355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мирза Ибрагимов » Наступит день » Текст книги (страница 16)
Наступит день
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:02

Текст книги "Наступит день"


Автор книги: Мирза Ибрагимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Мы любим тебя, как родную дочь, – ответила Ануш, – и пока у нас есть кусок хлеба, не придется голодать тебе.

– Мне нечем отблагодарить вас за вашу доброту. Но до последнего моего дня я буду вашей преданной служанкой.

Услышав этот разговор, врач вышел из своего кабинета.

– Что значит служанка? – с ласковой суровостью сказал он. – Ты – член нашей семьи. Вернется Керимхан, и вы заживете своей семьей и будете счастливы.

И действительно, теперь, когда Керимхан вернулся, каждый ее день был озарен ярким солнцем счастья. Хавер похорошела, на щеках ее заиграл румянец, лицо сияло, глаза излучали радость. Даже голос ее стал звонче, в нем появились новые нотки. Но порой в ее исполненное радости сердце закрадывалась какая-то непонятная тревога, смутное предчувствие беды. Чаще всего это было в тех случаях, когда Керимхан задерживался и долго не возвращался домой. Когда же муж наконец появлялся, Хавер садилась рядом и, склонившись головой к его плечу, тихо рассказывала ему о своих тяжелых предчувствиях, а Керимхан успокаивал ее, нежно целуя ее густые душистые волосы.

Сегодня, как и всегда, пообедав и уложив Азада спать, они сидели вдвоем, как вдруг раздался стук в калитку.

Хавер вскочила. Сердце ее затрепетало.

– Кто бы это в такое время?

Керимхан успокоил ее и пошел через двор к калитке. Это был Гусейн Махбуси. Он объяснил, что пришел по очень важному делу.

Керимхан провел его в комнату. Махбуси поздоровался с Хавер. Встретившись с ним взглядом, она тотчас же отвела глаза и вышла из комнаты.

Когда, пробыв около часа, Махбуси ушел, она бросилась к Керимхану.

– Ведь ты обещал мне больше не пускать этого человека в дом?!

– Дорогая моя, нельзя же отказать гостю.

– Не обижайся, дорогой Керимхан, но кто бы он ни был в прошлом, не впускай его в дом. Встречайся с ним где-нибудь на стороне. А если можно, вовсе не встречайся. Что-то такое в его в глазах... не могу тебе даже объяснить... Керимхан, милый, ты обязан беречь себя если не ради меня, то хотя бы ради нашего мальчика. Подумай, что ждет его без тебя!..

Хавер расплакалась.

– Ты стала очень нервной, – сказал Керимхан, успокаивая ее. – Даю тебе слово, что больше ноги его не будет у нас. Будь покойна, моя Хавер. Но ведь я думаю не только о сегодняшнем твоем дне, но и о завтрашнем. Мы доживем до того дня, когда создадим в нашей стране светлую, счастливую жизнь, такую жизнь, чтобы ты не тревожилась за меня, если бы я даже не возвращался домой целый месяц.

И, улыбаясь, Керимхан привлек Хавер к себе и поцеловал в мокрые глаза.

Счастье вновь овладело сердцем женщины.

Выйдя от Керимхана, Гусейн Махбуси некоторое время бродил по опустевшим улицам ночного Тегерана. Он напряженно думал о том, что вся его карьера зависит теперь от того, как скоро ему удастся выполнить порученное ему грязное дело. Зато какие награды ожидают его в случае успеха! Какие возможности откроются тогда перед ним! Но до цели было еще так далеко!

Керимхан давал ему лишь отдельные поручения и, ограничиваясь этим, не посвящал ни в какие тайны. Откладывал он со дня на день и свое обещание взять Махбуси на сходку, оправдываясь тем, что сходка расстроилась: то ее отложили, то кто-то уехал из Тегерана.

Настаивать было рискованно, но и откладывать дальше не возможно. Его могла опередить полиция, и тогда Гусейн Махбуси лишился бы всего.

Снедаемый досадой и нетерпением, он метался по улицам Тегерана. Посмотрев на часы, он заспешил к мистеру Томасу, – до установленного времени оставалось совсем немного.

Мистер Томас всегда принимал его в уединенном доме, на одной из глухих и узких улиц столицы. Зловещая тишина, царившая на пустынном дворе, нагоняла какой-то смутный страх, но Махбуси уже привык к этой тишине и безлюдью.

