Текст книги "Месть Танатоса"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Нервная система Джилл выдержала даже пребывание в концлагере, хотя Маренн постоянно опасалась непоправимого срыва, который мог произойти в любой момент, учитывая условия, в которых они находились. Джилл простужалась, болела вирусными заболеваниями, но мозг ее продолжал функционировать, не подавая никаких тревожных сигналов. И это Маренн считала едва ли не самым большим достижением в своей медицинской практике.
Джилл хорошо училась, прекрасно справлялась с работой переводчика, что требовало недюжинной работы памяти. Она уставала, но не более, чем другие, иногда расстраивалась, капризничала, но тоже в рамках, вполне свойственных здоровому человеку.
Маренн даже казалась, что она излишне опекает девушку, слишком пылко заботится о ней, сковывая ее свободу.
И вот… Последствия происшедшего в это утро Маренн не взялась бы предугадать, даже опираясь на свой огромный опыт. Если бы Джилл сломала руку или ногу, получила бы какие-либо другие телесные повреждения, Маренн бы так не волновалась. Но нет, пострадала самая уязвимая часть – голова. И хотя поражение кожных покровов невелико, как знать, насколько глубоко поразил удар оболочки мозга…
Сейчас Маренн не хотелось думать о худшем. Но она не исключала последнего, самого трагического исхода травмы – над Джилл повисла нешуточная угроза навсегда распроститься с реальной жизнью и впасть в безумие. Пока девушка без сознания, невозможно предположить, как разовьется процесс, необходимо наблюдать симптомы.
Все это Маренн прекрасно знала про себя, но, как все матери на свете, молила Господа за свое дитя. Она давно уже свыклась с мыслью, что Джилл – ее дочь, кровь от крови и плоть от плоти. Ей даже странно подумать теперь, что у ее дочки когда-то были другие родители. Трагическая смерть Штефана заставила Маренн с удвоенной энергией и теплотой заботиться о приемной девочке. Не могло быть и речи о том, что она была ей не родная.
Когда погиб Штефан, они с Джилл остались вдвоем – одни-единственные друг у друга на всем белом свете. И вот теперь… Теперь Маренн проклинала себя, что не выехала из Берлина еще в начале апреля вместе с дочерью, как ей настойчиво советовал Шелленберг.
Но она не могла себе представить, что, отдав на алтарь войны сына, ей придется преподнести этой алчущей крови старухе и свою девочку. Как и прежде, она спасала других, а свою… свою единственную ласточку, свою радость не уберегла… Все откладывала, все откладывала…
А теперь уже поздно – Маренн осознавала четко. Даже если Джилл придет в себя, ее невозможно вывезти из Берлина – в таком состоянии ее нельзя трогать. Придется встречать союзников в Шарите. А если они не придут, а придут русские…
Впрочем, подобные мысли, хотя и тревожили Маренн, но гораздо меньше, чем опасения за здоровье дочери. Ей хотелось, чтобы девушка поскорее пришла в себя, дабы определить глубину травмы и вероятные перспективы выздоровления. Но в то же время Маренн боялась того момента, когда Джилл вновь откроет глаза. Ведь ей придется сказать о Ральфе. Без сомнения, удар был слишком тяжел. Ах, Джилл, Джилл… Прости ты свою безумную маму… Может быть, Бог помилует нас и все обойдется…
Как хочется верить – как трудно верить теперь.
* * *
Обработав рану и наложив повязку, Маренн на некоторое время оставила Джилл в покое. Она понимала, что девушка еще побудет без сознания – это неизбежно, но в ближайшие часы она придет в себя. Разместив Джилл на койке в помещении служебного бункера, где они изредка отдыхали с Ирмой, – других свободных мест в госпитале не нашлось, – Маренн позвала сестру и приказала ей неотлучно находиться рядом с ее дочерью. Сама же вышла в комнату для врачей – небольшой отгороженный ширмами угол, где ее ожидали Ирма и фрау Ильзе с Клаусом.
