Текст книги "Месть Танатоса"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
Строптивая узница.
Германия, 1938 год
Оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, в элегантном черном мундире, перетянутый ремнями, медленно шел вдоль строя заключенных, постукивая стеком по голенищам зеркально начищенных сапог. Порывистый осенний ветер рвал полы распахнутого плаща, мелкие капли дождя скользили по лакированному козырьку фуражки с высокой тульей.
Рядом с ним, почти прижимаясь брюхом к земле, ползла, скаля клыки, большая серо-черная овчарка, готовая к прыжку. За спиной оберштурмбаннфюрера два автоматчика из охраны лагеря со «шмайсерами» наперевес следили за каждым движением полуголодных, посиневших от холода людей, выстроенных в шеренгу на плацу в честь приезда высокого гостя из Берлина. За автоматчиками виднелось взволнованное лицо коменданта лагеря. На вышках застыли у пулеметов часовые.
Дыхание осени становилось все ощутимей. Дождевые тучи низко склонялись над землей. Всё вокруг было окрашено в серые безрадостные тона. Острым взглядом светлых глаз из-под черного козырька фуражки с высоты своего почти двухметрового роста оберштурмбаннфюрер Скорцени надменно осматривал каждого из заключенных, не задерживаясь ни перед кем.
Однако, внезапно раздавшийся за его спиной шум заставил его остановиться и оглянуться. Одна из заключенных, невысокая женщина с длинными спутанными волосами, вышла из строя и, несмотря на окрики часовых, медленно шла по плацу к противоположному краю шеренги, где небольшой группкой, испуганно прижавшись друг к другу, стояли дети.
– Стоять! – голос коменданта сорвался на визг. Щелкнули затворы автоматов, овчарки с лютым лаем рвались на поводках. Но женщина, казалось, ничего не слышала. Она шла, не останавливаясь, не обращая внимания на искаженные ужасом лица заключенных, даже не оглянувшись на крик коменданта. – Огонь!
– Отставить, – оберштурмбаннфюрер Скорцени властным движением руки приказал коменданту подождать. Все стихло. В несколько шагов он догнал заключенную и преградил ей путь.
– Фрау, кажется, далеко собралась? – спросил с заметной иронией.
Склоненная голова женщины находилась где-то на уровне его груди. Спутанные волосы, заострившиеся от истощения черты лица, поникшие плечи. Она дрожала от холода и едва держалась на ногах, переступая босыми ступнями в размокшей от дождя земле.
– Там – дети, мои дети, – едва слышно прошептала она и подняла глаза. Что-то далекое, почти забытое померещилось ему в этом сине-зеленом взгляде усталых, измученных глаз. Она не боялась его. Спокойно и прямо она смотрела ему в лицо.
– Какие еще дети? – спросил он резко.
– Мой сын, вон он, – сказала она, указывая куда-то за его спиной. – Позвольте мне помочь ему, господин офицер.
Скорцени обернулся. Светловолосый мальчишка лет четырнадцати с перепачканным грязью лицом сидел на земле, схватившись обеими руками за ногу, которую, похоже, свело судорогой. Он больше не стонал – испуганными глазами, весь обратившись в зрение, он наблюдал за матерью. Толкая его прикладом автомата, эсэсовец безуспешно пытался заставить его встать с земли.
– Это – Ваш сын? – заложив руки за спину, оберштурмбаннфюрер Скорцени снова обратился к заключенной.
– Да, позвольте мне, господин офицер, помочь ему. Ему больно.
– Только сын? Вы сказали – дети.
– Нет, у меня еще и дочь, – добавила она тихо.
– Всего то! Я думал, они все – Ваши, – усмехнулся он жестко. – Хорошо, Вы можете взять своих детей с собой в строй, – разрешил он.
– Спасибо, – женщина бросилась к мальчику и склонилась над ним. Тонкими синюшными руками он обвил шею матери. Она тихо уговаривала его по-английски:
– Ну, ну, все хорошо, попробуй идти. Осторожно наступай на ногу. Вот, вот так. Пойдем.
– Англичанка? – спросил Скорцени у подскочившего коменданта.
– Американка, герр оберштурмбаннфюрер, – отрапортовал тот. – Ну, хватит там, – приказал громко. – Встань в строй. Поставьте ее.