Мистер Томас сидел за столом и, попыхивая трубкой, перелистывал ворох лежавших перед ним бумаг.

Махбуси обратил внимание на полную окурков пепельницу. Вся комната была в табачном дыму. Он понял, что незадолго до него здесь были люди.

Лишь минут пятнадцать спустя мистер Томас поднял глаза и, дымя трубкой, произнес:

– Ну... пришел? Садись!

Махбуси молча, не отрывая глаз от мистера Томаса, сел. Мистер Томас докурил трубку и, постучав ею в пепельницу, вытряхнул пепел. Затем, заложив руки в карманы брюк, прошелся по комнате и сладко потянувшись, снова развалился в кресле.

– Когда собирается сходка? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Список принес?

– Это очень трудное дело, мистер Томас, и необходимо терпение. К тому же не все идет так, как я хочу. Подождите еще немного...

– Ты что, читаешь мне нотации?

– Простите, мистер Томас.

– Что тебе простить? Вот это? – И мистер Томас швырнул Махбуси тоненькую брошюру. Махбуси испуганно взглянул на обложку. Это была вторая книжонка "Работы, хлеба и свободы!". – "Подождите"! – передразнил провокатора мистер Томас, – сколько ждать? До тех пор, пока они выйдут па улицу с оружием в руках?

– Я делаю все, что в моих силах, мистер Томас.

– Не спорю, делаешь, но не для нас, а против нас... Вся эта книжонка заполнена сплошной бранью по адресу англичан. Я вижу, тебе это нравится?

– Что вы, мистер Томас!.. Я доказал свою преданность.

– Вот цена твоей преданности! Бери!

Мистер Томас бросил на стол десять туманов.

– Бери! Даю тебе пять дней сроку. Пять дней!

– Постараюсь, но, мистер Томас, не забывайте, что не все зависит от меня одного.

– Не забудь, что ты играешь с жизнью! – бросил англичанин равнодушно и, вынув из кармана револьвер, протер его носовым платком.

Махбуси съежился и поторопился выйти из комнаты.

На дворе была непроницаемая тьма.

Махбуси бросился вперед, на улицу, к свету стоявшего неподалеку фонаря. Вынув из кармана брюк скомканные деньги, он аккуратно сложил их и спрятал подальше.

– Английская скотина! – проворчал он. – Чего требует и что дает!.. Ну ладно, мистер Томас, чего я не получил от тебя, получу от фон Вальтера и мистера Гарольда!..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Холмы и деревья были покрыты снегом. Невесть откуда дувший холодный ветер пронизывал до мозга костей. Канавы вдоль дороги, лужи – все было сковано льдом. Вершина Савалана скрывалась в густом тумане.

Сария и Гюльназ медленно шли но узкой тропинке. Они не ощущали холода. Гюльназ несла на спине два одеяла и большой узел. Из-за плеча ее поблескивали глаза завернутой в одеяло Алмас. За спиной Сарии мирно спал Нияз. Одной рукой она вела шедшего рядом Аяза, через другую руку был перекинут небольшой хурджин со съестными припасами.

Устало брели они вперед, навстречу неизвестному и мрачному будущему. Тяжелым камнем лежало на сердце неизбывное горе, сознание полного одиночества и беспомощности. Куда они идут? Зачем? Что ждет их завтра? Не находя ответа ни на один из этих вопросов, они все же продолжали свой путь. Порой в них пробуждалась надежда, что за этим холмом или вот в той деревне они догонят Мусу и страдания их кончатся. Эта надежда гнала их все вперед и вперед. Но за одним холмом вырастало множество других холмов, за одной деревней оказывается другая деревня. Встречные крестьяне провожали их равнодушным взглядом. Каждому вдоволь хватало своих забот, своего горя, и ни у кого не было охоты спросить, зачем они идут, или предложить свою помощь.

На десятый день пути Сария с отчаянием заметила, что запас взятого из дому провианта иссякает слишком быстро, и стала расходовать продукты еще экономнее.

Сария твердо решила не трогать тридцати туманов, зашитых в сорочке на груди; она их хранила про черный день.

