Текст книги "Боги Абердина"

Автор книги: Михей Натан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

ЧАСТЬ II
Снова в Абердине

Все действительно безнравственное начинается с какой-то невинности.

Э. Хемингуэй

Глава 1

Я провел в Европе два дня. За это время, как мы выяснили, на всем Восточном побережье два раза объявлялось штормовое предупреждение. Дул ледяной ветер, а один раз мела метель, в результате на полу в Нью-Йоркском метро оказался трехфутовый слой снега. Теперь атаке холодных ветров подвергся Коннектикут, отключаюсь электричество, прорывало трубопроводы. В Нью-Хейвен вызвали национальную гвардию для расчистки двухфутового слоя снега и льда с дорог. Движение транспорта было закрыто от Канака до Миддлтауна до специального уведомления. Наш автобус из Нью-Йорка в Фэрвич ехал медленно и осторожно. Чтобы добраться туда, нам потребовалось пять часов. Я проспал все это время.

В Праге мои глаза словно побывали на пиру, и теперь, когда автобус завернул на Эш-стрит, а оттуда в Фэрвич, проехал мимо кафе «У Эдны» и табачной лавки «Санс Фэкон», мимо «Подвальчика» и перекрестка с Губернаторским переулком, я продолжал смотреть вверх, ожидая увидеть элегантные шпили, возвышающиеся колокольни и пирамидальные крыши. Но они, конечно, отсутствовали. Заметна была лишь причудливая простота фасадов из красного кирпича. Все эти здания строились в девятнадцатом веке. Я видел расчищенные лопатами тротуары и тропинки, ведущие к домам, маленькие домики с деревянными ставнями, обшитые вагонкой. Их маленькие трубы торчали с крыш. На улицах царила тишина, стояли заваленные снегом автомобили. Попадались группы студентов с загорелыми лицами – расслабленных, вернувшихся с каникул.

Я посмотрел на свое отражение в окне. Глаза ввалились, сам я осунулся, волосы спутались, были давно не мыты и напоминали плохой парик.

Мы с Артом ждали такси на той же скамейке, на которой я сидел в день своего первого приезда в Абердин. Над головой низко висело серое небо. С ним сливались горы на западе, снег, гонимый ветром, летел по улице.

– Я рад, что мы вернулись, – сказал Арт и прищурился из-за холода. – Мне не хватало этого места.

Было почти смешно слышать, как он это говорит, особенно, когда вокруг нас задувал холодный ветер. Но и у меня были схожие ощущения.

– Встретимся в доме, – сказал я, когда такси остановилось у края тротуара.

Арт встал и вопросительно посмотрел на меня.

– Поеду в общежитие… Хочу проверить, нет ли писем. Может, встречу Николь, – пояснил я.

На самом деле, мне требовалось провести какое-то время без него. Думаю, Артур хотел того же самого, поскольку он кивнул и забрался в такси. Машина отъехала, а я пешком направился в университет.

Я не уверен, почему решил, что могу дойти туда пешком – Абердин находился в целых трех милях от автобусного вокзала Фэрвича. Туда вела одна дорога, с тонкой полосой обочины справа и заполненной снегом канавой слева. Пришлось опустить голову и считать шаги. Носки ботинок промокли от слякоти на обочине, под подошвами трещали мелкие камушки. Над головой раздался тихий гул самолета, я поднял голову и увидел белые инверсионные следы, которые уже таяли в вышине. Я посмотрел на горы вдали и вспомнил, как мы с Дэном несколько месяцев назад ездили туда.

Я добрался до университетского городка как раз, когда небо потемнело. Оно стало густо-серым, с него стали сыпаться снежинки, напоминая белый пепел. На ступенях Падерборн-холла стояли несколько студентов, они курили и разговаривали. Я узнал среди них Джекоба Блума, компанейского парня из Нью-Йорка, который был известным поставщиком очень хорошей травки. Предположительно, он тоже спал с Николь. Джекоб кивнул мне, выбросил сигарету, а потом стал рассказывать о том, как поразителен Нью-Йорк во время каникул. Он относился к типу людей, которые постоянно напоминают тебе, что они из Нью-Йорка, хотя, как я слышал, он проживал на Лонг-Айленде, то есть, в тихом маленьком пригороде. Я прошел мимо него и оказался в холле.

