!
И Фридун радостно и нежно улыбнулся Судабе. Но Курд Ахмед, спешивший к трибуне, уже тянул Фридуна за собой. На трибуне их встретил взволнованный Арам.
– Что же вы? – бросился он к ним, забыв даже поздороваться. – Из-за вас задерживаем открытие митинга.
Митинг открыл краткой речью шестидесятилетний, но вес еще бодрый старик железнодорожник.
– Товарищи! – сказал он, обращаясь к безбрежному людскому морю. Настал конец деспотии. Довольно мы натерпелись за эти страшные годы. Довольно мы наголодались. Будем ли мы и сейчас страдать в тисках нищеты и безработицы? Будем ли мы равнодушно смотреть, как богачи и их министры торгуют нашей страной, распродают ее иностранцам?! Нет, товарищи! Настал момент, когда сам народ должен взять власть в свои руки. Да здравствует власть народа! Да здравствует Красная Армия, которая принесла нам освобождение!
Когда утихли громовые раскаты "ура", слово взял Арам, за ним Курд Ахмед и другие. Народ ловил каждое слово ораторов.
Вдали от трибуны, в самом конце кишевшей демонстрантами боковой улицы, пробивали себе дорогу четыре женщины. Две из них с волосами, выкрашенными хной, были одеты в одинаковые вычурно пестрые, с претензией на нарядность платья; эти уже немолодые женщины смотрели вокруг с тупым равнодушием, брезгливо поджимая губы. Третья женщина была старше, ей было лет около пятидесяти; густо накрашенное и напудренное лицо ее выражало страх и недовольство; стекавший по лицу пот, смыв краску, провел ясно выделявшиеся на щеках полосы, отчего она казалась одновременно смешной и жалкой. Она крепко держала за руку четвертую – молодую, просто одетую девушку, словно боясь потерять ее в толпе.
Это была Гамарбану, выходившая в город за покупками вместе с Гюльназ и двумя своими ханум. Бурные события последних дней, вступление Ирана в войну, слухи о подготовке шаха к бегству и ожидающемся объявлении свободы сильно взволновали и встревожили Гамарбану. Она слышала и о том, что в Азербайджане уже громят публичные дома и убивают их содержательниц. К тому же в последнее время ее заведение оставалось почти совсем без посетителей: люди были заняты другими делами. Все это вынудило Гамарбану к решительным действиям. Она покинула главный дом, в котором помещалось ее заведение, распустила своих ханум, оставив при себе лишь несколько самых верных и преданных ей женщин, и переселилась с ними в небольшой домик на тихой улице, где еще прежде была устроена Гюльназ. Здесь она жила в страхе перед надвигающимися событиями.
И вот на обратном пути они были захлестнуты мощным людским потоком; Гамарбану вначале с любопытством разглядывала толпу, а потом, очутившись в самой ее гуще, не на шутку перепугалась. Ей казалось, что эти нескончаемые ряды людей, выкрикивающих страшные лозунги, готовятся разнести мир, с которым она была кровно связана и без которого не мыслила своего существования. Ей казалось, что она невольно очутилась перед строгим и неподкупным судом народа, который воздаст ей должное за все ее бесчисленные преступления. Поэтому она спешила поскорее вырваться из толпы и бежать без оглядки; она усердно расталкивала людей, пробивая дорогу себе и своим спутницам.
Совсем иначе чувствовала себя в этой людской массе Гюльназ. Ей тоже казалось, что она попала в мощный поток, который уносит ее с собой, но уносит в мир свободы и счастья, о котором она так долго мечтала, которого с такой страстью жаждала. Позабыв обо всем на свете, она жадно ловила лозунги, которые то и дело провозглашались в толпе:
– Долой монархию! Долой фашизм! Да, здравствует свобода! Да здравствует Красная Армия!
В этих лозунгах она находила простой и ясный смысл – настал день освобождения, судьба улыбнулась ей.
Мимо проходили группы рабочих с красными знаменами. Это были трудовые люди с мозолистыми руками, с почерневшими на солнце лицами, в простой рабочей одежде. Это была армия труда и нужды, гневно вставшая на защиту своей свободы, достоинства и хлеба.
Впервые за последние годы Гюльназ почувствовала себя не одинокой. Она была неотделимой частицей этой мощной толпы, будто нашла свою подлинную мать, не умирающую, не стареющую, не поддающуюся никакому воздействию времени... И никакая сила не могла оторвать девушку от этого вновь обретенного чувства общности с людьми, веры в добро, в будущее.
