Текст книги "Боги Абердина"

Автор книги: Михей Натан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Знаю, что мне следовало бы подольше подумать об этом – съезжать ли из комнаты в общежитии и поступать ли в «домашнюю школу» доктора Кейда. Это было великолепное предложение: работать и жить вместе со старшекурсниками и аспирантами, может быть, устраивать вечеринки для интересной компании. Я подумал о земле, принадлежащей доктору, представил ее в дневном свете… Там можно расслабиться во второй половине дня, расположившись на лужайке, поиграть в крикет, что-нибудь неторопливо пить. Эллен в шезлонге, широкая юбка обернулась вокруг стройных ног после порыва теплого ветра Артур хлопает меня по спине, он многозначительно и хитро подмигивает Эллен. «Ты ей тоже нравишься, старик. Я не против того, чтобы поделиться, сказать по правде». Роль отводилась даже Хауи – веселому пьянице, от которого сладко пахнет виски, он рассказывает истории о крупных нефтяных и прочих компаниях…

– Странно как-то, – сказала Николь. – А почему он должен жить в том доме?

– Я не думаю, что должен, – ответил Дэн. – Но у Эрика будет большая личная комната, за домом находится пруд, по которому можно плавать даже в каноэ, есть примерно двадцать акров леса. Да вы еще не видели это место зимой. – Он перевел взгляд на меня. – Кроме того, для проекта требуется командная работа. Определенно, работать легче, если живешь вместе с коллегами.

– Первокурсникам не разрешается жить за территорией университета, – заявила Николь так, словно приняла окончательное и неоспоримое решение.

– Я жил там в прошлом году, – сказал Дэн.

Появилась белка и понеслась к деревьям, ее преследовала другая. Они взлетели по стволу вверх.

– Доктор Кейд может обо всем договориться, – заявил Денни и поднял портфель с земли. – Его имя многое значит здесь.

«Соглашайся, – мысленно велел я себе. – Соглашайся, пока не испугался».

– Дай мне об этом подумать, – сказал я. – Можно позвонить вечером?

– Конечно. Вот возьми.

Он порылся в кармане пиджака и достал визитку. Там значились его имя, фамилия, адрес и номер телефона. Николь склонилась ко мне и посмотрела на маленький белый прямоугольник у меня на ладони.

– Классно, – сказала девушка.

Дэн попрощался, и мы смотрели, как он пересекает университетский двор с портфелем в руке.

– Боже, он такой болван, – объявила Николь.

Мы продолжили прогулку, следуя по тропе, которая вела в лес сразу же за Торрен-холлом. Николь и я оставались на узкой тропке, змеей петляющей вниз в овраг и вдоль его краев. Галька и прутики падали вниз, выскальзывая из-под наших ног. Иногда мы слышали всплеск воды в протекающем внизу ручейке. Девушка сказала мне, что запирать себя в четырех стенах – это сумасшествие. Более того, я стану снобом, если буду общаться только с богатыми детками в особняке, да еще – «с профессором в роли богатого папочки».

– Мы больше никогда тебя не увидим, – показательно надулась она.

Я обещал пригласить ее на чай с печеньем, чтобы мы посидели в красивом саду за крыльцом в задней части здания, обсуждая апатичность буржуазии. Она сказала, что я и без того уже становлюсь высокомерным, потом ущипнула за бок и поспешила прочь по тропе. Николь смеялась и взвизгивала, как ребенок.

Я побежал за ней, пыряя под ветки, отмахиваясь от жестких листьев, которые царапали мне лицо. Тропа резко оборвалась, упершись в небольшой ручей. Она продолжалась на другом берегу, поднимаясь вверх по стенке оврага. Николь стояла на скользком от водорослей камне, в ручье, вода лениво текла мимо ее теннисок. Я прыгнул к ней, но у меня соскользнула нога. Девушка поймала меня удивительно сильной рукой, она мгновенно выбросила ее вперед. Я все равно промочил одну ногу, но, наконец, равновесие удалось восстановить.

