Текст книги "Месть Танатоса"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Утром 27 апреля гестапо арестовало мужа сестры Евы, генерала СС Фегеляйна. Он был в гражданской одежде, имел при себе драгоценности и большую сумму денег, часть из них – в швейцарских франках. Гестапо заподозрило, что генерал собирается бежать в нейтральную страну.
«Бедный, бедный Адольф! – воскликнула Ева, узнав о случившемся. – Все тебя покинули, все тебя предали!»
Маренн тихо беседовала с Хелене Райч о состоянии Эльзы, когда увидела Гретель Браун. Вся в слезах, фрау Фегеляйн в изнеможении опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Извинившись перед Хелене, Маренн подошла к ней.
– У Вас что-нибудь случилось? – участливо спросила она, присев на корточки перед креслом. Сначала она полагала, что у Гретель нервный срыв от бессонных ночей и напряжения последних месяцев.
– Господи, – простонала Гретель, – за что мне все это?! Он хотел бежать и бросить нас всех. Бросить меня, детей…
– Кто? Ваш муж?
– Да, Отто. Теперь его расстреляют.
– Подождите, не плачьте.
Маренн направилась к Еве Браун. Та уже, конечно, знала обо всем и предполагала просить фюрера о снисхождении. Появление Маренн только укрепило ее в этом решении.
– У Гретель грудной ребенок, – напомнила Маренн, – фюрер должен смилостивиться.
Заступничество Евы подействовало. Фюрер отругал генерала за трусость, сорвал с него погоны и «Железный крест» и приказал держать подозреваемого под арестом. Но через час фюрер передумал. Фегеляйн был приговорен к расстрелу за измену. На этот раз Ева не вмешалась: оказалось,что Фегеляйн намеревался бежать из Берлина с любовницей, женой венгерского дипломата, а в его чемодане были обнаружены драгоценности Гретель, которые он забрал с собой, оставив жену без всяких средств к существованию, а также некоторые вещи, принадлежавшие когда-то Еве.
Более того, роковую роль в судьбе Фегеляйна сыграло известие о предательстве Гиммлера, который, согласно сообщению агентства Рейтер, переданного по всему миру, предложил безоговорочную капитуляцию Германии.
28 апреля около 22 часов, когда Гитлер беседовал с бароном фон Граймом, их разговор был прерван адъютантом фюрера Хайнцем Линге, который принес вождю информацию, что рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вступил в контакт со шведским графом Бернадоттом на предмет капитуляции на Западном фронте.
Потрясение, вызванное этим известием, оказалось для души фюрера более сильным, чем все испытания последних недель.
Гитлер всегда считал Геринга коррумпированным оппортунистом, и измена рейхсмаршала явилась лишь подтверждением его подозрений. Напротив, поведение Гиммлера, всегда называвшего своим девизом верность и гордившегося своей неподкупностью, стало неожиданным и означало крах принципа.
Прибежав на крик, Хелене Райч увидела, что Гитлер беснуется как сумасшедший: его лицо сделалось багрово-синим и изменилось до неузнаваемости. Но на этот раз силы очень быстро отказали ему, и, немного успокоившись, он удалился с Геббельсом и Борманом для совещания за закрытыми дверями. Вскоре фюрер приказал подвергнуть Фегеляйна вторичному допросу, так как считал его соучастником Гиммлера. После короткого дознания генерал был расстрелян в заваленном обломками дворе рейхсканцелярии охранниками бункера.
Узнав об этом, Гретель едва не лишилась рассудка. Если бы не Маренн, удержавшая ее от отчаянного шага, вдова наложила бы на себя руки. Но, выпив лекарства, заснула, впервые за последние дни.
К вечеру 28 апреля все склады боеприпасов и продовольствия в городе уже либо были в руках русских, либо под сильным огнем их артиллерии. Через два дня, сообщил на совещании у фюрера комендант Берлина, боеприпасы иссякнут, и войска больше не смогут оказывать сопротивление. Он настаивал на прорыве, который был вполне осуществим, с военной точки зрения.
Фюрер почти все время молчал, погруженный в свои мысли. Наконец он произнес: «Ну и что, если прорыв даже удастся, мы попадем из огня да в полымя. И мне, фюреру нации, спать в открытом поле или в грязном сарае и трусливо ждать конца?»