Как ни мрачно смотрела она на будущее, она все же не допускала мысли, что дети ее будут вынуждены когда-нибудь протянуть руку за подаянием. Только в последний день, когда она, пошарив в хурджине, нашла лишь горстку муки и крошки сухого лаваша, в голове ее молнией пронеслась мысль о нищенстве. Но она с ужасом отогнала ее. Нет! Пока жива, она не допустит этого! И Сария торопилась добраться до Тегерана, где надеялась найти мужа или Фридуна. Эта надежда бодрила ее, и она брела все вперед и вперед, напрягая последние силы.

Короткий зимний день близился к концу. Вечерние сумерки быстро сгущались. Вокруг ничего не было видно, кроме покрытых снегом холмов и равнин. Ни деревни, ни живого человека! С темнотой страх перед этой мертвой, сверкавшей белизной пустыней усилился. Сария много слышала о волках, которые рыщут холодной зимней ночью по дорогам, часто врываясь даже в деревни. Эти рассказы, слышанные ею в родном селе, оживали теперь в ее памяти и наводили ужас.

– Пойдем быстрее, дочка, – торопила она Гюльназ. – Надо добраться до какого-нибудь жилья.

Гюльназ, согнувшаяся под тяжестью двух одеял, сестренки Алмас и большого узла, слегка выпрямилась, но ускорить шаги не могла. Она бросила взгляд на мать. Та была не в лучшем состоянии.

– Мамочка, ты очень устала, – сказала Гюльназ, и в голосе ее прозвучала жалость.

– Да, дочка, – прохрипела женщина в ответ. – Ноги не идут. Боюсь свалиться.

У подошвы холма Гюльназ остановилась и обернулась к отставшей матери.

Причиной задержки на этот раз оказался Аяз. Мальчик хорошо понимал всю трудность положения, всю опасность их пути и изо всех сил старался идти в ногу со старшими. Но последний день он все чаще жаловался на боль в ногах и отставал.

– Мама, я не могу идти, – сказал он и, заплакав, сел.

В голосе мальчика, который все эти дни вел себя как взрослый, было бесконечное горе.

Сария тяжело опустилась рядом и обняла Аяза.

– Не плачь, мой дорогой! Отдохни, а потом пойдем дальше. Прислонись головой к моим коленям.

Не успел Аяз коснуться колен матери, как мальчиком овладел сон.

На пустыню опустился вечерний мрак, и едва можно было различить друг друга на расстоянии десяти шагов.

– Как нам быть, мама? Останемся здесь, а вдруг нападут волки? Что мы тогда сделаем? – спросила Гюльназ.

Сария подняла на Гюльназ мокрые от слез глаза и, как бы приняв твердое решение, отвязала Алмас, закутала ее и Нияза в толстую шерстяную шаль и уложила их у большого камня. Затем собрала и сложила вокруг них еще несколько камней.

– Господи! – проговорила она, молитвенно поднимая руки к небу. – Тебе поручаю моих детей. Сохрани и защити их.

Только теперь поняла Гюльназ, на какой страшный шаг решилась мать. Она обняла старую женщину и громко зарыдала.

– На кого ты оставляешь их, матушка? – сказала она сквозь рыдания. Можно ли доверить детей камням пустыни?.. Нет, нет, если уж суждено погибать, так и я погибну с ними...

Женщина, ничего не ответив, точно сердце ее превратилось в камень, начала лихорадочно действовать. Она подняла и уложила Аяза на спину Гюльназ, между одеялами, где за несколько минут до того мирно спала Алмас. Тяжелый узел, который несла до сих пор Гюльназ, она взвалила себе на спину и пошла вперед.

Еле передвигая ноги, согнувшись под страшным бременем горя, поплелась за нею Гюльназ.

Пройдя немного, они очутились на вершине холма. Впереди показались тусклые огоньки, и они возродили в них угасшую надежду на спасение. Это была, несомненно, какая-то деревня или поселок.

Сария обернулась и посмотрела назад, где оставила двух безмятежно спавших малюток.

– Скорее, дочка, скорее, Гюльназ! Беги в деревню! Авось найдутся там добрые люди, придут и спасут детей. – Неожиданно она вцепилась в руку Гюльназ и крепко сжала ее: – Посмотри-ка назад, Гюльназ! Что там за огоньки? Видишь, видишь, из-под каждого камня светится пара глаз!