– Теперь у тебя возникли проблемы, – сказал я и схватил ее за плечи.

Мы мгновение неотрывно смотрели друг на друга. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как ветер гуляет в кронах деревьев.

По лицу девушки проплывали пятна – это солнце пробивалось сквозь ветки, от которых и получались блики. Ее руки нежно гладили мои, пока вода заливала обувь.

– Какие проблемы? – прошептала она, поднося губы к моим.

К ее нижней губе прилипла песчинка, приклеившись к красной помаде. Я словно видел нас сверху, стоящих на гладком от воды камне, мимо нас проплывали листья. Николь привлекала меня только в сексуальном плане, это была обычная эротика.

– Николь, – прошептал я.

Я осмотрел землю с другой стороны ручья в поисках плоского сухого участка, на котором можно было бы ее положить. Вести ее в мою комнату? Нет, нельзя. Это слишком далеко. Я потянулся к груди Николь, под жесткую ткань блузки. Она запустила руку мне в штаны спереди, и я ответил ей тем же.

Внезапно девушка шагнула назад и сморщила нос.

– Боже, какая вонь! – воскликнула она и опустила блузку. – Ты чувствуешь этот запах?

Что-то пахло, как гниющий мусор. Я посмотрел вверх по течению, по ветру, наклонился, чтобы прикрыть глаза от солнечных бликов, отражающихся от поверхности воды. Ручей медленно поднимался вверх и разделялся на маленькие потоки. Тут и там торчали кучки сланцеватой глины и горной породы. Благодаря им появлялись маленькие водопады. Ручеек пересекали опавшие ветки и коричневый плющ. Я пошел по ветру. Николь перебралась на другой берег. Тенниски у нее были заляпаны глиной, но она все равно тщательно выбирала путь среди кустиков ежевики и грязных луж с опавшими листьями.

Я увидел впереди неподвижный хвост. Мех был темным и спутанным. Хвост болтался над ручьем, свисая с камня. Я полез вверх по склону.

Это оказалась большая рыжая кошка, наполовину сгнившая. Живот у нее был вспорот, и внутренности полоскались в воде. Кошка умерла в середине ручья. Внутри живота собралась небольшая лужа. Иногда вода снова заливалась туда, а потом стекала в чистый ручей, который пузырился и переливался через сланцеватую глину.

Николь оказалась рядом со мной.

– Бедняга, – проговорила она. – Как ты думаешь, от чего она умерла?

– Вероятно, от бешенства, – сказал я, нашел палку и ткнул ею в кошку. Плоть подалась, как гнилое яблоко.

– Не прикасайся к ней. Еще заразишься бешенством.

– Так палкой же, – заметил я.

– Тем не менее, – сказала Николь и снова сморщила нос. – Мерзко.

Зеленая муха села на открытый глаз кошки, да так и осталась там, потирая передние лапки. Изо рта несчастного животного торчал язык.

– Memento mori, – сказал я.

Николь выхватила у меня палку и ткнула в кошку. Она проткнула ей бок, тут же заорала и бросила палку в ручей.

– «Помни, что ты должен умереть». В Средние века предметы искусства украшали черепом или еще каким-то символом смерти, чтобы напомнить зрителю о бренности его существования. Вот, например, это место, – я сделал широкий жест рукой, охватывая пейзаж вокруг нас. – Мертвая кошка контрастирует с красивым лесом.

– Что бы там ни было, я думаю, это просто мерзко, – отозвалась Николь.

Она сорвала лист с ветки дерева и подняла его вверх, а потом стала смотреть сквозь него на свет. Я ждал, что девушка скажет что-нибудь обычное для себя – может, о моей матери, а возможно, выдаст цитату из Карлоса Кастанеды (она как раз читала его «Учение»). Я рассказывал Николь о смерти матери. Это была одна из ночных исповедей, к которым, как кажется, располагает жизнь в общежитии. Но не хотелось, чтобы она думала обо мне в контексте моей потерн. Мне не требовалась жалости, как и многим, кому часто сочувствуют. Ирония подобных трагических событий заключается в том, что не хочется, чтобы люди всегда учитывали случившееся с тобой. Ты негодуешь, если у них сохраняется иллюзия, будто живешь, постоянно окруженный грустными воспоминаниями, и никак не можешь от них убежать. Ты ведь и в самом деле существуешь с воспоминаниями, привязан к ним цепями, а некоторые цепи длинные прочих. После каждой новой трагедии у тебя на запястьях появляются новые кандалы, и надо нарастить толстокожесть, чтобы их вынести.

