Текст книги "Наступит день"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
– Нет, дорогой друг, – решительно прервал его Селими. – Пока есть насилие не будет правды. Мы честные люди. И должны честно сказать всем сынам родины, что им не увидеть правды, пока существуют шахи и деспоты со всем гнусным строем, который их поддерживает.
Он встал и прошелся по комнате. Отчаяние сертиба, казалось, несколько смягчилось, глаза стали глядеть тверже и бодрее.
– Мой юный друг! – сказал он Яверу Азими, взяв его за плечо. – Быть может, мне осталось жить недолго. Сегодня я сам подписал себе смертный приговор. И я завещаю тебе – не следуй по моему пути. Это стало мне ясно лишь сегодня. Избери себе другой путь. Путь верный и надежный. Найди авторов этих подпольных листовок и честно, искренне присоединись к ним. Правда, которую мы искали, оказалась там в низах. А ведь мы смотрели на них до сих пор свысока. Будущее, друзья мои, тоже там. Туда и идите!
Поразмыслив над предложением Реза-шаха, Хикмат Исфагани стал рассматривать брак дочери с сертибом как выгодную коммерческую сделку. В конце концов этот брак мог сослужить ему неплохую службу. Во-первых, это было достойным ответом злым языкам, которые обвиняли его в соучастии в убийстве отца Селими, и могло положить конец скрытой вражде с сыном. Во-вторых, сертиб Селими придерживался совершенно противоположных политических убеждений, чем сам Хикмат Исфагани, а это в известный момент могло пригодиться.
Однако, беспокоясь, естественно, о благополучии своего будущего зятя, Хикмат Исфагани счел нужным воздействовать на него, чтобы удержать от рискованных поступков, которые являлись, но его мнению, следствием молодости и горячности. С этой целью он пригласил сертиба Селими на узко семейный обед, па который из посторонних был приглашен лишь Софи Иранперест. Чтобы скрыть нарочитость разговора и придать ему случайный и естественный характер, Хикмат Исфагани решил предложить Софи Иранпересту прочитать вслух написанную им для газеты передовую статью о необходимости передачи северной нефти в эксплуатацию англичанам и американцам и, воспользовавшись моментом, изложить сертибу свои мысли. Таков был его план.
Свой особый план имела и Шамсия, знавшая о причине приглашения сертиба. С нетерпением ждала она этого обеда, который, как она считала, должен был решить ее судьбу. Она заранее испытывала ненависть к человеку, которого насильно навязывали ей в мужья, и подготовляла себя к борьбе.
К двенадцати часам все члены семьи Хикмата Исфагани уже собрались в его городском доме. Явился сюда и Софи Иранперест. Он попытался было прочесть хозяину свою статью, но тог остановил его: – Погоди.
Наконец в начале первого часа прибыл сертиб Селими. Он был еще более задумчив и сосредоточенным, чем обычно. Наоборот Хикмат Исфагани старался казаться веселым и беспечным. Он много смеялся, рассказывал сертибу Селими историю своего дома, даже отдельных деревьев в саду.
Наконец они вошли в большой зал, обставленный в восточном стиле, и уселись в креслах.
– Ты все приставал ко мне со своей статейкой, – проговорил Хикмат Исфагани, обращаясь к Софи Иранпересту. – Почитай, послушаем, что ты там нацарапал.
Вопреки своей обычной равнодушно-вялой манере Софи Иранперест быстро вскочил и побежал за портфелем. Вернувшись, он вытащил из портфеля пачку исписанных листов и вооружился авторучкой, желая подчеркнуть этим свою готовность учесть каждое замечание своего господина.
Удобно расположившись в мягком кресле и вытянув ноги, Хикмат Исфагани повернул лицо к редактору и, перебирая четки, коротко бросил:
– Начинай!
Сертиб Селими сидел молча и наблюдал за барской непринужденностью Хикмата Исфагани и лакейской угодливостью Софи Иранпереста, испытывая одинаковое отвращение к обоим. Но его лицо, глаза, поза ничего не выражали.