Обычный набор рекламных проспектов и брошюр на досках отсутствовал. Я поднялся по лестнице. На краю одной ступеньки стояла пустая пластмассовая кофейная чашка, валялись затушенные окурки и несколько одноцентовых монет. Я остановился перед дверью Николь. Полная тишина.

Я постучал два раза, подождал, потом постучал снова. Батарея заскрипела и застонала. Лампы дневного света гудели над головой и мигали в конце коридора. Подождав еще минуту, я направился дальше по коридору – к своей комнате.

Там было поразительно холодно – я оставил окно чуть-чуть приоткрытым, внутрь даже залетел снег. Все оказалось словно замороженным – будто я никогда и не уезжал: неубранная постель, открытая тетрадь на комоде, ручка без колпачка на полу рядом со свернутым носком. Это напомнило мне рассказ из книги «Необъяснимые существа, животные и явления» – историю корабля-призрака «Мария Целеста», который бесцельно плыл по Атлантике, без единого человека на борту. В камбузе была приготовлена пища, да так оставлена на столах. А экипаж исчез бесследно, оставив судно.

Я отправился в «Горошину». Там оказалось гораздо больше народу, чем я ожидал. Студенты рассказывали о том, как провели каникулы, обсуждали будущее расписание. Мне хотелось рассказать кому-то о своем путешествии, но я понял, что говорить придется слишком многое, и ни во что из этого невозможно поверить. Что я сделал? Я ехал на поезде из Парижа в Прагу, нашел комнату, полную сохраненных частей человеческих тел, помог Арту украсть древнюю рукопись у монахов-бенедиктинцев. Затем я напился и вырубился в холле пятизвездочного отеля, тогда как Артур принял белладонну, его преследовали галлюцинации – огромная черная собака, которая безобразничала у нас в номере.

Отличный рассказ. Что я мог сказать людям? Пожалеть, что их там не было?

Я уселся в уголке, пил горячий шоколад и читал «Квилл» – литературный журнал, издаваемый студентами-отличниками, обучающимися по специальности «Английский язык». Пролистнул его, мне стало скучно, я откинулся на спинку стула и задумался, чем заняться в следующие несколько часов. Все еще не хотелось возвращаться в дом доктора Кейда. Может, стоит взять такси и съездить в город, походить по улицам, рассматривая витрины? Можно покопаться в антикварной лавке или отправиться в кафе «У Эдны» и посмотреть, не узнает ли меня кто-нибудь.

Затем я поднял голову и увидел ее. Эллен. Она отходила от кассы. Парень, который только что принимал от нее деньги, очарованно следил за девушкой. («Да, я знаю, что ты чувствуешь», – подумал я). На лице парня одновременно отражались паника и болезненное желание. Я внезапно понял, что Эллен улыбается и идет ко мне. Захотелось уйти, может, даже вылететь через черный ход.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, остановившись около моего стола.

Я чувствовал себя так, словно не видел ее несколько лет. Выглядела она роскошно – коротко подстриженные волосы цвета меда или чуть темнее, небесного цвета свитер с воротником-хомутом, который заворачивался у нее прямо под подбородком. На девушке были узкие черные брючки и длинный синий шерстяной жакет. Рукой в черной перчатке она держала маленькую красную сумочку. Я сразу же понял, почему люблю ее – из-за сдержанности красоты Эллен. Она требовала твоего внимания, но проявляла себя лишь слабым мерцанием и отдельными вспышками. Девушка показывала себя всегда не полностью, позволяя тебе самому соединять все вместе.

В другой руке она держала стаканчик кофе, из которого торчала красная палочка для размешивания.

– Я думала, что ты в Праге с Артом, – сказала Эллен, сняв пластиковую крышку со стаканчика. Вверх повалил пар. – Ты ездил или нет?

Я жестом предложил ей сесть, все еще будучи ошарашенным ее внешностью.

– Да… – произнес я не очень уверенно. – Он пришел за мной, а на следующий день мы улетели.

– Как я думаю, он рассказал тебе про нашу ссору. – Эллен села, совсем не выглядя расстроенной. Может, она немного смущалась, но не злилась, как я ожидал. – У нас не получается совместное путешествие. После ссоры в Лондоне он заявил мне, что отправляется домой за тобой. Я ответила, что это прекрасная мысль. – Девушка заставила себя улыбнуться. – Но хватит об этом. Расскажи мне, как тебе понравилась Европа.

Я выдал ей обычную версию – место зарождения истории, вино, еда, архитектура…

– А как тебе Прага? – спросила она. – Ты видел Градчаны?