– Не нужно, пусть идет сама. Она же самостоятельная, – Скорцени едва заметно улыбнулся, – она не хуже Вас, гауптштурмфюрер, знает, что ей надо делать. Я посмотрю, у Вас здесь – демократия. Каждый ходит, куда ему хочется.
Комендант покраснел, пристыженный. Женщина медленно прошла обратно, поддерживая сына и ведя за руку темноволосую девочку с белым, почти прозрачным от голода лицом. Они встали в строй.
Оберштурмбаннфюрер Скорцени продолжил обход. На обратном пути он снова остановился перед женщиной. Она стояла, низко опустив голову, прижимая к себе детей. Ее длинные волосы, седые от корня и темные на концах, свисали, закрывая лицо.
– Что Вы там все время рассматриваете под ногами? Там ничего нет. Поднимите голову! – Стеком он отбросил ее волосы назад. – Надеюсь, ко мне не пристанут вши.
Женщина послушно подняла голову, но смотрела в сторону, полуприкрыв глаза длинными темными ресницами. Дождь моросил все сильней и каплями стекал по лицу. Намокшая одежда заключенной прилипла к телу. Она была худа. Но, несмотря на крайнее истощение, ее природная красота была неподвластна страданиям. Рваное серое рубище не могло скрыть прекрасные линии шеи, рук, плеч. Ее осанка напоминала поистине царственную. Вопреки всем унижениям, которые она испытывала, наперекор судьбе ее маленькое, измученное существо излучала спокойное достоинство, исполненное непреклонности и духовной силы.
Некоторое время оберштурмбаннфюрер молча смотрел на нее, высокие скулы на его лице напряглись, губы сомкнулись в ниточку, рука в тонкой черной перчатке еще крепче сжимала стек. Казалось, он сейчас ударит плетью по этому гордому, непокорному лицу. Женщина не шелохнулась. Повернувшись на каблуках, он стукнул стеком по голенищу сапога и в сопровождении овчарки и целой свиты лагерного начальства пошел к зданию комендатуры. На улице стало темнеть. Заключенных развели по баракам.
* * *
Комендант лагеря, пожилой уже гауптштурмфюрер СС, стоял навытяжку в своем собственном кабинете перед своим собственным рабочим столом, за которым, небрежно стряхивая пепел с дорогой американской сигареты, оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени излагал ему основные задачи лагерной администрации в связи с организацией на территории лагеря одной из разведывательных школ СД.
За спинкой кресла, в котором, положив ногу на ногу, сидел оберштурмбаннфюрер, стояли его адъютант Раух и несколько офицеров берлинской охраны. Серо черный красавец Вольф-Айстофель, любимец оберштурмбаннфюрера, лежал у ног хозяина, положив умную морду на носок его блестящего кожаного сапога.
– Таким образом, гауптштурмфюрер, – говорил Скор цени в заключение, – основная подготовительная работа по организации разведшколы ляжет на плечи лагерной администрации. Я безусловно завтра же подробно доложу о состоянии дел бригадефюреру СС Шелленбергу, а он, в свою очередь, донесет эту информацию до обергруппенфюрера СС Гейдриха и через него – до рейхсфюрера. Надо отметить, у Вас есть определенные недостатки: слабая дисциплина, большая смертность среди заключенных. Мы не можем позволять себе такую расточительность. Все должно быть спланировано. Тем более, Вам еще придется поработать с этим материалом. Необходимо будет выявить тех, кто согласится сотрудничать с нами. Они и станут первыми курсантами школы. Я ознакомился с картотекой. Там есть несколько действительно любопытных экземпляров. Так что забот у Вас прибавится, комендант. За созданием и работой школы будет лично следить рейхсфюрер Гиммлер. Для Вас это отличная возможность показать себя. Желаю успеха, – оберштурмбаннфюрер поднялся, скрипнув ремнями, потушил сигарету в пепельнице и поинтересовался:
А как у нас дела с ужином, комендант? Признаться, мы проголодались. Верно, господа? – обратился он к сопровождающим офицерам.
– Один момент, герр оберштурмбаннфюрер. Райнер! – комендант выглянул в коридор. И, пошептавшись с кем-то, туг же вернулся обратно:
– Все готово, герр оберштурмбаннфюрер. Ужин накрыт в столовой. Прошу Вас.