– На этот раз я столкнулся с весьма трудной задачей, – начал разъяснять Софи Иранперест. – Надо было найти такие выражения, которые удовлетворяли бы и американцев, и англичан, и немцев. Как известно господам, разговор идет о таком деле, где, если одно из этих трех государств будет удовлетворено, два остальных неизбежно должны почувствовать себя ущемленными. Поэтому я постарался все настолько запутать, чтобы никто ничего не мог понять и чтобы при этом все три наших друга остались довольны. Короче говоря...
Хикмат Исфагани нетерпеливо прервал его:
– Чего ты размазываешь? Читай статью!
– Слушаюсь! – покорно ответил редактор. – "Необходимое условие независимости Ирана", – прочитал он заглавие статьи и остановившись, поднял глаза на Хикмата Исфагани.
Тот повторил заглавие с расстановкой, как бы взвешивая каждое его слово:
– Необходимое... условие... независимости... Ирана!.. Да, неплохо. Для начала даже хорошо. Ты попал в самую точку. Читай дальше.
Довольный редактор приступил к чтению самой статьи.
– "По мнению некоторых наших друзей-журналистов, два обстоятельства служат причиной несчастья Ирана. Одно из них заключается в нефти, которая залегает на территории Ирана от севера до юга. Второе – Индия, по отношению к которой Иран является как бы воротами. Что касается нас, мы придерживаемся такого взгляда, что оба эти фактора надо рассматривать как причины не несчастья, а счастья Ирана".
Софи Иранперест снова остановился и посмотрел на Хикмата Исфагани.
– И это неплохо, – отозвался Хикмат Исфагани. – Продолжай.
Редактор выпрямился в кресле, гордый тем, что угодил хозяину.
– "Рассмотрим, на каких основаниях разума и логики мы считаем эти факторы причинами счастья Ирана? Во-первых, на том основании, что, не будь этих факторов, Англия не обосновалась бы в нашей стране, Америка не добивалась бы установления с нами деловых отношений и Германия, конкурируя с вышеуказанными державами, так охотно не развивала бы торговли с нами... Таким образом, налицо первый результат: эти два фактора – нефть и Индия привлекают к нам три наиболее могущественные и цивилизованные державы мира.
Теперь разберемся в том, какие выгоды представляет Ирану интерес к нам этих трех держав?
Мы не хотим нумеровать эти выгоды и утомлять читателя, ибо их не перечесть. Мы ограничимся лишь указанием некоторых, наиболее важных из них и предоставим читателям самостоятельно вспомнить о других.
Вследствие проникновения этих держав в нашу страну..."
– Постой, постой!.. – прервал его Хикмат Исфагани. – Что ты, черт тебя побери, понес? Что за слово "проникновение"? Ни одной из этих стран это слово не понравится. Переделай так: "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти три державы..." Читай дальше...
– Итак, "вследствие помощи, которую оказывают нам эти три державы..." повторил редактор и замялся. – Дальше не выходит, господин Хикмат Исфагани...
– Как, то есть, не выходит? Выйдет! Ты читай, а я помогу исправить.
– "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти державы, нет в мире страны, где бы торговля расцветала в такой степени, как в Иране..." Видите, как-то нескладно.
– Дурака не валяй, – рассердился Хикмат Исфагани, – Куда ж тебе более складную фразу? Дальше.
Желая подчеркнуть свою принципиальность, Софи Иранперест стал настаивать:
– Да не вышло же. Нарушилась целомудренность фразы.
– Брось ты вздор нести. При чем тут целомудренность, когда речь идет о торговле? Читай!
– Итак... "Вследствие помощи, которую оказывают нам эти державы, нет в мире страны, где бы торговля расцветала в такой мере, как в Иране..."
– Прекрасно! – вставил Хикмат Исфагани.