– Нет, – ответил я. – Но мне едва не предсказали будущее по картам Таро.

Это было самое удивительное, что я мог ей рассказать. Больше на ум ничего не приходило.

Эллен потягивала кофе.

– О-о, – протянула она. – Интересно. А чем ты еще занимался?

Я пожал плечами.

– Это все, – сказал я. Я не знал, сообщил ли ей Арт про книгу Малезеля.

Девушка отодвинулась от стола.

– Все? Никаких экскурсий? Хоть куда-нибудь вы ходили?

– В основном, мы оставались в гостинице, – сказал я. – На самом деле мы провели там один день.

Она прищурилась.

– Как странно. Арт обычно все осматривает. – Эллен посмотрела в стол. Рот у нее был слегка приоткрыт. – Артур заключил какую-нибудь сделку, пока вы вдвоем находились в Праге?

Я колебался – происходила небольшая внутренняя борьба между двумя привязанностями. Как сохранить верность обоим?

Затем я ответил:

– Нет.

– Он ничего не говорил ни про какую книгу?

– Нет.

– Тебе неудобно говорить со мной? – мягко спросила Эллен, откинув волосы назад.

– Со мной все в порядке, – произнес я.

– Конечно, конечно, все в порядке, – улыбнулась она по-доброму, вновь отпивая кофе. – И ты – друг Арта. Я понимаю.

Она бросила взгляд на свитер и что-то с него сняла.

– Я знаю, что он собирался купить книгу, – произнесла она ничего не выражающим тоном и встретилась со мной взглядом. – Это связано с алхимическим проектом. Арт отказывается сообщать мне детали, но я знаю, что он на это тратит много денег. На самом деле, мне наплевать. Просто не нравится вся эта таинственность. – Она вздохнула. – Знаешь, он мне звонил из Лондона и сказал, что Джордж серьезно болен, самому Арту все наскучило, он устал от прогулок по городу в одиночество. Артур просил меня приехать пораньше. И я приехала; мне нравится Лондон. Арт сводил меня в «Мантру», недавно открывшийся ресторан. – Эллен замолчала, понимая, что мне лондонские названия ничего не говорят. – За ужином Артур начал говорить про философский камень и бессмертие – как обычно. Ты знаешь, каким он становится, когда у него появляется какая-то навязчивая идея.

Я знал, притом – очень хорошо.

– А затем он заявил мне, что собирается опробовать рецепт на себе в ближайшее время, поскольку только так будет все знать точно. Ну, кошек я еще могу понять. Но люди – это совсем другое дело. – Эллен прикрыла рот рукой. – Ты не знал? – спросила она.

– Про кошек он мне уже рассказал, – сообщил я.

– И ты это нормально воспринял? Не пришел в ярость? Не посчитал это ненормальным?

– Посчитал, – признался я. – Но затем я решил, что доктор Кейд должен об этом знать, и если он не возражает…

– Профессор Кейд? – Эллен покачала головой. – Если бы он знал, то отправил бы Арта к психиатру.

Девушка размешала кофе.

– Так что, ты теперь тоже замешан в деле?

– Нет, – ответил я. Было стыдно признаться в этом. – Я не верю ни во что подобное.

Похоже, Эллен меня не услышала.

– Мне следовало знать, – произнесла она. – Я высказала ему свое мнение за ужином, говорила, что считаю всю эту алхимию пустой тратой времени. И я – не единственная, кто так думает. Хауи пришел в чувство и не хочет больше иметь с этим никаких дел. Он изначально ввязался только потому, что ему требовалось какое-то занятие, надо было чем-то загрузить мозг. Ты же знаешь, сколько пьет Хауи, но, наверное, не представляешь, почему.

– На ум приходит алкоголизм, – заметил я.

Эллен улыбнулась.

– Это, конечно, так… Но Хауи пьет еще и потому, что ему нечего делать. Ты посмотри на несчастного парня – он же городская мышь, оказавшаяся в сельской местности и застрявшая там. Что касается Дэна… Он просто делает то, что говорит Арт. – Эллен сказала это с легким укором. – Думаю, здесь нечто большее, чем дружеская привязанность. Хочешь услышать правду?

– Не знаю, – ответил я.

Она рассмеялась. Я видел, как у нее пульсирует горло, как блестят глаза. Опасная красота Эллен резала меня, как бритва – до крови.