После совещания фюрер навестил раненого генерала фон Грайма. «Единственная наша надежда – это Венк, – заявил он, – и чтобы облегчить его прорыв, надо для его прикрытия мобилизовать всю наличную авиацию. Где Хелене? Позовите Хелене Райч», – приказал он Менгесгаузену.
Хелене дремала на диване в апартаментах Магды Геббельс, приникнув головой к плечу Эриха. Измученная переживаниями за сестру, она всего полчаса назад позволила себе немного отдохнуть… Однако даже сквозь сон она слышала, как в коридоре ходили, беседовали между собой офицеры, даже как будто узнавала голоса. Но, как ни странно, не заметила, когда подошел Гарри Менгесгаузен и что-то шепнул Хартману на ухо. С большим сожалением Эрих вынужден был разбудить Хелене.
– Тебя вызывает фюрер, – сказал он, когда она открыла глаза. Умывшись и поправив прическу, Хелене тут же в сопровождении Менгесгаузена направилась в комнату, где находился генерал фон Грайм. Там ее ждал фюрер.
Он приказал Хелене Райч доставить фон Грайма на один из аэродромов под Берлином, где тот соберет все самолеты. Венк сможет пробиться только при поддержке с воздуха. «Это первая причина, по которой Вы должны покинуть бункер, вторая – надо остановить Гиммлера, – дрожащим голосом продолжал фюрер. – Предателю никогда не стать моим преемником. Вы должны позаботиться об этом. Я знаю, Хелене, – он многозначительно взглянул на Райч, – у Вас свои счеты с ним. Так рассчитайтесь. Арестуйте его».
В тяжелом настроении фон Грайм начал одеваться. Хелене со слезами на глазах попросила фюрера разрешить ей еще хотя бы на день остаться с сестрой, пока той не станет лучше. Но Гитлер отказал – обстановка требовала незамедлительных действий.
Расстроенная, Хелене вернулась на половину Геббельсов. Ожидавшие ее прихода Хартман и Лауфенберг без слов поняли, что получен приказ, и стали собираться. Лауфенберг только спросил:
– Когда?
– Сейчас, – чужим, отстраненным голосом ответила Лена. – Но ты не полетишь, ты ранен, – сказала она, обращаясь к Андрису.
– Я полечу, – твердо возразил он. Она поняла, что переубеждать его бесполезно. Лучше уж лететь, чем оставаться здесь и беспомощно ждать развязки.
– Необходимо собрать всю авиацию на одном из близлежащих аэродромов для поддержки Венка, – объяснила она.
– Вся авиация – это от силы десять машин, – усмехнулся Лауфенберг. – Венку сильно полегчает.
– А как же Эльза? – спросил Эрих. Этот вопрос был самым больным. Хелене растерянно молчала: ей ничего не оставалось, как бросить сестру в бункере на произвол судьбы. Везти ее с собой она не могла: неизвестно, что еще ждало ее впереди. Не могла она и не выполнить приказ Гитлера. Эрих увидел, что Хелене что-то вертит в руке. Подошел, взял ее за руку: так и есть – ампула с ядом. Спросил:
– Откуда это у тебя?
– Мне передал ее фюрер, – ответила Хелене, – если невмоготу будет терпеть. Пожалуй, это единственное, что я сейчас могу оставить своей сестре.
– Зачем? – ужаснулся Эрих.
– Чтобы русские не мучали ее. Ведь изнасилуют…
Подошла Магда Геббельс. Она слышала их разговор.
Молча передала Хелене два письма – к своему сыну от первого брака Харальду, от себя и от Геббельса. Затем сняла с руки кольцо с бриллиантом и надела его на палец Хелене, попросив носить как память. Разрыдавшись, подруги обнялись.
– Мне не верится,что мы снова когда-нибудь увидимся, Хелене, – всхлипывала Магда, – я хочу, чтобы ты осталась в живых. При известных условиях ты будешь едва ли не единственной, кто добрым словом вспомнит о нас. Оставайся в живых, дорогая. Жизнь так прекрасна… Господи…
– Магда, пощади детей, – просила ее Хелене. Слезы текли по ее щекам, – я очень прошу тебя… Это просто святотатство.