– Ну, как? – Ирма встретила ее вопросом – в голосе ее звучала тревога.
Маренн неопределенно пожала плечами:
– Не знаю. Она без сознания. Истинное положение проявится позже, когда восстановятся основные функции организма.
– Как это произошло?
– От взрыва обвалились потолок и перекрытия – как раз там, где находились они с Ральфом.
Ильзе всхлипнула. Маренн, обернувшись, взглянула на фрау Шелленберг. Та сидела в углу, забравшись с ногами на кушетку. Она поникла головой и, похоже, плакала. Клаус приник к матери – его пугали тусклый свет, нависающие бетонные плиты, стоны раненых за стеной, сухое потрескивание воздухоочистителей.
С трудом выдавив из себя улыбку, Маренн подошла к ним и ласково погладила Клауса по голове. Потом тронула Ильзе за плечо – фрау Шелленберг подняла заплаканное лицо.
– Почему Вы плачете? – участливо спросила у нее Маренн. – У Вас ведь все хорошо: с вами Ваш сын. Сейчас я позвоню на Беркаерштрассе и узнаю, готова ли машина. Вы сегодня же уедете отсюда…
Ильзе снова всхлипнула и закрыла лицо руками.
– Ну, хватит, хватит, – уговаривала ее Маренн. – Надо мужаться. Помните, сколько раз вы говорили мне, что я – счастливая, и даже завидовали мне? Вот, посмотрите на мое счастье: два года назад я потеряла сына, а сейчас имею все шансы потерять дочь. Я – не всесильна, – призналась она негромко. – И может случиться так, что я уже не смогу помочь своей девочке… – Ирма тихо ахнула за ее спиной, – но я не позволяю себе раскисать, – продолжала Маренн. – Я не имею права. Вы видели, сколько здесь раненых солдат и офицеров – все они ждут от меня помощи. Я не принадлежу себе, я принадлежу им и всегда должна быть в форме. Вы тоже себе не принадлежите, – напомнила она Ильзе, – У Вас есть сын. И ради него вы должны беречь силы.
– Простите меня, – Ильзе взяла руку Маренн и прижала ее к своему лицу, взор ее выражал искреннее страдание. – Простите, – повторила она, – это я во всем виновата. Если бы я не упрямилась, если бы я уехала…
– Не мучьте себя зря, – ответила Маренн и слегка похлопала ее пальцами по щеке, приободряя. – Вы тут не при чем. Даже если бы Вы уехали, мы с Джилл все равно остались бы в Берлине, раз мы так решили. А теперь останемся тем более – у нас нет выбора.
– Что ты имеешь в виду? – с беспокойством спросила у нее Ирма. Оставив Ильзе, Маренн повернулась к ней.
– Джилл нельзя трогать с места в ближайшее время, – объяснила она. – Так что будем капитулировать, – горько пошутила. – Со всем приличествующим моменту достоинством, – потом, вздохнув, направилась к телефону. – Подождите, – предупредила она. – Я позвоню на Беркаерштрассе.
В Управлении начальник канцелярии бригадефюрера, с которым связалась Маренн, сообщил, что будучи наиболее приближенным к Шелленбергу человеком, штурмбаннфюрер фон Фелькерзам предпочитал выполнять личные поручения шефа сам, никого не информируя. Поэтому каких-либо сведений, касающихся транспорта для семьи бригадефюрера и тем более обеспечения охраны, у них нет. В записях штурмбаннфюрера также ничего не обнаружено на этот счет. Однако с величайшим трудом удалось выхлопотать машину с шофером. Что же касается охраны, то с ней значительно сложнее, «вы же понимаете, такое положение, фрау Сэтерлэнд», – поспешно объяснял штабист.
– Понимаю, – прервала его речь Маренн, – пришлите машину к Шарите. Немедленно. Я жду. Супруга и сын бригадефюрера находятся здесь…
– Насколько я знаю, бригадефюрер разведен, – совершенно некстати напомнил начальник канцелярии.