– Вы посмотрите, какая предупредительность, Раух. Хорошо быть гостем из Берлина: только скажешь – все уже готово.
Отто Скорцени взял лежащие на столе перчатки и фуражку и, наклонившись, потрепал жесткий загривок Вольфа-Айстофеля, который сидел рядом, тревожно навострив уши и понимающе вертел головой на каждое слово хозяина.
– А девочек Вы тоже подготовили, комендант? Скучно, понимаете ли, ужинать в сугубо мужской компании. Господа офицеры хотят расслабиться, отдохнуть.
– Здесь нет девочек, – комендант растерянно заморгал глазами. – Но мы можем послать в город за ними.
– Ну, пока Вы пошлете, пока их найдут, пока привезут – мы уже уедем, – поморщился оберштурмбаннфюрер. – К тому же мы проезжали этот город. Могу представить, какие там девочки. Одна зараза. Что нам скажут потом наши дамы в Берлине? Да, невеселая жизнь у Вас, комендант, – посочувствовал он насмешливо. – Вам бы куда-нибудь поближе к центру. Вот проявите усердие в организации школы, возможно, рейхсфюрер заметит Вас, появятся перспективы. Ну, что же вы встали? Ведите нас. Я же сказал, мы голодны как звери. Правда, Айстофель?
Что скажет зверь? Идемте, господа, хотя бы поедим. Надеюсь, еда у Вас приличная.
– Все самое лучшее, repp оберштурмбаннфюрер!
– Из города?
– Нет, местное.
– Это лучше, – кивнул Скорцени. – Я думаю, чище.
– Французское вино…
– Французское? Это не патриотично.
– Но…
– Да, ладно, ладно, я шучу. Не расстраивайтесь. А кстати, комендант, – Скорцени вдруг остановился. – А где эта Ваша смелая особа?
– Какая именно? – комендант непонимающе уставился на него.
– Ну, которая у Вас здесь гуляет, куда ей захочется, самостоятельная такая.
– Герр оберштурмбаннфюрер имеет в виду… – произнес комендант с опаской, догадываясь.
– Ту самую американку, – закончил за него Скорцени. – Она у Вас симпатичная. Вы обращали внимание, комендант?
– Признаться, нет, – стушевался тот.
– Напрасно. Вам было бы гораздо веселей вдали от города. Хотя, как я понимаю, она и так не дает Вам скучать. Пригласите ее, – приказал тут же оберштурмбаннфюрер. – Но, естественно, причешите, помойте, оденьте. Нам совершенно не нужно вшей. Если она так смело выходит из строя на плацу, может быть, она так же смело немного развлечет нас, и не надо посылать в город.
– Но она, как Вам сказать, герр оберштурмбаннфюрер, она строгая очень… э-э… – комендант замялся, – строптивая.
Скорцени вскинул удивленно брови и засмеялся:
– Вот так да! Она у Вас еще и строгая. Даже строптивая. Но то, что она смелая и очень вольно себя чувствует, это я заметил. Так еще и строгая… С кем же это она так строга? С Вами? И кто командует лагерем: Вы или она?
Впрочем, строгая – это даже любопытно, – смилостивившись над комендантом, он смягчил тон. – Таких у нас не было в Берлине. Давайте, ведите ее, может быть, она нам споет или сыграет на рояле. У Вас там есть рояль?
– Да, конечно …
– Ну, вот видите. Да нет, куда Вы! Поручите все Вашим подчиненным. А мы с вами наконец-то пройдем в столовую. Сейчас, Раух, нас развлекут, – Скорцени обратился к своему адъютанту. – Надеюсь, потом никто из местной публики не вызовет меня на дуэль, – заметил он вполголоса.
– Да кто посмеет, Отто! Из-за заключенной! – удивился тот.
А вдруг кто-нибудь уже положил на нее глаз, а комендант не в курсе.
– А что за дамочка?
Сейчас увидишь. Пока ты там копался бумагах, мне устроили настоящее представление на плацу.
– Кто? Комендант?
– Да ну, куда ему! Тут без него хватает артистов. Как во всяком захолустье, здесь своя труппа.
– Она красивая?
– Посмотрим. Мне показалось, что может быть красивой. Ты понимаешь, какая она красивая здесь.
– Говорят, фрейлейн Анна фон Блюхер очень ревнива, – напомнил Раух иронично. – Она не простит тебе, если узнает. Какое оскорбление – изменить генеральской дочери с заключенной!