– "На иранских рынках можно купить все, что угодно, кроме разве птичьего молока и элексира жизни. Товары любой формы, любой страны, любого сорта!.. Англичане, американцы, немцы завозят к нам произведенные с огромным трудом предметы – только выбирай! А почему? Потому что они дружески к нам относятся. Они не хотят утруждать нас. К примеру, для производства нехитрой керосиновой лампы нам пришлось бы строить фабрики, заводы, набирать рабочих. Все это сопряжено с огромными заботами и затратами. В результате такая лампа обошлась бы нам вдвое дороже той, которую привозят к нам наши друзья. Но в то же время эти державы всегда считались в торговле с нашими интересами. Ибо, беря у нас такие, не требующие приложения больших трудов продукты, как миндаль, шерсть или кожа, они дают нам взамен изящные автомобили, которые и не снились Музаффериддин-шаху, дают нам велосипеды.
Правда, у нас имеются и такие неблагодарные, непросвещенные субъекты, которые утверждают, будто торговая политика, проводимая у нас этими державами, особенно Англией, превращает нашу страну чуть ли не в колонию..."
Хикмат Исфаганн, который, лениво перебирая четки, слушал сквозь дрему, вдруг подскочил на месте.
– Тьфу! Проклятие всему роду Иранперестов! – взвизгнул он. – Собачий ты сын, мало ли что болтают на рынках всякие нечестивцы и болтуны? Вычеркни скорее, вычеркни это место так, чтобы и следа не осталось!..
Вконец растерявшийся Софи Иранперест поставил на полях вопросительный знак, но Хикмат Исфагани вырвал у него ручку.
– Не так, а вот так! – перечеркнул он возмутившие его строки вдоль и поперек. – Теперь читай дальше...
Софи Иранперест смущенно кашлянул, прочищая горло.
– "Эти невежественные люди утверждают, что три державы тормозят развитие национальной промышленности Ирана и парализуют его экономику. Они кричат о том, что якобы страна, потерявшая свою экономическую независимость..."
У Хикмата Исфагани лопнуло терпение.
– Да ты что, собачий сын, враг мне, что ли? – завопил он гневно. – Что значит – "утверждают", "якобы"?.. Вздор утверждают и головой о стену бьются. Кто говорит этот вздор, кроме большевиков? А?.. Или ты хочешь вынудить меня бежать из этой страны? За что? Не за то ли, что я плачу тебе в месяц целую тысячу туманов и ты жрешь и отращиваешь загривок, как породистый хамаданский ишак? Собери, собери все это и снеси на могилу своего родителя!
Хикмат Исфагани на минуту представил себе, что случилось бы, если бы эти строки действительно появились на страницах его газеты. Перед его глазами ожили искаженные гневом лица мистера Томаса, Гарольда, фон Вальтера, затем померещились ему налитые кровью страшные глаза Реза-шаха и оскаленные желтые зубы Хакимульмулька. Страх охватил его, порождая еще большее раздражение против Иранпереста, который сидел перед ним, сжавшись в комок.
Наконец, устав от собственного крика, Хикмат Исфагани повернулся к сертибу Селими, который сохранял прежнее спокойствие.
– Я поручил этому подлецу написать статью о том, что надо передать разработку северной нефти англичанам, и американцам, и обосновать это вескими доводами. Надо было написать, что страна принадлежит нам, нефть тоже наша и от нас одних зависит, кому отдать ее разработку, за сколько продать, по какой цене купить. Надо было указать, что большевики вмешиваются в наши внутренние дела и не дают нам возможности распоряжаться в своем собственном доме. Надо было написать, что они покушаются на нашу независимость, хотят остановить нашу торговлю. А этот подлец разинул пасть и стал лаять на три державы, как собака на луну.
Не получив от Селими никакого ответа, Хикмат Исфагани прошелся по комнате и остановился перед Софи Иранперестом.
– Вставай и убирайся вон! Или почуял запах плова и не можешь уйти?.. Ступай и напиши так, как я сказал, а вечером принесешь и еще раз прочитаешь мне.
– Слушаюсь! – проговорил убитый неудачей Софи Иранперест и, захватив листки, ушел.
Сертиб Селими, который до сих пор то с трудом подавлял душивший его смех, то сдерживал накипавшее в груди негодование, облегченно вздохнул. Но Хикмат Исфагани все еще не мог успокоиться.