– Они слишком юны, чтобы высказаться самим, – ответила Магда, – но, достигнув достаточно зрелого возраста, я уверена, они безоговорочно присоединились бы к нашему решению. Лучше кончить жизнь в борьбе, чем стать предателями. Вот ты, – Магда спросила Хелене, – ведь ты летишь, чтобы драться до конца? И я тоже пойду до конца…
Немного смущаясь, в комнату вошла Ева Браун. Она попросила Хелене передать по возможности письмо ее сестре Ильзе.
– И поклонитесь от меня моей любимой Баварии, – не выдержав, тоже заплакала, прильнув лицом к груди Райч.
Оставшись наедине с сестрой, Хелене с отчаянием обняла Эльзу. Затем нагнулась, поцеловала ее в лоб. Та все еще спала глубоким сном. Затем позвала Магду и передала ей-ампулу с ядом.
– Прошу тебя, – стараясь говорить, как можно спокойнее, попросила ее, – когда уже не будет ни единого шанса…
Магда все поняла.
– Я обещаю, – ответила она, —» я позабочусь о ней. Сделаю все, чтобы она спаслась. А если не получится…
– Спасибо. Прощай…
– Прощай…
* * *
Темная ночь освещалась сполохами пожарищ. На бронетранспортере генерала фон Грайма и его летчиков доставили к Бранденбургским воротам, где стояли замаскированные самолеты. Под градом пуль и снарядов истребители поднялись в воздух. Русские прожекторы нащупали машины, и взрывы зенитных снарядов обрушились на них. Но истребителям удалось выскользнуть из зоны обстрела. Внизу в море огня пылал Берлин. Самолеты взяли курс на север.
Хелене не оставляли мысли о сестре. Последней, кого она встретила перед отлетом в бункере, была фрау Ким. Она только что сделала инъекцию Гретель Браун и пришла попрощаться с Хелене. Расставаясь, она. так же как и Магда, обещала позаботиться об Эльзе. Но что они смогут сделать, с отчаянием думала Хелене. Что?
Вспомнив сорок четвертый год, да и сорок второй – все годы, что пронеслись в вихре войны незаметно, – Ким и Хелене прощались сердечно. Свидятся ли они когда-нибудь вновь?
– Первый, первый, —раздается в наушниках голос Лауфенберга, – по правому борту истребители противника, – углубившись в свои размышления, она не заметила, как из-за облаков вынырнула четверка «яков».
Завязывается бой. Русские истребители все норовят поразить «черный вервольф», который они тут же узнали. Но Хелене не может вступить в сражение – у нее на борту генерал фон Грайм, которого во что бы то ни стало необходимо доставить на место назначения.
Но все же она, благодаря уникальным техническим данным своей машины, маневрирует, увлекая самолеты противника за собой и подставляя их под огонь немецких истребителей. Катастрофически тают боеприпасы и горючее.
Неожиданно прямо перед ее машиной выныривает «як». И, огрызаясь огнем, идет в лобовую. Хелене жмет на гашетку. Пушки молчат – весь, весь запас под завязку…
– Отворачивай! Отворачивай! – кричит ей генерал фон Грайм. Но что-то заклинило в управлении. Самолет противника приближается с неимоверной быстротой. Нет никакой возможности увернуться, уйти… Вот, похоже, и конец…
Она видит, истребитель Хартмана тоже получил повреждения. Он падает на одно крыло и тоже молчит. Но невероятным усилием собрав в кулак и сердце, и мастерство, летчик все же выравнивает самолет, делает разворот, намереваясь броситься наперерез противнику и принять удар на корпус.
– Стой! – слышит она в наушниках голос Лауфенберга. Он кричит это Хартману. – Стой! Тебе нельзя! Ты должен жить! Ради Лены!
– Мне нечего терять!
Через мгновение Хелене видит, как, опережая всех, истребитель ее ведомого отвесно пикирует на противника и… вспыхивает… Объятый пламенем, он с воем несется в темноту… Андрис!! Андрис!! Лена кричит, забыв о том, что рядом с ней генерал.