– Потише, потише, – остановил его Скорцени. – Во-первых, еще ничего не произошло. Во-вторых, она все равно ничего не узнает, если ты не доложишь, а тебе я не рекомендую проявлять рвение: ты – мой адъютант, а не ее. А в-третьих – это ее трудности. Мне глубоко безразлично, что там думает себе фрейлейн Анна фон Блюхер.
– Я полагал, ты…
Напрасно. Смотри-ка, и вправду французское вино, – отметил он, входя в столовую. – И даже коньяк. Мне начинает нравиться этот комендант. Послушайте,
– Габель, – призвал он гауптштурмфюрера, – садитесь с нами. Давайте выпьем за успех нашей совместной деятельности, за Ваши перспективы!
* * *
Она уже спала, прижав к себе детей, когда в барак вошла охрана и унтершарфюрер разбудил ее, больно ударив в бок носком сапога.
– Вставай! – он посветил фонариком ей в лицо.
Зажмурившись от света, Маренн подняла голову. Громоздкая фигура унтершарфюрера возвышалась над ней, как скала. Он нетерпеливо постукивал плетью по нарам. С тех пор как он едва не лишил жизни ее сына, вид этого человека наводил на Маренн ужас. Она приподнялась, закрывая собой детей.
– Оставь своих щенков, – унтершарфюрер больно ткнул ее в грудь рукояткой плети. – Вставай, пошли. Никуда они не денутся.
– Что случилось, мама? – Штефан повернулся, потирая спросонья глаза. – Ты уходишь?
– Ничего, ничего страшного, – она ласково погладила сына по голове, – спи, я скоро вернусь.
– Давай, шевелись, – унтершарфюрер схватил Маренн за руку и сбросил с нар на холодный земляной пол.
– Вечно я должен водить тебя куда-то. Устроили тут санаторий. Поднимайся!
Маренн медленно встала и, опустив голову, пошла за унтершарфюрером – охранники шли сзади. Один из них все время подталкивал ее автоматом в спину – просто так, для порядка. Она не спрашивала, куда ее вели. Возможно – на расстрел, возможно – на допрос. Разнообразием здесь не баловали. Но если на расстрел, что будет тогда с детьми! Маренн испугалась, но тут же взяла себя в руки. Не может быть – дело ее не доследовано, и вердикт не вынесен. Пока. Будь по-другому – уже давно бы сказали, не удержались.
Ее провели через площадь перед бараками. Спущенные на ночь овчарки свободно бегали по территории лагеря. Одна из них подбежала к Маренн и, хищно оскалив зубы, зарычала – унтершарфюрер отогнал пса.
Через служебный вход они вошли в здание комендатуры. По полутемной лестнице поднялись на второй этаж. Прошли по коридору и остановились перед дверью в самом его конце. Унтершарфюрер достал ключ, открыл дверь и первым вошел в комнату.
– Входи, – приказал он Маренн, – А вы останьтесь здесь, – последнее указание предназначалось для автоматчиков.
Дверь закрылась. Охранники остались в коридоре. Унтершарфюрер включил свет. Комната была почти пуста: грубый дощатый стол и лавка перед ним. На столе стояло прислоненное к стене тусклое зеркало. Перед ним – маленький кожаный чемоданчик. Маренн узнала его сразу – это был ее чемоданчик. Она взяла его из дома, когда ее арестовали.
Унтершарфюрер подошел к столу и, щелкнув замком чемодана, поднял крышку:
– Иди сюда, – приказал он, – смотри: здесь твои вещи, с которыми тебя прислали из Берлина, – платье, белье, шампуни, расчески, косметика, даже духи. Вон там есть вода. Ты сейчас помоешься, оденешь все это, причешешься….
– Зачем? – Маренн с удивлением взглянула на унтершарфюрера.
– Комендант приказал. На тебя обратил внимание сам оберштурмбаннфюрер из Берлина. Он нашел тебя хорошенькой. А мы и не замечали, – унтершарфюрер резко обхватил ее за талию, прижимая к себе. Маренн отшатнулась и уперлась ему руками в плечи.
– Оставьте меня! – вскрикнула она с отвращением.
– Какая капризная! – посетовал унтершарфюрер. – Боюсь, господину оберштурмбаннфюреру это не понравится.