Тем временем Гамарбану со своими спутницами, выбравшись из толпы, хотела свернуть в глухой переулок. Но тут Гюльназ остановилась.
– Прощайте, ханум! – проговорила она, вырвав руку из цепких пальцев Гамарбану. – Мне с вами не по пути.
Гамарбану в страхе вытаращила глаза: случилось самое ужасное, чего она боялась больше всего.
– Не глупи, детка! – дрожащим голосом сказала она. – Идем домой! Ты погибнешь на улице!
Но Гюльназ повернулась к проходившей мимо толпе бедно одетых женщин.
– Как они, так и я! – крикнула она и, бросившись в толпу, исчезла в ней...
А там на широкой площади шел митинг. Выступали ораторы.
Самые обыкновенные слова в эти дни получали какой-то особый смысл, каждая будничная вещь, приобретала высокое значение. Народ чувствовал во всем веяние чего-то нового, улавливал аромат новой жизни, счастья и свободы. Перед ним открывалась возможность осуществить свои самые дерзкие мечты и казавшиеся несбыточные желания.
Народ ликовал.
Но в тот же день происходило собрание и в другом месте. Это было в Шимране, на даче господина Хикмата Исфагани.
Здесь были и Хакимульмульк, и подобные ему "почтенные" господа, здесь были столпы иранского высшего света и его виднейшие политические деятели. Даже серхенг Сефаи, за короткий срок восстановивший свой цвет лица, находился здесь. И, конечно, мистер Гарольд и мистер Томас занимали в этом обществе самое почетное место.
Эти люди готовили для народа иное будущее. Эти люди ковали для Ирана иную – тяжкую судьбу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Хавер продолжала жить у Судабы. Они быстро сдружились. Страдания, перенесенные Хавер, возбудили в душе отзывчивой девушки искреннюю любовь к ней. А Хавер еще с первой встречи привязалась к Судабе. Узнав о любви девушки к Фридуну, Хавер почувствовала к ней еще большую симпатию.
Судаба отвела Хавер отдельную комнату: для Азада и Аяза там были поставлены детские кроватки. Судаба, проводившая так же, как и Хавер, весь день в работе среди женщин или в школах, по вечерам находила время, чтобы учить обоих мальчиков грамоте.
– Аяз – Судабы, а Азад – мой! – часто шутила Хавер.
Однажды вечером пришли Фридун и Курд Ахмед.
– Ну, как поживает, дочь перса? – ласково улыбаясь, спросил Курд Ахмед, здороваясь с Хавер. – Пора вам вместе с Судабои и Феридой поднимать знамя свободы среди иранских женщин! Пора!
– Хавер к этому готова, – ответила Судаба за свою приятельницу и, взглянув на Фридуна, смутилась.
Позднее подошли и другие товарищи – Арам, Серхан, Ферида, за ними Хафиз Билури и Явер Азими – единомышленники и друзья сертиба Селими. Помня трагическую судьбу и заветы своего друга, они присоединились к группе Фридуна, Ризы Гахрамани и Курд Ахмеда.
– Садитесь, дорогой учитель, – сказал Фридун, пожимая руку Хафизу Билури, – теперь у вас будут хорошие, жадные к науке ученики.
– И это будут дети трудящихся, – улыбнулся Хафиз Билури. – Я давно стремился к этому, сын мой.
– Знаю, учитель, знаю, – сказал Фридун и повернулся к вошедшему вслед за ними Гурбану Маранди. – Ну, а как ты, дружок? Горячишься по-прежнему?
– Еще бы! – откликнулся тот. – Но все же теперь я усвоил еще и иные правила ведения борбы. Жизнь многому учит, Фридун.
Беседуя так, они вошли в гостиную.
Вскоре пришел Джалили, только что вернувшийся из южной ссылки и включившийся в работу организации. С ним вошли еще два незнакомых человека.
Джалили отвесил общий поклон и представил одного из пришедших с ним товарищей:
– Сеид-Джафар Пешавери!..
При этом имени все оживились. В глазах собравшихся сверкнула радость. Пешавери смотрел на них с лёгкой улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица. Он дружески пожал руки подошедшим к нему Фридуну, Курд Ахмеду, Араму и другим товарищам. Уважение, которое оказывали ему товарищи, как будто стесняло этого старого, испытанного борца за свободу и независимость Ирана.
Джалили представил второго товарища, который своей гордой осанкой напоминал сертиба Селами:
– Гамид Гамиди!