– Знаете, господин Селими, я давно собирался поговорить с вами. Аллах знает, что я отношусь к вам, как к родному сыну. Поэтому я и осмелился, как своему сыну, преподать вам несколько советов.
Селими нахмурился.
– Ты еще молод, – продолжал Хикмат Исфагани, переходя на "ты", чтобы придать разговору более задушевный характер. – Ты слишком прямолинейно понимаешь то, что творится в политическом мире, а в действительности все, дорогой друг, обстоит гораздо сложнее. И, если не считаться с этим, можно допустить множество ошибок.
– Я прошу вас говорить яснее, какие ошибки вы имеете в виду?
– А ты не спеши. Зачем спешить? Будь терпелив, я все выскажу тебе по порядку, с полной ясностью.
– Пожалуйста... Но с условием, что и вы терпеливо выслушаете меня.
– Разумеется, разумеется. Терпение – ключ к успеху.
– Тогда извольте, я вас слушаю.
– Первая твоя сшибка заключается в том, дорогой мой, что ты заботишься о своем будущем. К примеру, скажем, зачем тебе было при его величестве становиться на сторону русских?
– Тогда я попрошу вас ответить на один мой вопрос, – сказал Селими.
– Пожалуйста.
– Почему вы так непримиримо враждебны к русским? На ваших глазах американцы, англичане и немцы грабят и обирают нас, а вы распахиваете перед ними все двери в наш дом? Но когда дело доходит до русских, вы начинаете изрыгать брань и проклятия. Почему вы, господин Хикмат Исфагани, лично вы, занимаете такую позицию? Прошу вас, объясните мне это!..
– С превеликим удовольствием. То, что ты сказал насчет англичан, американцев и немцев, сущая правда. В этом пункте я с тобой полностью согласен. Но ты не считай нас ослами. И мы кое-что понимаем, и нам все это ведомо. Сколько я ни прикидываю, вижу ясно, что и англичане и американцы в тысячу раз лучше для меня, чем Советы. Да ты пойми, мы с ними никогда не сможем столковаться. Вот ты послушай, что я тебе скажу. У нас совсем разные вкусы. Полная противоположность!.. Попробуй в нашей стране создать для Советов одну сотню тех возможностей, какие мы создали для Америки, и ты тогда увидишь. Если на другой же день весь Иран не перевернется вверх дном, плюнь мне в лицо. Только установи кое-какую связь с Советами, и пусть будет проклят мой родитель, если по одну сторону не вынырнет крестьянин, требующий раздела земли, а по другую не поднимется рабочий с заявлением о том, что больше восьми часов работать не станет.
– Но как же допускает ваша совесть, чтобы во всех городах Ирана, в крупных и малых, с каждым днем все больше росло число безработных, нищих, бездомных? От раздетых и голодных людей по улицам уже пройти невозможно. А знаете ли вы, кто они такие? Это крестьяне. Тысячи и десятки тысяч крестьян, безземельных и тех, кто ежедневно, ежечасно теряют свои земли, пополняют толпы нищих в городах. А рабочие, которые работают по четырнадцать часов в сутки и получают такое жалованье, что их дети и жены вынуждены нищенствовать?! Разве эти люди не ваши сограждане, земляки, братья?
– Ну хорошо! Но скажи, в какой стране ты не найдешь голодных, босых? Ведь не могут же все быть богачами? Ты господин да я господин, а кому коров доить, как говорит народная поговорка?
– Вам хорошо известно, что я не коммунист. Вместе с тем я убежден, что так продолжаться не может. А почему другие не желают видеть этого? Не будем ходить далеко, возьмем хотя бы вас господин Хикмат Исфагани. Вы сидите в Тегеране, повсюду работают ваши торговые конторы, покупают, продают и дают вам сотни тысяч дохода. Кроме того, у вас шестьдесят селений в Мазандеране и Азербайджане, из которых вы многие никогда не видели и поручили своим приказчикам. Крестьяне трудятся – пашут, сеют, косят, жнут, собирают урожай, а вы тут как тут, спешите на готовое, забираете три части и уносите с собой. Вот я и говорю, что такой порядок должен быть уничтожен!..