Гюльназ обернулась к тонувшей в темноте пустыне, но никаких огней там не различила. А между тем мать, не отрывая глаз от пустыни, продолжала твердить о сотнях волчьих глаз, устремленных на них.

Только теперь Гюльназ поняла, что пережила бедная женщина, когда решилась оставить своих детей. Девушка проворно спустила Аяза на землю и, как бы почувствовав новый прилив сил, быстро побежала к камням, где были оставлены Нияз и Алмас. Задыхаясь от тяжести, спотыкаясь, она принесла их на вершину холма, откуда виднелись далекие, обещающие спасение огни деревни.

– Вот видишь, никаких волков там нет, – принялась она успокаивать мать. – Просто тебе померещилось.

– Беги, дочка, в деревню. Может, найдется там верующий в аллаха и придет помочь нам, – наконец проговорила Сария.

Девушка молча пошла.

Когда до ее слуха донесся лай собак, слезы радости брызнули у нее из глаз; дышать стало легче, даже ноги, казалось, окрепли.

Подойдя к первой хижине, Гюльназ постучалась в калитку.

В дверь высунулся старый крестьянин.

– Кто тут?

Услышав женский голос, он торопливо пересек двор и отворил дверку. Радушный и приветливый, он провел Гюльназ в хижину, к своей старухе. На расспросы Гюльназ рассказала им о матери и маленьких ребятах, оставшихся на холме.

– Пастух Абас-хана лихой парень, – проговорил старик после минутного раздумья. – Сейчас я его подниму, и мы вместе отправимся за ними. Не беспокойся, дочка.

Через несколько минут Гюльназ услышала, как проскакали мимо хижины два всадника.

Теперь, когда она находилась под крышей и грелась у кюрси, положение матери, братьев и сестры казались ей еще более ужасным.

После целого часа – часа, который показался ей годом, – она услышала стук копыт и выбежала во двор.

Наконец-то несчастная семья была в безопасности. Хозяйка усадила детей на коврик вокруг кюрси и принялась угощать их чаем. Вместо сахара она подала на блюдце изюм.

– Это все, что у нас есть, – сказала она грустно. – Пейте. Все же согреетесь. Больше в убогой нашей хижине ничего нет.

– С нас достаточно и того, что в этакую глухую ночь вы пустили нас в дом, – прошептала Сария, до слез тронутая лаской этих совершенно незнакомых людей.

На утро они собрались было в путь, но хозяйка их не пустила: маленькая Алмас горела в жару.

– Побудь у нас денек-другой, сестра, – сказала старая крестьянка Сарии. – Ребенок простужен. Пусть поправится, тогда и пойдете дальше.

Сария приложила руку к голове Алмас. Нести ее в таком состоянии было немыслимо.

День проходил, а в состоянии девочки не наступало никакого улучшения. Точно сорванный цветок, она увядала и блекла. К вечеру Алмас стало еще хуже. Сария молча сидела у ее изголовья, сломленная пережитыми страданиями.

Только на третий день девочке стало лучше. Она открыла глаза и печально смотрела на окружающих.

Утром, когда семья собралась в путь, хозяйка, о чем-то пошептавшись со своим стариком, сказала Сарии:

– Куда ты берешь больную девочку в этакий холод? Не выдержит она, и грех падет на твою голову. Оставь ее у нас и иди себе спокойно, – я буду смотреть за ней, как за родной дочерью. Уж как-нибудь прокормимся.

Посмотрев в потухшие глаза Алмас, Сария решила согласиться.

– Да благословит вас аллах, да осветит он ваш дом, сестрица! – только и могла проговорить глубоко тронутая Сария.

И в холодное зимнее утро она с Гюльназ и двумя мальчиками опять пошла навстречу темному и страшному будущему.

Рассчитывая каждую крошку хлеба, они безостановочно шли вперед и вперед, минуя полуразрушенные деревни с их голодным, одетым в жалкое тряпье населением.

На пятый день, не вынесши тягот пути, захворал и Нияз. Но бедная мать никому не хотела его отдавать.

– Если суждено ему умереть, пусть умрет на моих руках, – твердо сказала она.

С той минуты, как злые люди согнали семью с насиженного места, точно вихрь подхватил их и закружил в пучине болезней и страданий.

После месячного пути наши путники добрались наконец до Тегерана. С первого же дня они почувствовали себя крошечными пылинками, попавшими в какой-то невообразимый водоворот.