– Кто Вам сказал? Во всяком случае, это не Ваше дело, – ответила Маренн довольно резко и повесила трубку. Затем обернулась к Ильзе.
– Сейчас придет машина. К несчастью, – Вы, наверное, знаете, – добавила она, – штурмбаннфюрер фон Фелькерзам погиб сегодня утром и поэтому возникла некоторая путаница: кроме него там никто ничего не решает.
– Ральф фон Фелькерзам погиб? – испуганно переспросила Ильзе. Она наморщила лоб, как будто снова собиралась заплакать.
– Он остался только для того, чтобы вывезти Вас, – задумчиво произнесла Маренн и тут же поймала красноречивый взгляд Ирмы: да она и сама поняла, что об этом не стоило упоминать. Ильзе и так досталось сегодня. Но из-за травмы Джилл Маренн изменила ее обычная сдержанность.
– Извините, – она произнесла уже мягче.
Фрау Ильзе кивнула и отвернулась. Она нервно сжимала пальцы рук и кусала губы, стараясь сдержать слезы. Ирма подсела к ней, успокаивая.
Маренн вышла из комнаты, прошла по основному залу бункера и, поднявшись наверх, попросила часового вызвать к ней начальника охраны. Затем снова вернулась в помещение. Она принесла стакан воды и успокоительное, порекомендовав Ильзе принять его.
– Так Вам будет легче, – сказала она. – Надо успокоиться. – И напомнила: – Вам предстоит еще долгий путь.
Ильзе Послушно выпила таблетки. Вскоре появился начальник охраны – штурмбаннфюрер СС. Войдя, отдал честь.
– Госпожа оберштурмбаннфюрер, – начал докладывать он, но Маренн сразу остановила его.
– Необходимо выделить людей для обеспечения безопасности семьи бригадефюрера Шелленберга во время следования в Тироль, – приказала она. – Я полагаю, Вы знакомы с его супругой. Фрау Ильзе Шелленберг, – представила она жену генерала, – и его сын, Клаус. Сейчас из Управления придет машина – шофер получит от меня инструкции. Но в создавшейся ситуации, я думаю, Вы понимаете, – заметила она со значением, – было бы верхом легкомыслия отпускать фрау Шелленберг без охраны. К сожалению, адъютант бригадефюрера, ответственный за выполнение его распоряжений, трагически погиб сегодня утром и пока в Управлении не могут решить вопрос с охраной. А фрау должна уехать сегодня же.
– Но господин бригадефюрер поручил мне охранять Вас, – возразил командир эсэсовцев, – это был его приказ. При любых обстоятельствах.
– Я ценю Вашу преданность, – ответила Маренн, слегка улыбнувшись, – но здесь нам пока хватит нескольких человек. Остальных я прошу передать в распоряжение фрау Шелленберг. В конце концов, наш с Вами прямой долг позаботиться о семье нашего шефа, ведь он всегда заботился о нас, верно?
– Слушаюсь! – ответ штурмбаннфюрера прозвучал не очень убедительно. Скрывая любопытство, он украдкой взглянул на Ильзе. Похоже, он и не догадывался о ее существовании, хотя и состоял в личной охране Шелленберга последние три года.
– Когда подготовить людей, фрау? – деловито осведомился он.
– Сейчас, – распорядилась Маренн. – Машина, я думаю, уже вышла.
– Ты хочешь оставить нас совершенно без защиты? – поинтересовалась Ирма, когда эсэсовец удалился.
– От кого нам здесь защищаться? – спросила Маренн, закуривая сигарету. Она предложила сигарету Ильзе. Но та отказалась, сославшись на то, что у нее болит голова. Конечно, фрау Шелленберг заметила удивленный взгляд офицера, брошенный на нее, и снова помрачнела. Ее угнетало сознание того, как мало она значила в жизни Вальтера, раз упоминание ее имени вызывает изумление даже у офицеров личной охраны бригадефюрера, а все кругом, судя по реакции этого солдафона, считают фрау Ким если не женой, то почти женой бригадефюрера.