– Оставьте меня!
– Ну, как дела? – комендант Габель поспешно вошел в комнату. – Чем это Вы тут занимаетесь, Ваген? – спросил строго у подчиненного. – Почему она еще не готова?
– Виноват, герр гауптштурмфюрер… – помощник щелкнул каблуками.
– Немедленно отправляйтесь отсюда. Я Вас вызову, когда будет нужно. А ты, – он ткнул пальцем в Маренн, – поторапливайся, одевайся. Вот твое платье. При чешись. Да по красивей. Ну, ты должна знать, как там что. Господин оберштурмбаннфюрер ждет. Понимаешь, оберштурмбаннфюрер из Берлина!
– Нет, не понимаю, – возразила Маренн. – Это выше моего понимания…
– Молчать! – взвизгнул на нее комендант. – Пятнадцать минут – и я вернусь за тобой, ясно?
Маренн покорно склонила голову. Габель вышел, закрыв за собой дверь на ключ. Она еще слышала его голос в коридоре, он что-то говорил часовому. Потом все стихло. Маренн подошла к окну. Сквозь стальную решетку она видела, как бегают собаки по площади, как скользит, рисуя квадраты, луч прожектора со сторожевой вышки. Вокруг было пустынно и тихо.
Сколько времени она находится здесь? Маренн давно уже перестала считать дни. Бесконечность страдания стала для нее привычкой. Пожав плечами, она подошла к столу, открыла чемодан – слезы навернулись на глаза: милые предметы такой далекой теперь жизни. Как была она наивна, собрав с собой этот чемодан во время ареста! Она надеялась, что все окажется ошибкой – ведь она ни в чем не виновата. И завтра ее отпустят. Да нет, отпустят сегодня же, как только все выяснится! А завтра она даже сможет пойти на обед к знакомым. Все вышло по-иному…
Ах, как давно это было, кажется! Бархатные черные туфли на каблуке – кто-то уже поносил их: каблуки стоптаны, замша потерлась. Черное платье-«тюльпан» – подарок Коко Шанель, тоже все растянуто. Наверное, его пыталась натянуть на себя какая-нибудь матрона, например жена коменданта. Где-то теперь бриллиантовая змейка с изумрудным глазком? Вероятно, ею украшает себя сейчас «чистокровная арийка», подружка такого вот высокопоставленного оберштурмбаннфюрера из Берлина. Маренн вздохнула.
Однако надо торопиться. Прибывший гость из столицы обратил на нее внимание и жаждет общения. Наверняка тот самый важный господин с овчаркой, который оказался так невероятно «добр» к ней на плацу. Она даже не успела толком рассмотреть его. Теперь понятно, почему он был добр – рассчитывал на благодарность.
«Господи, за что мне все это?» Маренн взяла шампунь и мыло, прошла в ванную. Сбросила тюремную одежду и с наслаждением плеснула на тело теплой прозрачной водой. Она давно уже забыла, что такое чистая вода. Тем более теплая. Французский шампунь приятно ласкал кожу. Янтарные капли скатывались по плечам, падали на грудь. Даже грубое лагерное полотенце не могло испортить наслаждения от неожиданной радости. «И хотя неизвестно, что будет дальше, спасибо оберштурмбаннфюреру, что он приехал», – мелькнула у Маренн мысль. «Спасибо» уже во второй раз.
Комендант Габель снова вскочил в комнату – Маренн едва успела накинуть полотенце на обнаженное тело. Уже?!
– Как, ты еще не готова! – накинулся он на заключенную. – Быстро одевайся, я жду тебя в коридоре, сколько можно копаться!
Стянув фуражку с головы, Габель вытер испарину на лысине и вышел. Маренн торопливо подошла к чемодану. Одела белье, платье, шелковые чулки – увы, все стало ей велико. Если б видела теперь Коко Шанель свое творение! Если бы видела ее саму сейчас! Хорошо, что не видит, и даже не знает ничего.
Взглянув в зеркало, она ужаснулась своему исхудавшему лицу: щеки ввалились, нос заострился, губы поблекли, кожа приобрела землистый оттенок. Казалось, на лице остались одни глаза. Они стали как будто еще больше. Собравшись с духом, Маренн подвела их черным карандашом и попробовала накрасить ресницы, но тщетно: тушь засохла, кисточка сломалась. Расческа треснула в спутанных волосах.