– Так что же ты предлагаешь? Взять да и подарить мои земли босому мужику? Отказаться добровольно от родовых имений, что нажиты отцом и дедом?
– Дело вовсе не в родовых имениях, а в том, что на наших глазах господин Хикмат Исфагани, меняется мировой порядок. Как нельзя задержать наступление нового дня, так нельзя будет сохранить в неприкосновенности ваши имения. И если сегодня вы не отдадите их добровольно, завтра их отнимут у вашего сына насильно.
– Друг мой, я усиленно рекомендую тебе выбросить эти мысли из головы, иначе не будет тебе от них добра. Если хочешь быть русофилом, бог с тобой, будь им. Может быть, когда-нибудь это и пригодится. Но не упускай из виду и другой стороны дела. В нашей проклятой стране нельзя существовать, не поддерживая равновесия.
Селими не ответил.
"До каких пор будут продавать нашу страну эти страшные хамелеоны?" думал он.
Вскоре подали обед, который положил конец гнетущему молчанию.
За обедом сертиб Селими был задумчив и сам не отдавал себе отчета в том, что и как он ест. Помимо всего, его мучили сомнения и колебания, связанные с его личной жизнью.
Шамсия исподтишка наблюдала за ним. Она тщетно искала на его лице выражение самодовольства человека, который добился своей цели, но ясно видела на нем лишь следы скорби и разочарования.
"Какой же это странный человек, – думала она. – Как скрытна его душа!.."
Остальные члены семьи украдкой поглядывали то на сертиба Селими, то на Шамсию, считая, что сегодняшний обед является как бы официальной их помолвкой.
После обеда Хикмат Исфагани пошел к себе отдохнуть. Сертиб Селими стал прощаться, собираясь ехать домой. Шамсия стояла поодаль и перелистывала какую-то книгу.
– До свидания, ханум, – протягивая руку, повернулся к ней сертиб Селими.
– Я провожу вас, – не подавая ему руки, отозвалась она. Они вышли в парк. Пройдя несколько шагов, Шамсия обратилась к сертибу со словами, которыми хотела выразить все свое негодование:
– Я ожидала от вас чего угодно, но все же не такого подлого поступка.
Сертиб Селими не удивился ее словам. Они даже не оскорбили его. Какое значение могли они иметь для человека, который чувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения, но не в силах был изменить его.
– Как можете вы добиваться женитьбы на девушке, которая не любит вас? дрожащим от возмущения голосом спросила Шамсия и, не в силах удержать слезы, расплакалась. – Отец кой мог продать меня вам, но как пошли на это вы, вы, который всегда щеголял своей высокой культурой, отличался от людей нашего круга свободными и независимыми суждениями? Вы хотите купить меня, опираясь на отжившие свой век обычаи? Так вденьте мне в ухо серьгу рабства! Я могу ждать от вас и этого!
Селими был не в силах безучастно смотреть на слезы девушки, которую он когда-то действительно любил, любил мечтательно и нежно. Первый удар, полученный ею от жизни, развеял у этой девушки надменность и неестественность, под которыми скрывалось ее подлинное человеческое лицо.
В этом состоянии Шамсия действительно была достойна любви и уважения. Она открыла ему свое сердце, и ее можно было успокоить лишь искренними, идущими из глубины души словами. Лгать было бесполезно.
И он подробно рассказал ей обо всем случившемся, не скрыв и своих колебаний и тяжелых раздумий.
– Реза-шах считает себя властелином не только наших имений, но и наших сердец. Как ни трудно мириться с такой низостью, но приходится. Могу, однако, заверить вас, Шамсия-ханум, в одном: если бы я и любил вас, то все же отказался бы от подобного брака. Поэтому пусть между нами будет только дружба.
Шамсия задумалась.
– Я благодарна вам за то, что вы открыли мне истину, – сказала она, дружески протянув ему руку.