«Если честно, не стану расстраиваться, если Арт погибнет во время автомобильной аварии», – мрачно подумал я.

– Это должно остаться между нами. – Эллен склонилась ко мне и стала говорить тише. – Меня совершенно не волнуют сексуальные предпочтения людей, но я думаю, что Дэн… сам несколько запутался. Ты в курсе?

Я кивнул.

– Арт любит флирт, – продолжала Эллен. – Мужчины, женщины – ему все равно, главное, чтобы внимание фокусировалось на нем. Если у Дэна изначально имелась определенная предрасположенность, то я уверена, что некоторые странности… – она замолчала. Потом, потягивая кофе, продолжила:

– Кое-что из этого – глупость. Например, прогулки по лесу за домом доктора Кейда со свечками и монотонными песнопениями. Этим они занимались втроем. Алхимия смешана с оккультизмом. Ведь Церковь, в конце концов, поэтому ее и запретила. Магические круги, вызывание духов, а иногда – и человеческие жертвы. – Увидев выражение ужаса у меня на лице. Эллен мгновенно прикрыла мою руку ладонью. – Артур – не сумасшедший, пожалуйста, успокойся. У него более академический подход. Ты в курсе, что они с Дэном в прошлом семестре изучали клинопись, чтобы в Хэллоуин пронести какой-то вавилонский ритуал?

– Это я помню, – сказал я. – Они мне сказали, что отправляются на какой-то маскарад.

– Считай, что тебе повезло, раз ты туда не попал, – заявила Эллен. – Большинство магических ритуалов связаны с сексом. В первый год учебы я писала об этом курсовую, – она улыбнулась. – О гомосексуальном подтексте диких и разнузданных религиозных обрядов. Сперма – главная составляющая часть любого спиритического сеанса и всего подобного…

– Я не знал, – ответил я. – Я не думал, что Арт или Хауи…

– О-о, они не «голубые», – с серьезным видом сказала девушка. – Совсем нет. На самом деле, Хауи – настоящий гомофоб. А Арт – типичный медиевист, который приходит в ужас от женщин. Когда я говорила о сексуальных ритуалах, то имела в виду только сливание в одну чашу. Все встают в круг, а потом кончают в одну емкость. Но уверена, что Дэн был не против.

Образы были отвратительными и отталкивающими, и меня это очень беспокоило. Мои товарищи, с которыми я вместе жил в доме, раньше попадали в простые категории: умный, пьяница и молодой.

«Что же дальше? – подумал я. – Что я еще услышу? Что доктор Кейд держит в подвале гарем прикованных цепями девственниц?»

В «Горошине» стало меньше народа. Оставалось несколько студентов, которые сидели в разных частях помещения, за маленькими круглыми столиками, склонившись над книгами.

– А затем есть ты, – игриво сказала Эллен и положила ногу на ногу. – Арт всегда считал, что ты – в некоторой степени, загадка. Сирота-гений. Тихий, задумчивый, сидишь у себя в комнате днем и ночью, словно маленький монах. Знаешь, он именно так о тебе и говорил. Мы все думали, что ты нас разыгрываешь. «Несчастный ребенок», «бедный ребенок» – вот как тебя называли. Хауи подозревал, что ты – патологический врун.

– Зачем мне придумывать прошлое, которого я стыжусь? – спросил я. – Если бы я и придумывал, то… Не знаю… Наверное, сказал бы, что мой отец получил Нобелевку по физике.

– Вот в этом-то все и дело – ты считаешь свое прошлое таким ужасным, – Эллен прищурилась. – А знаешь, как Хауи и Арт тебе завидуют? Это правда. Им хочется думать о себе, как о тех, кто выживает при любых обстоятельствах, об идеале аскета, отшельника и тому подобном. Артур до сих пор придерживается странной идеи о том, что пролетариат почему-то более благороден, чем мы. Считает, что это очень по-христиански. Хотя он взбесился бы, если бы я высказала все это ему в лицо. Хауи изображает своего отца каким-то предводителем бандитов начала девятнадцатого века. Но его отец унаследовал деньги семьи. Это старое состояние, оно передается из поколения в поколение. Моя семья разбогатела недавно. Но у тебя нет никакой истории. Ты создаешь ее по мере продвижения по жизни.