Однако на этот раз Ильзе благоразумно решила сдерживать эмоции. Известие о смерти Фелькерзама и случайно вырвавшееся замечание Маренн навели ее на мысль, что ее капризы обходятся слишком дорого совершенно невинным людям, и она чувствовала свою ответственность. Наблюдая за ней, Маренн предпочла ее не трогать – пусть соберется с мыслями, настроится.
– Скоро, – с грустью ответила она Ирме, – у нас будет предостаточно охранников. Весь вермахт встанет здесь в последний, прощальный караул. А пока… Ну, если потребуется, я сумею добиться от этих штабистов, чтобы нам выделили солдат. Но повторяю: увы, скоро их будет в Берлине очень много – нам хватит. Только зачем? – она затянулась сигаретой и вдруг пристально посмотрела на Ирму. – Ты тоже собирайся, – сказала она решительно.
– Что? – не поняла та.
– Собирайся, собирайся. Поедешь с ними. Пока не поздно. Вряд ли еще удастся достать машину, если даже для семьи бригадефюрера ее с трудом находят.
– Я никуда не поеду, – запротестовала Ирма.
– Послушай меня, – стараясь говорить как можно мягче, уговаривала подругу Маренн, – не упрямься. Действительно, очень удобный случай. И охрана будет. Укроешься пока в Тироле. А потом…
– И что потом? – с вызовом спросила Ирма, глаза ее блеснули.
Понимая причины ее упорства, Маренн вздохнула.
– Я тебя прошу, не повторяй моих ошибок, – произнесла она с упреком. – Ты видишь, как я расплачиваюсь за них. Я бы и уехала теперь, да не могу. Когда я увидела сегодня Джилл на носилках – бездыханную, мертвенно бледную, – я почувствовала то же, что и летом сорок третьего, когда погиб Штефан, – жизнь моя кончена. Но Бог смилостивился – Джилл оказалась жива. И хотя я готовлюсь к худшему, надеяться все же хочу на лучшее. Но не исключаю, может случиться так, что я останусь одна, – сигарета дрогнула в ее тонких пальцах, но голос оставался неколебимым. – Всё, ради чего я жертвовала собой – это мои дети. Ты знаешь – мой сын погиб, а дочь едва жива…
– Вот видишь, – перебила ее Ирма, – у тебя есть дети. У тебя были дети, сын и дочь, теперь у тебя осталась одна дочь – но она у тебя есть. И у нее, – она указала на Ильзе, – есть сын. Тебе было ради кого жертвовать, тебе есть за кого бороться, ей – есть ради кого уезжать. А мне? У меня никого нет, кроме Алика. Никого на свете. И никогда не было. Я уже плохо помню своих родителей. Вся моя жизнь – это он. Весь смысл моего существования – только в нем. И без него я никуда не поеду!
– А когда начнутся уличные бои, ты что, будешь снаряды подносить, как Гаврош? Ты не приспособлена к этому, Ирма! – Маренн чувствовала, что говорит жестоко. Но она с трудом владела собой, и виновата в этом, конечно, не Ирма.
– Извини. Быть может, я потеряла чувство такта и обижаю тебя, – продолжила она, – но Алик не сможет уехать с тобой, пойми это. Он – солдат и должен до конца выполнить свой долг. Он будет драться здесь, на улицах Берлина, за каждый дом, за каждую подворотню, быть может, и за ту, в которой, как ты рассказывала, вы когда-то начинали совместную жизнь. Но при этом он должен быть спокоен за тебя. Он должен знать, что с тобой все хорошо, что ты ждешь, когда он вернется, если ему суждено вернуться. Еще раз прости меня, я раню твое сердце, но сейчас не время строить воздушные замки. Скажи, я не права?
– Быть может, фрау Кох, – осторожно вступила в разговор Ильзе, – Вы и в самом деле поедете с нами…
– Нет, – решительно отказалась Ирма, – я дождусь Алика.