И на сердце девушки повеселело; она благодарно улыбнулась.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Мистер Гарольд внимательно следил за развитием мировых событий. Гитлер успел уже захватить территорию нескольких европейских государств и, повернув на Францию, подходил к Парижу. Французское правительство, кочевавшее из города в город, объявило Париж открытым городом, чтобы спасти его от разрушения.
Американские миллиардеры, храня молчание, перестраивали свои предприятия применительно к нуждам разгоревшейся мировой войны, поддерживая коммерческие связи и с нападавшей и с подвергавшейся агрессии стороной.
Как истый американец, мистер Гарольд знал, что война обещает американским капиталистам огромные барыши. Поэтому, громко осуждая войну и восхваляя мир, он в глубине души радовался расширению военных действий, ведь в результате этого экономические ресурсы многих стран попадут в американские руки и значительная часть мирового золотого запаса перекочует в сейфы Уолл-стрита. Взамен Америка отпустила бы за наличный расчет яичный порошок и тушенку, чтобы облагодетельствовать изголодавшиеся народы, марлю и вату, чтобы перевязать раны жертвам войны.
Он не сомневался, что могущественные в прошлом державы, обескровленные в результате жестокой войны, отойдут на задний план и сдадут Америке своп экономические позиции на мировых рынках. Тогда и его друг, мистер Томас, ныне конкурирующий с ним в Иране, превратится в простого исполнителя его воли.
Но один факт не давал покоя мистеру Гарольду; он заставлял тускнеть и блекнуть его мечты о мировом господстве; это было существование Советской страны. Он понимал, что эта страна может стать непреодолимым препятствием к завоеванию Америкой мирового господства. Поэтому своей деятельности в Иране мистер Гарольд придавал большое значение. Она была как бы подкопом под ненавистную страну.
В начале мистер Гарольд не придавал значения открытым симпатиям иранского народа к Советам. Симпатии эти казались ему в высшей степени эфемерными перед лицом реальной силы Реза-шаха и таких иранцев, как Хикмат Исфагани, Хакимульмульк, серхенг Сефаи, которые направляли политическую и экономическую жизнь Ирана в соответствии с его подсказками. Но после появления листовок и брошюр мистер Гарольд убедился, что симпатии народа тоже вполне реальная сила. Это открытие лишило его равновесия.
На основании собранной из различных источников информации мистер Гарольд пытался определить, в какой среде следует искать этих дерзких людей. Вспомнив о событии на гумне в деревне Хикмата Исфагани и о бегстве арестованного тогда молодого человека, он предполагал, что между этими событиями и выпуском нелегальной литературы может существовать какая-то связь. Недолго думая, он позвонил Хикмату Исфагани и попросил его вызвать в Тегеран из Ардебиля приказчика Мамеда.
Не прошло и двух дней, как приказчик прибыл в Тегеран. Узнав от своего господина, что его вызывают в американское посольство, Мамед заважничал.
– Подумай, какие инстанции интересуются твоей персоной – сказал ему Хикмат Исфагани, чтобы еще более подогреть его тщеславие.
По этому поводу у Мамеда были свои расчеты. Ему хорошо было известно, что старший жандарм Али последние два месяца был связан с германским посольством. И вот за эти два месяца Али продал свой домик в Ардебиле и купил небольшое имение с садом. Разбогатев так неожиданно, он стал поглядывать на старого друга свысока, с нескрываемым презрением. А это пробудило в завистливом приказчике сильнейшее желание – либо дожить до дня падения старшего жандарма, либо самому достигнуть еще более высокого положения.
"Ладно, собачий сын! За тебя стоит германское посольство, а за меня американское! Посмотрим теперь, кто окажется в выигрыше!" – думал он, торопясь к министру Гарольду.
При одном взгляде на расплывшееся в подобострастной улыбке лицо Мамеда, мистер Гарольд понял, что этот человек готов на любые услуги. Поэтому он сразу же приступил к делу – стал расспрашивать о положении в деревне, о настроениях крестьян. Мамед дал самые исчерпывающие сведения.