Эллен уставилась в чашку, потом отодвинула ее. Мысли судорожно крутились у меня в голове, пока я пытался выстроить все, услышанное от нее, в какую-то систему. За всем, что девушка говорила, следовал тихий голос узнавания у меня в сознании. «Ах, да…» – говорил он. Наверное, мне следовало начать беспокоиться после услышанного, но я все равно продолжал смотреть на алхимию и эксперименты, как на всего лишь большую интеллектуальную загадку, которую Арт отчаянно хотел решить. Хотел решить не потому, что верил в это – как он мог в такое верить? Но это ошеломляло, ведь ответы ускользали так долго от такого количества людей. Конечно, все это было очень странным, но не более сюрреалистичным (или нереальным), чем моя жизнь до сих пор…

– Я забыла, как мы пришли к этой теме, – призналась девушка. Опустив руку в сумочку, она достала оттуда помаду и провела ею по губам.

– Мы начали с твоей ссоры с Артом, – напомнил я.

– Я не стала бы называть это ссорой, – она застегнула сумочку. – Я, наконец, заявила ему, что, по моему мнению, эти дела с алхимией зашли слишком далеко. Он разозлился. Я осталась в Лондоне, он полетел за тобой. Артур очень впечатлительный и эксцентричный, – продолжала она с улыбкой. – Иногда он проходит подобные этапы. Это дает выход всему, что крутится в его сознании. На самом деле, он гениален. Ему постоянно требуется что-то, над чем работать.

Эллен посмотрела на часы и принялась застегивать пальто.

– Хочешь пойти ко мне на ужин? – спросила она. По ее тону становилось понятно: ей все равно, соглашусь я или нет. – Не могу обещать тебе смену блюд, как у доктора Кейда, но в квартале от моего дома есть отличный китайский ресторанчик. Оттуда можно заказать еду.

– С удовольствием, – ответил я, а затем попытался убедить себя, что меня действительно интересует только ужин.

Я впервые ехал в машине Эллен. Это был старый зеленый «сааб» с поблекшей внутренней обшивкой песочного цвета. Автомобиль больше подошел бы мужчине, но почему-то подходил и ей. Внутри пахло лосьоном и духами, все было очень чисто, машина явно принадлежала взрослому человеку.

На заднем сиденье лежал блокнот, скрепленный проволочной спиралью, смятый в шар лист бумаги торчал из пепельницы. Эллен извинилась за беспорядок.

Квартира располагалась на верхнем этаже трехэтажного дома в викторианском стиле на Поси-стрит. Это была маленькая улочка с односторонним движением на восточной окраине Фэрвича. На востоке города стояли только жилые дома, причем, как я понял, только жилища богатых людей. Там жил ректор университета вместе с несколькими профессорами и мэром Фэрвича. Хозяином дома Эллен был вышедший на пенсию преподаватель изобразительных искусств, который раньше работал в Абердине. Он также был известным художником, который, судя по всему, ежегодно жертвовал зарплату Музею изобразительных искусств Коннектикута и много заработал на продаже живописи. Он позволил Эллен жить там за сниженную арендную плату при условии ухода за садом. Девушка обитала здесь уже два года и ни разу не видела сад. Задний двор представлял собой участок, густо засаженный деревьями. С хозяином она встречалась четыре или пять раз.

Я ожидал увидеть современный дизайн – много свободного места, дорогую мебель, картины, может быть, ковер с геометрическими фигурами. Я оказался прав насчет всего, кроме ковра. Деревянный пол блестел под маленькими лампочками, лучи которых пересекались.

– Я отполировала его в прошлом месяце, – сказала она.

На стенах действительно оказалось несколько современных полотен – Лихтенштейн, Гоген и маленькая картина Дали. Над камином висел портрет Эллен. Это был абстрактный рисунок – немного линий и мазков, но художник очень точно подметил ее черты. Два мазка – и получился подбородок, вытянутая запятая – нос. Полупрозрачные волосы каскадом ниспадали ей на шею, словно шелковый водопад. Самый яркий и сочный цвет во всей картине использовался для глаз – миндалевидные очертания художник заполнил зеленым, который казался влажным.

– Очень хороший портрет, – сказал я, неотрывно глядя на него.

Эллен бросила пальто на спинку дивана.

– Это Хауи рисовал, – сообщила она. – В прошлом году.

Я посмотрел на нее.

– Хауи?

– Да, – кивнула она.

– Классно, – произнес я.

Девушка с опаской посмотрела на меня.

– Ты хотел меня о чем-то спросить?

– Нет, – ответил я.

На самом деле я хотел спросить, почему Хауи нарисовал ее портрет, и знает ли об этом Арт. Но, конечно, я ничего не сказал, обводя взглядом всю квартиру. Из гостиной можно было попасть в маленькую кухню, потом просматривался коридор.

Эллен направилась в кухню.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спросила она. – У меня есть немного шардонне… – Она открыла холодильник. – Апельсиновый сок, клюквенный сок, содовая…

Я ответил, что вода из крана подойдет прекрасно, но девушка открыла бутылку родниковой воды и налила мне стакан. Ее туфли цокали по полу, когда она несла его мне.

– Минутку, – сказала Эллен и исчезла в коридоре.

Я сидел на диване, с одного края, потягивал воду и осматривал комнату. Часы показывали 4.30. Я стал выбивать на колене ритм одной песенки, потом поставил стакан на кофейный столик и осмотрел старую коросту у себя на запястье. На столике лежал журнал – какие-то публикации о моде на французском. На обложке была модель с недовольным видом, в двух тонких полосочках, символизировавших бикини.

Эллен вернулась в гостиную босиком, в джинсах и свободном свитере грубой вязки. Она держала в руке бокал вина, усаживаясь напротив меня в кожаное кресло песочного цвета. Голые ступни были белыми и нежными, лодыжки – тонкими. Голубоватые вены змейками петляли над костями.

– Мне требовалось снять одежду, в которой я хожу на работу… Сегодня работала только полдня, – сказала она, запуская одну руку в волосы и теребя их. – Знаешь, я никогда раньше не видела тебя в «Горошине».

– Я редко хожу туда, – ответил я.

– Да, кофе там не очень хорош. – Эллен говорила так, словно я не ходил туда по этой причине. – Но там попадаешь в другую атмосферу. Во всех других кафе в городе я обычно встречаю людей с работы, но за пределами офиса не хочу иметь никаких дел с банкирами. Они хуже ученых, если ты можешь в такое поверить. Похотливые, настороженные и чопорные мужчины средних лет. Не представляешь, как они меня разглядывают. – Она содрогнулась.

«О-о, вполне могу поверить», – подумал я.

– Расскажи мне побольше про место, где ты вырос, – попросила Эллен, подтянула ноги и уселась на них. Она медленно потягивала вино, держа бокал обеими руками, иногда поглаживая ножку и глядя на меня. – Не про ужасную квартиру в городе, а про детство. Где оно прошло? Где-то на Западе?

– В Уэст-Фолсе, в Миннесоте, – сказала я, принимаясь за рассказ.

В конце концов, мы заказали ужин в «Кухне Хань» и сидели друг напротив друга на полу. Я прижимался спиной к дивану, она – к креслу. Мы ели рис со свининой и что-то овощное из маленьких белых коробочек, прикончили бутылку шардонне, и Эллен сделала коктейль мартини. Но я посчитал вкус невыносимым и лишь два раза глотнул из стакана, а потом поставил его на кофейный столик. Девушка налила себе второй.

С ней было прекрасно. Эллен могла многое рассказать и великолепно поддерживала беседу. Меня впечатлило и то, что она знает, и то, чему обучалась. Девушка говорила о французской литературе, современном искусстве, потом переключилась на свою любимую тему: старое кино, особенно, тридцатых и сороковых годов. Такие фильмы я сам всегда ассоциировал с красивыми женщинами с сонными глазами, мужчинами в мягких шляпах с продольной вмятиной и с «плохими парнями», которые держат оружие на уровне пояса. Эллен любила фотографию и скульптуру, после нескольких просьб она достала альбом и показала мне снимки. Это были поразительные черно-белые фотографии – деревья в сумерках, покрытые снегом, одинокая собака, грустящая около бетонного здания; старая женщина, отдыхающая на скамейке. Был даже снимок Хауи, лежащего на кровати. Он спал с полуоткрытым ртом и держал подушку на груди. Эллен быстро перевернула страницу, словно забыла, что фото в альбоме.

Она рассказала мне про кузину Люсинду, знаменитого фотографа. Кузина обучалась у Хелен Левит, ее работы регулярно появлялись в «Монд». Эллен сообщил, что Люсинда покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного, и сделала последний снимок себя самой. На нем она лежит на деревянном полу в квартире в Гринвич-Виллидж. У нее открыт рот, из глаз уходит свет, рука тянется к линзам, готовясь к последнему щелчку. Эллен сказала, что хранит эту фотографию в коробке из-под обуви у себя в шкафу, но не смотрела на нее уже несколько лет, потому что после этого ей снятся кошмары.