Второй «як» разбит тараном, на который все-таки решился Хартман, и его самолет тоже падает, окутанный черным облаком.
И море пламени освещает землю внизу…
– Нет!! Нет!! Нет!!
– Вперед, – приказывает ей генерал фон Грайм. Ошеломленные неожиданными потерями, «яки» отступают. Глотая слезы, Хелене разворачивает самолет, ложась на прежний курс.
Когда несколько дней спустя два американских истребителя под конвоем доставляют ее на американский военный аэродром, командующий союзной авиацией лично выходит встречать ее.
Искореженный, разбитый, обожженный в боях «вервольф» тяжело останавливается, открывается кабина с затемненными стеклами… Летчица спрыгивает на землю и снимает шлем. Пышные светлые волосы в беспорядке падают ей на плечи. Американский генерал подходит к ней. Она достает из кобуры пистолет, кладет его в шлем и протягивает генералу.
– Я – Хелене Райч, – говорит она по-английски, – полковник люфтваффе, командир истребительного полка. Но весь мой полк – вот, – она кладет ладонь на обожженное крыло своей боевой машины. – Я и он, – голос Хелене дрожит вопреки ее воле.
– Мы сохраним его для истории, – обещает ей американец. – Признаюсь, госпожа Райч, я всегда восхищался Вашим мужеством и талантом…
– Благодарю, – она смотрит на генерала. Ее синие глаза со знаменитым по многим плакатам длинным восточным разрезом кажутся поблекшими и усталыми сверх меры.
Генерал провожает пленную в штаб, где будет проведен первый допрос. Когда она проходит но аэродрому, американские летчики, находящиеся у своих самолетов, отдают ей честь – самой -знаменитой и самой красивой летчице Второй мировой войны.
– Я мечтал сбить Вас в воздухе, – признается Хелене после допроса известный американский ас Крис Hopрис, – но сегодня я рад, что не сделал этого. Я никогда бы не узнал, что Вы такая…
Оказавшись у американцев, Хелене Райч исполнила последний приказ Адольфа Гитлера – она сообщила союзникам точное местонахождение Гиммлера, отомстив тем самым рейхсфюреру за покушение 1942 года.
При аресте рейхсфюрер СС покончил с собой, приняв яд.
Гибель богов
Попрощавшись с Хелене Райч и ее летчиками, Маренн не собиралась долго задерживаться в бункере фюрера. Она спешила вернуться в Шарите, где осталась Джилл, – кольцо наступающих советских войск неумолимо сжималось вокруг правительственного квартала.
Но она обещала Хелене позаботиться о ее сестре, Эльзе Аккерман. Кроме того, нерешенной оставалась главная задача – ей необходимо связаться по рации с командованием союзных войск, чтобы предупредить через них эмиссаров Красного Креста об оставшихся в клинике Шарите больных. Она не могла допустить, чтобы ее пациенты попали в руки безжалостного сталинского режима.
Узнав от военных, что русские части находятся уже в опасной близости от клиники, Маренн заторопилась. По, войдя в помещение для совещаний, она с удивлением увидела, что здесь идут приготовления к какому-то торжеству: стол накрыт скатертью с инициалами «АГ» – Адольф Гитлер. На столе – парадный серебряный сер виз и бокалы для шампанского. Вокруг суетилась прислуга.
Стоя на обычном месте у стола с картой и уставившись пустыми глазами в его полированную поверхность, фюрер диктовал распоряжения молоденькой секретарше Траудль Юнге. Не желая мешать фюреру, Маренн в недоумении вышла из зала и направилась к Еве.
Она нашла фрейлейн Браун в большом волнении – та перебирала свой гардероб, выбирая подходящий наряд. Увидев Маренн, радостно улыбнулась.
Как хорошо, что Вы пришли, фрау Сэтерлэнд, – воскликнула она, – мне так нужен Ваш совет, – но тут же вспомнила о сестре: – Как Гретель? Ей лучше? – спросила встревоженно.
– С ней все в порядке, она заснула, – успокоила ее Маренн.