До прибытия в Тегеран и Гюльназ и Сария лелеяли надежду, что непременно найдут Мусу и Фридуна, и эта надежда была последней нитью, которая привязывала их к жизни. Город заставил их отказаться от этой надежды.

Бесконечное множество перекрестков, нагромождение высоких многоэтажных и маленьких приземистых домов, снующие и обгоняющие друг друга машины и фаэтоны – все это совершенно их парализовало; они не могли опомниться, оглядеться, дать себе отчет, где они находятся, чего хотят, чего ищут.

Единственный инстинкт – инстинкт самосохранения – всецело владел ими, заставляя тесно жаться друг к другу. Крепко держась за руки, они шли, пугливо посматривая на проходивших мимо незнакомых людей. Иногда они пытались спросить, где им найти своих близких, но все куда-то спешили и не обращали на них никакого внимания.

На одном из перекрестков они очутились в шумной толпе. Это был рынок, где сновали мелкие спекулянты, бездельники, карманники. Они стали пробиваться через толпу бесновавшихся людей; вдруг человеческая волна подхватила Аяза и понесла в сторону.

– Аяз, сынок, где ты? – раздался душераздирающий вопль Сарии.

Люди на мгновение обернулись в сторону вопившей женщины, но тут же снова принялись за свое обычное дело.

Все же какой-то юноша, вырвав из толпы Аяза и подняв его над головами, понес его к отчаянно кричавшей женщине. Поставив мальчика на землю рядом с Сарией, он сказал что-то по персидски и ушел, не дожидаясь ответа.

Выбравшись из толпы, Сария и Гюльназ кинулись прочь от этого людского водоворота. Несколько раз они снова пытались остановить прохожих, чтобы спросить их о Мусе и Фридуне, но безуспешно. Наконец они натолкнулись на старика, чинившего в будочке на перекрестке обувь, который знал по-азербайджански.

– Братец, укажи, где нам найти Мусу из Ардебиля или Фридуна. Мы ищем их.

Отложив в сторону башмак и шило, старик уставился на них.

– Откуда вы, сестрица? – обратился он к Сарии,

– Из Ардебильского магала, братец. Уже месяц, как муж ушел в этот проклятый город и не вернулся. А помещичий приказчик Мамед и старший жандарм Али выгнали нас из деревни и отобрали все, что мы имели. Может быть, ты что-нибудь знаешь? Мужа звать Муса, а Фридун его племянник.

– Как тут узнаешь, сестрица? – покачал головой старик. – Здесь тысячи людей по имени Муса и столько же Фридунов. Разве всех можно знать? А у вас нет адреса или хотя бы улицы или района?

– Нет, братец, ничего у нас нет. И никого мы здесь не знаем. Помоги нам!.. – молила Сария.

– Да, трудно вам будет... – промычал старик. – Женщины с двумя малышами. Трудно будет...

– Как бы трудно ни было, нам надо найти себе какой-нибудь приют.

– А у тебя что-нибудь есть? Деньги имеешь?

Сария насторожилась. У нее оставалось всего лишь двадцать туманов, которые она бережно хранила про черный день, но которых никому не хотела говорить.

– Все, что у нас есть, на виду, – ответила Сария.

Старик бросил взгляд на Гюльназ и задумался. Потом поднялся и. отряхнул грязный фартук.

– Идите за мной, – сказал он, открывая заднюю дверь своей будки.

Он ввел их в небольшой грязный дворик, спустился на несколько ступеней вниз и открыл ключом дверь в каморку.

– Входите. Тут у меня две комнаты. В одной будете жить вы, а в другой я, – сказал он и указал им комнату направо.

Сария с детьми вошла в темную комнату, пахнувшую плесенью.

– Сколько будем платить? – спросила она.

– Да что ты, матушка, заводишь такие разговоры, – возразил старик. Будешь платить, сколько сможешь.

– А все-таки?

– После договоримся. Пока вы устраивайтесь, а я пойду в будку, она осталась открытой...

У старого сапожника они прожили с неделю. Уже на второй день старик осмотрел Аяза и пощупал его руку, чуть пониже плеча.

– Хороший подмастерье получится! – проговорил он и взял его с собой в будку.