Тогда мистер Гарольд попросил рассказать подробно, как бежал бунтовщик, куда бежал и где он теперь может находиться.
– Это – тайна, известная одному богу, мистер Гарольд, – признался Мамед. – Как говорится, воспарил в небеса... Ни о смерти этого Фридуна, ни о жизни ничего не известно. – И, подумав, добавил: – Вероятно, снова где-нибудь в Азербайджане, потому что, будь он в столице, его бы давно поймали.
– Нет, – покачал головой мистер Гарольд, – я убежден, что этот человек здесь.
– В таком случае, кроме старшего жандарма Али, никто этого не может знать, – понизил голос приказчик. – Уж этот тип наверное получил хороший куш за молчание... Вы не знаете, какая это бестия, мистер Гарольд!
– Кто, Фридун?
– Да нет, я про старшего жандарма Али говорю... Он германофил, мистер Гарольд. Продался им, как раб!
Но слова Мамеда не произвели ожидаемого впечатления, и мистер Гарольд продолжал расспрашивать:
– А что стало с тем крестьянином и его семьей?
– Мы их вышвырнули из деревни, мистер Гарольд, и прогнали за пределы нашей провинции.
– А где они теперь, не знаешь?
– Знаю, мистер Гарольд. Я установил за ними наблюдение. Ползут сюда, в Тегеран.
– Не выпускай их из поля зрения, – сказал, немного подумав, мистер Гарольд. – И сам будь в Тегеране. Я поговорю с твоим господином.
Тут он позвонил по внутреннему телефону коменданту и велел прислать к нему Гусейна Махбуси. Когда тот вошел в кабинет, мистер Гарольд показал ему приказчика Мамеда.
– Будете работать вместе!
На прощание он достал из ящика стола ручные часы искусственного золота и протянул Мамеду.
– Возьми в знак дружбы... Настоящее американское золото.
Последние слова огорчили Мамеда, но он утешил себя, подумав:
"Для начала и это неплохо!"
Мистер Томас был не в духе. Сброшенные на Лондон немецкие бомбы сильно поколебали авторитет Англии в правящих кругах восточных стран, и те стали склоняться на сторону Германии и Америки. Пошли разговоры о скором конце английской колониальной мощи. Исконные друзья Англии отворачивались от нее. Мистер Томас заметил определенное охлаждение даже со стороны таких людей, как Хикмат Исфагани, Хакимульмульк, серхенг Сефаи. Чуть не ежедневно посещая фон Вальтера и мистера Гарольда, они целыми неделями не вспоминали о существовании мистера Томаса.
Уход правительства Чемберлена и приход к власти Черчилля несколько оживили в мистере Томасе совсем было угасшие надежды. Но его по-прежнему беспокоило, что Советская страна оставалась в стороне от войны и накапливала силы, и что симпатии народных масс всего мира к Стране Советов возрастали с каждым днем. Позднее обстоятельство казалось мистеру Томасу наиболее серьезной угрозой.
Вызвав к себе серхенга Сефаи и узнав от него, что авторы брошюр и листовок до сих пор не найдены, мистер Томас еще сильнее забеспокоился.
В беседе с мистером Томасом серхенг рассказал о встрече шаха с сертибом Селими и о том, что тот возбуждает сомнения у шаха.
– Весь его род всегда был на стороне русских, – значительно сказал мистер Томас. – И должен вам сказать, что один сертиб гораздо опаснее тысячи преданных России простых людей.
– Такого мнения и его величество.
– Так почему же вы его не уберете? Не понимаю!
– Его величество не дает согласия. Он считает, что со смертью Селими еще труднее будет раскрыть тайную организацию и задерживает приказ об его аресте. Но пусть это вас не беспокоит. Участь его решена.
Проводив серхенга Сефаи, мистер Томас решил отправиться к Хакимульмульку.
Увидев мистера Томаса, Хакимульмульк с деланной улыбкой поспешил к нему навстречу и обеими руками сжал руку гостя.
– О-о-о! Мистер Томас! Добро пожаловать!