– А ты уверена, что он сможет приехать к тебе сейчас? – спросила серьезно Маренн. – Вполне вероятно, он уже не сумеет прорваться. Мы даже не знаем, где он.
– Я все равно должна дождаться его, – настаивала Ирма. – Понимаешь, я должна сказать ему… Сказать наконец все то, что мучило меня годы. Я должна признаться, что изменяла ему, вся эта история с Гейдрихом, – Ирма не на шутку разволновалась.
Маренн села рядом с ней и взяла ее за руку:
– Успокойся. Ты же говорила, он все знает.
– Это я так думаю, что знает. Но мы никогда не говорили с ним об этом. Пусть он выслушает это от меня. И ответит. Пусть скажет сам, что он обо мне думает. Я не могу, Ким, не могу иначе, меня мучает совесть. Пусть он ударит меня, назовет шлюхой, отречется от меня. Тогда я без сожаления погибну в этом городе, сгорю заживо, как в аду, я согласна, я заслужила… Мне не для чего будет жить. А если нет, если он простил меня, простил, а не пожалел… Тогда… я сделаю все, что он скажет. И если ему суждено погибнуть или попасть в плен, я всё разделю с ним, всё… – она заплакала, закрыв лицо руками. Маренн обняла подругу, прижимая ее голову к своему плечу.
– Ну, ну, не надо, – успокаивала она ее, – он тебя любит. Я знаю об этом. А ты не знаешь? Разве? И он давно уже тебя простил. Так что можешь спокойно ехать. Он только обрадуется, какая ты умница.
– Нет, – сквозь слезы снова отказалась Ирма, – я хочу услышать от него. Пусть сам скажет. Я долго не могла решиться на этот разговор. Все откладывала. Но вот теперь собралась. Ждать больше нельзя. Я знаю, он сам бы никогда не начал, он щадил меня.
– Госпожа оберштурмбаннфюрер, – в комнату вошел начальник эсэсовской охраны, – извините, прибыла машина.
– Хорошо, – Маренн оставила Ирму, утиравшую слезы, потушила сигарету в пепельнице. – Люди готовы? – спросила она.
– Так точно, – ответил эсэсовец.
– Тогда, – Маренн обернулась к Ильзе – фрау Шелленберг сидела на кушетке, с изумлением глядя Ирму. Она не ожидала таких откровений. Маренн даже пожалела, что Ирма проговорилась в присутствии Ильзе. Ведь Ильзе в хороших отношениях с Линой Гейдрих. Как знать, как сложится все после войны, – зачем Ирме лишние неприятности. Но что делать, слово – не воробей…
– Пора ехать, – сухо обратилась она к Ильзе. – Я провожу Вас.
Усадив Ильзе и Клауса в машину, Маренн подозвала к себе шофера и старшего из эсэсовцев, выделенных для охраны фрау Шелленберг. Кратко объяснив им маршрут и прочие детали, она попросила их быть крайне внимательными и всячески заботится о фрау и ребенке во время следования. Солдаты сели на мотоциклы, машина тронулась.
Маренн проводила их до ворот, потом вернулась в бункер. Молча села в кресло, откинувшись на спинку, и закрыла глаза, руки ее безвольно упали на колени. Ирма заварила кофе, который оставил в последний свой приезд Науйокс, и, налив в чашку, предложила подруге. Маренн с благодарностью приняла, отпила немного… Затем встала.
– Куда ты? – удивилась Ирма, увидев, что она собирается уходить.
– Хочу посмотреть, где похоронили Фелькерзама, – ответила Маренн, надевая плащ.
– Зачем?
– Чтобы рассказать потом об этом Джилл.
– Ты думаешь, в таком состоянии… – засомневалась Ирма.
– В таком состоянии, конечно, нет, – подтвердила Маренн. – Но когда-нибудь… Если все будет хорошо… – она остановилась, прижав руку ко лбу, потом взглянула на Ирму. – Джилл никогда его не забудет, я уверена, – проговорила негромко, но у Ирмы от ее слов кольнуло сердце.