– Я так благодарна Вам, – со слезами признательности на глазах Ева обняла ее и, смущаясь, попросила: – Пожалуйста, помогите мне, я, право, не знаю, что выбрать. Сегодня такой день! Я выхожу замуж…
* * *
Воспользовавшись помощью Рауха и адъютанта Гитлера Гарри Менгесгаузена, которого фюрер, по просьбе Евы и Магды Геббельс, отпустил для сопровождения, Маренн забрала Эльзу Аккерман из бункера и отправилась в Ша рите. Она надеялась, выдав девушку за пациентку своей клиники, передать ее с остальными в распоряжение эмиссаров Красного Креста.
Когда они подошли к Шарите, здесь все еще было спокойно – русские не появлялись. По словам эсэсовцев, охранявших здание, они остановились на соседней улице.
Это известие обрадовало Маренн. Одновременно огорчило то, что и от Красного Креста до сих пор не поступало никаких сообщений. Несмотря на ее многократные обращения, эмиссары не давали о себе знать. Мысленно Маренн уже готовилась к тому, что придется вести переговоры с русскими.
Войдя в палату, Маренн увидела, что Джилл сидит на кровати, а у ее ног лежит верный Вольф-Айстофель. Вместе они бросились навстречу Маренн.
– Мамочка! – воскликнула Джилл. – Я думала, тебя убили…
– Что ты, что ты… – успокаивала ее Маренн, целуя в лоб, в щеки. – Милая моя. Как ты могла такое подумать? Просто накопилось много дел. Ложись. Тебе нельзя вставать. – Она проводила Джилл до кровати, поддерживая ее за локоть.
– Ну, а ты как? – потрепала по загривку пса. Овчарка с восторгом подпрыгивала, вставая на задние лапы, и лизала Маренн в щеку.
– Молодец, молодец, – похвалила она его. – Бережешь молодую хозяйку…
Кроме Айстофеля, по приказу Маренн рядом с Джилл постоянно дежурили два эсэсовца – они получили четкие инструкции на тот случай, если русские захватят клинику и Маренн не сумеет прорваться к дочери. По пока у них не было повода для беспокойства.
Странно, но факт: захватив почти всю центральную часть города, русские пока обходили Шарите стороной. Наверное, клиники их не интересовали. Хотя такое предположение выглядело неправдоподобным – упорные бои шли даже в зоопарке, среди перепуганных обезьян и слонов.
В палату вошел Гарри Менгесгаузен – он спросил, куда отнести фрейлян Аккерман. Маренн ничего не оставалось, как поместить Лизу в одну палату с Джилл. Взглянув на дочь фрау Ким, Менгесгаузен с трудом сделал вид, что ничего не заметил, – поседевшие волосы Джилл произвели на него удручающее впечатление. Он быстро вышел, чтобы не травмировать девушку никчемным удивлением или сожалением. Теперь удивляться уже не приходилось ничему. Да и сожалеть – тоже.
– Кто это, мама? – тихо спросила Джилл. Она приподнялась в кровати и с испугом смотрела на раненую.
– Лиза Аккерман, – ответила Маренн, наклоняясь, чтобы поправить для Лизы постель.
– Лиза Аккерман?! – ужаснулась Джилл. – Я даже не узнала.ее. Господи, где же это ее так?…
– В уличных боях. Она здорово пострадала.
– Хочешь, я сделаю ей перевязку? – с готовностью предложили Джилл.
– Нет, не нужно, – строго ответила Маренн, – я же сказала, тебе необходимо лежать. Я сама перевяжу ее. Отдыхай.
Позвав Рауха, которому предстояло выступить в не привычной для себя роли медсестры, Маренн снова обработала рану и наложила Лизе свежую повязку. Сняв с девушки обмундирование ведомства Геббельса, облачила ее в больничную пижаму – теперь она просто пациент клиники.
Обратившись к Джилл, Маренн строго-настрого приказала ей в случае, если придут русские, забыть о том, кем она сама и Лиза были еще совсем недавно. Теперь они друг друга не знают, и никогда не встречались прежде. Просто лежат в одной палате. Никаких документов у них нет, все было отдано врачам – и все пропало.
Эсэсовское обмундирование Джилл, висевшее на стуле рядом с кроватью дочерью, а также мундир Эльзы Аккерман Раух сжег в ту же ночь.