Оставляя Нияза дома, Гюльназ с матерью каждый день выходили в город и, не смея отходить далеко от будки сапожника, часами стояли на улице и оглядывали прохожих, надеясь увидеть среди них Мусу или Фридуна.

Вечером они съедали по куску хлеба и, засыпая, с нетерпением думали о наступлении нового дня.

Так прошло семь дней.

Восьмой день прошел так же, как и предыдущие, не принеся ничего нового. Вечером они по обыкновению сидели в сырой комнате. Аяз, весь день помогавший сапожнику и порядком уставший, уже спал. Рядом с ним дремал и Нияз.

Сария и Гюльназ сидели молча, отдавшись своим безрадостным думам.

– Сестрица, – послышался вдруг голос сапожника, – выйди на минутку. Поговорить надо.

Сария вернулась через час и, не выдержав, горько заплакала. С сильно бьющимся сердцем Гюльназ прижалась к ней.

– Что случилось, мама? Может быть, узнала что-нибудь об отце?

– Нет, дитя мое. Об отце твоем никаких сведений нет, – ответила женщина сквозь слезы. – Опять несчастье вокруг тебя.

– Скажи же, мама, в чем дело?

Сария обняла Гюльназ и прижала к груди ее голову.

– Сапожник хочет жениться на тебе... Что ты скажешь на это, дочка?

– Что же ты ответила, мама? – глухо спросила та.

– А что бы ответила ты на моем месте, дочка? – в свою очередь спросила мать. – Он предупредил, что, если мы не согласимся, выгонит нас на улицу. Что нам делать? Каким пеплом посыпать голову?

– Убей меня, мама, задуши своими же руками, – проговорила Гюльназ хриплым голосом, – но не говори мне об этом старике.

Всю ночь они не сомкнули глаз, то плача, то утешая друг друга. Но утешения не было. Не было и никаких надежд на избавление.

Наутро, получив от девушки решительный отказ, сапожник заявил:

– Целую неделю вы занимаете мою комнату. В гостинице с вас бы взяли за это пятьдесят туманов. Но я с вас столько не потребую. Заплатите тридцать туманов и уходите.

Услышав о тридцати туманах, Сария обомлела, голова у нее пошла кругом.

– Пожалей нас, братец! – взмолилась она. – Где я возьму тридцать туманов? Сжалься над нами. Возьми одно из одеял и отпусти нас.

Сапожник, ворча и бранясь, выбрал из одеял наиболее крепкое и отложил в сторону. Остальные их вещи он выбросил во двор, и, заперев дверь на замок, ушел в свою будку.

Три дня Сария с детьми провела на улице под дождем. Нияз простудился и стал кашлять. Сария не выпускала его из объятий и все плакала, боясь, что болезнь унесет сына.

– Гюльназ, дочка! – сказала она наконец. – Спроси-ка, где мечеть. Может быть, хоть там, во дворе, мы найдем какое-нибудь укрытие.

Гюльназ отошла от матери. Догнав трех человек, она робко спросила у одного:

– Простите, господин, не можете ли вы показать, где тут мечеть?

– Это ты, Гюльназ? – удивился один из них. Почему ты так исхудала? А где мать?

Узнав приказчика Мамеда, Гюльназ бросилась без оглядки прочь.

Сария, выслушав рассказ дочери, впервые в жизни восстала против бога.

– Никак не понять дел аллаха! – с возмущением проговорила она. – Прячет за тысячью стен то, что ищешь, и бросает навстречу то, чего избегаешь.

После этого случая она больше ни на шаг не отпускала от себя Гюльназ.

День клонился к закату, когда нарядно одетая высокая полная дама задержала шаги, проходя мимо них, и провела одетой в перчатку рукой по щеке Аяза.

– Посмотри, какой красивый мальчик! – сказала она сопровождавшему ее молодому человеку в дорогом костюме.

Затем дама обернулась к Сарии, которую как будто только сейчас заметила.

– Не твой ли мальчик, сестрица? – спросила она.

– Мой.

– Да сохранит его аллах, прекрасный ребенок! А почему вы сидите здесь, сестрица?

Сария молчала. Ей не хотелось огорчать столь богато одетую и в то же время такую ласковую барыню.