Мистер Томас объяснил свое посещение непреодолимым желанием повидаться с другом.
Хакимульмульк пропустил его вперед, и они поднялись в особую гостиную, где министр двора принимал наиболее близких друзей.
– В тяжелое время живем, мистер Томас, – вздохнув, начал он беседу. Перепутались все нити международных отношений. Нелегко управлять в такое время государственной машиной.
– О, если на это жалуется такой опытный политик, как вы, то что должны делать мы...
– Не говорите так, мистер Томас!.. – прервал его Хакимульмульк. – У вас иное дело... Вам намного легче нашего. Мы играем лишь с тенью, с отражением того, что вам видно с полной ясностью.
– Я могу сказать обратное: у вас делается многое такое, о чем мы и представления не имеем, – возразил мистер Томас.
Хакимульмульк силился понять, на что намекает мистер Томас. Со свойственной англичанам манерой мистер Томас подходил к интересовавшему его вопросу окольными путями.
– Прошу вас доложить его величеству о нашей встрече, передать ему мой привет и присовокупить, что мое правительство высоко ценит своих друзей на Востоке и считает их защиту своим долгом.
– Мы никогда в этом не сомневались.
– Таким же, как вы, нашим другом я считаю и господина Хикмата Исфагани... Он ничего от нас не скрывает.
При этих словах мистер Томас, которому, конечно, была хорошо известна старинная вражда этих двух представителей иранской аристократии, пристально посмотрел в глаза Хакимульмулька.
– Путь к власти изобилует бесконечными изменами, самыми неожиданными, запутанными интригами. По мнению его величества, и Селими и Хикмат Исфагани ведут свой караван по этому ложному пути. Боюсь, что наступит момент, и они будут схвачены за горло, – с внешним спокойствием произнес Хакимульмульк.
– Такая мера в отношении господина Хикмата Исфагани недопустима! Он подлинный друг королевского правительства, – твердо сказал мистер Томас.
– Такие же отзывы, мистер Томас, я слышал и от американцев и от немцев, – проговорил Хакимульмульк, наклоняясь к мистеру Томасу.
– Англия хорошо знает своих друзей! – отрезал тот. Министр двора понял, что борьба против Хикмата Исфагани будет затяжной, и поспешил переменить разговор. Он заговорил о возможности оживления оппозиции и о явных признаках этого оживления; кроме того, до сих пор не обнаружены люди, выпускающие антиправительственные брошюры. Мистер Томас вынул трубку изо рта.
– А что, если я найду их? – спросил он.
– В этом случае десятикратно умножатся ваши заслуги перед Ираном. Мы будем только благодарны вам! – воскликнул Хакимульмульк.
В результате шестилетних трудов доктору Симоняну удалось сделать из Хавер прекрасную помощницу. Из отсталой, неграмотной мусульманки, которая стеснялась появляться при мужчинах с открытым лицом, а при взгляде на анатомические плакаты горестно воскликала: "Ах, господи! Лучше бы провалиться сквозь землю, чем видеть этакое бесстыдство!" – она превратилась в энергичную и умелую медицинскую сестру. Часто, с отеческой любовью посматривая на Хавер, доктор Симонян шутил:
– Вот еще один мой научный труд!
А сына Хавер, маленького Азада, доктор и жена его Ануш любили, как родного. Пока Хавер, помогая доктору, бывала занята больными, Азад находился при Ануш.
Спокойный и общительный характер, унаследованный мальчиком от матери вместе с недетской задумчивостью, привязывали к нему Ануш и ее мужа.
Сердечно относился к мальчику и Арам. Это он научил Азада, когда ему было четыретода, складывать буквы в слова и считать.
Все это казалось Хавер счастливым сном. Видя, как тысячи голодных и босых женщин заполнили тротуары столицы, прося подаяние, она не уставала в душе благодарить доброго врача. Как-то она призналась в своих чувствах Ануш:
– Пусть сохранит вас аллах и наградит бесконечным счастьем! Не будь вас, мы остались бы на улице.