– Это Лоуренс, мой отец, – Эллен показала на фотографию высокого красивого мужчины, который стоял без рубашки на берегу. Вдоль всего берега виднелись очертания домов. – Снимали пять лет назад в Сан-Франциско, около нашего дома.

Ее отец выглядел успешным хирургом, кем и являлся. Он явно был уверен в себе, расслаблен. Бросались в глаза легкий загар и большая голова с густой шевелюрой черных волос. На следующем снимке оказалась ее мать Ребекка. На мгновение мне почудилось, что это Эллен, но потом я заметил морщинки и более темные волосы. Ее мать была красавицей и выглядела по-королевски. Она улыбалась в камеру и чувствовала себя абсолютно свободно, когда ее фотографировали. Эллен унаследовала рот и глаза, но у матери был высокий лоб, так что она напоминала какую-то европейскую модель.

– У тебя красивая мама, – сказал я.

Эллен рассмеялась.

– Да, она красива и дает другим это понять. Мисс Теннеси. – Эллен произнесла последнюю фразу с сильным южным акцентом и снова рассмеялась. – Она словно до сих пор носит наградную ленту на груди.

Мы стояли на коленях друг рядом с другом, склонившись над открытым альбомом. Коробки с китайской едой валялись на полу вокруг нас. Эллен наклонила голову набок и на мгновение стала удивительно похожа на скульптуру в профиль. Она замерла на месте, и каждая линия, каждый изгиб ее лица словно стал подчеркнутым и более заметным. Я смотрел на изогнутые губы, вздернутый и красиво очерченный подбородок с ямочкой, а волосы, как и всегда, напоминали мягкий шелк. Гладкие пряди касались ушей, завивались сзади и спадали вниз по шее. Я почувствовал себя сильным и смелым, в мыслях появилась уверенность. Я сглотнул и сделал долгий глубокий вдох.

И я ее поцеловал – взял подбородок кончиками пальцев, повернул губы девушки к моим и поцеловал их.

Эллен мягко отстранилась и уставилась на меня. Ее губы не ответили мне. Я провел рукой у нее по черному свитеру сзади, чувствуя толстую мягкую шерсть.

– Что это было? – спросила Эллен. Ее дыхание пахло сладким вином.

Я снова потянулся к ней, и девушка отпрянула назад.

– Ты знаешь, что делаешь? – спросила она.

Я лишился дара речи. Не могу адекватно сказать о глубине своего желания, но оно было всеохватывающим. Возникло ощущение, будто это желание способно разломить мой мозг надвое.

– Я люблю тебя, – признался я.

– Нет, не любишь, – ответила Эллен, сочувственно улыбнувшись.

Я ожидал не такого ответа. Могли быть смешок или улыбка польщенной женщины, или даже (из области фантастики) страстные объятия. Но не отказ. Это вывело меня из транса, и я встал, сказав:

– Думаю, мне следует уйти.

Эллен рассмеялась. Ее смех в эту минуту выражал множество вещей – часть из них была реальной, часть воображаемой, – жестокость, веселье, жалость…

– Боже мой, расслабься, – сказала она и прислонилась к креслу. – Ты даже не доел рис.

Эллен заглянула в коробочку и стала в ней рыться палочками.

Я заметил свое пальто на вешалке и бросился к нему.

– Уже поздно, – сказал я. – И я чувствую себя полностью униженным.

– Для этого нет повода, Эрик. Послушай… Если ты не собираешься остаться, то позволь мне, по крайней мере, отвезти тебя домой.

Она собралась встать, но я повернулся к ней и стал искать ключи от дома, потом уронил их на пол.

– Просто не делай ничего, – попросил я. Слова прозвучали более резко, чем хотелось бы.

Я засунул ключи в карман брюк и открыл входную дверь, потом оглянулся в какой-то отчаянной попытке убедиться в ее правоте – будто я не люблю ее. Может, на самом деле я ненавидел Эллен за то, как она поступила с Артом и со мной.

Девушка стояла в гостиной босиком, со скрещенными на груди руками, склонов голову набок. Локон упал на лоб. Она изучающе смотрела на меня зелеными глазами. Джинсы низко сидели на бедрах, свитер задрался, открылся кусок кожи и полукруг пупка.

– Прости, – сказал я и поспешил наружу, громко хлопнув дверью.