– Или вы без места, сестрица? – не дождавшись ответа, сказала дама и повернулась к молодому человеку. – Сердце разрывается от жалости. Сестрица, мне очень жаль тебя, – продолжала она. – Я вижу, ты порядочная женщина и случайная беда довела тебя до такого состояния. Встань! Здесь, на улице, ты и детей погубишь и сама погибнешь. Пойдем ко мне. Ведь ты умеешь смотреть за домом, убирать, стряпать?.. Я давно ищу себе такую женщину.

Не дожидаясь ответа, дама обратилась к молодому человеку:

– Позови двух извозчиков, Эрбаб.

Дама со своим молодым спутником села в передний экипаж.

– Посади их с вещами в свой фаэтон и поезжай за нами, – приказала дама второму извозчику.

Словно завороженные этой неожиданной встречей, казавшейся им сладким сном, Сария и Гюльназ и не подумали возражать.

Они верили, что теперь начнется для них новая, светлая жизнь, с которой связали все свои надежды. Эта чудесная добрая дама перевернет Тегеран вверх дном, чтобы отыскать Мусу и Фридуна, соединит их всех вместе и спасет от дальнейших мук и скитаний.

Передний фаэтон остановился у каменного крыльца.

Эрбаб Ханафи расплатился с извозчиками и, придерживая дверь, пропустил даму и Сарию с детьми в небольшой, по чистенько убранный дворик с несколькими деревьями, клумбой цветов и бассейном. Дама провела их в нарядную комнату, устланную коврами.

– Это будет ваша комната, – сказала она. – Сама я с сыном живу наверху. Меня будете звать Саадат-ханум.

Потом она задала несколько вопросов о том, кто они, откуда прибыли, и, наконец, к удивлению Сарии, завела речь о Фридуне.

Сария ответила, что о Фридуне ничего не знает, и принялась рассказывать о своем горе. Она была удивлена, заметив, что госпожа ее не слушает.

"Наверное, торопится куда-нибудь!" – подумалось ей.

Узнав о болезни Нияза, Саадат позвала слугу и, сказав ему что-то по персидски, повернулась к Сарии:

– Слуга затопит баню. Выкупайся сама и выкупай ребят. Вы получите смену белья. Потом вызовут врача. А что до домашних работ о них расскажу тебе утром. Сейчас мне некогда, спешу. Спокойной ночи.

И она ушла, хлопнув калиткой.

Наутро Саадат дала некоторые поручения Сарии и Гюльназ.

– Каждый день будешь готовить обед на четырех человек, – сказала она Сарии. – Еще не было дня, чтобы мы садились за стол без гостей.

Потом она повторила те же вопросы, которые задавала вчера.

Бедная женщина вторично рассказала о всех своих злоключениях.

– Я расспрошу, – сказала Саадат. – Попытаюсь найти и твоего мужа и его племянника.

Проходили дни.

Сария и Гюльназ по два раза в день подметали двор, убирали комнаты, чистили все до зеркального блеска, готовили обед, мыли посуду и всячески старались угодить Саадат-ханум и ее сыну.

Повеселевшие дети играли во дворе, с каждым днем набираясь новых сил. А Гюльназ в подаренном госпожой платье городского покроя выглядела совсем красавицей.

Саадат с сыном относились к ним с исключительной добротой, как к равноправным членам семьи. И все-таки Сария никак не могла привыкнуть к городу и жила надеждой, что, как только найдет мужа, вернется в свою деревню, в свой домик. Однако неожиданная весть разрушила все ее мечты, разрушила навсегда.

Однажды Саадат вошла к ним в комнату сильно взволнованная. Сквозь слезы она сообщила, что месяц тому назад Муса скончался в Тегеране от воспаления легких, а Фридун был задержан полицией и повешен за бегство из сельской тюрьмы.

Потрясенные этим известием, Сария и Гюльназ в отчаянии рвали на себе волосы, царапали ногтями лица.

Саадат ушла, оставив их оплакивать свое горе.

Спустя пять дней Саадат позвала Сарию наверх.

– Сария, – сказала она вкрадчиво. – перед престолом всевышнего ты мне сестра. Я считаю тебя родной сестрой, потому и открываю тебе свое горе. Теперь вся моя жизнь зависит от тебя.

– Что случилось, Саадат-ханум? – взволновалась Сария.

– Мой сын влюбился в Гюльназ. Ни днем, ни ночью не дает покоя. Все твердит о ней. Или, говорит, женюсь на ней, или покончу самоубийством. Прошу тебя, сестра моя, уговори дочь, и пусть будут они счастливы оба.