– Ты так на меня смотришь, словно хочешь, чтоб я что-то сказала, – заявила Николь и бросила лист.

Листок приземлился в ручей, и я заметил, что на нем оказался муравей. Он судорожно носился от одного загнутого края к другому. У меня в сознании тут же возникла строка из «Энеиды»: «Вечности высший закон будет нарушен, коль скоро живого / Через Стикс переправит Харон…» Я поднял лист из бегущей воды, стряхнул муравьишку, а сам листок бросил лист назад в ручей. Он поплыл, закружился и оказался в животе у кошки.

– Это может звучать странно, но мне на самом деле хочется есть, – сообщила девушка.

Момент прошел. Мы отправились на поиски еды и питья для удовлетворения потребностей, которые до этого оставались без внимания.

Поев, я вернулся в свою комнату и заснул. Я не спал почти сорок восемь часов, и сон пришел неожиданно. Он словно ворвался в меня, когда я сидел за письменным столом, заканчивая задание по латыни. Я проснулся в темноте и сперва не понял, где нахожусь – в соседней комнате орал телевизор, сверху играла музыка, перед моей дверью смеялась девушка. Пришлось зажечь лампу на письменном столе. На будильнике мерцали зеленые цифры «19.00». Я проспал пять часов.

Пришлось отвести занавеску в сторону и посмотреть на университетский двор. Трое студентов курили, один из них бесцельно ворошил ногой кучу опавших листьев. Двое других яростно жестикулировали, размахивая сигаретами. Тлеющие кончики сигарет напоминали светлячков.

Зазвонил телефон, и я схватил трубку.

– Привет, мачо!

Это была Николь. Она орала в трубку, пытаясь перекричать жужжание фена. Я представил ее сидящей на полу, с феном в одной руке. Она прижимает телефонную трубку ухом к плечу и склоняется над только что накрашенными лаком ногтями на ногах. Пальцы обмотаны кусочками туалетной бумаги.

– Я только что собирался позвонить Дэну, – сообщил я.

– Кому?

У Николь была привычка не помнить никого, с кем она только что познакомилась.

– Тому парню, которого мы видели в университетском дворе, – раздраженно пояснил я. – Я собираюсь принять предложение профессора Кейда. О проживании в его доме… Помнишь?

– О-о, это, – ее голос звучал так, словно она слышала что-то давно известное. – Послушай, я собираюсь на вечеринку. Хочешь пойти? Это в городе. Ее организует Ребекка Малзоун, мы с ней ходим на занятия по дизайну. Ничего безумного, просто классные ребята, выпивка, может, сигаретка с травкой.

– Нет, спасибо, – ответил я.

Фен выключили.

– Ты внезапно стал любителем виски с содовой, раз теперь собираешься жить с более старшими? – Николь вздохнула. – Не заставляй меня просить. Я это сделаю, потому что я абсолютно бесстыдная, черт побери, но я никогда тебя не прощу.

Нельзя было исключать, что это моя последняя возможность посетить настоящую студенческую вечеринку. Такая мысль добавила достаточно романтизма, чтобы показаться привлекательной. Я сказал Николь, что буду у нее через десять минут, после этого позвонил в дом профессора Кейда. Потом оставил сообщение на автоответчике. Правда, говоря о предложении Дэна, я заикался. Затем добавил, что собираюсь на вечеринку в город, и мне можно перезвонить мне завтра. Повесив трубку, я задумался, не сказать ли, что я лучше сам им перезвоню, но удержался.

Вместо этого я отправился в душ.

«В городе» обычно означало на одной из двух улиц. Первая очень подходяще называлась Мейн-стрит, то есть Главная. Вторая совсем не соответствовала названию – Говернор-лейн. Мейн-стрит пролегала сквозь центральную часть Фэрвича, когда-то она была мощеной. Теперь ее по большей части заасфальтировали; асфальт клали на камни, словно ставили коронки на гнилые зубы. На этой улице находился «Погребок» – небольшой грязный бар под пиццерией. Больше ничего интересного там, пожалуй, не имелось. На Говернор-лейн располагалась единственная возможность для расселения студентов за пределами самого Абердина. Там, в основном, стояли старые большие дома, но в них мало чего сохранилось от прошлого величия.

Ребекка жила на Говернор-лейн, на втором этаже большого дома, который поддерживали в хорошем состоянии. Здания такого типа встречаются во французской провинции. Он был покрыт серой штукатуркой, темные окна выходили на улицу.

Вечеринка оказалась точно такой, как обещала Николь. Нас собралось не больше десяти, говорили не особо громко, на заднем фоне играл джаз. Со мной никто не разговаривал. Я сидел в углу на оранжевом стуле. Он напоминал стулья из фильмов пятидесятых годов, в которых показывали «дома будущего». Стены были плохо окрашены. То и дело на поверхности встречались белые полосы, не сочетающиеся ни с чем, и словно прыгали по ней. Холсты с нарисованными на них геометрическими фигурами висели неровно, возможно, этого и хотели добиться. На кофейном столике из хромоникелевой стали и стекла лежали фотоальбомы. Там были фотографии обнаженки. В тяжелой кобальтовой вазе лежали яблоки. Снаружи ваза была покрыта картинками, вырезанными из журналов: отрезанные головы присоединялись к телам животных, девушки в бикини оказывались под лицами старых мужчин, ворона и ребенок обменялись головами, соску-пустышку приклеили к лапе вороны.

Николь находилась в другом конце комнаты. Она стояла в углу с каким-то бритоголовым старшекурсником. Сквозь маленькие очки в черной оправе он довольно часто злобно посматривал в мою сторону. Несомненно, бритый думал, что я смотрю на него, раз он болтает с Николь. Но это было не так. Я выкурил половину косячка, и теперь очень старался, чтобы комната не плыла у меня перед глазами. Если так можно выразиться, я выбрал этого парня точкой опоры, за которую пытался держаться. А еще надо было постараться не обращать внимания на кренящийся пол под собой.

– Ты – друг Николь?

Я медленно повернулся влево и увидел парня постарше, который сидел на полу рядом с кофейным столиком, скрестив ноги по-турецки. Один из фотоальбомов находился у него на коленях. Он был открыт на сцене с изображением тощего мужчины, связанного кожаными ремнями, с кляпом, которым служил резиновый шар, связанного черным электрическим проводом.

– С тобой все в порядке?

Я рассмеялся, попытавшись ответить на его первый вопрос телепатически, уверенный, что мои мысли обрели форму и материальность, превратились в небольшие пятна, которые я проецировал туда, где по моим представлениям находилась лобная доля собеседника. Я видел влажные инверсионные следы своих мыслей, и дрожание кожи у него на лбу в тех местах, куда попадали пятна, проникая внутрь.

– Все нормально, – ответил я и откинулся на спинку стула. – Просто эта трава на самом деле крепкая.

Парень кивнул и закрыл альбом, лежащий на коленях. Похоже, ему было тридцать с небольшим. Оделся он во все черное, свитер с воротником-хомутом болтался на худом теле. Темные волосы, связанные в хвост, блестели, намазанные бриолином. Две чернильно-черных пряди выбились, спадая на лоб. Он был босиком, пальцы на ногах оказались удивительно белыми и длинными, почти как на руках.

– Меня зовут Питер, – представился парень и протянул руку. – Я тренер Ребекки по йоге.

– Ты индуист?

Похоже, мой вопрос поразил его.

– Не совсем… – Он расправил плечи. – Чтобы быть йогом, не обязательно принимать индуизм. Я достиг совершенства благодаря собственным духовным усилиям.

Я совершенно не представлял, о чем он говорит. Питер фыркнул и потер нос.

– Ты когда-нибудь занимался йогой?

Глаза у него были покрасневшими, но сфокусированными. Я почесал зудевший локоть, причем так сильно, что подумал, не расчесал ли его до крови. Но когда я взглянул туда, там оказалась только краснота.

– Нет, – сказал я. – А правда, что йоги способны замедлять биение сердца так, что его не улавливают приборы?

Питер сменил позу и распрямил спину. Делал он это медленно, выверенно, в движениях чувствовалась демонстративность.

– Йога учит человека контролировать собственный организм, телесные ощущения. Это напоминает водопроводный кран. – Он сделал движение, изображая, как открывают воду. – Можно выбрать, игнорировать боль или испытать удовольствие. Как в случае с напором воды, можно настраивать и изменять интенсивность определенного ощущения.

– Питер, ты поразителен, черт побери.

Рядом с ним появилась Ребекка Малзоун. Она стояла над Питером, положив руку ему на голову. Это была маленькая, очень худая девушка с длинными вьющимися рыжими волосами и синими глазами. Под ажурным свитером просматривался черный бюстгальтер.

– Я у него обучаюсь уже почти полгода. Питер говорит, что я отлично держу равновесие.

Ребекка затянулась сигаретой с травкой, стряхнула пепел на кофейный столик, затем сделала еще одну затяжку.

– Смотрите, – сказала она.

Девушка отдала сигарету Питеру и встала на одну ногу, вытянув другую назад. Вначале тело и нога составляли одну линию. Потом Ребекка наклонилась вперед, схватилась за стоящую на полу ногу и прижала голову к колену. Верх ажурного свитера просвечивал, мне стали видны мелкие детали ее лифчика. Ткань слегка потерлась по краям.

– Очень хорошо, – проговорил Питер, положив сигарету на кофейный столик. Он сжимал ее кончиками пальцев так, словно это было нечто грязное. – Хочешь попробовать?

Я поднял руку и смотрел на Питера сквозь пальцы.

– Не сейчас… Я упаду, – ответил я.

В районе макушки было ощущение, будто кто-то лил туда ледяную воду, она попадала на каждый фолликул и пробиралась к центру мозга. Я коснулся головы, чтобы удостовериться, не тает ли она. Джаз превратился в долгое, судорожное соло трубы. Звук гудел у меня в ушах, словно муха билась в барабанные перепонки.

Я оглядел комнату в поисках Николь, но не смог ее найти. Парень, с которым она разговаривала раньше, теперь лежал на обтянутом серой кожей диване, растянувшись на подушках вместе с другой девушкой. Оба выглядели обкурившимися. Мой мозг оказался в плаценте, окруженный серой, илистой водой. Он перемещался в мешке, прижимаясь к стенкам, словно мягкое белое мясо, плавающее в грязном супе.

– Думаю, меня сейчас вырвет, – объявил я.

Питер встал и положил руку мне на плечо.

– Выглядишь ты не очень хорошо, – сказал он. Серые глаза прищурились. – В йоге есть одна вещь, которую мы называем «дхарана». Это означает «укрепление сознания». Предварительно проводится сдерживание ощущений и регулировка дыхания. Я сам использовал это в подобных ситуациях, когда казалось, что сознание выходит у меня из-под контроля.

«Дхарана. Идеальное имя для ребенка», – подумал я.

– Пойдем со мной, – позвал Питер, сжимая мое плечо.