Нет, все бесполезно! Лучше просто начесать несколько прядей на затылке. Пудра, остатки румян, чтобы скрыть мертвецкую бледность, любимая помада цвета кармин… Разбитые туфли. Последняя капля духов в хрустальном флаконе… Готова.
Подойдя к двери, она постучала. Ей открыл охранник:
– Герр комендант спустился вниз, к гостям, – сообщил он, – вас приказано проводить к нему.
– Я готова, – ответила Маренн, и дыхание перехватило у нее в горле.
– Идите, – автоматчик указал в темноту коридора.
Спотыкаясь на стоптанных каблуках, она медленно пошла вперед, чувствую обнаженной спиной леденящий холод стали. Они спустились по лестнице. Комендант вышел им навстречу:
– Наконец-то, сколько времени! Идем! Скажите Вагену, – он обернулся к охраннику, – пусть подготовит комнату для господина оберштурмбаннфюрера.
– Слушаюсь! – эсэсовец щелкнул каблуками. Комендант распахнул дверь в столовую. Ослепленная ярким светом, Маренн, зажмурившись, остановилась на пороге.
– Иди, иди, – комендант подтолкнул ее вперед.
Едва не задев высокий порог, она прошла в комнату.
Столовая была залита светом. За накрытым столом, уставленном закусками и бутылками – пустыми и полупустыми, – сидели офицеры в эсэсовских мундирах. Они пили, курили, громко смеялись. Один из них, во главе стола, в расстегнутом кителе с серебряным погоном, – должно быть старший по званию среди всех, – сидел, небрежно развалясь, в кресле, согревал в ладонях бокал с коньяком, курил дорогие сигареты и время от времени бросал куски мяса овчарке, лежащей у его ног. Конечно же он и был тот самый оберштурмбаннфюрер.
От запаха пищи и дорогих сигарет у Маренн закружилась голова. Она попятилась к двери, теряя равновесие, и оперлась рукой о стену. Ей хотелось убежать как можно скорее отсюда, вернуться в барак, к детям – и не нужно никаких шампуней, ничего не нужно. Но было поздно: оберштурмбаннфюрер уже заметил ее.
– Габель, подведите ее поближе, – словно сквозь туман донесся до нее его голос.
Комендант взял Маренн за руку и вывел на середину комнаты. То ли ей показалось, то ли на самом деле в комнате стало тихо. Оберштурмбаннфюрер поднялся с места.
– Какая красотка! – сказал кто-то. Но резким движением руки оберштурмбаннфюрер заставил его замолчать.
Маренн стояла посреди комнаты, едва держась от слабости на ногах, но по привычке высоко подняв голову и расправив худенькие плечи. Она была удивительно пропорционально сложена. Темные волосы каскадом падали ей на грудь, закрывали спину, короной поднимались на затылке. Свет ламп отражался в зеленых глазах. Красиво очерченные брови крыльями разлетались на бледном лице. Кармином пламенели губы. Искусно пошитое платье густого черного цвета с глубоким фигурным вырезом полуобнажало грудь, узким лифом преломляло талию, ниспадало лепестками тюльпана, открывая стройные ноги в тонких чулках, и длинным шлейфом стелилось по полу. Усыпанный бриллиантовым блеском французский бархат таинственно мерцал, его насыщенный цвет гармонично сочетался с темными волосами и резко контрастировал с зеленоватым оттенком глаз и пергаментной белизной обнаженных плеч. Все вместе создавало нерасторжимое единство гармонии и контраста и производило впечатление высокого благородства и утонченности.
В волнении Маренн сжимала тонкие пальцы рук, аромат дорогих духов струился, заполняя душную атмосферу столовой.
Комендант Габель подтолкнул ее к роялю.
– Сыграй что-нибудь для господ офицеров.
Она опустилась на стул, подняла крышку инструмента, взглянула на клавиши: белые и черные, белые и черные – любимые цвета Коко Шанель. Как давно она не играла. Пальцы ослабели, одеревенели…
– Спой, – гауптштурмфюрер Габель, нависая над ней, нетерпеливо постукивал носком сапога по полу. – Давай же. Господа офицеры ждут.
Маренн посмотрела на коменданта – перед ее мысленным взором возник Прованс. Обожженные солнцем виноградники. Осенний мистраль. Вспомнились знакомые с детства песни трубадуров. Она коснулась пальцами клавиш. Первые звуки старинного французского романса разлетелись по комнате, как звон посеребренных лат. «Симон де Монфор и его крестоносцы осадили Тулузу и как волки бросились на короля».
– Труверы, плачьте, и рыдайте, дамы
Сражен король, защищавший Тулузу
Лежит он на лугу цветущем
И для него навеки окончен бой.
Ее низкий, надтреснутый голос и галантный французский язык, язык любви, неожиданно прозвучавший под низкими сводами лагерной столовой, где-то вдали от Франции, в глухом лесу, за колючей проволокой, под дулом автомата, ошеломили присутствующих. Оберштурмбаннфюрер Скорцени с бокалом вина в руке подошел ближе и слушал, прислонившись к блестящему телу рояля, и внимательно рассматривал исполнительницу.
Где-то он уже слышал прежде этот низкий голос с изломом, надтреснутый, как битый фарфор. Эти голубовато-зеленые глаза удлиненной формы, как глаза феникса, в тени длинных, темных ресниц, бездонные как море, уже встречались ему однажды. Карминные губы и пьянящий аромат духов… Когда-то все это уже было с ним, где-то в далекой юности. Когда-то… По он не мог вспомнить, когда…
Она была красива – верно. И она вряд ли была американкой – он сразу понял это. Изысканный французский язык, тонкость вкуса, изящные манеры аристократки… В ее лице не замечалось ничего по-англосаксонски тяжелого, тем более, упаси боже, ничего иного, что так часто встречается в этой еврейской стране. Скорее она походила на итальянку со старинных гравюр на репродукциях в университетских книгах. Скорцени с трудом разбирал смысл стихов, хотя и говорил по-французски, но, судя по всему, исполнительница хорошо владела французским фольклором, что выдавало ее образованность и незаурядность натуры.
Трубадуры пели о Карле Великом, о бесстрашном Роланде и его друге рыцаре Оливье, восхваляя павших в Ронсевальской битве.
А златокудрая дама в старинных шелках прижимала к груди окровавленную голову своего возлюбленного, оплакивая навсегда ушедшее счастье…
Оберштурмбаннфюрер стоял очень близко к Маренн. Но она с трудом различала его черты. Силы покидали ее, в глазах потемнело. Она едва удерживала ускользавшее сознание – почти не различала клавиш, уже не слышала слов, которые произносила.
– «Жизнь, о которой мечтали мы, ангел мой…» – голос рванулся ввысь и… оборвался. Все вокруг завертелось в лихорадочной пляске и померкло. Хлопнула крышка рояля. Больше она ничего не чувствовала.
– Голодный обморок, – комендант успел подхватить Маренн, когда, откинув голову, она почти соскользнула со стула на пол. – Простите, герр оберштурмбаннфюрер…
– Вы что, вообще не кормите своих заключенных? – Скорцени недовольно нахмурил брови.
– Все строго по предписанному рациону, герр оберштурмбаннфюрер… – оправдывался комендант, – только она сама ничего не ест почти – все детям отдает.
Комендант снова усадил Маренн на стул.
– Сейчас, сейчас, – суетился он. – Эй, Ваген, позовите доктора, – крикнул помощнику. – Надо привести ее в чувство!
– И накормить, – добавил за него Скорцени.
Оберштурмбаннфюрер вернулся к столу и снова сел в кресло. Достал сигарету из пачки. Раух предупредительно чиркнул зажигалкой.
– Ты был прав, она хороша, – одобрил вполголоса.
– Слишком хороша, чтобы быть той, за кого ее принимают.
Пуская кольца дыма, оберштурмбаннфюрер задумчиво смотрел перед собой. Он больше не слышал, что еще говорил ему Раух. Он напрягал память, стараясь вспомнить, что же или кого напомнила ему эта странная женщина, вокруг которой сейчас суетились комендант Габель и лагерный врач. Какую струну она задела в его душе? И куда исчезло, не оставив следа, легкомысленное желание позабавиться.
– Герр оберштурмбаннфюрер, все в порядке, – боясь потревожить, комендант почти на цыпочках подошел к нему. – Она готова. Можно продолжать.
– Продолжать не надо, – оберштурмбаннфюрер вскинул голову – женщина в черном бархатном платье, бледная как полотно, растерянно стояла посреди комнаты, перебирая дрожащими пальцами ниспадающие складки бархатных лепестков.
Скорцени поднялся:
– Готова, – иронически повторил он за комендантом, – да она у Вас сейчас упадет.
Он подошел к женщине и обратился к ней, жестом приглашая к столу:
– Прошу Вас, фрау, присаживайтесь. Не откажите господам офицерам, разделите наше скромное угощение.
Маренн подняла на него потемневшие глаза и отрицательно покачала головой. Карминные губы, слишком яркие на бескровном лице, дрогнули:
– Спасибо, я не голодна, – ответила она тихо.
– Не сомневаюсь, – покачал он головой, не поверил. – Но мне показалось, что в этом лагере голодны все.
– Я не голодна, – ее угасающий голос прозвучал настойчивее.
– Давай, садись, – комендант нетерпеливо подтолкнул женщину в спину.
Она зашаталась, каблук подвернулся, и она едва не упала во второй раз, но оберштурмбаннфюрер успел поддержать ее под руку.
– Нельзя ли полегче, – осадил он Габеля. – Я ценю Ваше усердие, но следовало бы соизмерять свои силы с возможностями Ваших подопечных.
– Виноват, герр оберштурмбаннфюрер, – комендант щелкнул каблуками и вытер платком лоб. – Ну и денек…
– Уже давно вечер, – холодно поправил его Скорцени. Он провел женщину к столу. Она послушно следовала за ним, ее рука безвольно покоилась в его. Пальцы были холодны и неподвижны.
– Прошу, садитесь, – оберштурмбаннфюрер пододвинул Маренн стул. – Подвиньтесь, Раух. И предложите даме закуски. Вам ведь понравилось, как она пела, хотя уверен, что Вы не поняли, про что. Что Вам положить, фрау, – снова обратился он к Маренн. – Налейте ей коньяка, Фриц.
– Нет, нет, спасибо. Мне ничего не надо, – она отчаянно замотала головой. Волосы рассыпались и снова упали вперед, закрывая лицо, – разве что… – она запнулась и робко взглянула на офицеров.
– Что Вы хотите? Не стесняйтесь, – оберштурмбаннфюрер ободряюще улыбнулся ей? – Рыба, овощи, мясо.
– Разрешите мне взять что-нибудь для моих детей, – попросила она чуть слышно.
– Я же говорил, – воскликнул комендант. – Вот та с всегда…
– Помолчите, Габель, – оберштурмбаннфюрер пр рвал его и внимательно посмотрел на женщину. За столом воцарилась тишина. Принимая молчание главного эсэсовца за отказ, Маренн снова опустила голову и съежилась как будто от удара.
– Комендант, – Скорцени взглянул на часы, затем в сторону Габеля.
– Все готово, герр оберштурмбаннфюрер, – быстр отрапортовал ему гауптштурмфюрер. – Комната убрана там все в полном порядке.
– Отведите ее туда. Я хочу побеседовать с ней наедине.
– Слушаюсь, герр оберштурмбаннфюрер, – комендант рванулся с места, словно его толкнули. – Вставай, пошли, – он схватил Маренн за руку.
– Только осторожнее, Габель, – с иронией напутствовал его Скорцени. – Не столкните даму с лестницы.
– Слушаюсь, герр оберштурмбаннфюрер. Идем, идем…
Женщина с трудом поднялась со стула и медленно пошла за комендантом, волоча по полу мерцающий шлейф платья.
* * *
Она сидела на стуле, посреди маленькой комнатки без окна, прикрывая черными лепестками тюльпана обтянутые шелковыми чулками колени. Комендант лагеря, теряя терпение, взволнованно ходил перед ней, меряя шагом небольшое пространство комнаты от двери до стены и от стены до двери.
– Сколько можно тебе повторять, – нервно жуя незажженную сигарету, Габель в который уже раз пытался внушить своей «подопечной» то, что самому ему казалось очевидным. – Сейчас сюда придет господин оберштурмбаннфюрер. Ты должна быть ласковой с ним, и если господин оберштурмбаннфюрер чего то захочет… Но ты сама знаешь, ты же не маленькая, двоих детей нарожала. Короче, ты должна быть умницей. Поняла?