Свою форму Маренн пока менять не стала – она могла ей еще пригодиться. Воспользовавшись тем, что Джилл заснула, Маренн вышла в ординаторскую. Сев за стол, закурила сигарету…
– Маренн, – Фриц Раух устало опустился в кресло рядом с ней, – нам надо выбираться отсюда, – проговорил он серьезно. – Сегодня ночью. Сейчас. Думаю, завтра будет поздно. Джилл уже вполне может двигаться. Я думаю, даже сможет идти сама, с нашей помощью…
– Я не могу, Фриц, – отрицательно покачала головой Маренн, – если бы я была уверена, что Красный
Крест прибудет завтра… А от них никаких известий, полная тишина. Не могу же я бросить на произвол судьбы больных людей. Завтра я попробую из фюрер-бункера снова связаться с союзниками. Гарри мне поможет.
– Гарри поможет, – саркастически передразнил ее Раух. Маренн с удивлением взглянула на него: похоже, он не на шутку на нее рассердился. – Тебя там сразу арестуют. Впрочем, – он махнул рукой, – конечно, там уже никому ни до чего нет дела. Там остались смертники, у которых нет никаких шансов. Но я никак не пойму, – спросил он, – с какой стати ты хочешь присоединиться к ним? Ты смертельно рискуешь, Маренн. Рискуешь не только собой, но и жизнью своей дочери. Я уже не говорю о том, что ты могла бы уехать из Берлина еще в феврале или марте, когда ситуация не была такой безнадежной. Вместе с Ирмой, кстати. Нет, вы упорствовали. Результат? Ирма – мертва. Ты же едва не лишилась дочери, пока спасала чужих детей. Ты жертвуешь самым дорогим, единственно дорогим, ведь Джилл у тебя одна. И все – ради бог знает кого. Какое тебе дело до этих калек? Их давно уже надо было отправить к родственникам…
– У большинства из них уже нет родственников, – возразила Маренн, – у них уже ничего и никого нет. И они не могут защитить себя сами. Я понимаю, ты прав, Фриц, – она кивнула. – Тысячу раз прав. Но сейчас я не могу их бросить: я должна позаботится об их судьбе. Я обещала де Кринису и Зауэрбруху. Именно потому они и уехали, что понадеялись на меня.
– Хорошенькое дело, – усмехнулся Раух. – Мужчины уехали,оставив тебя здесь умирать с этими больными. Тем более что больным уже все равно. Очень мило. А ты знаешь, что завтра тебе будет не пробиться к фюрер-бункеру? А если пробьешься туда – назад уже не вернуться? И что тогда будет с Джилл? Русские сегодня на соседней улице – завтра они будут здесь. Это вопрос нескольких часов. Что будет с Джилл, если большевики захватят ее здесь, без тебя? А если даже и с тобой? Некогда нам заниматься всякой ерундой, Маренн, нужно немедленно уходить, собирай дочь.
– Я никуда не пойду, – твердо ответила Маренн, – пока не передам раненых и больных эмиссарам Красного Креста. Если же они не откликнутся, я буду вести переговоры с русскими.
– Это полнейшее безумие, – возмутился Раух, – я представляю себе эту беседу: слепого с глухим. Лучше уж было эвакуировать этих больных, к черту!
– Уже поздно.
– У нас все поздно: фюрер поздно женился, больных поздно эвакуировать…
– Если хочешь – уходи, – сказала Маренн, – я не держу тебя. Только возьми с собой Джилл и Лизу. Идите вместе с Менгесгаузеном. Вы доставите их в безопасное место. А, Фриц? – она с надеждой посмотрела на давнего сослуживца. – Может быть, ты выведешь Джилл?
– И бросить тебя тут? – насмешливо спросил Раух. – Одну? В таком «красивом» мундире и с личной подписью рейхсфюрера СС на всех возможных бумажках по карманам, в том числе и на фантиках от конфет?
– Потом вернешься за мной.
– Ты не представляешь, что ты говоришь! Нет, бегать туда-сюда у меня не получится, – заметил Раух с грустной иронией. – Большевики не позволят. Если уходить, то всем сразу. У нас остался один-единственный шанс. Сегодня. Я не могу поручиться, что он будет у нас завтра.
– Фриц, уходи с Джилл, я умоляю тебя, – просила Маренн.
– Нет, – адъютант Скорцени решительно покачал головой, – у меня приказ штандартенфюрера: я должен быть с тобой и охранять тебя. Если придется, вытаскивать из любых ситуаций. Но ты сама, Маренн, создаешь такие ситуации, которые не приснятся и в страшном сне. Я останусь с тобой. Я должен выполнить свой долг: вернуться к штандартенфюреру и доложить, что ты жива и здорова и находишься в безопасности. Вместе с дочерью. Если, конечно, мы будем живы: и я, и ты, и штандартенфюрер.
– Спасибо, Фриц, – Маренн с признательностью взглянула на него, – ты настоящий друг. Я неоправданно злоупотребляю твоей преданностью
– Я бы хотел, чтобы ты злоупотребила ей хотя бы раз для себя, – уже мягче ответил Раух, – а ты все стараешься для других. За это тебя все любят. И я тоже. Поспи немного.
– Мне не до того…
Но все же перед рассветом Маренн задремала. Ее разбудил Раух. Над Берлином царило необычное затишье: замолкла артиллерийская канонада, не слышалось стрекота автоматных и пулеметных очередей…
Объявив о смерти Гитлера, Геббельс предпринял попытку по случаю «общего праздника Первомая» договориться о перемирии с представителями советского командования.
Воспользовавшись неожиданной передышкой, Маренн поспешила в фюрер-бункер. Ее сопровождал Гарри Менгесгаузен. Раух на всякий случай остался с Джилл – неизвестно, сколько продлятся переговоры.
Едва спустившись в подземелье, Маренн наткнулась на советского сержанта, который тянул телефонный кабель для переговоров советского командования с Геббельсом. Приземистый, крепкий, украшенный медалями на гимнастерке, он с удивлением и любопытством смотрел на стройную немку в черном мундире СС, с длинной темно-каштановой косой толщиной в руку, переброшенной через плечо вперед и спускавшейся ниже пояса. За ее спиной стоял высокий, молодой и очень интересный немец, так же в эсэсовской форме, на груди его болтался автомат. Это явно не понравилось сержанту – при переходе линии фронта у него отобрали оружие. А эти тут с автоматами… Внезапно немка улыбнулась – блеснули ровные, белые зубы.
– Guten Tag, – поздоровалась она.
– Здрасьте, – ответил сержант, немного опешив. Чего это она веселится? Интересно, кто такая? Ишь, в галифе. Красивая, молодая – кукла. Наверняка сама Ева Браун или кто-то в этом роде.
Пройдя в соседнее помещение, Маренн воспользовалась рацией, но связаться с союзниками ей не удалось: сели батареи и перезарядить их уже не представлялось возможным. К тому же Борман настойчиво пытался выяснить, для чего фрау Ким так внезапно понадобилась рация, и его назойливость раздражала Маренн, хотя она уже и не боялась его.
Размышляя, что же еще можно предпринять, Маренн рассеянно ходила по бункеру. Она успокоила Магду, известив, что жизнь Эльзы Аккерман вне опасности и она благополучно находится в Шарите. «Пока благополучно, пока объявлено перемирие», – подумала про себя Маренн. А что же будет дальше?
Проходя по коридору, она заметила, что дверь комнаты, в которой устанавливали связь с русскими, приоткрылась и советский солдат осторожно выглянул наружу, посмотрел по сторонам и снова скрылся. Маренн вошла в комнату.
Русский возился вокруг телефонной коробки, что-то подкручивая, поправляя. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову: вот тебе раз. Опять та же немка. Что ей нужно? Видать, крупная птица, уверенно себя чувствует.
Женщина прошла в помещение и, внимательно глядя на сержанта, села за стол. Глаза у нее были зеленые, «как у соседской кошки», подумал про себя сержант и вообще, в этом черном мундире она напоминала диковинную кошку, которые водятся в дальних странах и которых сам сержант видел только в кино, да и то один раз, в кинотеатре, в Москве, в каком-то зарубежном кинофильме: властная, грациозная пантера, зеленоглазая, красивая, несерьезная…
Маренн, конечно же, не подозревала, какие поэтические сравнения рождались в голове сержанта при взгляде на немецкую офицершу. Она напряженно обдумывала про себя, стоит ли ей воспользоваться этой неожиданно представившейся возможностью и начать переговоры с советским командованием о судьбе больных в Шарите, или все же немного подождать. Нет, надо подождать. Обратиться к русским она успеет. Для этого не надо пользоваться правительственной связью – достаточно сходить на соседнюю с Шарите улицу. Тем более что реакцию их руководства предположить нетрудно: Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию и, следовательно, не подчиняется международным законам. А это значит – делай, что хочешь.