Сария не нашлась сразу, что ответить. Но, понимая, что лучшей пары для Гюльназ она не найдет, решила осторожно поговорить с дочерью.

После известия о смерти отца и гибели Фридуна девушка находилась в состоянии полной растерянности и была равнодушна ко всему.

– Как хочешь, мама, – грустно ответила она. – После смерти Фридуна я бы не хотела выходить замуж... Но теперь решай сама... – И, сказав это, Гюльназ заплакала.

– Оставаться в девицах – грех. Это не плохие люди. Они нас от смерти спасли, – стала увещевать ее мать.

– Как хочешь, мама.

Так Гюльназ отдала Эрбабу Ханафи свое сердце, которое безнадежность, и отчаяние превратили в камень. Но вскоре качались новые страдания.

Однажды Саадат сказала Сарии, что хочет купить невестке новые платья. Разодев Гюльназ, она посадила ее в фаэтон и повезла в город.

Сария ждала до сумерек. Никто не показывался: ни Гюльназ, ни Саадат-ханум, ни зять. Когда в городе зажглись огни, она не вытерпела и вышла во двор, стала звать слугу. Никто не отозвался.

В это время вошли во двор два незнакомых человека и, окинув Сарию удивленным взглядом, спросили, кто она такая.

– А вы кто? – ответила Сария вопросом на вопрос.

– Мы владельцы этого дома. Ты откуда здесь?

Сарию объял страх.

– А разве это не дом Саадат-ханум? – с дрожью в голосе спросила она.

– Какая еще Саадат-ханум? Ты бредишь, что ли? Освободи дом и убирайся вон! Мы сдавали его в аренду на месяц!

Вытолкав детей, они выбросили на улицу вещи Сарии и захлопнули за ней калитку.

Саадат повезла Гюльназ на проспект Стамбули, а оттуда на Лалезар. Она водила ее по магазинам. Купила и надела ей на палец кольцо с алмазом. Она рассказывала о веселой городской жизни, о полных всякого добра магазинах.

Несмотря на сильную усталость, Гюльназ не без интереса наблюдала эту манящую своей таинственностью жизнь города. А совсем недавно он казался ей таким страшным и непонятно равнодушным.

Наконец Саадат повела девушку в небольшое, но хорошо обставленное кафе. Двое молодых господ, сидевших за столиком, приветствовали Саадат. Окинув Гюльназ странным взглядом, они переглянулись.

– Готовите к полету новую голубку?! – сказал один из них, обращаясь к Саадат.

Гюльназ от этих слов бросило в жар.

– Ждем вас вечером, – с улыбкой ответила им Саадат.

– Мерси... Гамарбану-ханум...

На этом их разговор прервался. Но Гюльназ поразило новое имя, которым молодые люди назвали Саадат.

– Мое настоящее имя Саадат-ханум, – поспешила разъяснить Саадат, от которой не ускользнуло удивление Гюльназ. – Но иногда меня зовут и Гамарбану-ханум. Это мое второе имя. Ты подожди, и у тебя скоро будет второе имя... – При этих словах она рассмеялась.

– Поедем домой, ханум, – робко предложила Гюльназ, чувствуя, как растут в ней беспокойство и страх. – Мама будет ждать.

– Зачем тебе торопиться, милая? Мы еще в гости зайдем. Наши родственники пригласили нас к себе по случаю женитьбы моего сына. И Эрбаб, наверное, ждет нас там.

Гюльназ хотела что-то, возразить, но не решилась.

Сев в фаэтон, они снова стали кружить по нескончаемым улицам и переулкам города. Наконец Гамарбану привезла ее к дому, огороженному большим забором. Здесь был сад, цветник, бассейн.

Взяв Гюльназ под руку, Гамарбану ввела ее в залитый ослепительным светом салон.

– В нашем цветнике появился новый соловей, – воскликнула она. Знакомьтесь, господа.

За большим столом, уставленным всевозможными яствами и напитками, сидели крикливо одетые женщины и мужчины. Смеясь, они приветствовали вошедших.

– Да здравствует новый соловей!.. – Ханум, пожалуйте сюда!..

– Нет, нет, к нам, ханум!.. – раздались голоса со всех сторон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю