Текст книги "Боги Абердина"

Автор книги: Михей Натан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Глава 9

Когда я прибыл в мотель «Парадиз», Генри Хоббс провел со мной великолепную экскурсию по предоставленной мне маленькой комнате. Это было бы комично, если бы не его добродушная улыбка. Улыбался он постоянно, словно хотел служить мне примером человека, который благодаря одной целеустремленности преодолел финансовые трудности и стал владельцем собственного дела. Хоббс был невысоким и полным, благодаря круглой лысеющей голове он чем-то напоминал средневекового монаха. Одевался хозяин мотеля в вышедшую из моды одежду, словно владел ею уже много лет, несмотря на изменения в обхвате талии.

– Здесь тихо, вот еще один плюс этого места, – заявил Генри Хоббс. – Здесь можно хорошо поработать. Знаешь, Торо любил оставаться в одиночестве. Он считал, что это помогает ему собраться с мыслями. – Генри показал на дальнюю стену, напротив кровати. – Бойлер с другой стороны, вместе с цистернами с горячей водой. Поэтому если не слышишь никаких щелчков или прочих звуков, не беспокойся. Это просто означает, что все хорошо работает, – подмигнул он.

Комната была маленькой, пол выложен коричневой и желтой плиткой. В ней стояла односпальная кровать, старый комод, криво привалившийся к стене, поскольку одна ножка оказалась короче. Имелся туалет, ржавая, покрытая серой краской и чем-то заляпанная мойка с двумя кранами. Такие обычно встречаются на предприятиях. Старая душевая была рассчитана на одного человека, занавеска висела на круглом карнизе. Все выглядело чистым, но сквозь запах химикатов с ароматом сосны пробивался запах плесени. Света было мало – окна отсутствовали, имелась лишь одна лампа с коричневым абажуром (она стояла на комоде) и лампочка на потолке. При взгляде на нее возникала мысль о виселице. Лампочка вдобавок отбрасывала странные неровные тени на тускло-серые стены.

– Специально отопление сюда не проводили, но поскольку ты находишься рядом с бойлером и цистернами, то тепло просачивается сквозь стены и обогревает. Не замерзнешь. – Генри церемониально вручил мне два ключа. – Большой от подвала, маленький – от комнаты. Обязательно запирай дверь в подвал, когда уходишь. У меня здесь много чистящего оборудования, и у него есть склонность исчезать. Кто-то приделывает к нему ноги! – он заговорил тише, словно нас могли подслушивать воры. – Я очень доверчив, но знаю человеческую природу. – Хоббс заговорщически подмигнул мне. – Знаешь, какие эти мексиканцы, которые у меня работают?

Я не знал, но кивнул.

– Они предпочтут меня грабить, а не честно зарабатывать деньги. – Генри выпрямился. – В любом случае, ты можешь пользоваться телефоном на стойке администратора, когда захочешь, – сказал он обычным голосом. – Там дежурю или я сам, или мой сын Люк. Просто постарайся, чтобы тебе самому поменьше звонили. Если честно, я бы вообще предпочел, чтобы сюда не звонили, это надолго занимает линию.

Я поблагодарил его и положил рюкзак на кровать. Генри улыбнулся. Это была широкая улыбка, кончики губ поползли вверх, и рот превратился в этакую дугу. Круглое лицо от этого сильно изменилось.

– Сохраняй позитивный настрой, сынок! – Похлопал он меня по спине. – Нельзя позволять женщине доводить тебя до уныния. Особенно – в твоем возрасте. Ты – симпатичный парень, тебя ждет еще много рыбок.

Раньше я ему соврал, сказав, что порвал с девушкой, и она вышвырнула меня из квартиры. Я не знаю, почему так сказал – оснований не было. Было ощущение вины, поэтому я забрался под слегка влажное одеяло и стал думать, чем заняться, чтобы не сойти с ума.

Ничто не может сравниться с ощущением постоянного холода. Я каждое утро просыпался в холоде и не мог пошевелиться оттого, что у меня затекло все тело. Ощущение было таким, словно у меня начинался грипп, голова раскалывалась, да так, что казалось, будто она вот-вот треснет по швам, которые шли вдоль висков, или взорвется где-то в районе макушки.

Генри ошибся. Тепло, исходящее от бойлера, останавливалось у стены, а не проходило сквозь нее. Мне доставалось лишь одно теплое пятно над участком облезающей краски – и больше ничего. Каждое утро я заворачивался в одеяла, заваривал чай и прижимался спиной к этому теплому пятну на стене. Я пил горячий чай, пока не набирался мужества раздеться и принять душ. Я начал с ужасом ожидать утра, причем ужас нарастал, и я беспокоился уже с вечера.

Но днем была свобода. Я сидел или в кафе «У Эдны», или в публичной библиотеке Фэрвича, пролистывая различные журналы, обычно оставаясь там до закрытия. Я узнал про дюжину различных хобби и видов отдыха – ремонт машин, садоводство, переплетение книг, фотографию, ремонт часов, приготовление пищи, коллекционирование антиквариата. Пришлось заодно просмотреть все каталоги для женщин, ознакомиться с такими темами, как подвенечные платья или особые требования по уходу за волосами и кожей зимой.

Однажды вечером, сидя у стены и читая какой-то дешевый роман, который я взял в библиотеке, я обнаружил, что становится причиной арктического холода в комнате. Струя ледяного воздуха била мне в лоб, а в углу на потолке нашлась дыра. Вокруг подгнивших краев образовались водяные разводы.

Я тут же вышел на улицу и стал осматривать землю на уровне потолка. Было видно даже кончик листика, покрытого льдом, который торчал из-под тонкого слоя снега, словно ископаемое из той далекой эпохи, когда было тепло.

Я сообщил о находке Люку, который сидел за стойкой администратора с газетой на коленях. В одной руке он держал наполовину съеденный пончик, посыпанный пудрой. Люк посмотрел на меня (я заметил белую пудру в уголках рта) и сказал, что передаст отцу, и это все, что он может сделать. Когда я попросил клейкую ленту, чтобы, по крайней мере, заклеить дыру, Люк заявил, что не знает, где она лежит и есть ли она вообще. Потом он затолкал остатки пончика в рот, взял газету и шумно раскрыл. Он прикрыл ею лицо, отгораживаясь от меня.

Я сам купил скотч, но он не особо помог. Хотя снег больше не собирался в углу на плиточном полу под дырой, по мере удлинения ночей и вступления зимы в свои права мои жилищные условия оказались на грани ужасающих. Спать пришлось урывками, просыпаясь от холода и дрожа.

Однажды вечером я открыл ежедневник и с ужасом увидел, что прошло только две с половиной недели. «Осталось почти четырнадцать дней», – сказал я себе, уходя в фантазии о возвращении в дом доктора Кейда. Я мог бы жить там мышкой, украдкой выскакивать из своей комнаты ночью, красть еду из холодильника и ждать, когда уйдет Томас. Тогда я выходил бы в гостиную и сидел бы у камина. Там можно дремать, наслаждаясь теплом огня, которое медленно бы окутывало меня.

Вечером в воскресенье я ел суп и смотрел местные новости. По вечерам и ночам прием был лучше, чем днем, изображение – достаточно четким. Поэтому я даже мог мастурбировать, глядя на Синтию Эндрюс, ведущую шестичасового выпуска новостей на седьмом канале. Она была привлекательной женщиной, хотя я затруднился бы с ее описанием, как и часто в случае с дикторами. Каждое воскресенье я засыпал с ее образом перед глазами, не осознания, как сильно дрожу, машинально подтягивая колени к груди. А телевизор невнятно бубнил на заднем плане.

Утром в понедельник кто-то постучал мне в дверь. Я натянул подушку на голову, стук повторился – на этот раз громче. Я выскользнул из кокона одеял, подумав, что это Люк или Генри, которые, наконец, пришли заделать дыру. Дверь открыл сразу, благо был одет.

Вначале мне показалось, что я сплю. В дверном проеме стоял Арт, безупречно одетый в черный облегающий свитер с воротом-хомутом, песочного цвета вельветовые штаны и бордовое пальто. Он коротко подстриг волосы и купил новые очки. От Артура легко пахло одеколоном и свежим снегом. Ледяной запах улицы все еще держался.

Он снял очки.

– Вначале я, – сказал Арт, поднял руку в перчатке ладонью ко мне и бросил взгляд мне через плечо. – Какого черта ты здесь делаешь?

Он снова заглянул в комнату, затем недоверчиво уставился на меня.

– Здесь не так плохо, как кажется вначале, – ответил я.

Артур оттолкнул меня и вошел в комнату. Он встал в центре, вперив руки в бока, и обвел помещение взглядом. Казалось, он заполнил почти всю комнату, его голова находилась всего в нескольких дюймах от потолка.

– Это хуже, чем можно себе вообразить, – заявил Арт, снова надевая очки. – Плесень. – Он сморщил нос. – И здесь холодно. Сколько времени ты так живешь?

– Две недели.

– Собирался здесь жить все каникулы?

Я кивнул.

– Почему?

Я пожал плечами:

– Ехать мне больше некуда. В доме остановился друг доктора Кейда, – пояснил я. – А Падерборн-холл закрывают на зимние каникулы.

Арт рассмеялся.

– Почему, ради всего святого, ты не поехал с Дэном? Или с Хауи?

– Мне не хотелось, – ответил я. Более честного ответа я придумать не мог.

Артур уселся на кровать. На нем были новые ботинки – кожаные, черные, блестящие, как кожа мокрого тюленя. Доходили они до лодыжки.

– Это поразительно, – сказал он. – Ты словно святой Даниил – отказался от всего земного комфорта.

Мой коллега бросил взгляд на свисавшую с потолка лампочку.

– Какая милая деталь! Очень подошла бы для фильма ужасов.

– Я думал, что ты в Лондоне, – признался я.

Он прислонился к стене и забросил ноги на кровать.

– Я был в Лондоне. Как всегда, отлично провел время. Гостил у приятеля, Джорджа Пинкуса. Я про него рассказывал? На первом курсе мы были в одной гребной команде. Он перевелся в Кембридж. Умный парень. Вот только у него два дня назад вырезали аппендицит. Джордж оказался в больнице, а я убивал время в кафе. Знаешь, в одиночестве человек не может выпить очень много. Ты представляешь, я застрял в Лондоне, и мне там было нечего делать?!

– Я могу назвать и худшие места, – заметил я.

– Не сомневаюсь.

– А что с Эллен?

– Что с Эллен? – повторил он.

– Разве ты не собирался встретиться с ней в Праге?

– О, да, – выражение лица у него стало кислым. – Она проехала в Лондон. Появилась в квартире моего друга, ни о чем не объявив. Она сказала, что поездка на поезде в Прагу будет романтичной – только мы вдвоем. – Артур посмотрел на ноготь большого пальца и стал вычищать из-под него грязь. – Неважно, что я так ждал встречи с Джорджем и надеялся на развлечения. Я же не видел его больше трех лет. Но тут Джордж отправляется в больницу с аппендицитом, а Эллен считает, что мы должны пораньше отправиться в Прагу. Знаешь, что я думаю? – он поднял голову и посмотрел на меня. – Я думаю, что она мне не верит. Эллен явно решила, что я там развлекался с женщиной.

– Это оскорбительно, – заметил я, хотя на самом деле так не считал.

– Вот именно, – кивнул он и сел. С ботинок на кровать упала грязь. – Что это за подход к отношениям? Знаешь, это трудно – поддерживать взрослые отношения, когда она ведет себя, как ребенок, словно за мной надо следить. Я ведь не смотрю постоянно ей через плечо.

Он сбросил что-то с носка ботинка. Иногда Арт бывал поразительно требовательным и привередливым.

– И поэтому ты вернулся домой, – сказал я.

– Она привела меня в ярость, если хочешь знать правду. Из этого ничего хорошего бы не вышло. Я на нее разозлился, она разозлилась, потому что разозлился я. У нас над головой висела эта поездка в Прагу… Поэтому я решил вернуться. Эллен отправилась к кузине в Париж. Вероятно, сейчас, когда мы с тобой разговариваем, она бегает по магазинам. И набивает рот шоколадом.

Арт взял подушку и понюхал.

– Опять плесень. Знаешь, плесенный грибок может попасть в легкие. А если тут еще и насекомые какие-нибудь живут? Это ужасно!

Он отбросил подушку в сторону.

– В любом случае, я вернулся в город вчера вечером и спросил у Томаса, не получал ли он от тебя сведений, – продолжал Арт. – Он не получал и вообще не понял, о чем я говорю. Он и в самом деле забеспокоился, словно ты пропал. Я сказал ему, что, вероятно, все перепутал и уверен, что ты в порядке. Потом отправился в город и зашел перекусить в кафе «У Эдны», зная, что это твое любимое место. Там я спросил у официантки, не видела ли она тебя. Она тебя знает. Заодно выяснилось, что ее сестра замужем за владельцем этой дыры.

– Генри Хоббсом, – сказал я, чувствуя себя похожим на доктора Ватсона, наблюдающего за другом, который решил особенно сложную задачу.

– Ты похудел? Выглядишь ты больным, – заметил Арт. – Кожа у тебя стала цвета обезжиренного молока. Как себя чувствуешь?

Я толкнул лампочку и смотрел, как она раскачивается на тонком проводе.

– Холодно, – сказал я.

Артур сморщился и потер шею, потом прищурился и уставился на лампочку.

– Она кажется тебе яркой? Сколько ватт?

Я повернул лампочку.

– Сорок пять.

Арт поднес руки к горлу так, что они оказались под подбородком, а потом стал указательными и большими пальцами щупать что-то ближе к ушам.

– Ты что-нибудь знаешь про распухшие гланды?

Я ответил, что не знаю. Он сел прямо на краю кровати и принялся качать головой из стороны в сторону.

– Менингит, – с серьезным видом произнес он. – Мужчина в палате с Джорджем выздоравливал после менингита. Сестра заверила меня, что заразиться от него уже невозможно, опасная стадия болезни миновала. Но ты знаешь, как эти микробы остаются в больницах?

– Считаешь, что его подхватил?

Он замер на месте и уставился на меня.

– Не могу быть уверен. У меня болит шея, и я думаю, что распухли гланды… А этот свет кажется слишком ярким. Знаешь, один из симптомов – это гиперчувствительность к свету.

– Как и у бешенства, – вставил я. Не знаю, почему так сказал.

Арт нахмурился.

– Наверное, – произнес он и осмотрелся.

Все мои книги лежали на комоде. Маленький телевизор с вытягивающейся антенной торчал, словно плохо сконструированная декорация для какого-то научно-фантастического фильма.

– Поехали в Прагу, – сказал он так небрежно, словно приглашал вместе с ним выпить кофе в «Горошине».

– Что?

– Я оплачу твой билет. Паспорт у тебя есть?

– Есть, – ответил я. – Перед смертью мамы… мы планировали поездку в Англию.

Я уставился на него в тусклом свете. Узкая челюсть, грязно-белые, коротко подстриженные волосы, маленькие прямоугольные очки. Уверенная легкая улыбка.

Тогда я понял, что по силе убеждения с Артом не может сравниться никто. Она влияет на людей, независимо от возраста и пола. Совращение оказалось полным.

Глава 10

Мы уехали на следующее утро. Я не летал на самолете со времени смерти матери. Тогда пришлось лететь из Уэст-Фолса в Стултон вместе с сотрудницей социальной службы. Она сидела рядом со мной и беспрерывно говорила, заверяя меня, что полет безопасен. Я совершенно не обращал на нее внимания и рисовал драконов. Коробку карандашей мне дала стюардесса.

На сей раз я не знал, чего ждать, и Арт благородно пытался отвлечь меня рассказами о Праге. Однако не прошло и получаса, как началась зона турбулентности. Зажглось табло с требованием пристегнуть ремни. Мне пришлось нестись в туалет, там меня вырвало в маленький металлический унитаз. Голубоватая вода напоминала какие-то ядерные отходы, лампа дневного света гудела над головой. Булочка с изюмом и апельсиновый сок исчезли в унитазе, я распрямился, побрызгал на лицо водой и посмотрелся в зеркало. Вид был, как у зомби: темные круги под глазами, бледная кожа, белые губы…

Я вернулся на свое место, покрывшись потом. Кружилась голова. Арт приготовил для меня столик, и на нем меня ждал пластиковый стаканчик с имбирным элем. Сам он прижал голову к подушке и читал книгу. Самолет снова качнуло, двигатели завывали.

Пилот объявил, что мы летим над штормовым фронтом, следует ожидать «нескольких толчков, хотя беспокоиться не о чем». Я мог только представить кадры из фильма ужасов: мигают огни салона, качаются кислородные маски, стюардессы врезаются в тележки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Артур.

– Отвратительно, – признался я.

Арт закрыл книгу, но зажал пальцем место, на котором остановился. Это была одна из книг, которые ему через меня передавал Корнелий Грейвс и которые я так долго держал у себя на письменном столе, – «Index Expurgatorius» Абрама Осло.

– Помнишь, что я рассказывал тебе про Гурджиева?

Бесконечный труд. Совершенный человек…

– Я думаю, что у меня пищевое отравление, – сказал я.

– Пищевое отравление? Тебя просто укачало, – ответил Арт, засунул руку в сумку и протянул мне маленькую книжку, «Labor et Paracelsus» («Труд и Парацельс»). – Попробуй отвлечься. Почитай вот это, – предложил он. – Парацельс был врачом, жил в шестнадцатом веке. Он заявлял, что приготовил смесь под названием «универсальное лекарство Парацельса» – красноватый порошок, который помогал ему совершать чудесные излечения. Предположительно, он носил немного порошка в рукоятке меча.

Внезапно самолет подбросило, потом он резко опустился вниз.

– В этом есть какое-то шарлатанство, – казалось, на Артура турбулентность совершенно не влияет. – Но его успех врача был поразительным. Он вылечил маркграфа Бадена от дизентерии. Для этого Парацельс перемалывал и растирал полудрагоценные камни и добавлял немного того самого «универсального лекарства», а затем готовил настойку.

Я попробовал прочитать первые несколько страниц, но не мог сконцентрироваться. Последовала новая серия толчков, словно мы на полной скорости неслись по ухабистой дороге. Пришлось закрыть книгу и вжаться в спинку кресла.

– Не могу читать, – сказал я. – Прости.

Свет мигнул, книга упала на пол.

Арт вздохнул:

– Хочешь принять валиум?

В этот момент я бы принял и лошадиный транквилизатор.

– Что угодно, – ответил я, – только бы сработало.

– О-о, сработает. Ты раньше когда-нибудь принимал валиум? – прошептал Арт, опуская руку в карман. Я покачал головой. – Возьми только половину, – проговорил он и опустил маленькую зеленовато-желтую таблетку мне на ладонь.

Я раскусил ее напополам, увидел, что надкус очень неровен, затем слизал горькие остатки с губ и проглотил все, запив тепловатым имбирным элем.

Через сорок минут я находился уже в собственном полете, парил сразу же над облаками и расслаблялся под успокаивающим взглядом веселенького солнца.

* * *

Мой первый урок в Европе: несмотря на смерть фашизма, поезда, как обещал Муссолини, приходят вовремя.

Наш самолет приземлился в Париже, а оттуда мы собирались ехать в Прагу на поезде. Оставалось несколько часов, и Арт отпел меня в маленькое кафе на берегу Сены, оно называлось «У Мишеля», а владел им перебравшийся в Париж на постоянно жительство американец. Арт познакомился с ним пять лет назад, когда впервые попал во французскую столицу. Меня потрясало и ошеломляло все: последствия приема валиума, от которого голова стала дурной, быстрое произношение парижан, ледяной блеск Сены, цвета домов, шиферный сланец и бетон, романский архитектурный стиль каменных сводчатых зданий с алебастровыми куполами, вычурные формы готических церквей. Я видел, как солнце отражается от витражей и высвечивает ажурную каменную работу, а потом скользит вниз по тонким шпилям. Все люди были худыми, все курили. Артур ходил по улицам так, словно жил здесь всю жизнь, тогда как меня на каждом перекрестке отвлекали узкие переулки, рекламные щиты и маленькие машины, издававшие тонкие сигналы. Я слушал мелодичный современный разговорный французский, вылетавший изо рта у современных галлов и франков.

По пути Арт купил бутылку вина и пакетик турецкого табака. Я собирался отправить открытку Николь, но забыл. Мы сели за небольшой столик из кованого железа в кафе «У Мишеля», Артур пил эспрессо и разговаривал с владельцем, который раньше звался Майклом, а теперь стал Мишелем. Я закрыл глаза и просто слушал, а солнечный свет струился сквозь окно и грел мне лицо.

Напротив нас сидели две девушки лет двадцати с небольшим на вид. Одна была одета в хорошо сидевший на ней черный костюм с короткой юбкой и черные сапожки, доходившие до икр. На второй оказался красный, как кровь, свитер с воротом-хомутом, такого же цвета, как ее губы, и обтягивающие джины. Коротко стриженые черные волосы загибались под подбородок. Мишель улыбнулся им, девушка в костюме ответила глазами на его улыбку. Нижнюю часть ее лица заслоняла чашечка кофе.

Арт смотрел карманную карту.

– На поезде нам ехать около двенадцати часов, если не возникнет никаких проблем. Мы пересечем немецкую границу в Саарбрюккене… – Он провел линию пальцем. – Затем поедем на восток, к Франкфурту – если будет время, заглянем в город и выпьем пару кружек пива. Затем – в Нюрнберг, пересекаем границу с Чешской Республикой в городе Хеб, потом – в Прагу.

– Вам следовало лететь на самолете, – заметил Мишель, постучав сигаретой по тыльной стороне ладони. Он все еще говорил с американским акцентом, причем он выдавал жителя Среднего Запада. – Из Парижа в Прагу. Легким самолетом или вертолетом. Насколько я знаю, семьдесят долларов на человека.

У него были короткие и неровные ногти, прилизанные черные волосы. Торс плотно обтягивал черный свитер с вырезом лодочкой. Мишель смутно напоминал мне Питера – йога, собиравшего меня изнасиловать.

– Эрик никогда не бывал здесь раньше, – складывая карту, сообщил Арт. – Я хочу, чтобы он посмотрел местность.

– В таком случае, ему также следует посмотреть Париж. Я знаю дешевую гостиницу на левом берегу Сены, в десяти минутах ходьбы от Люксембургского сада.

Женщина в красном свитере смотрела на меня, затем склонилась к своей подруге, и они обе рассмеялись. Я спросил у Мишеля, далеко ли до церкви Сен-Жермен-де-Пре.

– C’est a environ vingt minutes a pied, cinq minutes par le taxi, – ответил он, зажигая сигарету, выпустив облако дыма и глядя на девушек. – Примерно двадцать минут пешком, или пять минут на такси.

– Кончай издеваться, – глядя на Мишеля, сказал Арт, достав пакетик с табаком. – Говори по-английски.

Хозяин кафе посмотрел на меня.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

Он стряхнул пепел на пол.

– Значит, Арт – это кто-то вроде старшего брата?

– Non, mais is est mon meilleur ami, – ответил я. – Нет, но он мой лучший друг.

Арт рассмеялся и кивнул мне.

– Как тебе это нравится? – спросил он.

– Са ne m’a fait pas bonne impression, – сообщил Мишель, встал и пошел прочь. – Это не производит на меня хорошего впечатления.

Сигарета осталась зажженной у него на тарелке.

– Ну, хочешь посмотреть Сен-Жермен де Пре? Поезд отходит в половине третьего. У нас примерно…

Он посмотрел на часы и нахмурился:

– Дерьмо!

Ровно тридцать минут спустя мы неслись по Восточному вокзалу, рюкзаки били нас по спинам. Мы проталкивались сквозь туристов, бизнесменов и попрошаек. Завернув за угол, мы обнаружили наш поезд. Сопровождавший состав железнодорожник стоял на огражденной задней площадке последнего вагона и разговаривал с одним из механиков на платформе.

Я рванул вперед, одно плечо прогибалось под тяжелым рюкзаком. Когда я оглянулся, чтобы проверить, где Арт, то увидел, как он зацепился за ребенка, который внезапно оказался у него под ногами. Артур изогнулся и сделал шаг в сторонку, словно игрок в американский футбол, увертывающийся от полузащитника, но его багаж съехал с плеча и ударил мальчишку. Тот упал, громко стукнувшись, и стал орать. Я остановился, не зная, что делать. Мать бросилась к своему сыну, опустилась рядом с ним на колени и стала его успокаивать ласковыми словами, как всегда делают матери. Одновременно она касалась его лица в поисках ран.

– С ним все в порядке, все в порядке, – говорил Арт, оглядываясь на меня.

Я побежал к нему и попытался извиниться, но мать заорала на Артура и с силой прижала сына к себе. Его лицо скрылось у нее на груди.

– Пошли! – заорал Арт, не обращая внимания на гнев матери. Он продолжил бег и замедлил его только для того, чтобы снова наорать на меня.

Я посмотрел на Арта, который теперь несся, как на спринтерской дистанции – рюкзак качался на ремнях, словно марионетка. Похоже, мать потеряла интерес к нам и уделяла все внимание ребенку. Поэтому я тоже побежал.

Мы успели. Железнодорожник на задней площадке перегнулся через перила и взял наш багаж. Мы с Артом схватились за металлический поручень и забрались на площадку, оставшись на ней, когда поезд отходил со станции.

– Думаю, маленький мальчик пострадал, – заметил я. – Он очень сильно ударился о землю.

Арт просто пожал плечами и прочитал небольшой отрывок из речи Цезаря о безжалостности войны, которая закаляет юношу перед будущими жизненными невзгодами.

* * *

Мы проехали город Эперне, где, как мне сообщил Арт, в 1592 году был убит Арман де Гонто, защищая французских католиков от осаждавших гугенотов. Потом мы продолжили путь вдоль реки Марны и французской сельской местности, мимо бесчисленных деревень с маленькими каменными домиками. По возвышенностям были разбросаны виноградники, голая лоза свешивалась с осевших заборов. Овсяница и бледно-зеленая осока покрывали большую часть земли, тут и там виднелись пригорки и пятна снега, которые напоминали куски ваты, разбросанной по местности. Солнце светило тускло, создавалось впечатление, будто Марну окружает золотистая дымка. Река петляла, то подходя ближе, то удаляясь от железнодорожного полотна, словно играла с ним в пятнашки. Течение казалось медленным. Наши вагоны ритмично стучали, но на фоне течения двигались они очень быстро.

Арт приготовил постель и улегся на нижней полке, я же прижался к окну и смотрел, как мимо проносится бело-зеленый пейзаж. Мы говорили о Париже. Артур рассказал мне, как впервые приехал туда пять лет назад, в предпоследний год учебы в средней школе. Естественно, он влюбился – в девушку двадцати лет, студентку из Брюсселя, будущего врача, которая училась в Сорбонне. Она была высокой и худой, с густыми длинными каштановыми волосами и холодными голубыми глазами, которые напоминали Арту омуты. Мой приятель соврал ей, сказав, что он музыкант, путешествующий по Европе. Потом они занимались сексом в Люксембургском саду при свете луны.

Неделю спустя он вернулся домой и решил, что женится на ней, даже все организовал. Он продал машину, связался с агентством по недвижимости в Париже и кое-что выяснил про уроки игры на гитаре. Артур несколько раз спорил с родителями, которые убеждали его, что действует он слишком импульсивно, однако Арт заявил – он никогда в жизни не был ни в чем так уверен. Но прошел месяц, и письма стали приходить реже, а через восемь недель после его возвращения домой девушка вообще прекратила писать. Артур сказал, что если бы снова встретил ее, то все равно предложил бы выйти за него замуж – неважно, когда бы это случилось, завтра или двадцать лет спустя. Вот такая была девушка.

Ко времени ужина мы повернули на север, перебрались через реку Мез и город Верден. Арт сказал, что изначально это был римский аванпост, а в дальнейшем он стал коммерческим центром империи Каролингов. Из Вердена мы поехали в Мец, и кондуктор объявил по громкоговорителю, что вагон-ресторан закрывается через час.

Еда была восхитительной – куриная грудка в сметанном соусе, со свежим хлебом и крепким бордо. Я поел сытно, закончив ужинать к сумеркам. Теперь от солнца остался только оранжевый отблеск за далеким лесом. Я видел свое отражение в окне поезда, – мятая рубашка, мешковатые брюки, немытые волосы, – и чувствовал себя разгильдяем и недотепой.

Арт довольно улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, потом похлопал себя по животу.

– Вероятно, это наш последний хороший ужин. В следующие несколько дней не рассчитывай на вкусную еду, если только ты не любишь свинину. Кажется, только ее и едят в Праге. Большими кусками. Есть и нарезная, и фаршированная, и тушеная, и вареная…

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Несколько минут мы молчали.

– Ты когда-нибудь читал о Праге? – спросил он. Голос Артура меня испугал, я было думал, что он заснул.

Поерзав на сиденье, я уставился в темное окно. Вагон ритмично стучал, то взбираясь на возвышенность, то спускаясь с нее.

– Немного, – ответил я.

Я знал про Дом Габсбургов – в предпоследнем классе средней школы я писал о них реферат. Помнил и фотографии города – темные нагромождения высоких шпилей, вездесущую реку Влтаву, которая разделяет Прагу на две части. Была еще легенда, которую я вычитал в одной из моих любимых книг, напыщенно названной «Необъяснимые существа, животные и явления древнего и современного мира». Вероятно, я дюжину раз прочел ту книгу из школьной библиотеки, прятал ее высоко на полке, за толстым учебником по геотермической динамике. Это была одна из тех из фантастических книг, которые теперь, кажется, не выпускают. На обложке красовалась черно-белая репродукция средневековой гравюры на дереве. Она изображала оборотня, нападающего на крестьянина. Статьи сопровождались нечеткими фотографиями, а чаще мрачными иллюстрациями с изображением так называемых «монстров» и цитированием ученых с сомнительной репутацией. Больше всего было высказываний некоего «доктора Х. Л. Фостера, профессора античности из Сент-Кармишельского университета». Должен отметить, что я до сих пор так и не нашел университета под таким названием. Каждый раздел обычно заканчивался вульгарно-претенциозным абзацем, который оставлял читателя в напряжении: «Удастся ли науке когда-нибудь проникнуть в темные глубины озера Лох-Несс? Найдем ли мы когда-нибудь ответы, лежащие за тайной этого ускользающего морского чудовища? Мы можем только ждать и надеяться, что старина Несси не обнаружит нас первым…»

Из той книги я вычитал легенду о големе – огромном глиняном существе в образе человека. У него на лбу написано тайное имя Бога. Голем использовался своим создателем для защиты от зла. Предполагалось, что жизнь голему в Праге впервые дал рабби Леви, который использовал глину с берегов Влтавы. «Возможно, голем все еще лежит в неизвестной гробнице под оживленными улицами Праги и ждет сигнала хозяина, чтобы снова оказаться среди живых…»

– На самом деле, все получилось хорошо, – произнес Арт со все еще закрытыми глазами. – В смысле, то, что ты поехал вместе со мной вместо Эллен.

Мы остались последними пассажирами в вагоне-ресторане. У нас за спиной официант вытирал столы.

Артур открыл глаза.

– Я уже полгода ищу одну книгу, – сообщил он. – Наконец, я нашел ее в Праге. Это было таким очевидным местом, что я даже не подумал там искать.

Он подозвал официанта и попросил содовой.

– Я тебе когда-нибудь рассказывал про Ярослава Капека? – спросил Артур, как только официант отошел.

– Немного, – ответил я. Я помнил, что видел это имя в одной из книг, которые мне давал читать Арт. – Это был чешский алхимик, верно?

Арт опустил руку в сумку, которую взял с собой в вагон-ресторан и достал оттуда «Index Expurgatorius» Осло.

– Страница 123, второй абзац, – объявил он и положил книгу на стол.

Я открыл ее в указанном месте.

«Малезель, Иоганн. Название: „Во славу Божью“. MCCCLIX.