Ребекка исчезла, а соло на трубе продолжалось. Я ударился голенью о кофейный столик, но ничего не почувствовал. Дхарана уже работала, это слово звучало как заклинание, отгоняя боль прочь. Потом увидел себя, следующего за Питером к двери с облупившейся белой краской. Гостиная закрывалась у меня за спиной, стены расширялись, словно оболочка, наполняемая водой. Трещины в стене стали кровеносными сосудами, они пульсировали и натягивались. Хотелось сказать йогу, чтобы поторопился, что мы должны выйти за дверь, пока стены не взорвались, но мы уже сбежали. Я вдохнул благословенную тишину тускло освещенной комнаты, в которой мы теперь находились. У меня за спиной натянутая кожа стены треснула с громким хлопком, звук трубы превратился в поток, выплескивающийся с тысячей пузырьков. Они со звоном ударялись друг о друга, словно пустые металлические шарики.

Я потер лицо руками и сделал глубокий вдох. Питер сидел на кровати, сложив руки на коленях. Лицо его ничего не выражало. Мы находились в маленькой комнатке, в которой стояли только кровать и комод. С потолка лился тусклый свет. Судя по запаху, комнатой не пользовались, она служила гостевой спальней. На комоде располагалась ваза с мумифицированными цветами, над кроватью криво висела гравюра с изображением какой-то оживленной городской улицы – все было схвачено в движении, и расплывалось.

Я слышал голоса, доносившиеся из-за двери. Питер похлопал по кровати рядом с собой.

– Иди сюда, – мягко сказал он. – Подыши вместе со мной.

Я шагнул назад и прижался спиной к двери.

– Я должен идти, – ответил я.

Электрическая лампочка мигнула, и я развел руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Питер встал и направился ко мне, вытянув руку. Длинные пальцы покачивались, словно антенны. Мгновение я не мог сосредоточиться и вспомнить, в какую сторону смотрел и где стоял, поэтому решил, что лучше присесть.

– Дхарана, – согласился я. Ребекка что-то говорила про йогу и равновесие. Она стояла на одной ноге…

«На одной ноге, – подумал я. – Поразительно».

Надо мной горел свет, словно далекая звезда, взорвавшаяся много лет назад. Ее энергия все еще эхом разносилась во вселенной, но сама она превратилась в мельчайшие частички космического мусора, облачка газа и первичную клейкую массу, меняющую форму и продолжающуюся кружиться на одном месте. Если кружащееся облако газа все еще можно увидеть на расстоянии ста миллионов миль через много лет после взрыва звезды, то сколько голосов мертвых людей отлетают от нашей ионосферы, словно радиоволны? Сила передачи снизилась, но все равно удается их принять. Вероятно, это объясняет, почему существуют экстрасенсы, а их связь с умершими всегда такая обыденная и тривиальная. Редко когда говорится о том, какова жизнь после смерти, существует ли божественное возмездие. Вместо этого медиумы комментируют чьи-то новые ботинки или погоду во Флориде. Может, экстрасенсы – это просто радиовышки, думал я, настроенные на более низкую частоту. Они принимают старые мысли и прошлые разговоры за текущую связь с потусторонним миром. Существует ли голос моей матери среди сигналов, сразу же за каналом, по которому Джон Фитцджеральд Кеннеди выступает с речью перед жителями Западной Германии?..

– Твои ботинки. Хочешь, я их сниму?

Питер улыбался мне. Мне пришлось моргнуть и посмотреть вниз. На мгновение пришла мысль, что я провалился сквозь пол и попал в капкан между половицами. Сперва я сидел, прислонившись к двери, а теперь лежал на кровати. Штаны оказались расстегнуты – и пуговица, и молния. Их спустили на бедра, штанины застряли на выпирающей тазобедренной кости.

– Почему всегда о ботинках? – спросил я и захихикал. – Расскажи мне про загробную жизнь. Там есть деревья?

Я хотел натянуть штаны, но не мог прекратить хихикать. Мой внутренний голос был приглушен. Судя по его тону, он хотел сказать мне что-то важное, но нельзя было сосредоточиться. Я знал, что Питер пытается меня раздеть, но мне было гораздо легче просто лежать.

В дверь постучали. Питер подпрыгнул, резко повернул голову к двери, затем назад ко мне, и прижал длинный палец к тонким губам.