Так и не проронив ни слова, немка встала и вышла из комнаты. «Странная какая-то», – хмыкнул сержант.
Попытка Геббельса договориться с представителями советского командования закончилась неудачей. Русские не согласились ни на какие условия, кроме безоговорочной капитуляции. Их жесткая позиция еще раз убедила Маренн в том, что она правильно поступила, решив не спешить прибегать к их услугам на ниве гуманизма.
Геббельс вызвал своего адъютанта Гюнтера Швегермана н с горечью сказал ему: «Все пропало!» Затем передал адъютанту портрет Гитлера в серебряной рамке и попрощался с ним.
Маренн уже собралась покидать бункер, когда ее остановила фрау Геббельс. Она только что разбудила своих шестерых детей. В бункере оставался только зубной врач Кунц, и Магда полагала, что он не очень искушен в том, как делать уколы детям. Фрау Геббельс хотела, чтобы дети не боялись и им не было больно. Поэтому она просила Маренн помочь Купцу. «Чтобы они не страдали», – сказала мать, в глазах ее стояли слезы.
Стиснув зубы, Маренн пошла за ней. «Дети, не бойтесь, – весело объявила Магда, входя в детскую комнату, – сейчас врачи сделают вам уколы. Это не больно. Сейчас их делают всем детям и солдатам. Солдатам – обязательно».
Вместе с Кунцем Маренн сделала детям Геббельса инъекции снотворного, чтобы они уснули. Она старалась, чтобы рука ее не дожала, но у нее едва хватало сил, чтобы не выдать своих чувств. Закончив процедуру, она отвернулась и, закрыв лицо руками, выронила шприц. Фрау Геббельс сама разбила ампулы с цианистым калием и влила в рот каждому ребенку.
Подойдя к Маренн, Магда положила ей руку на плечо и поблагодарила: «Спасибо. Я знаю, Вы всегда лечили детей, спасали их от бед, доставляя радость матерям. Мне Вы тоже сегодня доставили радость, как бы кощунственно это ни звучало: я умираю со спокойной душой – мои дети никогда не будут мучаться, они не узнают унижения, проклятий и позора отречения. Если Вы когда-нибудь встретите Лену, если она останется жива, передайте ей, что я любила ее, и расскажите, как я умерла. Я надеюсь, Вы спасете ее сестру. И постарайтесь спастись сами. Живите, фрау Ким, долго. За нас, за всех. И берегите Вашу дочь».
Затем она попросила шофера фюрера при случае пере дать привет ее сыну Харальду. Вошел рейхсминистр Геббельс. Обошел детей. Они были уже мертвы. Подошел к жене. Внешне абсолютно спокойный, он взял ее под руку, и они вышли из комнаты. Рейхсминистр поблагодарил немногих из оставшихся своих подчиненных за верность и понимание.
Магда смогла лишь протянуть руку, которую мужчины по очереди поцеловали. Геббельс шутливо заметил, что они сами поднимутся по лестнице в сад, чтобы друзьям не пришлось тащить их трупы. Пожав руку своего секретаря, Геббельс с молчаливой бледной женой направился к выходу. Маренн поймала на себе последний, прощальный взгляд Магды и внутренне содрогнулась. Они поднялись по лестнице – раздался выстрел, затем второй. Адъютант рейхсминистра и его шофер взбежали по лестнице и увидели два тела, распростертые на земле. На них вылили четыре канистры бензина и подожгли.
* * *
Вечером 1 мая, после окончания перемирия, русские танки вступили в Шарите. Высланный Раухом дозорный принес тревожную весть: несколько боевых машин с красными звездами на башнях разворачиваются и движутся по направлению к клинике. Их сопровождает пехота.