– Я тоже хочу съездить домой, – сообщила она несмело, – не могу больше. Хочу сменить одежду, белье. Вообще, посидеть в любимом кресле… Побыть одна…
– Тебе нельзя выходить отсюда, – запротестовала Маренн, – у тебя нет машины. Как ты пойдешь, пешком? Это опасно. Берлин подвергается постоянным налетам. Нет, я не могу тебя отпустить. Потом, кто знает, что там с твоим домом… Послушай, – предложила она, – давай договоримся: ты подождешь меня здесь, я съезжу в Управление, а потом отвезу тебя домой. Ладно?
– Ладно, – Ирма ответила не очень уверенно. Маренн почувствовала, что подруга сильно переживает про себя и потому ищет уединения. Вероятно, недавно состоявшийся разговор многое всколыхнул в ее памяти.
– Ты подождешь меня здесь, никуда не пойдешь одна, – настойчиво повторила Маренн. – Обещаешь?
Ирма кивнула, соглашаясь.
Заглянув к Джилл, Маренн отправилась на Беркаерштрассе. Там она узнала, что Фелькерзама похоронили на военном кладбище,-где в последнее время хоронили всех погибших сотрудников Шестого управления.
Придя на могилу Ральфа, Маренн присела на корточки у свеженасыпанного холмика. Ей вспомнился 38-й год. Ральф приехал в лагерь, чтобы забрать ее и детей… Джилл тогда была еще совсем девочкой. Могла ли представить себе Маренн, усаживаясь на заднее сидение красивой черной автомашины, увозящей их к новой жизни, что пройдут годы и ее дочь и этого офицера, которого она впервые увидела в то утро, свяжут взаимные, искренние чувства… Как же она теперь скажет Джилл, что Ральфа не стало?
Да, Ральф не был «кабинетным воякой». Когда-то он начинал службу под руководством Канариса. Маренн прекрасно знала, – и рассказала об этом Джилл, – что в 40-м году вопреки всем протестам Шелленберга Ральф настоял на своем участии в воздушно-десантных операциях в Бельгии и был представлен к награде за храбрость. В 1943 году он был в составе особых отрядов на Кавказе, перенес ранение и снова был награжден. А в 44-м под Кенигсбергом… Разве удалось бы тогда Маренн остаться в живых и спастись от плена, не будь Ральфа рядом с ней? Умный, тактичный, порядочный, он был не только верным помощником своего шефа, но и его другом. Пожалуй, его единственным другом. Как сообщить Вальтеру о его гибели…
Положив ветку сирени на могилу Фелькерзама, Маренн направилась к машине. Когда она вернулась в клинику, то обнаружила, что Ирма все же не послушалась ее и ушла домой. Обеспокоенная, Маренн сразу же хотела ехать за ней, но подоспевшая медсестра сообщила ей, что Джилл только-только пришла в себя. Оставив все дела, Маренн поспешила к дочери. Присев на край постели, нежно взяла девушку за руки:
– Джилл…
Дочь медленно приподняла почерневшие веки. Как и предполагала Маренн, ее первым вопросом было:
– Где Ральф? Он жив?
Потемневшие, измученные глаза девушки напряженно ждали ответа. Она ловила каждую тень, мелькнувшую на лице матери. Потрескавшиеся, запекшиеся губы приоткрылись и дрожали. Маренн не нашла в себе сил произнести страшное слово: «Погиб».
С грустью она вздохнула и провела рукой по волосам дочери, потом – по ее щеке. Увидев слезы в глазах матери, Джилл все поняла. Она снова опустила веки, скулы на бледном лице задрожали, губы искривились. Несколько мгновений ресницы ее трепетали, затем из-под них беззвучно покатились слезы.
Понимая, насколько опасны могут быть сейчас для Джилл переживания, Маренн ввела ей успокоительное. Джилл, казалось, впала в беспамятство: на обращения она не отзывалась, к еде не притрагивалась, только время от времени тихо стонала, и слезы снова и снова катились по ее щекам…