Случившееся после этого станет одним из определяющих моментов моей жизни. Это единственный случай, когда супергерой свалился с неба и бросился в бой, словно безжалостная неумолимая сила, отбрасывая злобные ничтожества в стороны лишь одним взмахом руки. Я пребывал в почти коматозном состоянии от сильнодействующей смеси марихуаны и фенциклидина (как выяснилось в дальнейшем). Препарат тоже повлиял на мое воображение. Цвета казались более яркими, звуки усилились, и все происходящее напоминало комикс, который разыгрывался рядом с испуганным лицом Питера, показанным крупным планом. Потом камера словно переключилась на мою грудь и спустилась на брюки, которые оказались спущены с талии на бедра. Затем произошло быстрое переключение на нашего супергероя, Артура Фитча, который резко распахнул дверь. Его высокая фигура заполнила дверной проем, плечи касались косяка. На лице было написано отвращение, рот напоминал глубокий разрез, глаза – диагональные черты, проведенные ручкой, квадратную челюсть кто-то словно обвел мелками. Он выглядел несколько туманно, но сурово.

Питер стоял у кровати, скрестив руки и высоко вздернув подбородок. Все в нем, от пятки до позвоночника, было идеально выровнено.

– У вас нет права сюда врываться таким образом, – сказал он.

Артур зашел в комнату и наклонился надо мной.

– Эрик, – произнес он медленно и четко. – С тобой все в порядке?

Я посмотрел на Питера, затем на свет наверху.

– Нет, – ответил я. А затем я добавил:

– Мне нравится Эллен. – При этом сознание кричало мне, чтобы я больше ничего не говорил.

Арт кивнул и похлопал меня по плечу.

– Натяни штаны, – велел он.

Артур повернул к Питеру. Последовало какое-то движение, которое я не уловил, и Питера отбросило на комод. Ваза с засохшими цветами завалилась на бок, покатилась, а потом упала на ковер. Арт нависал над Питером, потом схватил его за горло. Мне удалось застегнуть молнию на брюках, но не пуговицу. Я сел.

– Что мне с ним сделать? Что ты хочешь? – Арт обращался ко мне, но смотрел в глаза Питеру. Зубы моего приятеля была оскалены, челюсти сжаты, галстук переброшен через плечо, рубашка расстегнута. Йог извивался на полу, глаза выражали ужас, рот открывался и закрывался, из него то и дело вылетали сдавленные крики.

Пришлось встать и застегнуть штаны.

– Пошли, – сказал я. Потом посмотрел на Питера – практически без эмоций. Он казался фигурой в рамке, которую крепко держала рука, торчащая из края панели.

Арт отбросил йога в сторону, тот отлетел к кровати, стукнулся об угол и свалился на пол. Там он рухнул на спину и вскрикнул. А потом прозвучал вопль. В дверном проеме появилась Ребекка Малзоун. Опущенные руки были сжаты в кулаки.

– Что ты с ним сделал? – она одновременно кричала и плакала.

Девушка пробежала по комнате, оттолкнув Арта, упала на колени и стала утешать Питера.

Дверной проем заполнился зрителями. Появились бритоголовый парень в очках в черной оправе, превосходно сложенная, высокая брюнетка в красных кожаных сапогах до колена. Кто-то помянул полицию. Питер сидел на полу, прислонившись спиной к стене, одной рукой гладил шею и выкрикивал ругательства. Ребекка пыталась его успокоить. Арт схватил меня за руку и потащил прочь, проталкиваясь сквозь толпу в гостиную. Я увидел Николь, которая в бессознательном состоянии сидела на оранжевом стуле.

– Им нужна дхарана, – сказал я, вышагивая нетвердой походкой.

Мы оказались на лестнице. Артур спустился на одну ступеньку, поддерживая меня одной рукой. Стены кружились и плыли, сознание уходило, уменьшившись до единственной электрической лампочки высоко наверху, которая мигала, словно умирающая звезда.

После этого я потерял сознание. Что-то манило меня в небытие холодной мягкой рукой.