Курд Ахмед и Фридун обняли его, как старого друга.
– Как мы беспокоились за вас, если б вы знали!..
– Тебризцы до сих пор только и говорят о вас, – сказала Ферида, горячо пожимая ему руку.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал Курд Ахмед и, почтительно взяв Пешавери под руку, подвел к креслу.
А Фридун показал место рядом с собой Гамиду Гамиди. Вскоре разговор оживился, люди освободились от сковывавшего их стеснения.
Когда вошла Судаба, Фридун читал вслух передовую газеты "Эттелаат".
– Нетрудно заметить, – прервал чтение Фридун, – что реакционеры и слуги деспотии меняют свою личину. Эти хамелеоны, наскоро перекрасившись, уже начали трубить о демократии и свободе.
Гамид Гамиди, заглянув в свою очередь в газету, вдруг усмехнулся.
– Ага! Хикмат Исфагани – знаменосец иранской свободы и независимости! Веселая комедия!
– А вы его знаете? – спросил Арам.
– Да кто в Иране его не знает? – вопросом на вопрос ответил Гамид Гамиди.
– Его признают достойным занять место главы нового государства, улыбаясь, сказал Фридун.
– Поверьте, что так оно и будет! – с горькой усмешкой заметил Арам.
– Конечно, этот англо-американский лакей, – начал Хафиз Билури, впервые находившийся в таком обществе, – приложит все усилия, чтобы под знаменем так называемой "демократии" создать новое реакционное правительство. Так было и в прошлую войну – такие вот хикматы исфагани быстро приспособились и выступили на арену.
– Теперь этого не будет, – воскликнул Курд Ахмед. – Вернее, этого не должно быть. И наша задача – поднять на борьбу с ними весь народ. Мы обязаны положить конец аферам этих провокаторов.
Взгляды собравшихся обратились к Пешавери. Тот начал говорить со свойственной ему глубиной и ясностью мысли:
– Наблюдая за развивающимися событиями, я предвижу тяжелую и длительную борьбу. Присмотритесь к тем, кто, выглядывая из своих щелей, собирается занять арену политической борьбы. Кто они такие? Кавам-эс Салтане, Хакимульмульк, Хикмат Исфагани, Ибрагим Хакими, Садр и прочие субъекты! Эти прожженные плуты, эти политические акробаты еще покажут себя, еще наделают немало бед.
– Стоячая вода гниет и испускает зловоние – таково сейчас положение в высшем иранском обществе, – сказал Гамид Гамиди, обращаясь к молодым товарищам. – Надо уничтожить эту зловонную лужу. Это дело история предоставляет вам.
Прислушиваясь к высказываниям отдельных товарищей, Риза Гахрамани отмечал, что в них явно проскальзывало недовольство, неудовлетворенность устарелыми методами работы. Такое же недовольство чувствовал и он сам. События внезапно вывели их на широкую арену открытой борьбы. Жизнь поставила перед ними множество новых задач, требовавших немедленного решения. А решать эти задачи силами сравнительно небольшой группы подпольных работников было невозможно. Ощущалась необходимость иметь широко разветвленную мощную организацию, программа и цели которой были бы понятны и близки всему народу.
– Необходимо создать партию, которая объединит все действительно прогрессивные силы страны, – сказал Риза Гахрамани, как бы суммируя свои впечатления. – Ни одного города, ни одного крупного села не должно быть без отделения такой партии.
– Это верно! – поддержал его Фридун. – Без крепкой политической организации сейчас действовать немыслимо. Народ пришел в движение, и нужна такая организация, которая бы повела его за собой. Помните, товарищи, что если мы не сумеем сделать этого, то это сделают наши враги.
Курд Ахмед горячо одобрил предложение своих товарищей:
– Но эта организация обязана иметь твердую и ясную программу. Она должна открыто и искренне изложить народу свои цели и намерения.
Обсуждая этот вопрос, участники собрания вполне согласились с тем, что организация, которую они хотели создать, должна вести борьбу за высокие политические идеалы, добиваться Объединения всех прогрессивных и демократических сил страны. Но особо они подчеркивали, что опираться эта революционно-демократическая организация должна в первую очередь на рабочую и крестьянскую массу. Организация обязана мобилизовать весь трудовой народ на борьбу за свободный труд, за равноправие всех граждан перед законом, за демократию внутри страны, за развитие национальной промышленности. Должна она вести и последовательную, непримиримую борьбу против гнета империализма.
